Стоя под дулом пистолета на коленях в яме с ледяной водой, я думал только об одном: «Здравствуй, простатит!» У братана по сериалу «Бригада» тоже зуб на зуб не попадал от холода. Сцена, когда нас должны были расстреливать, снималась 15 часов. Никому не известные молодые артисты — Дюжев и я — не смели даже пикнуть: мол, хватит на сегодня, продрогли до костей!
С мусорными пакетами, натянутыми на ноги, в перерывах мы чавкали к автобусу и по очереди жались к выхлопной трубе, чтобы хоть немного согреться.
И терпели мы все это даже не ради славы — никто из нашей четверки во главе с Безруковым представить не мог, как прогремит сериал про конченых отморозков. Только режиссер пытался уверить: «Звездами будете!» Но они все так говорят...
Когда же его прогноз сбылся, я еще долго ходил по улицам в привычном криминальном образе — с зализанными волосами, в длинном плаще… Кино давно кончилось, а мой Пчёла остался. Когда он двигался вразвалочку до ближайшего магазина, чтобы купить пивка, на него были устремлены глаза всех прохожих и минимум полсотни камер. «Чувак, — говорил я ему, — ты мегакрут!» Рано или поздно лодка моей звездной болезни должна была разбиться об айсберг под названием «реальная жизнь»…
…У отца случился сердечный приступ через месяц после выхода «Бригады».
Последнее, что он читал в своей жизни, — мое интервью. Раскрытый журнал нашли рядом... А не общались мы со школы. Я много раз задавал себе вопрос: почему? Человек он был довольно жесткий, закрытый, прошел Афганистан… Мы никогда не были близки. Наверное, я ждал каких-то шагов с его стороны, думал: отцу на меня плевать. И слишком поздно узнал, что ошибся.
Сначала даже ничего не почувствовал, когда жена заглянула ко мне в ванную со словами: «Твой папа Сережа умер». Был шок — соболезнования принимал как в тумане, на похоронах слезы не обронил… Искренне поплакал об отце только через несколько лет, когда довелось оказаться на его месте: разводился, оставляя своего маленького сына и с ужасом осознавая, что могу больше его не увидеть...
Понял тогда, что испытал отец, когда я с матерью уехал жить в Киев к отчиму. Понял — и запоздало рыдал.
— Кроме отчима в Киеве вскоре появилась младшая сестра — Настя Стоцкая... Ревность была?
— Мне тогда исполнилось 7 лет, и я очень обрадовался, что у меня появилась сестренка. Раздражало только, когда мама заставляла меня сидеть с Настей, отнимая драгоценное время от гульни с друзьями. А по собственной воле я ее с готовностью развлекал. В детстве мы дружили — оба шебутные, активные... Однажды мама пришла домой и слышит из нашей комнаты истошные вопли: «Спасите!» Кинулась на помощь — а мы с Настей лежим на животах и «плывем» друг к другу, барахтаясь руками-ногами…
Потерпели кораблекрушение.
Жизнь разводила нас с сестрой постепенно, с возрастом. Она еще 7-летняя писюлька, а мне уже 14 — девчонки пошли, первая любовь… Летом мы всей семьей ездили на дачу в Крым, и однажды к нам присоединились друзья родителей со своей дочкой. Еще в поезде у меня от этого прекрасного создания башню снесло — влюблялся, как и ненавидел, я всегда неистово. И не пытался скрывать своих чувств, все было сразу видно. Девочку звали Настя. По вечерам мы с ней сидели на пляже, слушали радио, и я впервые коряво объяснялся в своих чувствах. Те три недели лета я буду вспоминать всю жизнь. Потом она уехала в Москву, я вернулся в Киев и не понимал: «Как жить без нее?» Мама утешала: «Дурачок, у тебя таких Насть еще будет!..»
А я ничего не хотел слышать: писал безумные письма, от которых она обалдевала. Дождался зимних каникул, сорвался в Москву, встретился с Настей и понял: у меня еще что-то теплится, а у нее уже другая жизнь. И опять я страдал, еще полгода всем рассказывая, что у меня в Москве есть любимая девушка. И в доказательство протягивал ее письма… Чувство такой силы я с тех пор испытал лишь раз — к моей нынешней жене.
