Дом на Никитском бульваре Петр Михайлович Лунин, генерал и кавалер многих орденов, начал строить в 1817 году, после разорения Первопрестольной французами и великого московского пожара. В итоге получился настоящий дворец с огромным главным зданием и монументальными флигелями — среди московских дворянских домов его усадьба казалась генералиссимусом в окружении свиты.
Особняк Лунину спроектировал знаменитый Доменико Жилярди. Великолепная городская усадьба не походила на типовые застройки, которыми наполнялась отстраивающаяся Москва.
Большинство дворянских особняков возводили по разработанным казенными архитекторами и высочайше утвержденным проектам, но Лунин был миллионером – пусть и поиздержавшимся. До 1812 года он давал лучшие в Москве обеды (во время одного из них его повар, француз и бонапартист, вызвал на дуэль плохо отозвавшегося о Наполеоне князя Голицына) и изрядно прожился, во время войны потерял еще больше, но ограничивать расходы и не думал.
Петр Лунин всю жизнь тянулся к чинам и служил храбро. Во время Русско-турецкой войны он, совсем еще молодой офицер, первым ворвался во вражеский ретраншемент, переколол янычар, взял 4 пушки и получил за это орден Святого Георгия. А в 1774 году, когда Пугачева наконец схватили, гвардии капитан Лунин поймал Фортуну за хвост самым неприличным образом.
На постоялом дворе гвардии он встретился с князем Лобановым-Ростовским, которого главнокомандующий отправил в Петербург с известием о поимке злодея, узнал от него радостную весть и помчался в столицу во весь дух, на день опередив курьера. Там он явился к императрице, сообщил ей то, что услышал от Лобанова-Ростовского, и был пожалован полковником, а настоящий гонец остался ни с чем.
Этот анекдот обессмертил Петра Михайловича, больше он не прославился ничем и, выйдя в отставку генерал-лейтенантом, доживал свой век, тратя родовые лунинские миллионы на крепостной хор, французских поваров, выписанные из Англии кареты и карточную игру по крупной. Самой большой радостью Лунина была его дочь, не слишком красивая, засидевшаяся в девках и славившаяся своим легкомыслием особа — богатые и родовитые женихи сторонились Екатерины Петровны.
Но у нее был соловьиный голос, необыкновенно звучный, богатый оттенками. Екатерина Петровна Лунина училась в филармонической академии Болоньи и одновременно со званием первоклассной певицы была удостоена очень редкой награды — золотого лаврового венка. После Тильзитского мира она пела при дворе Наполеона и была своим человеком в кружке падчерицы императора, королевы Голландии Гортензии — там ее величали «московской сиреной». В Москве выступления Екатерины Петровны украшали самые изысканные званые вечера, ей аплодировал сам царь.
Год шел за годом, и вот барышне Луниной сравнялось тридцать — по меркам той эпохи она уже была перестарком.
Московские сплетницы шушукались, припоминая ее ухажеров — принца Бирона, певшего ей серенаду, сидя на дереве, росшем под окном спальни, и офицера Измайловского полка француза Ипполита Ожье, пославшего Луниной любовное письмо на пятнадцати страницах, — позже оно ходило по Москве в списках. Судачили и о государе, проезжавшем по городу ранним утром и увидевшем человека, вылезавшего из окна спальни Екатерины Луниной. Вернувшись во дворец, царь через обер-полицмейстера попросил ее быть осторожнее:
— …Иначе могут похитить все, что у вас есть драгоценного.
С годами Лунина становилась комическим персонажем, от злых насмешек ее не спасал даже волшебный голос…
В 1817 году, вернувшись из Италии, она привезла в Москву мужа — и сплетницы вновь принялись чесать языки, хотя на этот раз к яду примешивалась изрядная доза зависти.
Граф Миньято Риччи был моложе Екатерины Петровны на шесть лет, хорош собой и необыкновенно аристократичен. В русском свете имелись свои красавцы, скажем, двоюродный брат Екатерины Луниной Михаил. Будущий декабрист был и красив, и воспитан, и силен — но граф Миньято казался человеком совсем иного рода. Российские дворяне не могли похвастаться длинными родословными. У самых знатных аристократов за спиной было от силы лет пятьсот, имена попроще появились двести, а то и пятьдесят лет назад, а ее граф вел свой род с незапамятных времен, от лангобардов и Карла Великого.
