Многие говорили о том, что, несмотря на тяжелую судьбу, Георгий Жженов был очень добрым человеком: открытое лицо, жизнерадостная улыбка… Всегда хотелось на это спросить: «А что доброго он сделал лично вам?» Не сомневаюсь, что кому-то и сделал… Я же встречалась с человеком достаточно жестким и ко мне безразличным.
Всю жизнь не решалась спросить у папы, чем я, родная дочь, заслужила это равнодушие? Когда наконец выросла и дозрела до разговора — поняла, что уже поздно: отец был стар и тяжело болен.
Последний раз я видела отца на его 90-летнем юбилее: в Доме кино показывали премьеру документального фильма «Русский крест», где знаменитый артист Георгий Жженов путешествует по местам своих заключений и ссылок.
Тогда я в очередной раз убедилась, что ничего не изменилось. Ни в фильме, ни в своих многочисленных выступлениях, ни в книгах Георгий Жженов никогда не упоминал о той женщине, с которой провел тяжелые годы ссылки в Норильске, и о том, что Ирина Махаева рисковала собственной свободой, чтобы вызволить его оттуда… И после этого осталась одна с маленьким ребенком на руках. История третьей семьи была для отца запретной темой. Такую политику поддерживала его последняя супруга Лидия Петровна Малюкова: она, видимо, всегда боялась «чужих» претензий на наследство и на чувства мужа-кинозвезды.
Я решила прервать это неправедное молчание.
И написала книгу «Реквием по семье» — про моих родителей, которых видела вместе только в пору своего младенчества. В ее основе — дневники моей мамы Ирины Махаевой (Жженовой)...
— Как встретились ваши родители?
— Мама ярко описывала в своем дневнике сцену их первой встречи: «Я сидела с ногами в глубоком мягком кресле, когда мимо меня прошел на руках новый артист. Из его карманов сыпались расческа, ручка, деньги, платок — все, что там было. Когда он ловко вскочил на ноги и стоял с покрасневшим лицом, смущенно улыбаясь, все стали аплодировать, а один из наших старичков подвел его ко мне и представил: «Георгий Степанович Жженов».
Это произошло на собрании труппы в норильском Заполярном театре в 1950 году.
Вскоре их обоих назначили в спектакль «Близкое» — играть мужа и жену. Во время сцены ссоры Жженов с такой силой хватал «супругу» за запястья и швырял на пол, что у нее даже остались синяки. «Прошу бросать меня с меньшим темпераментом!» — попросила его тогда Ирочка Махаева. Партнер извинялся… Потом в театральном общежитии по традиции отмечали премьеру, и Жженов взялся проводить маму до ее комнаты. А там — заговорил о любви. Но вдруг, «горько улыбнувшись, сказал: «Я все понимаю, Ирочка, зачем вам связывать себя? Я же — ссыльная морда!» Комната Георгия была за стенкой, и мама слышала, что он не спит — ходит, курит, ворочается…
Переживает. И она тоже думала о нем, ведь новый артист ей нравился…
Жженов попал в Норильск после Магадана, и этот город оказался последним пунктом его ссыльной эпопеи, которая длилась на момент встречи с мамой уже 13 лет. А Ирина Махаева была там вольнонаемной актрисой: директор Заполярного театра лично приехал к ней на Урал, где она тогда работала, чтобы пригласить в Норильск. Главные роли, высокая зарплата... И молодая актриса согласилась на эту авантюру, словно предчувствуя, что на Крайнем Севере ее ждет неожиданный поворот судьбы… Выйти замуж за заключенного в то время означало разделить с ним его незавидное положение. Но ссыльнопоселенец Жженов зря сомневался — Ирочка не испугалась.
Она вообще была храброй, веселой и доверчивой девушкой. Она полюбила…
Кстати, это было уже не первое предложение руки и сердца от ссыльного… До этого к маме сватался армянин Армен Форманянц, который родился и вырос в Париже, решил вернуться на историческую родину — и тут же был отправлен по этапу. В Норильске выпускник Сорбонны служил пожарным в театре, часто бывал на маминых спектаклях и безумно влюбился. «Через 10 месяцев кончается мой срок. Вам здесь не место. Я заклинаю вас уехать со мной в Москву. У вас будет все!» — умолял зэк-парижанин мою маму. Но Ирочка Махаева не ответила на его чувства…
В Заполярном театре по иронии гулаговской судьбы собрались лучшие артисты всего Союза. Ухаживал за мамой такой же вольнонаемный актер Кеша Смоктуновский.