У сестры дела сердечные начались, когда я уже учился в институте. Краем уха слышал их с мамой разговоры о том, как Настю достает какой-то парень, влюбленный безответно. Обещал даже побить. Причем не только предмет страсти, но и ее парня, которого у Насти тогда еще не было. К слову, сестра могла бы попросить защиты у старшего брата, но никогда этого не делала.
А я не привык навязывать свои услуги. Если не знать о нашем родстве — ни за что и не догадаешься. Мы с ней разные. Настя в чем-то даже жестче меня, рациональнее и спокойнее. Своими проблемами всегда делилась только с мамой — они подружки. Видимся мы обычно на традиционных воскресных обедах у родителей, в остальном и жизнь, и интересы у нас с сестрой разные. Она глубоко в шоу-бизнесе, мне интереснее кино.
Я никогда не лез в личную жизнь матери: видел, что с отцом они с разных планет. Даже по профессии: мама — художник, папа — водитель. Я был слишком мал, когда они разошлись. С отчимом найти общий язык оказалось проще, чем с родным отцом. Именно от «папы Саши» Стоцкого мы с Настей переняли музыкальный вкус. Дома у нас с детства звучали Луи Армстронг, Элла Фицджеральд, Джо Дассен…
Сестра пела перед зеркалом, изображая то Лайзу Миннелли, то Барбру Стрейзанд… Поэтому ей и близка стилистика бродвейских мюзиклов. Я давно пытаюсь убедить Настю, что ей пошел бы образ русской Pink. Но она упорно исполняет попсу, которую не приемлю я, зато хавает массовый потребитель. Меня же отчим подсадил на «битлов», и я до сих пор нахожусь в плену этих монстров. В старших классах собрал первую рок-группу… Путь к ней лежал через тернии академического занудства музыкальной школы. Поскольку петь я стал, как только научился произносить звуки, в пять лет меня отдали на скрипку — и до десяти лет я ходил по своему шпанистому району с этим хрупким инструментом за спиной. Чтобы не выглядеть ботаником, решил сменить предмет: выбирал по принципу — чтобы не таскать с собой. Между арфой и пианино раздумывал не долго.
А на гитаре учился играть сам: лабали по подъездам Высоцкого и Цоя тогда все — девчонок завлекали. Потом собрал свою первую группу, с которой иногда в школе выступал на дискотеках.
С юных лет меня не надо было ставить на табуретку — скорее приходилось с нее снимать. Вещал на кухонном пьедестале, пародировал Ленина… Так что вопрос с поступлением был решен: только театральное и только в Москве. Мама, как дядюшка Берлиоза, тоже всегда хотела жить в столице. Папе Саше ради переезда пришлось пойти на жертвы: в Киеве он работал в крутом кардиологическом институте, а тут стал реаниматологом в Первой Градской. Как настоящий мужчина, предпочел карьере женщину.
Я считал себя особенным. И когда провалился с институтом в первый год, опустил руки: жизнь кончена, больше в театральный ни ногой…
«Неужели так сразу сдашься?» — подбадривала меня мама. Чтобы немного расслабился, она налила мне рюмку водки… И то ли спиртное во мне взыграло, то ли реальное желание умереть, но пробить эту стену… Завалив конкурс на следующий год, я нашел себе новые оправдания: узнал, что Догилева поступала 6 раз. Когда делаешь сальто, нельзя передумывать по дороге. Второй раз ты уже знаешь, что можешь упасть, а в третий — уже не боишься.
Мы все гении на первом курсе. Главная задача преподавателей — убить эту уверенность. Так что выпустился я из ГИТИСа с курса Хомского с осознанием своей полной никчемности. Ощущение не из приятных, но для актера очень верное: ты как белый лист, на котором только предстоит писать... Никто же не гарантирует, что тебя сразу завалят хорошими ролями: чтобы не помереть с голоду, мыкаешься по телешоу, массовкам и кремлевским елкам (в лучшем случае).