Это сквозило в каждом слове и каждом жесте: невысокий, с бархатными темными глазами, классически правильным лицом и великолепной осанкой, Риччи необыкновенно хорошо держался и со всеми находил нужный тон. Простота и естественность, чувство собственного достоинства, умение поддержать любую беседу, неподдельный интерес к собеседнику… Вскоре в московском свете сочли его образцом аристократизма: молодые дворяне подражали его интонациям, плавной походке и манере держать лорнет.
Впрочем, потомок римских и тосканских владетельных домов был беден как церковная мышь, и в Москве его титул ничего не значил. В Российской империи все решали место в табели о рангах и состояние. Деньги у Луниных были, а вот чинов граф не имел, и новые родственники устроили его в Кремлевскую экспедицию чиновником последнего, 14-го, класса, без служебных обязанностей и содержания.
Он получил свое место в российской иерархии и теперь, путешествуя на перекладных, мог требовать лошадей, но благоприобретенный чин был ничтожен и стыден. И все же Миньято Риччи быстро стал желанным гостем в лучших московских салонах: его зазывали к себе, им заманивали важных гостей, знакомством с ним хвастались. Дело было в том, что граф великолепно пел, считалось, что он может дать фору любой оперной звезде. Когда аккомпаниатор брал первую ноту, и Екатерина Лунина с мужем начинали свой дуэт, у сидящих в отделанном мрамором зале слушателей замирало дыхание, а за оградой особняка собиралась толпа простолюдинов в армяках и поддевках.
Во Флоренции у графов Риччи было фамильное палаццо XIV века — большой запущенный дом со скрипящей мебелью и свисающими со стен обрывками обоев из тисненой кожи, имелось заложенное-перезаложенное римское имение с каменистыми полями и побитыми филлоксерой виноградниками — оно давно не приносило дохода. К тому же все это не принадлежало Миньято. Молодой граф не был прямым наследником и с детства привык к бедности. Воспитание в недорогом монастырском пансионе, уроки вокала, за которые платил богатый дядюшка, вытертый на локтях сюртук, жизнь на грошовую стипендию, которую выплачивал все тот же дядя, удачно женившийся на вдове процветавшего в папском государстве откупщика... Он привык к экономии и мелочным расчетам, и еще не оправившаяся от пожара строящаяся Москва поразила Миньято Риччи: какая энергия!
Сколько похожих на китайские пагоды церквей, поднимающихся из пепла дворянских домов, какие многолюдные рынки и живописное простонародье — бородатые, подстриженные «в скобку» мужики, похожие на даков с барельефов колонны Траяна…
Изумил его и московский быт семейства Луниных: полторы сотни дворовых, огромная конюшня, обеды, на которые несколько раз в неделю собирались десятки знатных господ, ломящийся от яств стол. Так широко, совсем не считая денег, не жил и Его Святейшество Папа, к чьим услугам было небольшое государство. Дом Луниных на Никитском бульваре напоминал дворец, его внутренний двор — сельскую усадьбу. И пусть на стенах залов был не настоящий, а искусственный мрамор, все равно это стоило безумных денег — а бюджета отец жены не вел, и его управляющие казались графу Миньято плутами…
Но те, кто считал графа охотником за приданым, ошибались.
Красотой Екатерина Петровна не отличалась никогда, к тому же она постарела, и влюбиться в нее было бы нелегко. Деньги у Луниных по-прежнему водились, но, делая предложение, граф Миньято о них и не вспоминал. Ее голос годы пощадили: весной 1817 года на приеме у княгини Монтефиоре во Флоренции граф пел с Луниной и полюбил ее всем сердцем. Голос русской дамы взлетал на ангельскую высоту, их сердца бились в унисон, и ему казалось, что большего счастья быть не может, — вот оно, слияние душ, о котором пишут в романах! Миньято Риччи начал ухаживать за Екатериной Петровной. Быстро увлекающаяся, переставшая надеяться на замужество стареющая барышня вспыхнула как порох.