Он побывал в немецком плену, поэтому был уверен, что его рано или поздно посадят… И сам упредил эту возможность, отправившись в Заполярье. Уже на Большой земле он встретит свою любовь — Суламифь Михайловну, Соломку, ставшую для него единственной на всю жизнь… А Ирина Махаева отдала свое сердце Жженову, что не помешало Смоктуновскому подружиться с соперником. Георгий Степанович ему помогал: сам подрабатывал в Норильске детским фотографом и научил этому делу Иннокентия. И после возвращения в Ленинград они встречались семьями, снимались вместе.
Мама сначала не знала, что ее подругу в том же спектакле «Близкое» играет бывшая супруга Жженова. Лидия Воронцова и Георгий познакомились еще в Магаданском театре, объединенные общей горькой судьбой — оба из Ленинграда, оба были безвинно репрессированы.
Но прожили вместе всего год. Разошлись по характерной для папы причине: он во всех обстоятельствах умудрялся быть любимцем женщин и их большим любителем. Лидия Владимировна узнала, что у Жоры появилось увлечение на стороне, и спросила: «Какие гарантии, что это не повторится?» А супруг ей честно ответил: «Гарантировать такого не могу». В Норильск их переправили отдельно: сначала ее, потом его. А на долю их дочери Алены выпали тяжкие испытания… Она оказалась разлучена с родителями, попала в приют-распределитель, откуда ее потом увезла бабушка... К счастью, Лидия Воронцова встретила второго мужа — Сергея Прокопьевича Таежного, который был инженером, коммунистом и занимал в Норильске крупный начальственный пост.
Тогда власти поставили перед ним вопрос ребром: или ссыльная жена, или партия и работа. И он предпочел любимую женщину, потеряв все! Таких мужчин, как Сергей Прокопьевич, я больше в жизни не встречала. После реабилитации Воронцовой они уехали в Ригу, где моя старшая сестра Алена живет по сей день. Мы дружим и общаемся. Я с огромным уважением отношусь к ее семье. Это родные мне люди, для которых и я не чужая… Когда мои родители переехали в Ленинград, Алену летом отправляли к ним в гости — общаться с отцом, хотел он этого или нет. Так что волей-неволей отношения между папой и его старшей дочерью стали близкими. Но перед мамой Алены Жженов вины не чувствовал. Все-таки для Лидии Воронцовой этот союз оказался не таким фатальным, как для моей мамы… Ирочка Махаева была юна и неопытна (на 10 лет моложе Георгия), но обладала многими женскими добродетелями.
Шить умела все — от пижам до пальто, стряпала, обустраивала дом… На заработки фотографа папа даже смог купить в Норильске мотоцикл, на котором родители ездили на пикники. Друзья-актеры, богатый репертуар, любимый мужчина... Мама вспоминала норильскую жизнь как невероятное счастье. Хотя в сочиненной ею басне-пародии «Голубок и курица» уже в то время появились иные нотки: «А голубок-пострел вспорхнул и улетел — то в ДИТР к приятелям, то к Косте поболтать, то надо в теннис поиграть… И стала курица грустна. Всегда одна, одна, одна…» Но мораль сей басни торжествующе однозначна: «Да здравствуют любимые мужья!» Родители много играли вместе: в «Дяде Ване», «Евгении Гранде», «Тане» по пьесе Арбузова…
И если судить по программкам и рецензиям из нашего архива, маме похвал доставалось даже больше, чем отцу. А Георгия Жженова и его друга Кешу Смоктуновского называли «не везде убедительными»! В театре ставили и идеологические «шедевры» вроде «Шелкового сюзане»: узбеки ткут ковер с ликом Сталина, а потом торжественно преподносят его вождю всех народов. Каково было играть такое ссыльным артистам?