И самое странное, что, сколько бы ты ни бился лбом во все двери, судьбу актера обычно решает какая-то случайность…
Таким счастливым билетом стал для меня мюзикл «Метро», реклама которого висела в Москве на каждом столбе. Пошел на кастинг за компанию с Женей Стычкиным. Когда объявили 13 фамилий, моей среди них не оказалось. Народ сразу стал разбредаться, я же замер неподалеку от зала прослушиваний в раздумье: а не пойти ли на халявный банкет? И тут из-за двери выглянул Женя Ряшенцев: «Остался кто? Заходи! Нам 14-й нужен — режиссер суеверный». Меня взяли для ровного счета! Правда, через несколько месяцев репетиций подошел польский режиссер Януш Юзефович: «Буду пробовать тебя на главную роль».
Когда мне отбелили и выпрямили волосы, которые теперь спадали до плеч, постановщик танцев Барбара прыснула от смеха: «О, курва! Катрин Денев!»
Муштровали поляки жестко: по 12 часов репетиций в день. Зато после водили нас в рестораны — мы ведь были бедные как церковные мыши. Режиссер мог выпивать с нами до утра, а в 11 — будь добр прийти на репетицию. Сам Януш стоит под сценой, жвачку жует… Видит — ты не в форме: «Цо такое?» — «А сам не помнишь, цо вчера было?» Тут же снимает с репетиции! «Лях поганый, сам же меня напоил!» — тащился я домой, скрипя зубами. А потом понял, что Януш просто не смешивает работу и личное: днем он режиссер, а ночью — друг.
Здесь меня ломали заново. Я пел хуже всех и прекрасно это понимал — видимо, держали только за харизму. При этом выпускали на сцену в одном из пяти представлений, дублирующим составом. Конечно, я страдал. И однажды не выдержал: четыре дня подряд играет другой актер, а я тупо сижу и жду своей очереди. Вечером был банкет — подхожу к Юзефовичу: «Играю завтра?» — «Нет». — «Тогда ухожу!» — бросаю при всех и выбегаю из зала. За дверью меня догоняет Гоша Куценко: «Ты куда собрался?» — «Я им не пробка для затыкания дырок!» — «Отговаривать не стану, решай сам, но потом ты очень пожалеешь». Гоша рассказал, как сам был в подобной ситуации, и я сразу вернулся в зал. И спасибо ему за это! Хотя казалось, зачем Гоше было меня вразумлять? Куценко играл в звездном составе — с Серебряковым, Певцовым, Лазаревым… На второй год для привлечения новых зрителей на сцену выпустили Филиппа Киркорова.
Он играл моего брата, хотя с первого взгляда было очевидно, что родители у нас разные. Причем у Филиппа — драматическая роль: все вокруг поют, а он должен просто говорить. Чувствовал он, видимо, себя, как рыба на суше. За кулисами подходил ко мне и взволнованно заглядывал в глаза: «Ну как я выступил, нормально?» «Все о’кей!» — подбадривал я звезду эстрады. Это было незадолго до того, как Киркоров увидел мою сестру в спектакле «Губы» и пригласил на роль в мюзикл «Чикаго».
— В «Метро» у вас начался роман с партнершей по сцене и будущей женой Екатериной Масловской. Она в своих интервью говорила, что влюбилась с первого взгляда, но вы были не свободны. А в интернет-биографии у вас написано, что вы тогда якобы встречались с внучатой племянницей Березовского…
— Что ж я денег-то не взял у Березовского на карманные расходы?
Для самого загадка, почему приписывают такие родственные связи моей однокурснице Марьяне. Может, сам чего не знаю? Наш студенческий роман даже браком не назовешь — мы встречались два года, а прожили вместе всего неделю, после чего Марьяна попросила меня собирать шмотки… Вместе с ней я отпустил свою юность — все-таки Марьяна была частью кипящего котла под названием «театральный вуз»… А выбросило меня из него по прозаичной причине: моя девушка довольно рано начала хорошо зарабатывать, я же еле сводил концы с концами. Даже при всем успехе мюзикла «Метро» мое положение не улучшилось — мы получали по 50 долларов за спектакль, а на сцену меня выпускали от силы раз пять в месяц.
