Его имя во Франции считается легендарным. Он модный фотограф знаменитостей, светский лев и счастливый баловень судьбы. Месье Лорье с удовольствием посекретничал с «Караваном историй», поделившись своими яркими воспоминаниями о работе со звездами.
— Было это в 1981 году в Каире, куда меня послал один журнал, чтобы запечатлеть Фрэнка Синатру, которого лично пригласили президент Анвар Садат и его супруга в благотворительных целях, — великий певец должен был принять участие в гала-шоу, сборы от которого предназначались на лечение больных детей.
В Каире я всюду следовал за Синатрой, снимал его, но он делал вид, что я пустое место — не позировал и не реагировал на мое присутствие. Конечно, было очень обидно, что такой потрясающий дядька считает меня никем… Но работа есть работа. Я добросовестно искал интересные точки съемки, ловил удачные жесты… Синатра же вспомнил обо мне в самый пикантный момент, когда во время концерта у него прихватило живот буквально за несколько минут до выхода на сцену, и он не нашел почему-то никого более подходящего, чем я, чтобы подбежать, схватиться за мою руку и попросить отвести его в ближайший туалет.
Я отвел, но уйти не смог — Синатра заголосил мне вдогонку: «Эй, фотограф, фотограф! Вот черт, тут нет бумаги! Подкинь, если можешь!» Я отыскал в сумке пачку салфеток Kleenex, которыми протираю объектив, и протянул ему. Тут, пожалуй, впервые за эти несколько дней нашего сотрудничества Фрэнк с нежностью посмотрел на меня и тепло поблагодарил. Но на этом история не закончилась. Он непринужденно вернулся на сцену и стал настоящим гвоздем программы. Зал ревел от восторга, топал ногами, женщины визжали. Сцена, возведенная прямо перед гигантским сфинксом, выглядела сказочно. Все пространство пронизано темно-абрикосовыми и глубоко-розовыми лучами садящегося солнца, Синатра исполнял бессмертную песню «Strangers in the Night», его маленькая юркая фигурка двигалась в столь экзотической декорации... И вдруг, едва прозвучал последний аккорд, в образовавшейся короткой паузе перед взрывом аплодисментов Синатра громко прошептал в микрофон: «Эта песня посвящается вам, мистер Клинекс.
Спасибо!» Да уж, кто был в курсе, тот оценил всю искренность этого посвящения.
— Вы дружите с Карлой Бруни…
— О, уже очень давно. Если порыться в моем письменном столе, можно найти ворох ее записочек, фотографий, мелочей, которыми она меня одаривала. Мы познакомились еще в 1986 году, когда французский модный бренд Celine избрал итальянскую модель Карлу представлять свою продукцию, а меня — фотографом. Увы, фотосессия так и не состоялась, все рассорились и расстались, а мы с Карлой крепко сдружились. Помню, как-то ужинаем с ней в ресторанчике и я спрашиваю — не может ли она посоветовать мне симпатичную квартиру в Париже (Карла туда сама недавно переехала и поднаторела в вопросах приобретения апартаментов).
Она тотчас же предложила: на втором этаже дома, где она занимает первый уровень, прямо над ней случился пожар, и теперь хозяева хотят побыстрее продать квартиру. Требуется ремонт, но место хорошее, район Сен-Жермен-де-Пре, да и мы тогда будем соседями. Мик Джаггер, ее тогдашний бойфренд, которого Карла уговаривала приобрести эту квартиру, отказался.
Я заинтересовался. Пришел на смотрины и сразу влюбился в это залитое солнцем пространство, окна которого выходили в сад. Позже мы с женой разбили там грядки и выращивали редиску, пряные травы, тыквы и розы. В центре Парижа! Так мы стали с Карлой соседями. Она уже тогда музицировала, и я помню чудесные мгновения, когда вечерами до меня доносились звуки ее сладкого голоса — она пела под гитару.