А потом настал 1953 год. Сталин умер… Все застыли в ожидании: что дальше? Сотрудник НКВД предложил папе написать энное по счету заявление о снятии ссылки. Но Жженов отказался. «Я ни во что уже не верил», — вспоминал он. Тогда вступила молодая жена: просила, убеждала, уговаривала — и отец сел писать... Но любое заявление имеет ход, когда к нему «приделаны ноги»…
До этого родители прожили, не расписываясь, три года. Поэтому мама могла покинуть Норильск. И, рискуя собственной свободой, она повезла это заявление в Москву, на Лубянку, чтобы лично вручить его «кому надо»! Остановилась в Подмосковье у знакомых — матери и дочери (глава семьи давно сгинул в дебрях ГУЛАГа). Они, люди с опытом, утром попрощались с Ириной как в последний раз: «Войдешь туда и не выйдешь! Подумай, за кого ты просишь — за американского шпиона!» Мама рассказывала мне, как ей страшно было в незнакомой Москве. Как она, ежась от ужаса, шла по Лубянской площади и вдруг почувствовала, что ее словно несет на невидимых крыльях. После этого пришла вера в то, что все закончится хорошо… и она прорвалась не к общему окошку, а в кабинет к какому-то важному чину. Услышала от него: «А вы этому Жженову кем приходитесь?»
Не знаю, что она ответила. Но после беседы заявление приняли к рассмотрению — так оно не попало «под сукно», как сотни тысяч других писем от заключенных.
И вот Ирочка возвращается в Заполярье, живая и невредимая. А через несколько месяцев Георгия Жженова отпускают. Из Норильска на свободу он уехал вторым в городе — уже в 1954 году. Большинство же репрессированных увидели волю только в 1956-м… Так что мамина роль здесь неоспорима… Папа тогда встал перед ней на колени и сказал: «Я никогда не забуду, что ты для меня сделала!»
А потом благополучно забыл. Так ей казалось. Об этом предательстве я слышала с детства. Но повзрослев, однажды возразила маме: «А почему ты думаешь, что папа забыл? Не забыл — и поэтому пытается уйти от чувства вины.
Ведь тех, кому мы причинили зло, проще вычеркнуть из своей жизни. Чтобы совесть не бередить… И еще, он ведь не давал тебе клятвы любить до гроба одну женщину?»
Мамин дневник обрывается на норильском периоде… Видимо, доверять тетради все, что произошло в Ленинграде, у нее уже не было моральных сил. А в ситуацию она попала мучительную.
После снятия ссылки Георгий и Ирина вернулись в Ленинград… Им даже негде было жить. Почему? Ведь папа питерский! Но всю семью Жженовых после ареста старшего брата Бориса сослали в Казахстан. Младшему брату Жорке поначалу удалось остаться: он снимался в фильме «Комсомольск», и за него ходатайствовали. Хотя знающие люди ему говорили: «Лучше уезжай, будешь сохраннее».
И как в воду глядели. По доносу молодого артиста обвинили в шпионаже и запихнули в ту же мясорубку… Как оказалось, на долгих 17 лет. Жженовы лишились своего жилья на Васильевском острове. А когда вернулись из ссылки, баба Маня и тетя Паня (мама и сестра моего отца) ютились вдвоем в крошечной комнатке на Петроградской стороне. Старшая сестра Анастасия была вынуждена отречься от ссыльных родственников: у самой большая семья, муж — служивый человек… Испугались. Отец их за это так и не простил. Помогла третья сестра — Надежда Степановна, которая смогла выделить брату с женой отдельную комнату в аспирантском общежитии, где жила с семьей сама. Только в 1956 году родители получили свои законные квадратные метры в коммунальной квартире. Там у них и появилась я… В ленинградских театрах хватало своих артистов…
Кто помнил актера, что стартовал в родном городе 17 лет назад? В 39 лет отцу пришлось начинать с нуля — в актерской профессии это практически невозможно... «Я возвращусь в тот мир, где прежде свободным гражданином был… Где, преисполненный надежды, мечтал, работал и любил!» — нацарапал в 1939 году заключенный Жженов на стене карцера в «Крестах»… И возвратился. Каково прожить вторую жизнь, если первая была затоптана?.. И дожить до 90 лет! Я горжусь тем, что он переиграл и пережил своих мучителей…
В Ленинграде мама официально стала третьей папиной женой и взяла его фамилию (с первой супругой Евгенией Голынчик его разлучил арест, со второй, Лидией Воронцовой, — роман на стороне). Отец попал в Ленинградский областной театр, стал снова сниматься на «Ленфильме»…
У мамы, ждущей ребенка, были более чем скромные желания: хотелось клубники и «беременное» платьишко. Но мужу было не до женских пустяков. Он мечтал о машине, стал откладывать на нее деньги и купил новенькую «Победу». Обаятельный артист с машиной в окружении ленинградских актрис… Начались романы, и слухи о них достигали маминых ушей…
Друзья и коллеги призывали ее к терпению: «Пойми, человек вырвался на свободу, погуляет и успокоится». Наверное, это вопрос женской гибкости, и не мне об этом судить… Но для мамы ленинградская жизнь слишком разительно отличалась от норильской. «Я не могла сидеть на локотках и ждать любимого». Стала искать работу. Удалось подписать контракты с Петрозаводским и Рязанским театрами. Часть недели — там, остальное время — дома…
Это не нравилось мужу. Но маме хотелось работать — мучительно было видеть охлаждение, отдаление любимого.
