О том, что 14 мая 1914 года случилось в московском Политехническом музее, Надежда Рафаиловна Нестерова узнала из газеты «Киевские губернские ведомости». — …Лекция знаменитого французского авиатора Пегу обернулась триумфом штабс-капитана Нестерова.
Узнав, что он находится среди публики, Пегу спустился в зал и обнял русского офицера.
— …Считаю недостойным выступать с рассказом о «мертвой петле», когда здесь присутствует ее автор.
Я повторил то, что сделал ваш Нестеров. Ему должно принадлежать почетное слово!
Прочитав «и тут присутствующие разразились аплодисментами», Надежда Рафаиловна тяжело вздохнула. Аэропланы, на которых летал любимый муж, внушали ей ужас: господь дал крылья птицам, человек не должен летать — а уж тем более вниз головой, как во время «мертвой петли»… Несколько лет назад они вместе запускали воздушных змеев, и это казалось Наде игрой, причудой так и не повзрослевшего человека.
Через год Петр, задыхаясь, бежал за телегой, зажав конец привязанной к ней веревки, а его друг нахлестывал лошадь. Второй рукой Петр придерживал раскачивающееся и скрипящее сооружение — к веревке был привязан огромный воздушный змей, сделанный из деревянных реек и бумаги.
Он крепился к поясу Нестерова ремнями. Когда лошадь перешла в галоп, Петр выпустил веревку и взлетел — невысоко, метров на пять. Он летел, вытягивая ноги то в одну, то в другую сторону, и в лад этим движениям воздушный змей выписывал виражи. Муж мягко опустился на луг... На следующий день в местной газете появилась маленькая заметка об интересном опыте энтузиаста воздухоплавания — автор сомневался в том, что аппараты тяжелее воздуха на его веку поднимутся в небо. Но они появились через несколько лет, и Петр Николаевич ими заболел. Аэропланы казались хрупкими и ненадежными, Надежда Рафаиловна их боялась. Ее немного успокаивало то, что военное начальство не поощряло опасные импровизации в воздухе — за «мертвую петлю» мужу грозили арестом.
Надежда вырезала заметку и вклеила в альбом — там хранилось все, что писали о муже. Потом как следует отругала нерадивую служанку и почитала вслух детям. Вечер она провела за пасьянсом. День закончился так же, как и другие, прожитые ими в Киеве: над покрытым зеленой скатертью столом мягко горела подвешенная к потолку на бронзовых цепочках керосиновая лампа, в углу скреблась мышь, которую не брали ни мышеловки, ни кошка, вот только мужа рядом не было...
В это время, когда патриархальная киевская окраина уже засыпала, главные улицы Москвы сияли огнями. Вечером начиналась жизнь столичного света: надев парадный мундир и натянув только что купленные белые лайковые перчатки, Нестеров ехал на прием к члену Государственного совета, генералу от инфантерии Поливанову, которому он многим был обязан.
Большинство гостей носили генеральские эполеты, но звездой этого вечера стал скромный штабс-капитан: Нестерову пожимали руку, благодарили, желали удачи. Кончилось тем, что он смутился и спрятался за колонной. Петр стоял там, вертя в руке бокал с шампанским. Он думал о том, как усовершенствовать рули высоты у «ньюпора», и поэтому не заметил, что хозяин дома подвел к нему высокую брюнетку в длинном вечернем платье.
— …Голубчик!
— Простите, ваше высокопревосходительство!
— Ничего-ничего, сегодня вам можно все… Княгиня Ольга Константиновна Орлова большая поклонница авиации, она без ума от вашего подвига. Княгиня, позвольте представить вам штабс-капитана Нестерова.
Мы познакомились, когда Петр Николаевич подкупил моего денщика и проник в мой петербургский дом. Я в это время был в халате и никого не собирался принимать...
Графиня улыбнулась и протянула руку для поцелуя. Нестеров замешкался, неловко поклонился и ткнулся носом в кончики пахнущих незнакомыми духами тонких пальцев. Генерал Поливанов отошел, благожелательно посапывая: княгиня Орлова — дама с большими связями, не выполнить ее просьбу нельзя, а остальное не его дело, об этом голова должна болеть у ее мужа, начальника Военно-походной канцелярии.