И ущемленное мужское эго толкало на отвратительные поступки: я нервничал, огрызался... Как-то вышли из кино в компании друзей Марьяны после сеанса «Танцующей в темноте». Они наперебой восхищаются, а меня так и подмывает ляпнуть им что-нибудь назло. «Плохая операторская работа!» — говорю и сам понимаю, что наехал на лучшее, что есть у Ларса фон Триера. Все вокруг, конечно, решили, что я быдло и лишен вкуса. Каждая подобная выходка отрывала меня от Марьяны — я старался выглядеть глупее, чем на самом деле, а ей было за меня стыдно. Наконец она купила себе квартиру. И подразумевалось, что мы съезжаемся. Я тогда считал, что один факт совместного проживания делает пару семьей. Как выяснилось, ошибался: первые же дни в квартире моей девушки показали, что мы не подходим друг другу — ни в быту, ни по характеру.
У Марьяны, видимо, уже был готов запасной аэродром: ей нужен был сильный мужик, а не 24-летний мальчик... Но мое самолюбие было раздавлено — переживал, как всегда, неистово. Первые два года даже с однокурсниками не встречался. Жил как в вате, ничего не чувствовал…
По инерции я и сошелся с Катей Масловской, которая проявила ко мне интерес. Опять же в «Метро» мы играли любовь. Я тогда был телок, которого можно вести куда угодно, — и меня затащили в загс. Это ведь Катя предложила пожениться, а я легкомысленно согласился. Шел, куда вела кривая… Поначалу сам себя обманывал, что люблю свою жену, хотя друзья убеждали меня в обратном. И это все совпало с выходом «Бригады», когда у меня крышу снесло от популярности. К моменту рождения сына я стал другим человеком…
…Нас с Дюжевым пригласили в Краснодар провести конкурс красоты.
Не успели объявить, как из тысячного зала послышался рев, который слился в протяжное «о»: «Ко-осмо-ос! Пчё-o-ола!» Задумывался ли я раньше, когда мечтал о лаврах, как это страшно — исступленная толпа? И так везде, где бы мы ни появлялись. Пытались на творческих встречах что-то петь и рассказывать… Никто не слушает — просто стойте на сцене, как живые! Астрахань, Омск, Пермь… Однажды фанаты чуть наш автобус не перевернули на радостях.
Я имел неосторожность поделиться своей эйфорией с коллегами на передаче «Театр плюс ТВ». Как раз травили байки о поклонниках. И я со счастливой рожей заявил: «А нас с «Бригадой» встречают, как The Beatles!»
Что тут началось! Думал — сожрут. Просто размазали как актера. Юлия Рутберг выразилась наиболее корректно из всех, при этом ненароком сравнив себя с Раневской: «Как сказала одному артисту Фаина Георгиевна: «Мне вас жалко...» Так вот, Павел, — мне вас жалко!» А у меня в голове тут же всплыл еще один афоризм легендарной актрисы — про «террариум единомышленников»… Конечно, линчевали молодого актера, не выходя из кадра. И только Чонишвили после эфира подошел и подбодрил: «Не обращай внимания». И после такого в нашем мире принято мило улыбаться и пожимать руки при встрече на кинофестивалях.
Смешно: и на что я тогда надеялся? Нет бы рассказать другую безобидную историю — про фаната, который подошел к нам со Вдовиченковым за автографом на пароходе по пути в Керчь.
А рядом как раз стоял актерский агент — такой невысокий блондин. И вот к нам троим обращается паренек:
— Вы наши самые любимые… Не пропускаем ни одного эфира с вами… Иванушки!
— Кто, простите?
— Ну — International!
И я понимаю: действительно, все трое чем-то похожи! И такое стечение типажей на одной палубе не могло вызывать подозрений, что мы — совсем другая «бригада». С готовностью подписываю листок: «Григорьев-Апполонов» — и передаю эстафету Вове: «На, Кирилл, черкни парню на память о любимой группе!»
А что касается нашей актерской «бригады» — встретились четыре непростых человека.
Знал я до съемок только Димку Дюжева — он учился на курсе годом младше. С ним поначалу больше всех дружили: характеры похожие, оба заводные — придуриваемся, ржем… Режиссера раздражаем. Алексей Сидоров до сих пор считает, что у него в кино только два достоверных образа — Саша Белый и Фил, а мы с Димкой абсолютно не похожи на бандитов. Опять же оба вспыльчивые — как-то сцепились прямо на площадке, чуть не подрались. Уже и не помню из-за чего. Полтора года пахали плечом к плечу — надоели эти рожи до чертиков.