В Ленинградском областном театре актрисе Жженовой сказали: «Вы нам подходите. Но у нас нет «творческой единицы». Возьмем, если добьетесь для себя ставки». Мама пошла по инстанциям и через какое-то время ее получила… Наконец она сможет работать в Ленинграде и быть ближе к мужу! Но ее надежды тут же разбиваются: одна молодая актриса флиртует с Жженовым на глазах у жены, а он не скрывает ответных чувств! Оказывается, бурный роман с Лидией Малюковой у отца завязался, когда они вместе работали в спектакле «Каменное гнездо»... Видеть, как муж обнимает на сцене соперницу и за кулисами смотрит на нее влюбленными глазами, маме было невыносимо. В этой женской войне одержала верх Малюкова.
У Лидии Петровны, кстати, имелся тогда собственный муж — Игорь Боголюбов.
Но ее не смущало ни наличие супруга, ни то, что моя мама с грудным ребенком на руках… В результате папа первым ушел из семьи — переехал сначала в каморку к сторожу Театра им. Ленсовета, где Жженов тоже был занят в спектаклях. Потом они с Малюковой вместе перешли туда работать. Поженились, получили квартиру, а когда их дочери Юле исполнилось 4 года, переехали в Москву: папу пригласили в Театр им. Моссовета. Но все это было позже. А мама не выдержала гораздо раньше: она была вынуждена оставить любимую профессию и место в театре, которое получила с таким трудом… Друзья помогли ей устроиться на Ленинградское телевидение, где она и проработала более 30 лет режиссером литературно-драматической редакции.
Были и поклонники, но на своей личной жизни мама с тех пор поставила крест. Душевный надлом не давал перешагнуть через боль предательства... Об этом и строки ее многочисленных стихотворений в дневнике: «Лютым вьюгам полярной ночи не стереть твоего лица. Почему у единственной дочки нет родного отца?», «Дома девочка маму ждет. У мамы в паспорте штамп: «Развод».
— А вы в детстве скучали по отцу или тоже считали его предателем?
— Скучала безумно. Родители договорились, что папа будет перечислять какую-то скромную сумму, но появляться в моей жизни ему не стоит. Мама так решила. Боялась, что общение с ним меня травмирует: буду требовать встреч, а он приходить не сможет...
Мол, ребенок ко всему привыкает. А я не привыкла — было ощущение, будто меня лишили половины мира. Осознать этого не могла, но чувствовала трагедию. Болела. Однажды в поезде чуть не умерла от воспаления легких… Я очень хотела иметь папу — пусть другого, если уж исчез родной: «Знаешь, чего нам не хватает? Надо приобретить папу и телевизор!» — говорила маме. Помню, приехал из Свердловска в гости дядя Вова — мамин одноклассник, влюбленный в нее еще со школы. Подарил мне аквариумную рыбку — я была вне себя от счастья! Надеялась: вдруг он станет моим новым папой? Однако мама так и не решилась его «приобретить».
На очередной вопрос: «А почему мы не можем увидеться с папой?» я получала неизменный ответ: «Он улетел на съемки в Одессу».