И вот они жених и невеста — предложение граф сделал во время прогулки по парку виллы своих дальних родственников, князей Караччиола, преклонив колени и покрыв поцелуями ее запястья. В Россию Екатерина Лунина вернулась графиней Риччи. Скромное положение мужа не позволяло ей рассчитывать на придворную карьеру, но это казалось сущей ерундой: они любили друг друга, а голоса принесли им такую светскую славу, рядом с которой меркли любые чины.
Осенью 1828 года Екатерина Петровна носила под сердцем ребенка, жизнь казалась ей налаженной раз и навсегда, будущее — безмятежным. Позже Лунина часто вспоминала то, с чего начались ее несчастья, — пустячный вопрос, который она задала мужу при посторонних?
— Тебе нравится Зинаида Волконская?
И его ответ:
— Не особенно…
Перебирая в памяти давно ушедшие дни, коротая время во все более скромном жилье — особняке поменьше, съемной квартире, дальней усадьбе, скромном жилье зятя, где она на его невеликие деньги растила внуков, — Екатерина Петровна думала, что с этого злополучного разговора все и началось. О нем наверняка рассказали княгине Зинаиде, и легендарная красавица, легко игравшая мужскими сердцами, оскорбилась и решила доказать, что она может все. Тут на глазах у Екатерины Луниной часто появлялись слезы — она прожила без малого сто лет, но память о бывшем муже тревожила ее до самых последних дней.
К середине двадцатых в ее голосе стали появляться неприятные, визгливые ноты, и знатоки начали говорить, что певческая звезда Луниной закатывается. Ей казалось, что то, чем она привязала к себе Миньято, становится все менее надежным, а 36-летняя княгиня Волконская блистала красотой и держала первый в Москве салон. Ее муж был приближенным императора, тайным советником и егермейстером, она сама — близкой подругой царской семьи. За образованность и ум княгиню прозвали «северною Коринною», намекая на блещущую талантами героиню популярного в то время романа госпожи де Сталь.
Отец княгини был посланником в Турине, она родилась и выросла в Италии. Итальянский язык Зинаида Волконская знала не хуже русского и нежно любила эту землю. В Петербурге она не прижилась — там у нее оказалось слишком много завистниц — и обосновалась в Москве.
Тут у нее соперниц не было, и княгиня стала одной из главных московских достопримечательностей, гордостью Первопрестольной: в ее салоне собирались самые яркие люди второй столицы. Она завоевывала их и присваивала, включала в свою свиту, восхищаться ею становилось почетной обязанностью — среди ее трофеев был и Пушкин. Когда княгиня Зинаида начала охоту за графом Риччи, никто и не думал, что для нее это обернется любовью на всю жизнь, сменой отечества и странным, невиданным в то время браком, когда Миньято станет любимым и уважаемым членом княжеской семьи и его полюбят и законный муж, и сын княгини...
Миньято и Екатерина Риччи прожили вместе больше десяти лет, и в конце концов замешенная на поклонении музыке любовь остыла.
Екатерина Петровна к 40 годам расплылась и отяжелела, любовь к платьям с длинным хвостом и огромным рюшам делала ее комичной. Лунины понемногу разорялись — поступающие из родовых поместий деньги утекали между пальцев, приходилось влезать в долги. После смерти в 1822 году Петра Михайловича Лунина разорение пошло быстрее: при его жизни управляющие и приказчики хоть чего-то боялись, теперь же стали грабить обеими руками. В том же году дом на Никитском бульваре был продан Государственному банку, и семья перебралась на Большую Бронную, в скромный особнячок.
Зинаиду Волконскую не связывало ничего: красавица была несметно богата, влюбленный в нее до безумия муж дал ей неограниченную свободу.