Они проговорили весь вечер, и Нестеров, набравшись храбрости, предложил княгине встретиться в кафе «Бон-бон», которое, как он слышал, считалось модным.
В это время в его киевском доме все уже крепко спали — притихла даже зловредная мышь, ловко стянувшая сыр из поставленной Надеждой Рафаиловной мышеловки.
В Москву начальник киевского авиаотряда штабс-капитан Нестеров приехал по делам службы и... неожиданно для себя прославился. Поначалу «мертвая петля» принесла ему одни неприятности. «Он был на волосок от гибели и с этой стороны заслуживает порицания и даже наказания. Мне кажется справедливым, если Нестерова, поблагодарив за храбрость, отправят на 30 суток под арест…» — сказал один из важных авиационных начальников. Первый аэроплан оторвался от земли совсем недавно, и генералы считали, что летать надо без выкрутасов — машины из полотна и деревянных реек могут развалиться, а летчики от перегрузок наверняка потеряют сознание, и дело кончится катастрофой.
Генералы хмурились, публика рекорд Нестерова вовсе не заметила, но красивый жест великодушного Пегу сделал русского авиатора знаменитостью. Рано утром к нему наведался корреспондент «Нового времени», и в «Бон-бон» он собирался приехать к двум часам дня.
Нестеров пил чай, на его сапоги наводил блеск денщик, как вдруг раздался стук и в прихожую ввалились суетливый господин в клетчатом костюме и фотограф с громоздким аппаратом на треноге.
Преувеличенные извинения, лязг устанавливаемого фотографического аппарата, грязные следы на полу, дурацкие вопросы...
— …Как долго вы готовились к своему подвигу?
— …Что чувствует в воздухе авиатор, человек-птица?
— …Вам не было страшно, когда вы летели вниз головой?
Не будешь же объяснять, что о «петле» ты мечтал еще в авиашколе, а товарищи высмеивали тебя в шуточных стихах; что в воздухе для самолета всегда есть опора, поэтому страшно не было; что полет — лучшее, что может быть на свете…
Он с удовольствием вытолкал бы наглеца-репортера вместе с фотографом, но заметка в популярном «Новом времени» могла принести пользу делу, и Нестеров начал рассказывать о том, как готовился к рекорду и проверял капризный двигатель старого «ньюпора», а потом его качали офицеры авиационной роты...
Но разве объяснишь, что полеты были давней детской мечтой оставшегося сиротой мальчишки? Его отец, преподаватель Нижегородского кадетского корпуса, умер в 27 лет, оставив вдову и двоих детей с 50-рублевой пенсией. Матушке на несколько лет пришлось поселиться во «вдовьем доме», богадельне для неимущих офицерских вдов; в кадетском училище Петр Нестеров был казенным пансионером. Тогда много писали о первых опытах воздухоплавания: управляемых аэростатах, примитивных геликоптерах. Он проглатывал журнальные статьи одну за другой и представлял себя покорителем неба. Взять бы да и улететь из опостылевшего Нижнего, из кадетского корпуса с вечным запахом капусты и сапожной мази в длинных каменных коридорах, с холодными спальнями, где даже в лютые морозы топили так, что температура не поднималась выше пятнадцати градусов, и скудными обедами, после которых бурчало в животе…
Но говорить об этом не стоило, и Петр Николаевич отделался рассказом о том, как на большой высоте в ушах свистит ветер, под хрупким «фарманом» проплывают поля и лес, и летчик понимает, что должен чувствовать парящий над землей ангел.
Репортер быстро строчил что-то в блокноте, потом Нестеров надел китель, портупею с кортиком, вытянулся, сжав губы и вытаращив глаза, — и фотограф щелкнул вспышкой.
Простившись с гостями, он взял коляску с дутыми резиновыми шинами, расщедрившись на франтоватого лихача в блестящем цилиндре и яркой поддевке, и с шиком подъехал к кафе «Бон-бон». Нестеров подсчитывал, сколько может потратить: штабс-капитанское жалованье невелико, а ему надо кое-что прикупить — в Москве детские вещи лучше и дешевле, чем в Киеве.