И я подолгу сидела на подоконнике, прижавшись лбом к стеклу... За парком Победы на высоком доме светился неоновый самолетик — реклама авиакомпании. Все ждала, когда папа на нем ко мне прилетит.
Потом, конечно, видела отца на экране: то он в милицейской фуражке гонится на мотоцикле за автомобилем, то в бутафорском скафандре идет по пустынной планете… Того и гляди шагнет в комнату. Я хотела этого, но и боялась… Он был какой-то заповедной фигурой, этот всем известный и неизвестный мне папа.
В школе ко мне было отношение как к дочери популярного артиста. Дети доставали каверзными вопросами: «Какая же ты дочка Жженова, если он в Москве, а ты в Ленинграде?» У них это в голове не укладывалось...
Позже папа стал мне писать. Например: «Лечу на гастроли в Бомбей, увижу там индусов». Интересовался школьными делами: «Скоро каникулы. Как я тебе завидую: будешь кататься на коньках, а я должен сниматься!» Я же писала о том, что близко отцу: о его фильмах. В основном опиралась на мнение мамы, которая выступала строгим критиком: «Вся королевская рать» — хороший фильм, но в последней сцене ты падаешь с лестницы как-то неестественно. Не верю!» Иногда приходили и подарки, которые передавала папина сестра: лохматый заяц ультрамаринового цвета, кукла Соня. Как-то отец прислал настоящие американские джинсы Levis. Подарок на вес золота! «Одна штанина тебе на Новый год, а вторая — на 8 Марта!» — значилось в сопровождающей записке.
В 13 лет я заболела мононуклеозом и оказалась в больнице (позже узнала, что это заболевание чаще всего возникает при дефиците родительской любви).
Температура, распухшие лимфоузлы... Худой подросток в грязной пижаме. И вдруг, словно во сне, открывается дверь и в палату входит сам Георгий Жженов! Первая встреча в сознательном возрасте… «Привет, как себя чувствуешь?» — говорит он так, будто мы всю жизнь общались. Я же гляжу на него в испуге, шоке, стеснении… Наверное, отец узнал, что я болею, от своей сестры Надежды Степановны. И вот почувствовал желание поддержать. Как ни в чем не бывало рассказывает о съемках, интересуется мной… И только я, немного опомнившись, начинаю привыкать к родному папе, как он произносит роковую фразу: «А вот моя Юлька…» Ему и в голову не приходило, что я вообще не в курсе существования младшей сестры! «Какая Юлька?» — «Да дочка моя!» И волна радости сменяется ревностью: оказывается, есть другая дочка!
А как же я? Мама, узнав об этом визите, была расстроена иным: «Хоть бы пижаму тебе поменяли!»
С тех пор табу на общение было снято. И в 15 лет я впервые отправилась в Москву. Гостила у маминых норильских друзей. Пожить на территории отца меня никогда не приглашали. И пообщаться с папой наедине мне почти не удавалось: всегда рядом были Лидия Петровна или Юля. Папина жена, фантастически разговорчивая женщина, заполняла собой все пространство: я узнавала подробности о путешествии вокруг света, об успехах дочери Юлии, о дачных проблемах. Лидия Петровна как бы отгораживала меня от папы нескончаемым словесным потоком. При этом вела себя по-светски мило. Однажды предложила добытые с огромным трудом билеты в Большой театр. И я по-детски «отомстила»: «Спасибо, но «Жизель» я уже знаю наизусть».
Дистанция сохранялась и в те редкие моменты, когда мы с отцом шли куда-то вдвоем.
Как-то он привел меня в ресторан Дома кино, но разговора по душам не получалось. Зачем-то спрашивал про соседей по квартире: «А жив ли дядя Ваня?», «А как там в Ленинграде?» «Я сейчас здесь, а не там», — огрызнулась я. И замолчала. Тогда папа проявил характер: «Знаешь, Марина, если ты будешь так мне отвечать, ничего у нас хорошего не получится». Я присмирела, замкнулась в себе еще больше. Он отреагировал на тон, но не задумался, почему дочь раздражена, чем обижена. Ему было все равно. А я не знала, как к нему пробиться…
При этом в каждом разговоре отец возвращался к ритуальному: «А вот моя Юлька…»
Представляете, какие чувства вызывало это во мне? Кстати, сама-то Юлька мне даже понравилась, и мы потом дружески общались. Правда, я представляла знакомство двух сестер более торжественным: объятия, слезы… А она выскочила в халате, помахала рукой. И я лишь успела позавидовать этой беспечности. «А вот и моя Юлька!» — сообщил отец.