Она завоевывала Миньято Риччи не спеша, продвигаясь вперед крохотными шагами, приглашая графа и графиню на все свои вечера. Супруги пели, а княгиня им аккомпанировала, за столом они сидели на почетных местах, и хозяйка дома занимала их беседой. Дружба стала такой тесной, что Екатерина Петровна перестала обращать внимание на то, что муж заезжает в дом Волконской на Тверской без нее, и на их совместные прогулки. Лунина не видела, что Миньято перестал скучать, а в его глазах появился блеск, которого она давно не замечала.
Миньято Риччи по-прежнему был хорош собой — его южная красота вызрела, стала мужественной и строгой. К тому же он был умен и никогда не переставал учиться — граф сочинял музыку, пробовал себя в переводах, его литературные опыты одобрял Пушкин.
Граф Миньято и княгиня восхищались друг другом — эта пара казалась созданной друг для друга. Он был женат и в придачу беден, она — замужем и богата, но княгиня никогда не обращала внимания на мешающие ей жить мелочи.
В 1828 году великосветская Москва вовсю обсуждала главный скандал года: Лунины расходились, граф Миньято уезжал в Италию, туда же отправлялась и княгиня Зинаида, решившая перейти в католичество. По российским законам в этом случае она теряла все свое имущество. Чтобы избежать этого, Волконская передавала имения сыну. Безуспешно ухаживавший за княгиней Пушкин проводил ее злой остротой: «ни дна ей, ни покрышки, т.е. ни Италии, ни графа Риччи».
Екатерина Петровна осталась одна. Говорили, что ее последнее объяснение с мужем оказалось не по-светски бурным, с заламыванием рук и рыданиями.
Когда граф Миньято сказал жене, что между ними все кончено и к прошлому возврата не будет, а потом повернулся и начал спускаться по ведущей к дверям на улицу парадной лестнице, Лунина якобы бросилась следом, и ее туфля зацепилась за край плохо закрепленной ковровой дорожки. Женщина скатилась вниз по лестнице и ударилась животом о мраморную ступеньку — в тот же вечер у нее случился выкидыш… Упав, она страшно проклинала графа, от ее криков звенели хрустальные подвески на висевшей в прихожей люстре. Екатерина Петровна желала ему потерять голос, ослепнуть, стать в тягость самому себе… Сперва он пытался ее успокоить, говорил, что и сам не рад тому, что между ними произошло, но любовь превыше всего, и его ведет голос сердца. Брошенная жена не унималась, и тогда граф Риччи пожал плечами и ушел, а Екатерина Петровна осталась лежать на стоящей в прихожей оттоманке, захлебываясь от бессильных, злых рыданий.
Екатерина Лунина не знала, что впереди у нее совсем другая жизнь, и в ней ее ждет счастье.
Но тогда, зимой 1828 года, она переживала черные дни.
Сначала потеряла ребенка, вслед за этим кредиторы предъявили ко взысканию векселя, и ей с матерью пришлось перебраться с Большой Бронной в дом номер 5 по Козицкому переулку, бывший особняк Соболевской, а затем на съемную квартиру. У нее окончательно испортился голос, и ее перестали приглашать на званые вечера, мать умерла… И Екатерина Петровна взяла на воспитание сироту, дочь своего двоюродного брата Лизоньку Нащекину.
Вскоре она продала все, что можно, заложенные имения пошли с торгов, драгоценности перекочевали в ломбард, да там и остались.
А граф Миньято в это время жил в Риме и всюду сопровождал Зинаиду Волконскую — он сидел рядом с ней на ее обедах, подсаживал в коляску, держал над княгиней зонт, подавал ей перчатки. Княгиня Зинаида сняла палаццо Поли близ площади Иоанна Латеранского, и вскоре жизнь русской колонии в Риме стала строиться вокруг ее римского дворца. Здесь подкармливали бедных пансионеров Академии художеств, сюда наведывались приехавшие в Рим русские аристократы, надолго обосновавшиеся в Италии Гоголь, Иванов и Брюллов были постоянными гостями княгини Волконской. У нее случались увлечения, одним из самых сильных стал безмерно одаренный, красивый, уверенный в себе Брюллов, но граф Миньято по-прежнему оставался с ней.
Друг дома, верная тень, тайный муж… Более унизительная роль была, пожалуй, лишь у законного супруга княгини.