Мы часто ходили друг к другу в гости, вместе готовили, двери свои никогда не держали закрытыми. И вот однажды, когда Карлы не было дома, к ней неожиданно заехал Мик Джаггер, видимо, планировал устроить сюрприз. Поискал-поискал да и к нам забрел. Спросил, не знаем ли мы, куда она делась и когда вообще вернется. Мы не знали. Тогда он попросил разрешения посмотреть квартиру — ему было интересно, как мы тут все обустроили, ведь он сам когда-то к ней присматривался. Я разрешил. Он бродил из комнаты в комнату и заглянул к моему сыну-подростку Николя. Парень был еще в школе. На стенах висели плакаты Rolling Stones, обложки дисков, фотографии участников и даже майка с их знаменитым языком.
«Да, — сказал я Мику, — мой сын ваш страстный фанат». Мик улыбнулся, вынул из кармана шариковую ручку, подошел и что-то написал прямо на футболке.
Потом мы спустились вниз и… столкнулись в дверях с Николя, который только что вернулся с уроков. Надо было видеть лицо сына, который просто онемел от удивления и радости одновременно. Он так и стоял — обалдевший. А Мик, проходя мимо, похлопал его по плечу и сказал, извиняясь: «Слышь, прости. Был тут в твоей комнате, видел выставку на стенке. Я кой-чего там тебе на майке начеркал. Надеюсь, не обидишься, что футболку испортил…»
Вот посмотрите на стены, видите — висит оригинал Энди Уорхола? У меня остался всего один, а было несколько. А вот тут, в ящике рабочего стола, прячу тарелки, расписанные самим Пикассо, и маленькие штучки, сувениры, которые мне подарил Сальвадор Дали.
О, со сколькими роскошными и практически музейными вещами пришлось расстаться после многочисленных разводов и алиментов, которые суды поручали мне выплачивать годами! У меня были дома по всему миру, дорогие полотна, деньги, а теперь практически ничего не осталось. Так, детали, которые напоминают мне о том, что когда-то, давным-давно, я был красивым мужчиной, имел роскошных жен-манекенщиц, жил на золотых пляжах, грелся под солнцем и любовался изумрудным небом, дружил с великими людьми… А теперь? Делаю разовые заказы, продаю фотографии, почему-то по-прежнему верю в любовь, и меня согревают воспоминания. Я ни о чем не сожалею. Наверное, главное, что в сердце еще остались огонек надежды да какие-то силы.
Вот в последние годы просыпаюсь часов в шесть утра, сажусь на постели и чувствую в себе столько энергии — хочу активно действовать, работать, фотографировать… Да, мне уже много лет, жены меня побросали, но зато есть дети, и некоторые из них совсем маленькие — я просто не имею права опускать руки хотя бы ради них. Так что изо всех сил стремлюсь дышать полной грудью, постоянно напоминаю себе о том, что жизнь прекрасна — банальная, по сути, истина, но такая необходимая. Такая важная…
— Вы были знакомы с Дианой?
— Так получилось, что с принцессой Дианой я дружил и почему-то совсем не думал ее снимать. В голову не приходило. Не воспринимал ее как модель. Как-то раз Диана пригласила меня составить ей компанию на каникулах, куда она отправилась со своими детьми.
И вот солнечный день, она плавает в бассейне, такая свободная, красивая, счастливая, хотя шли разговоры о ее мучительных и запутанных взаимоотношениях с мужем и при дворе, о связи с другим мужчиной… Но в то лето она казалась мне особенно свободной от всех этих пут, сплетен, сомнений. Светилась новыми надеждами, казалась такой веселой! А я сидел тогда на берегу в шезлонге и любовался ее движениями, слушал ее радостные возгласы. Стояла дикая жара, все будто плавилось от беспощадного солнца. Момент ощутимого и интенсивного счастья… Почему не сделал снимки, которые могли бы увековечить эти мгновения? Бог его знает! Причем я сидел в обнимку с фотоаппаратом, а Диана, плещась и резвясь, принимала вдалеке позы, строила смешные гримасы «на камеру», предлагая мне сюжеты для снимков и искренне думая, что я сижу и соображаю, как бы поинтереснее ее сфотографировать.