Мы обе писали стихи. Но о моих папа не догадывался, а Юлькины как-то помог опубликовать в толстом литературном журнале. Узнав об этом, я села и написала в редакцию гневное письмо. Примерно в таком духе: если кто-то не в курсе, то у Георгия Жженова есть еще одна дочка, не лишенная литературного таланта. И приложила свои стихи. Представляю, в какое неудобное положение я поставила редакцию. Мне ответили мятым письмом с извинениями...
Думаю, папа не знал о страданиях дочери. Мне сейчас смешно вспоминать об этом, а тогда… Кстати, книга моих стихов «Иной звукоряд» все-таки увидела свет через 20 лет после этого. Благодаря моему третьему супругу Сергею, считавшему, что такие стихи должны дойти до читателей...
Не знаю, помогал ли папа любимой дочери поступить в Школу-студию МХАТ: даже если нет, родство говорило само за себя. А нелюбимую дочь тем временем завалили на экзамене по английскому на дневное отделение филологического факультета ЛГУ. Я попала на вечернее, а потом мама впервые за много лет попросила отца помочь с переводом. Тут он, вероятно, откликнулся, потому что на втором курсе меня перевели на дневное. А на самом деле я хотела учиться не русской словесности, а балету. И упрямо делала это с детства в разных балетных школах Ленинграда, преодолевая недовольство мамы.
Двери заветного Академического хореографического училища им. Вагановой оказались для меня закрыты. Еще одна детская драма Марины Жженовой — «чересчур высокой, сутуловатой»… Но моя страстная преданность танцу не иссякла… После окончания института я работала в журналистике. А на волне перестройки вернулась к хореографии. Мой «Петербургский этикет» стал одной из первых частных школ для детей: кроме общеобразовательных предметов там преподавали этикет, танец, актерское мастерство... Потом появилось мое собственное шоу фламенко…
Папины спектакли я, разумеется, смотрела почти все. А он, наверное, толком даже не знал, чем я занимаюсь, — выступлений моих не видел. Некоторый интерес проявил, только когда я в 1987 году стала инициатором создания Ленинградского отделения общества «Мемориал».
Я всегда чувствовала себя частью родительской истории: выступала на уличных митингах, вместе с коллегами собирала подписи за создание памятника жертвам репрессий. Второй муж за меня боялся. И напрасно! Не могу похвастаться ни одним приводом в милицию — а ведь товарищей моих и задерживали, и с работы увольняли… Может, как раз сыграло свою роль уважение к известной фамилии? А отец по моей просьбе прислал в «Мемориал» справку о том, что он в 1955 году был дважды реабилитирован. Как-то звонит: «Когда меня на творческих вечерах про тебя спрашивают, правильно ли я говорю, что ты организовала «Мемориал» и преподаешь танцы?» В общем, суть он уловил верно.
— В личной жизни вы не повторили мамину судьбу — пережили 3 брака. Отец одобрял ваших избранников?
— Думаю, они были ему совершенно безразличны, но папа с ними знакомился. Первый мой спутник жизни, «студенческий», оказался москвичом. Встретились мы в столице, где я проходила практику в Литературном музее. Жила тогда в гостинице «Минск», куда меня поселил отец. А потом разъехались: муж — в Москве, я — в Ленинграде. Но юношеская любовь не прошла… Через несколько лет мы сделали вторую попытку наладить совместную жизнь (однако не удалась и она). К этому времени относится наш семейный визит к папе на Зоологическую улицу. Пришли и обнаружили, что… даже присесть в квартире не на что — все стулья по какой-то причине увезены на дачу. На единственном сидела Лидия Петровна с загипсованной ногой… «Подарим им табуретки!» — вдохновилась я. С искренним энтузиазмом мы с мужем поехали в Дом мебели и от души вручили хозяевам дома целых 3 табуретки.