Граф по-прежнему прекрасно пел, занимался литературой и часто жаловался на слабеющие глаза — семейный врач княгини подобрал ему очки, но Миньято не хотел их носить. Иногда гости рассказывали ему о бывшей жене — она совсем обеднела и уехала из Москвы в принадлежащее родственникам Голицыным имение Раменское. Тогда он чувствовал себя виноватым и хандрил до тех пор, пока на это не обращала внимание княгиня. Тогда она мягко ему выговаривала, и он начинал улыбаться: больше всего на свете граф Миньято боялся ее огорчить.
...Залитый солнечным светом Рим и вилла Волконской были невообразимо далеки от затерянного в подмосковных лесах Раменского. Но имение было благоустроенным и приносило неплохой доход, при барской усадьбе имелась и фабрика. Здесь Екатерина Петровна воспитывала Лизоньку, девочка ее радовала. Бедность и безвестность, потеря всего, что у нее было, больше не имели значения — в ее жизни появилась цель, и это оказалось самым главным. Дворец на Никитском бульваре, сотни дворовых, аплодирующий ее пению царь, званые московские вечера, красавец муж, которым она гордилась, — все это понемногу забывалось и начинало казаться далеким сном. Постепенно забылось и отчаяние, захлестнувшее ее, когда Миньято сказал: «Прости, но я тебя больше не люблю», и проклятия, которыми она его осыпала. Екатерина Петровна учила девочку читать и писать, играть на фортепиано, итальянскому и французскому.
Лизонька росла, у нее уже появились кавалеры — окрестные помещики, заезжие офицеры. Уездные вечеринки, на которых танцевала воспитанница, были убоги: дощатые полы скрипели, сальные свечи коптили, но какое это имело значение, если ее девочка была самой красивой? Что с ней будет дальше, Екатерина Петровна не представляла: воспитанница стала барышней, пришла пора выдавать ее замуж, а здесь для нее пары нет — ведь не за мелкопоместного пьяницу или нищего гарнизонного офицера ее отдавать.
Этим она и жила, а граф Миньято медленно погружался в заливавшую его глаза темноту. Он видел все хуже и понимал, что рано или поздно — через полгода, самое большее через год — окончательно ослепнет. Очки уже не помогали, врачи разводили руками: операция может только навредить, остается уповать на божью милость…
Он ходил с палочкой, в полумраке натыкался на стены, ревновал княгиню Волконскую, заботившуюся о нем как нянька, и думал, что за все на свете приходится платить, — а уж за предательство тем более.
Екатерина Лунина пережила бывшего мужа на 21 год. Ее Лизонька полюбила хорошего человека, директора местного завода Федора Дмитриева. Он был простолюдином, ее родня возражала против мезальянса, но Екатерине Петровне понравился Лизонькин жених. Дмитриев был надежным, обстоятельным молодым человеком. На фабрике его ценили: купцы Малютины, купившие раменскую мануфактуру у Голицыных, прочили Федора в управляющие. Екатерина Петровна дала согласие на брак, вскоре Дмитриев получил повышение.
Его ждала блестящая карьера: он стал видным ученым, профессором, управлял крупными предприятиями. А Екатерина Петровна воспитывала семерых детей Лизы Дмитриевой и рассказывала им об аристократической Москве времен Александра I и царя Николая, о Пушкине («резкий был человек»), о своем бывшем доме на Никитском бульваре, огромном, обошедшемся в целое состояние… О графе Риччи, умершем в 1877 году и перед смертью полностью ослепшем, она им не говорила.
Дом Луниных на Никитском бульваре долго был собственностью Государственного банка. После революции в нем обосновался клуб автомобилистов, а в 1970 году он стал Музеем культуры народов Востока. Тени прошлого давно ушли из его стен, и ничто здесь не напоминает о том времени, когда в музыкальной гостиной звучал отделанный бронзой и слоновой костью рояль, раздавались волшебные голоса Екатерины и Миньято Риччи, а под окнами особняка собиралась завороженная их пением толпа.
Подпишись на наш канал в Telegram