В какой-то момент ей надоело плавать, она собралась выходить, но решила повиснуть на бортике, положив перед собой руки, имитируя позу Мэрилин Монро на одном из самых знаменитых ее снимков в бассейне. Причем я все это отмечаю для себя, но все равно сижу и не снимаю. Диана этого не понимает. Хохочет, вылезает из воды, с нее текут потоки… она быстро-быстро семенит к своему креслу, чтобы схватить махровое полотенце, закутаться в него. И только тут я хватаю аппарат и делаю снимок — опустевшего вдруг бассейна, залитого полуденным солнцем, а на бортике — мокрые следы ушедшей мгновение назад Дианы. Вокруг пустота. Никого… Понравился мне сюжет, увидел в нем что-то…
Но разве мог я подумать, что всего через несколько месяцев она погибнет?
И что в этом снимке причудливым образом спрятался особый смысл ее присутствия и исчезновения? Такого печального ухода… — мокрые следы, а вокруг оставленная яркая жизнь, из которой Диана так спешно ушла в никуда, «за кадр».
— По сути, вы сделали роковой снимок.
— И таких снимков у меня много! Встреча, эмоция, короткая вспышка, фотокарточка на память… Поделюсь с вами одним воспоминанием. Каннский фестиваль, я верчусь с объективом вокруг князя Монако Альбера, пытаясь поймать интересный ракурс и сделать его портрет. Обмениваемся незначительными репликами. Спрашиваю просто так: «А кем бы ты стал, не будь князем?» Он отвечает: «Ковбоем». Когда снимал клип для принцессы Стефании, познакомил ее с певцом Принцем, который в ту пору был проездом во Франции.
У них после этого знакомства начался бурный роман. Получается, немного благодаря мне.
— В свое время в бульварной прессе пробежал слух, что у вас была нежная связь с Сальмой Хайек?
— Когда я жил и работал в Лос-Анджелесе, у меня было любовное приключение с красивой мексиканской девушкой по имени Сальма Хайек, в те времена обычной служащей в отеле. Но время шло, мы расстались, она стала кинозвездой и супругой французского миллионера Франсуа Анри Пино, мы потом никогда не сталкивались, хотя бывали и на светских тусовках, и на фестивалях, ведь вращаемся как-никак в одной среде! А вот совсем недавно мы впервые оказались с ней вдвоем в одном месте, на фестивале в Каннах. Я тогда снимал актрис и манекенщиц для рекламной кампании Chopard, и Каролина, руководительница бренда, попросила Хайек попозировать «фотографу Лорье», на что Сальма дерзко огрызнулась: «Что-о?
Никаких фотографий! Ни за что! Тем более с этим вашим фотографом». Каролина растерялась, ведь это дорогостоящая реклама, да и мое имя — гарантия качества, принялась уговаривать: «О, мадам, это так важно для бренда! Да и снимать будет наш лучший фотограф! Неужели вы не знаете имя Лорье? Он же во Франции… » Сальма слушать ничего не желала! Не соглашалась ни в какую! Но стоило Каролине отвернуться, уйти, совершенно обескураженной, как актриса подошла ко мне, обложила матом по-испански, яростно ткнула в бок. Я не понял сразу, за что она так на меня злится? Потом дошло: ей было страшно, что наша история всплывет, не очень-то приятно, чего уж там, встретить своего бывшего любовника, будучи в статусе суперстар и жены бизнесмена! Но покричав немного и поняв, что я старый и давно не представляю никакой угрозы для ее репутации, она наконец успокоилась, взяла меня под руку и прошептала что-то примирительное типа «а тогда в Лос-Анджелесе с тобой было хорошо!»
Каролина вернулась, увидела, что мы с Сальмой нашли общий язык, обрадовалась, что я каким-то загадочным образом сумел уговорить капризную звезду на съемку. Но не тут-то было. Едва я навел на Сальму объектив, как она забыла о рекламной кампании и показала мне средний палец прямо в объектив. Так что съемка сорвалась, увы… Я потом много раз случайно встречал ее на разных светских тусовках, она всегда демонстративно отворачивалась: помимо всего прочего я напоминал ей о том времени, когда она была никем, простушкой без имени…
— Говорят, вы обуздали самого Депардье?