А потом я узнала, что Лидия Петровна возмущалась: в ее представлении этим я хотела подчеркнуть, что у них в доме не хватает мебели! Я же искренне пыталась сделать что-то полезное для них с папой! Он тоже такое внимание не оценил. Хотя все отмечали, что у Георгия Жженова прекрасное чувство юмора, в отношениях со мной оно куда-то исчезало.
В нашем общении с отцом возникла пауза. За это время я снова вышла замуж, за коллегу журналиста. Родился сын Петя. От Юли приходили открытки с поздравлениями, но папа знакомиться с внуком не спешил. Инициатором встречи неожиданно стал мой муж Андрей: узнал, что у Георгия Жженова будет спектакль в Петербурге, и пошел на него с полуторагодовалым сыном. По окончании прорвался за кулисы и заявил Георгию Степановичу: «А вот ваш внук!»
Может, так было и лучше: незнакомый зять и трогательный малыш… На тот момент у Георгия Жженова это был единственный внук, так что он к Пете проникся. Все трое сели в песочнице на ближайшей детской площадке и обменивались впечатлениями…
Папа не имел обыкновения с чем-то меня поздравлять, но вскоре прислал Пете в подарок штанишки и рубашечку. Тонкая ниточка связи протянулась между нами снова. Когда приезжали в Москву, уже появлялись на Зоологической вместе с внуком… И дед проявлял к нему больший интерес, чем ко мне. Но напряжение и подавленность рядом со знаменитым артистом Петя ощущал так же, как и я. Папа однажды поинтересовался: «А чего Петя такой скованный? Почему молчит?» «Стесняется!» — объяснила я.
Узнав, что у внука незаурядные способности к музыке, дедушка вызвался оплачивать его музыкальную школу. Сын выбрал артистическую стезю: окончил Лицей искусств, музыкальное училище им. Римского-Корсакова, учится на последнем курсе Санкт-Петербургской консерватории по классу вокала. Публика любит певца Петра Цехановича — за голос, тонкую музыкальность, наследственный артистизм. Сейчас ему уже 25 лет. А когда было 10, мы с его отцом развелись…
Тогда муж потребовал разменять нашу квартиру. Период был трудный. Папа сопереживал и с мужской гордостью говорил мне по телефону: «Вот я вам с мамой оставил комнату, когда уходил!» Но на размен пришлось пойти, и посильную помощь отец оказал: его знакомые юристы проверили сделку.
Перед этим умерла моя мама. Сначала она перенесла инсульт, потом — рак легких. Та же болезнь через 7 лет сведет в могилу и отца... Сам он никогда не задавал мне вопросов о бывшей жене, о ее здоровье, хотя оба они были уже стариками… Когда стало совсем туго, я сама попросила отца помочь деньгами. Папа прислал, будем полагать, сколько смог… На похороны, естественно, не приехал, только выразил соболезнования. Возможно, Георгий Жженов вообще не считал обязательным посещать подобные церемонии. Когда скончалась баба Маня, ее бывшая невестка Ирина пришла попрощаться, ведь они всегда уважали и ценили друг друга. Меня не взяли по причине малолетства. А Жженов был в отъезде — на съемках или на гастролях. Написал потом в своих замечательных мемуарах: «Прости, мама, что не смог проводить тебя…» Сейчас я понимаю, что сама не сумела найти общий язык с папой и сделать отношения теплее.
Но стена холода и отчуждения росла из детства, а за общение с ребенком несет ответственность взрослый. В чем-то ситуация повторилась у Пети: мне было безумно жаль сына, когда я видела, что он скучает по своему отцу и нуждается в нем, а тот не может его принять. Но когда Петя вырос, он стал говорить с Андреем о своих чувствах открыто. Может, насмотрелся на мои ошибки? Ведь я этому так и не научилась…
В 3-й брак я вступала по огромной взаимной любви. Впервые отправила отцу и всей его московской семье приглашения на свадьбу. Конечно, никого не ждала... Никаких обид у меня из-за этого не было. Получила поздравление от Юли по почте — и слава богу! Ритуалы вежливости мы соблюдали… А Сергей впервые встретился со знаменитым тестем лет через 7 после того, как стал моим мужем.