Оказалось, свободных денег у него немного: рублей пять, не больше. Хватит ли этого, чтобы не ударить в грязь лицом? Он ходил только на свидания с будущей женой, других женщин не знал и не умел обращаться с княгинями. К тому же он чувствовал себя предателем: Нестеров женился по большой любви, ради Наденьки он отправился служить на другой конец света...
Михайловское артиллерийское училище Петр окончил одним из первых и мог выбирать будущее место службы и род войск: хоть Москву, хоть Варшаву, хоть престижную конную артиллерию, о которой мечтали все юнкера. А он отправился во Владивосток, в забытую богом 9-ю Восточно-Сибирскую стрелковую артиллерийскую бригаду — там не надо было выплачивать реверс, свадебный залог.
Офицер, женившийся до 28 лет, должен внести в полковую кассу 5 тысяч рублей, которых у него не было.
А Наденьку он любил до одури, расстаться было немыслимо — вот они и поехали во Владивосток в купленном на последние деньги купе первого класса, с бутылкой красного вина и двумя вареными курицами в корзине. Он вспоминал долгое путешествие на поезде, первую в их жизни собственную квартиру, поездки в тайгу и путешествия на лодках — чудесная жизнь, волшебный край! И чего ради он сейчас сидит в дорогом кафе, поджидая ненужную ему женщину, зачем будет транжирить семейные деньги? Вчерашний морок рассеялся, он чувствовал себя неловко. Воспитанный на медные деньги офицер в невысоких чинах и фрейлина императрицы — что за нелепость!
В «Бон-бон» Нестеров выбрал самый неприметный, угловой, огороженный ширмой столик и начал ждать. Княгиня Орлова опоздала на полчаса — она вошла, когда Петр Николаевич уже собирался уходить. На даме было неприметное темное платье и огромная шляпа со скрывавшей лицо вуалью. Ольга Константиновна любила риск, но своей репутацией дорожила: светская дама, к тому же замужняя, не может появиться в кафе с посторонним мужчиной.
Пропасть, разделяющая титулованную особу и армейского штабс-капитана, бездонна, ее не уничтожила внезапная слава Нестерова… Но такие истории придают жизни остроту, а под вуалью ее никто не узнает. Муж дал княгине свободу, она скучала и коллекционировала быстрые романы со знаменитостями: в ее любовном списке были Шаляпин и Репин, знаменитый трагик Мамонт Дальский и великий князь Михаил.
Не успевший привыкнуть к своей известности, робеющий в обществе новоиспеченный герой казался ей лакомой добычей. Усаживаясь за столик, княгиня приподняла вуаль и нежно улыбнулась робеющему кавалеру. Она думала, что в таких историях есть особая прелесть: так, как Ольга сейчас, должно быть, чувствует себя опытный волокита, намереваясь соблазнить девственницу.
Два кофе, персики и пирожные мокко обошлись в три рубля — безумные, но не смертельные для скудного нестеровского бюджета деньги. Он плохо понимал, как следует развлекать такую блестящую даму, но Ольга Константиновна держалась легко и просто, ей было интересно все, что имело отношение к Петру и его любимым самолетам. И Нестеров начал говорить, мало-помалу воодушевляясь, иллюстрируя свои слова при помощи чайной ложечки и ножа для фруктов.
Княгиня слушала, восхищенно распахнув глаза и округлив рот, словно девочка.
Она была прекрасной актрисой, но рассказ Нестерова и в самом деле ее захватил.
Он рассказывал, как добивался перевода из артиллерии в авиацию, — для этого пришлось приехать в Петербург и подкупить денщика генерала Поливанова, чтобы тот впустил его в дом и доложил о нем хозяину. Тот оказал Нестерову протекцию. Но военные чиновники определили его в Гатчинскую офицерскую воздухоплавательную школу, к дирижаблям и наблюдательным аэростатам, потом ему разрешили пройти курс авиационного отдела, и там он узнал, что такое счастье...