Мы ведь практически жили все вместе — в Доме ветеранов кино, в каких-то отелях. После съемок обычно не разъезжались. После первой сцены фильма — у казино — отправились отмечать 30-летие Вдовиченкова. Подарили ему боксерские перчатки, на которых написали «бей в кость».
С Вовкой мы больше сошлись уже после выхода фильма: он для меня эталон мужественности. Иногда я думаю, прежде чем что-то сделать: «А как поступил бы Вдовиченков?»
Однажды Дюжев привез из Франции бутылку ликера шартрез, а съемки были в тот день на аэродроме в Жуковском. И мы с Паниным и Вдовиченковым устроили небольшой фуршет на крыле «кукурузника». Выпиваем и бычки от сигарет щелчками отбрасываем. Под хвостом самолета была удобная лужица. Вдруг — трехэтажный мат работника аэропорта: «Вы охренели? Это же топливо разлито!» Чуть самолет не взорвали — и ржем, ну очень удачно легло бы на сюжет!
Никогда не оставался на наши посиделки только Сережа Безруков. Он был известен в театральных кругах, отмечен какими-то премиями, поэтому уже тогда позиционировал себя как живой классик.
И какие-то вещи он по-актерски точно нам подсказывал. Например, в сцене на даче, где я после гулянки курю на крыльце, Сережа придумал надеть на меня маску для подводного плавания — и дым через трубку выпускать. Но друзьями мы никогда не были.
Безрукова я с тех пор видел только раз: случайно столкнулись на Тверской, съели по сосиске, разговорились о планах... Он как раз готовился к роли «Есенина». С Дюжевым перестали общаться после его свадьбы. Только с Вдовиченковым близко дружим до сих пор.
На нашей с Катей свадьбе была широкая гулянка, жених с невестой все из себя нарядные... А потом я с сожалением стал понимать, что все это такая ложь!
У меня было желание оберегать Катю — во время беременности она стала какой-то особенно трогательной.
И сына я очень хотел. Старался быть хорошим папой. У Даньки часто животик болел — тогда я клал его себе на грудь, и мы засыпали, как одно целое. Но в какой-то момент сын стал единственной радостью. У меня появилась жена, но не было семьи, взаимопонимания: все, что Катя говорила, мне казалось полным бредом. И так же она думала про меня. Мы жили в разных измерениях… Но я оставался с женой ради сына — не хотел, чтобы Данька рос безотцовщиной, как его отец.
— Именно этого добивалась ваша бывшая супруга, когда выступила на ток-шоу у Малахова: мол, ее предал не только муж, но и лучшая подруга, которую вы в свою очередь увели у своего друга, известного актера Михаила Горевого…
— Она девочка, она слабая, я думаю, что Кате свою обиду надо было куда-то выплеснуть: пусть этому скотине будет так же больно, как мне!
И до размеров «Санта-Барбары» нашу историю раздула пресса. Кое-что было не совсем так, а что-то совсем не так.
…Я до сих пор помню, во что была одета Маша 5 мая 2005 года, когда я ее впервые увидел перед репетицией спектакля «Куда бегал колобок», где мы должны были вместе играть. Она повернула голову — солнце запуталось в рыжих волосах. И все. Я понял, что у меня с этой девушкой будет роман. Хотя дома ждала законная супруга. А тут еще подходит режиссер Миша Горевой и представляет: «Моя жена Маша».
Горевой зачем-то придумал, что Маша в антрепризе должна выходить обнаженной.
По-моему, это дурновкусие, и оно только распаляло мой пожар. Тем не менее я полтора года молчал и тайно любил жену человека, с которым работаю, дружу, пью и ночую в его квартире...
Впрочем, вру — мы с Мишей никогда не были друзьями. Я к нему тянулся, как к старшему товарищу, потому что Горевой был мне интересен. Но гораздо больше мне была интересна Маша. И когда я спешил в его дом, на самом деле я приходил к ней. Иногда брал с собой супругу — мы тусовались вчетвером, и отсюда Катя могла решить, будто они с Машей подруги. Но скорее всего она по-женски что-то прочухала и решила себя обезопасить. Ни с того ни с сего предложила Маше: «Будешь крестной нашего сына?»
Так что вся эта дружба изначально не была честной.