— Смешной был случай. Одна известная швейцарская фирма пригласила меня снимать рекламную кампанию своих новых часов, «лицом» которых должен был стать Жерар Депардье. Я пришел с группой, все были готовы к работе, расставляли нехитрый фуршет, декорации, смахивали пыль… А Жерар опаздывает. Идет время, люди нервничают. Дорогой проект под угрозой срыва. Наконец он вваливается в комнату — нервный и озлобленный, явно подшофе, а может, и под кайфом. Всех обзывает, все ему не нравится, все не так, да еще фирменные часы не застегиваются на его широком запястье, ремешок не сходится. Он орет, все расшвыривает, ведет себя непотребно. Я на все это безобразие смотрю, подхожу к нему и… у меня в голове рождается импровизация: беру по пути бургер, напяливаю на него рекламные часы. Подхожу, протягиваю Жерару. Он увидел, рассмеялся.
Понравилась идея: он сразу же пообещал откусить кусочек этой вкуснятины, настроение его явно улучшилось. И пока он вертел в руках бургер с фирменными часами, я активно щелкал. Лицо у него на несколько мгновений разгладилось, глаза просияли — уж не знаю, наверное, все же от общения с едой… Но нескольких снимков оказалось вполне достаточно, чтобы сессия удалась и ситуация разрешилась максимально безболезненно для всех. Жерар сменил гнев на милость, сказал, что готов к работе и я круто придумал. И вообще ему понравился стиль общения конкретно со мной, так что мы точно поладим. Каково же было его удивление, когда я стал убирать аппарат: «Спасибо, месье, свою работу я сделал. Так что вы можете быть свободны». Повернулся и ушел. Мне передавали, что он долго потом еще стоял с раскрытым ртом, не понимая вообще, что произошло на самом деле.
И что это за седой хам такой поставил его на место.
Много таких историй могу рассказать, все и не вспомнишь. Кроме того, не все истории приличные.
— Месье Лорье, вас многие называют за глаза чудаковатым миллионером, плейбоем, счастливчиком... Но, насколько я знаю, вы пришли в мир богемы из «тьмы», пережили драму участия в алжирской войне...
— Попав на войну против воли в качестве военного фотографа-хроникера, испытав неописуемый страх на поле боя, я решил, что когда весь этот мрак закончится, буду принципиально снимать только красивых женщин, солнце, пляжи и небо.
— Простите, а нельзя было как-то увильнуть от армии?
— Только у моего друга Бельмондо это получилось. Он перед военной комиссией принялся изображать шизофреника. Комкал бумажки, ел их, выплевывал. Ржал с визгом в лицо сидевшим за столом чинам, икал, рыгал — короче, произвел неизгладимое впечатление. Они искренне испугались, что на войну может отправиться такой конченый псих, и завернули его кандидатуру. Но надо было обладать талантом Жана Поля, как вы понимаете. У меня такого яркого комедийного дара не было… Так что я попал в общую массу запоздалых призывников.
— Как вы выжили?
— Не знаю. Случайно. Не сложилось умереть. Однажды подобрал в какой-то опустошенной деревне бродячего кота.
И он стал моим единственным другом и настоящим спасением. Вместе мы укрывались от пуль в окопах, ночевали в палатках, кутаясь в лохмотья в особо холодные ночи. Он ходил со мной на ночные дежурства, стоял в карауле. А если вдруг приезжал джип с пулеметом — знаете, такие машины быстрого реагирования, — из которого мне кричали: «Быстро садись, там началась атака, нужно снимать!» — первый, кто бежал и запрыгивал внутрь, был мой кот. И под свистящими пулями, в грохоте и пожаре, он всегда-всегда был рядом со мной. Такой вот экстремальный боевой друг.
Я даже как-то сделал его портрет — он сидел на столе рядом с тарелкой молока и коробкой пуль, на которой написано 520 cartridges cal 30 ball M2 in cartons, lot LC 39190. На память… Однажды на нас напали, началась перестрелка.
И мы с котом плюхнулись куда-то в яму, за машины, лежали плоско, не высовывались, пока наши вооруженные до зубов солдаты отстреливались от противника. Отбились. Но едва бой окончился, я обернулся и увидел своего кота... убитым. Он лежал рядом со мной с простреленным глазом. Я сгреб его в охапку, принес в часть, прорыдал несколько часов под пренебрежительными взглядами солдат. Но для меня этот кот был всем — моим единственным другом, моим ребенком на этой войне. И потеряв его, я потерял уверенность в себе: вдруг возник страх смерти, вся эта война показалась мне непреодолимой и убийственной. Ребята отобрали его у меня, бросили в кучу мусора, приказали немедленно прекратить распускать нюни. Я взял себя в руки. Но… через два дня ночью услышал его мяуканье у входа в палатку. Вскочил, выбежал — это был он.