Они с Петей отправились в Москву на прослушивание в Гнесинское училище. Папа, у которого оказалось время, решил познакомиться с зятем. Принял их у себя на Зоологической, попотчевал чаем. Гости, по обыкновению, робели и стеснялись. Сергей подарил тестю шикарный восточный кальян. Боюсь, воспринят он был так же, как те наши несчастные табуретки…
Сергей, без сомнения, — главный мужчина моей жизни. Он не только спонсировал издание моих книг, но и вдохновлял на работу над ними. За многое я навсегда останусь ему благодарна… Но он же принес мне много горьких переживаний и слез. Финалом 13-летнего брака в январе этого года стало страшное слово «развод»… И крушение любви, которое я пыталась предотвратить, как могла….
Мой женский сценарий в целом не похож на мамин. Но один посыл из прошлого оказался очень сильным: «Полюбишь по-настоящему, отдашь свое сердце — тебя предадут, и будет очень больно». Мне больно. Так, наверное, как было больно маме в 1962 году, когда ушел папа. «Я одна. Горе бьет, как град», — эти ее стихи я повторяю про себя сейчас….
Как кармический урок… Отец ушел от моей матери — и, как я решила, от меня тоже. Наши родные и старые друзья свидетельствуют, что он меня просто обожал, когда я была младенцем, не мог наглядеться! А потом… отвернулся. С глаз долой — из сердца вон? Чем заслужила я, оставленная совсем крошкой, холодность и равнодушие своего звездного родителя? Это для меня загадка… Боже мой, как я страстно мечтала, чтоб папа хоть раз в жизни похвалил меня за что-нибудь!
Меня, а не Юльку, понимаете?!
Слишком долго ждала. И проявила отцовскую жесткость — не навещала его во время болезни, о чем сейчас жалею… Дело в том, что к тому времени я с ним уже попрощалась…
Последняя встреча с отцом отразила все мои мучительные вопросы… 90-летний юбилей народного артиста СССР Георгия Жженова в московском Доме кино. Премьера документального фильма «Русский крест». Мы с Петей приехали по своей инициативе. Было известно, что юбиляр чувствует себя плохо, но этот день проведет со зрителями на сцене. Папа нашел для нас не взятые кем-то другим билеты. Накануне я просилась к нему зайти на часок. Георгий Степанович отрезал: «У меня друг».
Холодным мартовским вечером я шла к Дому кино и почему-то знала, что сегодня увижу папу в последний раз… Толпа в гардеробе. Служебный вход — для своих, а я, как всегда, «чужая», рядовой зритель, которому хамит гардеробщица в стиле: «Девушка, куда вы прете? Нет мест!» Понятно, ей и в голову не может прийти, что перед ней — родная дочь юбиляра… Меня это ранило — последняя капля, перышко, что ломает спину верблюду… Со слезами на глазах сажусь в дальний ряд вместе с сыном.
Идет официоз: правительственные и зарубежные поздравления, корзины с цветами, ордена и овации. Артист Георгий Жженов, кумир миллионов, их заслужил. Зал смотрит фильм на одном дыхании. Интересный, драматичный, длинный. С «пробелами» на тех годах, где были в судьбе ссыльнопоселенца Жженова вторая и третья жены — партнерши по сцене и матери его детей.
Заключительные кадры «Русского креста» — крестины внука Жорика, которого назвали в честь дедушки.
Зажигается свет, на сцену вместе с юбиляром за руку выходят Жорик и внучка Полина. Зал — в умилении. Зрители встают со своих мест и подходят с цветами прямо к сцене. Мы с Петей — в этой толпе, внизу у рампы. Как у подножия пьедестала, где стоит великий и далекий Георгий Жженов, ни разу не причисливший нас к лику своих близких.
«Всю жизнь я смотрю на тебя только снизу вверх: из зала на экран или на сцену. Вот все, что ты мне оставляешь, — думаю я в отчаянии. — Пусть так и будет. Останься в моей памяти таким, каким сам захотел, — фигурой у микрофона, осыпанной цветами!» Я повернулась и ушла.
Петя остался на фуршет и рассказывал потом, что дедушка спрашивал: «Где Марина, почему со мной не попрощалась?»
Ах, папа, папа, почему ты никогда ни о чем не спрашивал меня до этого? Я устала биться в глухую стену молчания. А попрощаться я с тобой попрощалась. Тем вечером. В своем сердце и навсегда.
Подпишись на наш канал в Telegram