Счастье — полет во время урагана, когда ветер несет твой самолетик со скоростью, в два раза превышающей ту, на которую он рассчитан. Счастье — крутое пикирование, когда стонущий и вибрирующий «ньюпор» вот-вот разлетится на части, а ты ощущаешь себя сверхчеловеком. Счастье — то, что ты справился с заевшим привязным ремнем, когда после неудачного приземления в кабине вспыхнуло разлившееся из поврежденного двигателя горючее и на тебе уже полыхает кожаная куртка…
Но ты спокоен, а паника нахлынет, когда ты расстегнешь пряжку ремня, перевалишься через край кабины и покатишься по земле, сбивая огонь. А потом, когда тебе помогут подняться и сунут под нос фляжку с коньяком, ты почувствуешь, что это и есть настоящая жизнь. Тебе опять удалось обыграть судьбу! Смерть осталась с носом — тому, кто не спорит с ней во время каждого полета, не понять, какое это сладкое чувство.
Он рассказывал о ненадежных, часто отказывающих моторах, о том, как скрипит деревянный аэроплан во время крутых виражей…
— Но как же вы решились на «мертвую петлю», полет вниз головой?
Почему не подумали о семье? На месте вашей жены я сошла бы с ума от страха.
— В воздухе для меня везде есть опора. А жена… Надежда очень сильная женщина. Она знает, что без полетов для меня жизни нет.
В воздухе штабс-капитан Нестеров умел все, а на земле часто вел себя как ребенок. Великосветские острословы не зря сравнивали княгиню Орлову с околдовывающей мужчин сиреной, ее чары действовали безотказно.
Княгиня выразила желание прогуляться по любимым московским местам и была бы рада спутнику, который готов сопроводить плохо знающую город петербурженку. Ветерок с Москвы-реки, пьянящий запах цветочных духов, за темной вуалью ярко блестят колдовские глаза, из-под шляпки выбился локон… Нестеров забыл все, о чем думал по пути в «Бон-бон»; на набережной он украдкой взял ее за руку, и за вуалью сверкнула улыбка.
Петр и сам не понимал, как они оказались на московской окраине, в номере недорогой гостиницы. Княгиня знала, как надо держаться с портье, и это его поразило. Опыта адюльтеров у него не было, и он долго бился с не желающим расстегиваться корсетом, бесчисленными кнопками, пуговичками и подвязками, задыхаясь от желания и думая о том, что подготовить к вылету самолет намного проще...
Из Москвы штабс-капитан Нестеров уезжал растерянным, опустошенным, стыдящимся самого себя и все же счастливым. В Киеве на вокзале его встретили жена и дети: Наденька бросилась ему на шею, он ее обнял. В нагрудном кармане офицерского кителя лежал листок с петербургским адресом, на который княгиня Ольга просила его писать.
Вечером в домике на окраине Киева затопили печь, над покрытым скатертью из зеленого офицерского сукна столом мягко горела керосиновая лампа. Нестеров читал, Надежда Рафаиловна раскладывала пасьянс — все было как всегда, но он не видел напечатанного. Свидание в кафе, прогулка по городу, гостиница… Сон. Пройдет неделя, и он забудется. С утра потекла прежняя жизнь — с полетами, работой над чертежами его собственного, сверхманевренного, способного лететь на невиданно малой скорости самолета.
Делать «мертвые петли» начальство запретило, но он отрабатывал свои фирменные крутые виражи, пробовал в воздухе старый, списанный «ньюпор», у которого изменили форму крыльев и стабилизаторов… После службы Петра ждали дома: дети кинулись навстречу, Надя расспрашивала о том, как прошли полеты. Он их любил и не променял бы эту жизнь ни на что на свете, но ему все чаще вспоминалась княгиня.
Он ей написал — ответа не было. Его командировали в Петербург для приема самолетов «вуазен», и он отправился с визитом к княгине Орловой. Полчаса ему пришлось прождать в огромной, отделанной мрамором гостиной. Потом княгиня появилась, 5 минут с ним побеседовала и умчалась в Царское Село, на заседание комитета дам-патронесс приюта для сирот неимущих дворцовых служителей.
На прощание она слегка пожала ему руку, улыбнулась, шепнула, что они обязательно встретятся, — и Петр Николаевич ушел из дворца Орловых окрыленным… В столице Нестеров провел две недели, к двенадцатому дню отчаялся, впал в тоску, и тут ему передали записку в розовом надушенном конверте. Встреча на набережной Невы, новая поездка на окраину, в маленький, стоящий на отшибе домик… В киевском поезде, привалившись затылком к спинке обитого красным бархатом диванчика купе второго класса, он снова и снова вспоминал эти полтора часа, разбирал их по минутам, и ему казалось, что Ольга что-то недоговаривала.