Без глаза, какой-то переломанный, взъерошенный, еле передвигающий лапы. Видимо, он еще был жив, когда парни выбросили его на свалку. И все это время полз ко мне! Тут меня окончательно срубило, и я попросил приятеля пристрелить несчастное животное. Мне было очень плохо. Трудно объяснить это тем, кто не имел четвероногого любимца, но в этом существе сконцентрировалось на той войне все лучшее, на что я надеялся. Вера в выживание, засыпание в обнимку с теплым другом, любовь, сочувствие — зверек был для меня опорой. Я и выжил-то, вероятно, только благодаря ему… Знаете, у всех детей есть игрушки, с которыми они спят. Да и просто мелкие вещицы, их дети способны одухотворять и видеть в них человечков, своих друзей, которые имеют талант проглатывать наши страхи или вбирать их в себя, пряча от нас.
И всем нам, взрослым, тоже нужен кто-то, к кому мы были бы привязаны, у кого мы подсознательно ищем защиту, к кому мы прижимаемся во сне... У этой истории есть трогательное продолжение. Я как-то готовил свою очередную персональную фотовыставку-продажу в Нью-Йорке. Выставлял портреты знаменитостей, пейзажи с золотистым песком и голубыми водами и решил повесить несколько... военных репортажных снимков — так, для настроения, чтобы показать, откуда я пришел. Вряд ли кто-то из посетителей решится купить страшные фото. Откопал тот старый снимок с котом, вставил в рамку, повесил.
И вот когда выставка закончилась, ко мне подошла пожилая леди с просьбой продать ей именно этот снимок. Я удивился: «Помилуйте, мадам, зачем вам это? У меня столько портретов!» Но она настаивала.
«Да берите просто так», — сказал я, сняв со стены рамку с фотографией и протянув ей. Напоследок все же решился и рассказал ей историю о моем боевом четвероногом друге. Она выслушала очень внимательно и сделала такое заключение: «А знаете, этот зверек был вам послан не случайно. Он же стал вашим ангелом-хранителем на той войне, присматривал за вами, охранял. Ту пулю в глаз получил за вас, вместо вас, приняв на себя вашу судьбу». Услышав это, я вдруг понял, что все сложилось, встало на свои места, — она была абсолютно права…
Я постоянно вспоминаю своего кота, глядя на фотографию, и вспоминаю ту предназначенную для меня пулю, которую он перехватил…
С тех пор кошки стали моими друзьями, они все время рядом. И хотя моя жизнь давно в безопасности, они здесь, чтобы напомнить мне о дружбе, счастье и участии.
Мои друзья умирали, женщины приходили-уходили, но мои кошки никогда меня не предавали и не бросали. Благодаря им я, наверное, и не тоскую от одиночества.
— Я читала, что в далеком детстве вы общались с самим Пикассо?
— Счастливые воспоминания. Особенно о летних днях, проведенных в Провансе… У меня было 11 собак! И весь этот чудесный зоопарк помещался в домике, который располагался напротив дома великого художника Пикассо (так называли его мои родители, для меня же он был тогда обыкновенным прикольным дедком в нелепых шортах). С ним и его тогдашней любовницей Дорой Маар очень дружила моя мать. Все каникулы я общался с Пикассо, мы вместе выгуливали наших собак…
Но о тех прогулках, конечно, я помню мало — только вспышками. Например, помню, как он устраивал пикники на пляже близ Валлориса. Тогда, наверное, шел 1938 год. Его служанки приносили целые корзины, доверху наполненные едой. Пикассо доставал сваренные вкрутую куриные яйца, долго вертел, присматриваясь, а затем быстро-быстро рисовал на одном глаз, на другом — солнце и дарил друзьям — они прятали их в карманы, не ели. Не могли есть! Помню, сидели мы как-то на пляже, а мимо нас проходили бабушка с внучкой. Увидев прославленного художника, старушка стала громко шептать девочке, будто ребенок мог понять и разделить ее восторг: «Смотри, смотри, это Пикассо! Сам Пикассо!» Он это услышал и ласковым жестом подозвал к себе девчушку. Усадил перед собой, разложил на песке краски, кисти, расставил баночки с водой — с этим он никогда не расставался.