Горевой потом утверждал, что не видел, какую игру мы ведем у него за спиной. Но если б у меня так женщину уводили — я обратил бы на это внимание. А Миша, напротив, постоянно оставлял нас наедине. Кроме того, я понял, что их отношения были далеко не безоблачными...
На репетициях и общих тусовках я наблюдал за Машей каждую секунду. И потом начал замечать, что она отвечает мне взаимностью… Как только я это понял, сразу открылся ей. Но у нас даже не было секса, пока мы не разошлись со своими семьями. Ни Катя, ни Миша, конечно, в это не верят… Нас обоих обвинили, будто мы «изменяли всю дорогу».
Я первым ушел от жены — без объяснений. Маша не сразу мне поверила, еще месяц тянула с решением, пока я жил у родителей… Дала подумать, не захочу ли вернуться. А потом она должна была ехать на съемки в Крым, но не выдержала и отказалась от роли... Сбежала оттуда ко мне. После чего забрала вещи из Мишиной квартиры. И только 3 августа 2006 года, когда мы остались у нее, между нами все произошло. Афишировать свои отношения мы не собирались, но Горевой то ли узнал про них, то ли почувствовал… На следующий день позвонил нам в дверь и выдал целый шекспировский монолог про дружбу, любовь и предательство! А потом еще и перенес все это в телеэфир на пару с моей бывшей женой. В одиночестве пострадать он не мог — и подключил к этому Катю. Тут и начался весь этот геморрой с прессой и криками проигравших сторон. Хотя кто в этой истории проиграл, мне до сих пор непонятно: Катя и Миша обрели новые семьи, у них родились дети…
Уверен, что меня больше всего осуждают люди, которые втайне мечтают затащить в койку жену друга.
Но если бы мне предоставили выбор, я сделал бы это снова... Иначе просто умер бы. И когда ко мне, как к эксперту по данным вопросам, обратился один из друзей по «Бригаде», я сказал: «Вован, даже не думай!»
Маша оказалась первой девушкой, которую одобрила моя мама. «Теперь я за тебя спокойна», — сказала она. Хотя мать никогда не лезла в мои отношения — в этом вопросе больше пеклась о дочке. И когда Настя Стоцкая переживала развод, мне было больно за сестру. А с другой стороны, я понимал, что это к лучшему: зачем держаться за то, что не срослось? Тем более детей у них с Секириным не было.
А по своему опыту я знаю, что ничего нет больнее, чем делить ребенка с бывшей женой…
Сначала Катя устроила мне холодную войну: «Больше ты Даньку не увидишь!» Длилось это месяца три-четыре. Потом суд… Ну Катька и остыла, поняла, что это сыну в первую очередь нужно. Она умная баба, просто мы не должны быть вместе. Сейчас она счастливо вышла замуж, родила дочь… А сын уже два года живет у нас с Машей. Сам попросился: «Пап, хочу жить с тобой». — «Поругались с мамой, что ли?» — «Нет, просто...» А просто Катя не любила меня никогда, родила ребенка — и он с каждым годом все больше походит на бывшего мужа, причинившего ей боль. Мои феньки проявлются, мой смех… Раздражает. Данька растет свободолюбивый, наглый, борзый, и она не могла с ним справится, хоть я ему запрещал ругаться с матерью.
В Даньке два мальчика уживаются: один — светлый ангел, другой — черный демон. Я это вижу, сам такой и сыну как будто передал по наследству. Светлый — берет на улице у негра листовку по несколько раз, чтобы тот скорее домой пошел. «Не могу, — говорит, — ужас как жалко негра». А потом темное нутро из Даньки лезет — в 9 лет выбил кулаком стекло в комнате у матери. В «Склиф» возили руку зашивать. «Что ты творишь?» — спрашиваю. «Я выразил свое отношение», — по-взрослому так изъясняется. Тогда мы с Катей и решили, что Даньке будет лучше со мной.
Отца он любит, слушается. Боится, когда начинаю орать. Однажды 7 двоек принес, и я в сердцах шлепнул его по голове книгой. Математикой. «Почему не 12?» — кричу. Потом переживал 1,5 дня, корил себя…
Не могу же я подойти к 11-летнему ребенку и сказать: «Прости, сын, был неправ». Глупо как-то. Обычно говорю: «Ты говнюк — я тоже». Так и миримся.