В Киеве все пошло по-старому: полеты, инструктаж новичков, работа над чертежами своего самолета — его должны были собрать на заводе «Дукс».
Петербургские хлопоты, свидание с Ольгой Константиновной уходили все дальше и дальше в прошлое. Писем от княгини он не получал, а сам ей писать не собирался. Надежда Рафаиловна спрашивала, отчего он хмурится, офицеров Киевского авиаотряда поражало: зачем Нестеров так рискует в воздухе.
Из Киева в Одессу Нестеров вылетел, имея горючего лишь на 300 верст полета (более бак «ньюпора» не вмещал), а ему предстояло пролететь 450. Он отправился в путь в бурю, и сильный ветер погнал его самолетик с головокружительной скоростью, оставалось лишь выбирать направление. «Ньюпор» мчался, словно идущий полным ходом парусный корабль, расчалки скрипели, бешено вращавшийся пропеллер рассекал воздух, земли не было видно, и Нестерову казалось, что он проваливается прямо в ад.
При таком ветре посадить самолет не удастся, остается надеяться на то, что механики ничего не проглядели, иначе его погубит любая неполадка.
Но ураган внезапно стих, небо посветлело, впереди показались пригороды Одессы. Петр Николаевич перекрыл все рекорды скорости и дальности полета без промежуточных посадок. В Одессе ему устроили такую шумную встречу, что вся меланхолия развеялась. Торжественный обед с вручением серебряного лаврового венка, громкие тосты, аплодисменты. Там были и военные авиаторы, они попросили его понаблюдать за их полетами. Киевское начальство не торопило с возвращением, и он отправился в Севастополь, на качинский аэродром — Нестерову давно хотелось познакомиться с местным асом капитаном Андреади.
В Каче его встретили как бога, Андреади сказал, что считает себя его учеником. Летал Андреади безупречно, напоследок он решил показать кое-что из «репертуара» самого Нестерова — его фирменные крутые виражи. Штабс-капитан смотрел, как крутится в воздухе маленький самолетик, одобрительно хмыкал, задрав голову и сдвинув на затылок фуражку. Вдруг он побледнел и, схватив за руку стоявшего рядом подполковника, пробормотал: «Это смерть…» Тот ничего не понял: «ньюпор» благополучно выходил из виража... Но через секунду аэроплан клюнул носом и устремился к земле, вращаясь, как штопор: судя по всему, Андреади перепутал педали управления. Изобретенный Нестеровым высший пилотаж получил первую жертву.
Он думал об этом на обратном пути, когда его аэроплан плавно скользил под облаками.
Все дело в небрежности и недостатке подготовки — ему самому такая смерть не грозит. Он все просчитывает, его движения доведены до автоматизма, воздух — его второй дом...
Нестеров говорил об этом через месяц на торжественном обеде в петербургском ресторане, где собрались лучшие российские авиаторы и многие из зарубежных. Те из них, кто уже выполнил «мертвую петлю», расписались на стене кабинета, и на следующий день хозяин ресторана велел покрыть их подписи лаком, чтобы сохранить навсегда.
Пили за святое международное братство авиаторов, за то, чтобы женщины не отвлекали их от воздушных коней, — такие вещи добром не оканчиваются… Иностранный гость, известный австрийский авиатор барон Фридрих фон Розенталь, сидел на противоположном от Нестерова конце стола, ему переводил летчик из Одесского аэроклуба.
Он объяснил барону, что русские пилоты считаются любимцами публики, но это не всегда приносит счастье. Дамы вешаются им на шеи и сбивают с толку, за их женщинами охотятся любители сомнительной славы — такой трофей кажется почетным. Одессит Уточкин, рыжий коротышка в поношенном пиджаке (он расположился справа и методично накачивался коньяком), из-за бесчисленных угощений и банкетов спился и продал свою жену миллионеру, втершемуся к нему в друзья. А сидящий слева от них богатырь Иван Заикин, бывший цирковой борец, начинавший грузчиком на Волге, увлекся светской дамой и в ее честь выделывает в воздухе такие кульбиты, что за него страшно. Летает Заикин не очень хорошо, и это может закончиться бедой.