Развернул малышку и стал рисовать на ее спине — солнце, полоску черной земли, а внизу поставил подпись «Пикассо». Потом хлопнул ее по попке и сказал: «А теперь иди купайся!» Видели бы вы глаза бабушки! А ребенок все это воспринял как игру. Побежал, плюхнулся в воду — тогда я не понимал, что девочка и великий художник были на одной возрастной волне жизни. Дети живут «сейчас», а Пикассо так относился к искусству — оно было ярким, величайшим и счастливым моментом, но именно моментом — раз, вспыхнуло, а потом все, погасло — и его больше нет. И только теперь, став стариком, я остро прочувствовал эту ситуацию: моментальности счастья. Конечно, ни моя мама, ни наши родственники, ни уж тем более случайная бабушка со своей внучкой в тот летний день не могли думать о подобных вещах. Но я вот навсегда запомнил ту малышку, бегущую к морю с солнцем Пикассо на спине!
А вообще Пикассо рисовал всегда и везде: мятый фантик с тротуара поднимет, помнет его еще больше, черканет там, подкрасит здесь — и вот уже готов маленький человечек, личность.
Или разрисует осколки разбитого цветочного горшка так, что они превратятся в крохотные шедевры. На пустой скучной вазе с цветами нарисует смеющееся личико — и вот перед вами живая голова с розами вместо волос! Здорово! Для Пикассо искусством была сама жизнь. Он творил как дышал — естественно, просто, интуитивно… И для меня, малыша, наверное, встреча с ним стала лучшей школой будущего художника. Позже не раз ловил себя на ощущении, что мой фотоаппарат всегда со мной, наготове, как карандаши и кисточки в карманах Пикассо, с которыми он не расставался…
Критики, кстати, красиво называли меня «похитителем моментов» — как раз за мою любовь всюду высматривать и выхватывать мимолетные выражения лиц, сюжеты бытия, обыденности...
— После войны вы вернулись в Париж и осуществили все свои планы — стали модным фотографом, капитально изменили свою жизнь!
— После войны я принялся буквально вгрызаться в жизнь. Своей профессией фотографа хотел утверждать саму жизнь, утверждать счастье жить, просто ходить под солнцем, любоваться красотой женщин... Получается, меня сформировала война, воспитала, придала мне новые силы и подарила вот такой выход из депрессии. Я стал очень много работать, причем успешно, постоянно получал заказы. Делал рекламную кампанию Пьеру Кардену, снимал Мика Джаггера, Брук Шилдс, Сидни Ром, Клаудию Шиффер, Милоша Формана, Фрэнка Синатру, других легендарных звезд.
Хотел жениться на чудесной молодой женщине Сесилии, которая бросила меня ради более выгодной партии, — вскоре весь мир узнает ее как жену Николя Саркози, с которой он развелся, едва стал президентом. Сразу вспомнил, как она быстро подсуетилась, когда рассталась со мной: не хотела, чтобы я мешал ее амбициозным планам. До сих пор не понимаю, как она могла так жестоко со мной обойтись. Да, меня называли звездой, модным молодым фотографом, который мог остановить движение транспорта на площади Согласия, чтобы выстроить мизансцену с несколькими кокетливыми манекенщицами и сделать пару снимков для журнала. Ради меня оцепляли целый район в центре города, а я подгонял туда технику, подвешивал на подъемном кране платформу с моделями и фотографировал их на фоне Эйфелевой башни — словно летящими в ночном воздухе Парижа.
Как-то раз на центральной городской площади установил грузовик с бассейном в кузове, туда уложил манекенщиц и сделал снимки в таком ракурсе, что создавалась иллюзия, будто они плавают внутри города под ярким летним солнцем! В принципе мог осуществить самый безумный и самый романтичный проект, поставить его в реальности, как театральный режиссер ставит спектакль. Снимал клип для дебютной песни принцессы Монако Стефании «Ouragan». Дружил с Хельмутом Ньютоном. У меня было все. Оригиналы Энди Уорхола, подарки от Дали, Пикассо, летняя резиденция в прованском Мужене, тесная дружба с Мастроянни, совместные с ним планы снять кино. О, каким чудным было время нашего первого знакомства!