Залез недавно к Даньке на страницу в соцсети, думал, там одни голые девки будут… Нет — музыка. И моя в том числе. На концерты его с собой всегда беру. Так что у меня культ сына. Жена иногда одергивает: «Завязывай, а то уже перебор». Машей, как родной матерью, у него крутить не получается. Она сразу включает стерву — сталь в глазах, в голосе… Не пробить. Данька чаще ко мне бежит, если Маша что-то запрещает: «Пап, можно?» Слышим: «Что он от тебя хочет?» Не прокатило, значит. Но они друг друга обожают. А что? Маша официально его крестная мама, причем с подачи биологической... Теперь мы с женой о дочке мечтаем. Правда, одна желтая газета написала, что нам «Бог ребенка за грехи не дает»…
Что ж, будем просить.
— А почему жениться на отвоеванной Марии Саффо вы решили тайно?
— После всей этой шумихи вокруг наших «грехов» светиться не хотелось. Выбрали для церемонии день рождения Насти Стоцкой, чтобы внимание всех родственников вокруг сестры крутилось. Я тогда вел программу на ТВ и попросил там составить для работников загса письмо на бланке: мол, я журналист, которого отправляют в горячую точку, и поэтому меня надо расписать, пока не убили. Церемонию назначили через несколько дней. Но после всех манипуляций мы чуть не упустили назначенное время. Друзья приходят, а мы с Машкой еще в кровати лежим. На скорую руку оделись, сели в машину… Только отъехали: «Кольцо взял?»
— «Черт!» Вернулись. А у нас было только одно кольцо, на котором я выгравировал надпись: «My divа» — «Моя богиня». Прибегаю с ним обратно к машине — теперь невеста пропала. «Где Маша?» — «Ушла — передумала!» — «Что-о?» А она потом, как черт из коробочки, выпрыгнула из багажника... Насколько у меня была красивая первая свадьба и неправильная жизнь, настолько куцая вторая — и море счастья. А через пару дней мы уже и друзьям во всем признались: устроили вечеринку на тему «Гангстеры и шлюхи», где выезжал торт в виде гроба... Никто не мог понять: к чему все это?
С тех пор с удивлением ловлю себя на мысли: «Неужели мы с Машей уже 9 лет вместе?» Поссорились-то всего пару раз: когда сидели на диете и готовы были друг друга сожрать, а еще раз из-за того, что я мальчик — сделал глупость…
Она меня простила. Зачем доказывать другому человеку, что он дурак, а ты молодец? Мелочи быта, которые могли бы раздражать, нас умиляют. Маша разбрасывает свои косметические ватки, я забываю окурки в ванной... Можем замолчать, но ненадолго, и первый шаг всегда делаю я. И в чем-то мне приятно быть подкаблучником, повиноваться этой хрупкой девочке. Иногда мне нужен кнут — и, как тигру, приятно сесть на тумбу перед укротительницей.
Мы с Машей шутим, что вместе составляем одного хорошего человека. Не можем одеться друг без друга, спрашиваем: «Как мне?» Я не в силах составить план на неделю, не зная, что будет делать она. Когда прихожу домой, а Маши нет, обрываю провода. Если вижу, что она заскучала, — стараюсь развлекать. Я каждый день думаю, что если не буду ее зажигать, Маша уйдет.
Сам не считаю себя подарком, наоборот, жутко не уверен — заслужил ли я эту королеву? И Маша для этого ничего специально не делает — просто существует.
А главное, я рядом с ней занимаюсь тем, о чем всегда мечтал: вернулся к музыке и посвящаю песни любимой жене (сейчас у меня своя рок-группа «БуттерБродский»), поставил спектакль «На плоту», снял полнометражный фильм «Vivarium»… Потому что Маша верит в успех любого моего даже самого безнадежного предприятия, дает мне крылья: «Лети, чувак!» И я понимаю, как далеко улетел от того самовлюбленного Пчёлы, который дефилировал по улицам Москвы, задрав подбородок. Ведь после этого жизнь меня в очередной раз сломала: на голову не посыпались роли, как на моих собратьев по той самой «Бригаде». Наверное, в глазах обывателей Павел Майков стал обычным лузером.
И это меня отрезвило: нет, я свободный художник! Куда хочу — туда лечу.
Подпишись на наш канал в Telegram