Барон подтвердил, что то же самое случается и с австрийскими авиаторами, а потом спросил:
— Вы познакомите меня с Нестеровым? Он мой кумир, я давно мечтаю сделать «мертвую петлю»...
Переводчик обещал, но Нестеров ушел еще до окончания банкета: ему принесли записку, он откланялся и быстро исчез.
На улице было пасмурно, моросил дождь. Накинув на плечи шинель и надвинув на лоб фуржаку, Нестеров шел по улице, высматривая извозчика, и думал, что роман с княгиней Орловой начал превращаться в привычку, тяготит его, стыден, в ее чувствах он не уверен, а порвать с ней не в силах. Штабс-капитан махнул рукой, подзывая «ваньку», легко прыгнул в коляску, лядащая кобылка зацокала копытами по брусчатке.
Не колдовство ли это? Он любит жену и презирает себя за слабость. Но все же тащится бог весть куда, и его сердце колотится, как у спешащего на первое свидание мальчишки. Морок, сон… Наваждение. Однако избавиться от него он не может.
В ресторане «Прованс» летели в потолок пробки от шампанского, пьянеющие авиаторы расстегивали мундиры, визитки и пиджаки, произносили тосты в честь воздушного братства, для которого не важны чины, титулы и границы.
— …Летчик никогда не предаст летчика!
— …Государства могут воевать, но наша дружба останется неизменной!
Барону фон Розенталю казалось, что стены пустились в хоровод. Напротив него, уткнувшись лицом в тарелку, дремал несчастный, вдребезги пьяный Уточкин.
Невозмутимый Заикин не спеша сгибал каминную кочергу — он побился об заклад, что выгнет из нее свои инициалы. Тем временем Нестеров распекал запутавшегося в лабиринте пригородных улочек «ваньку», а приехавшая раньше него княгиня Ольга прихорашивалась перед висевшим возле кровати зеркалом. Ждать она не привыкла и с каждой новой минутой злилась все больше. Случайный роман давно ей надоел, однако нечастые встречи не приносили хлопот, неуклюжая влюбленность знаменитого авиатора ее забавляла. Но всему приходит конец, надо завязывать и с этими отношениями. Княгиня решила избежать тягостной сцены — к чему портить последнее свидание? Она все расскажет в письме и попросит Нестерова не писать и не искать с ней встреч. Он джентльмен и выполнит ее просьбу… Впрочем, письмо княгиня так и не отправила: вскоре в Сараево был убит австрийский эрцгерцог Фердинанд.
Начался общеевропейский кризис, Россия объявила мобилизацию. Княгиня Ольга принялась было за письмо, но ее попросили заняться сбором средств для семей призванных в армию городских бедняков, и листок остался недописанным. Через несколько дней она вынула его из бюро, дописала, обдумывая каждую фразу, и положила в сумочку, чтобы бросить в почтовый ящик — доверить письмо горничной княгиня не могла. Но когда ее экипаж выехал на Невский, мальчишки-газетчики во все горло кричали: «Война! Война! Читайте манифест государя!»
Княгиня решила с письмом подождать: нельзя разбивать человеку сердце, когда он отправляется на войну, ей не хочется походить на злодейку из бульварных романов…
Она разорвала письмо, и штабс-капитан Нестеров отправился на фронт, так ничего и не узнав.
…Лето заканчивалось, галицийские леса одевались красно-золотой листвой. Начались дожди, наступающая русская армия увязла в грязи, в авиаотряде Нестерова выходил из строя один самолет за другим — моторесурс на исходе, запчастей не хватает. Он летает по многу часов в день, наносит на карту передвижение войск, просит начальство поставить на аэропланы пулеметы, но ему отказывают. Нестеров знает, что аэроплан может разить не хуже артиллерийских орудий, и его бесит, что генералы этого не понимают. Петр Николаевич выходит из положения как может: сбрасывает на австрийскую пехоту артиллерийские снаряды, приделывает к хвосту своего самолета пилу, привешивает к нему гирьку — может, ему хоть так удастся дотянуться до вражеского летчика.