Я тогда только-только приехал в Рим фотографировать для местного Vogue, сразу попал на закрытую тусовку, устроенную богемой во главе с режиссером Марко Феррери. За столом увидел многих знаменитостей тех лет — Феллини, Нино Черутти, принца Баломео, Мастроянни… Нам не сиделось на месте, мы шумной толпой высыпали на ночные улочки города, заходили в первые попавшиеся ресторанчики, еще открытые в столь поздний час, лакомились морскими деликатесами, гуляли и беспрестанно смеялись…
— Сумели похоронить военные воспоминания?
— После войны я еще пару лет не мог ходить спокойно по улицам и «бежал в укрытие», когда мимо меня проезжали парижские авто. Думал, сейчас рванет.
Или вот-вот раздастся автоматная очередь. Трудно было изжить страх войны… Сегодня я, конечно, окончательно превратился в светского персонажа, но о своем тяжелом прошлом жизнь мне забыть не дает. Недавно вот консультировал рокера Джонни Холлидея, который в новом фильме Клода Лелуша играет роль военного корреспондента. Приезжал на съемочную площадку, показывал свои старые снимки, делился ощущениями, от которых страдаешь, воспоминаниями, как увертывался от пуль на поле боя… Показывал Джонни, как надо держать камеру, в какой позе снимать, как падать на колени, не роняя аппарат и пытаясь поймать нужный ракурс объекта. Джонни был очень внимательным, но на последнюю ремарку ответил: «Ты объясни другие позы, браток. Мне ведь уже 70 лет, если упаду на колени в поисках кадра, то без чужой помощи вряд ли поднимусь!»
Боже, в это трудно поверить — он ведь по-прежнему отжигает на сцене в коже, побрякушках с черепами и в заклепках!..
— А вас самого возраст пока не огорчает?
— Нет! Я прекрасно уживаюсь с объективной реальностью… Говорю себе постоянно, что в далеком прошлом неоднократно был счастлив, женился на красивых женщинах, дружил с великими людьми… Но теперь мне остались лишь воспоминания, которые приходят ко мне в самые печальные минуты, чтобы согреть сердце. Нет, я не сожалею ни о старости, ни об одиночестве… просто стараюсь жить и работать. Расскажу вам такой смешной случай, связанный с возрастной проблемой. Было это в Москве, куда я приехал открывать свою фотовыставку «Мастер и Маргарита» с Изабель Аджани в образе Маргариты.
Были организованы презентации, на одной из которых, например, мой друг Ален Делон читал страницы булгаковского романа. К нам со всех сторон сбегались девушки-манекенщицы, искали крупинки нашего внимания, хотели соблазнить. Они буквально не слезали с наших шей. Я не осуждаю молодых бедняжек, готовых на все ради благоустройства своей жизни с богатеньким стариком… Но это выглядело просто ужасно. Они ходили за мной и Аленом как собачки, стучались в гостиничные номера, были готовы лететь с нами в Париж. Но мы их не трогали, целомудренно целовали в щечки и расставались на ночь прямо у порога своего отеля, чем их здорово обескураживали. Что уж там говорить, мы с Аленом — мудрые мужики и имеем нравственные установки. Ну прошло для нас время пикантных авантюр на часок-другой, постарели мы... Поэтому спешно возвращались в отель, влезали в тапочки, надевали уютные пижамы, снимали очки и выпивали на сон грядущий чай или пару таблеток.
Наш возрастной формат диктует свои правила поведения. Но, честно говоря, говорить об этом девушкам не могли — это значило обидеть их. Но что самое нелепое, девушки этого искренне не чувствовали и сами ни о чем не догадывались. Расставаясь, одна из них, сочувственно похлопав меня по плечу, с сожалением вздохнула: «Жаль, мы не сразу поняли, что вы с Делоном гомосексуалисты».
Такого, честно говоря, ни я, ни Ален — величайший самец и знаток женщин, никогда не слышали в свой адрес, уверяю вас. Впрочем, мы не обижаемся…
Париж
Подпишись на наш канал в Telegram