Наступление продолжается, авиаотряд занимает большое поместье: тут большой господский дом, есть и аэродром — хозяин фольварка тоже был авиатором…
Нестеров сидит у себя, сняв китель и сапоги, вытянув ноги. Он устал и недоволен, его тревожит австрийский «альбатрос», чуть ли не каждый день кружащий над домом и аэродромом. Не сбросит ли австриец по его примеру снаряд, который разнесет их в клочья?.. Нестеров представлял, как пролетает над «альбатросом», ударив австрийца по голове подвешенной к длинной веревке гирей, и тут денщик принес ему письма. Первым он проглотил весточку от жены: дети здоровы, Надя шлет ему свою любовь. А вот и письмо княгини: Нестеров читает, и его шея начинает багроветь.
«Знакомство, которое принесло много радостных минут…»
«Того, что вам нужно, у меня нет, и я этого не найду…»
«У вас останется друг, на которого вы всегда сможете рассчитывать…»
Что за черт, почему она обращается к нему на «вы»? К этому письму не придрался бы и ее муж. Неужели Ольга думает, что он не выполнит ее просьбу, не сожжет письмо и оно попадет в чужие руки? То, что все это время его использовали, а теперь хладнокровно бросили, дошло до Нестерова не сразу. Когда же это случилось, он почувствовал такую ярость, что у него подкосились ноги. Он смял письмо в кулаке, а затем порвал его на несколько частей. Тут распахнулась дверь и в комнату влетел дежурный офицер: — Господин штабс-капитан, опять прилетел австрияк…
Красный как рак, Нестеров выскочил из комнаты, забыв надеть сапоги, и побежал к своему самолету в одних носках: он взбешен и ему хочется кого-нибудь убить.
Австрийский летчик, лейтенант барон Фридрих фон Розенталь подлетел к аэродрому на своем собственном самолете.
Здесь были его дом и родовое поместье, аэродром до войны тоже принадлежал ему — он наведывался сюда, чтобы увидеть, что со всем этим делают русские. Барон неодобрительно хмыкнул, увидев разобранный, пущенный на дрова овин, покачал головой при виде потрепанных «ньюпоров» и «моранов» — у них ненадежные моторы, установленный на его «альбатросе» «мерседес-бенц» значительно надежнее.
Фон Розенталь знал, что этим авиаотрядом командует Нестеров, с которым ему так и не удалось познакомиться, и не жалел о том, что знакомство не состоялось. В начале войны немецкие и австрийские пилоты еще помнили о воздушном братстве и отдавали друг другу честь в воздухе, теперь они пускают в ход револьверы. Хорошо, что при таких скоростях от них мало толка… Он пролетел над домом, сделал разворот, и тут к нему помчался взлетевший с его собственного аэродрома маленький яростный «моран».
Нестеров был так взбешен, что не надел парашют и не застегнул привязывающий пилота к сиденью ремень. «Моран» был быстрее «альбатроса», им управлял лучший в мире летчик. Нестеров догнал австрийца и попытался сделать то, о чем думал много раз, — ударить его своим шасси.
Но, вероятно, был слишком взбешен, не рассчитал расстояние и скорость, и «моран» врезался в «альбатрос» носом. Сбежавшиеся на аэродром люди ахнули: сперва у «морана» отвалился двигатель, потом из его кабины выпал человек и стремительно полетел к земле. «Альбатрос» протянул еще несколько десятков метров и рухнул на землю — барон фон Розенталь не сумел выбраться из кабины и тоже погиб.
Втоптанные в пол клочки письма княгини Орловой денщик Нестерова вымел тем же вечером. Уцелел лишь маленький обрывок со словами «…я высоко вас ценю и всегда буду вам благодарна…»
Узнав о смерти Нестерова, Ольга Константиновна подумывала надеть полутраур, но решила, что это будет лишним...
P.S. В 1961 году Стрельнинский переулок (в нестеровские времена в нем процветал известный в Москве ресторан «Стрельна») и Большой Эльдорадовский, названный по ресторану «Эльдорадо», переименовали. Теперь они стали улицей Пилота Нестерова.
Подпишись на наш канал в Telegram