22 сентября 1859 года, три часа дня, Москва, улица Пречистенка. У ворот небогатого особняка собралась толпа. Господа в сюртуках и цилиндрах, дамы, купцы, приказчики, приехавшие на заработок крестьяне-отходники. Люди терпеливо ждут, сторонясь тех, чье общество им не по чину.— …А точно ли будет?..— Я слышала это от сестры самого полицмейстера, Марии Ивановны Бобылевой!— Он непременно приедет, посмотрите — у дома полиция…
У особняка под номером 20 и в самом деле скучали четыре полицейских чина. Вскоре прискакал казачий офицер, и служивые оживились, начали осаживать толпу, расчищать проезд к тесовым воротам. Грянул цокот копыт по брусчатке, из-за угла показалась коляска, за ней — двое лейб-казаков.
В коляске тоже двое, и все знают, что смотреть надо на пожилого, бородатого, одетого по-азиатски господина в черной папахе.
Люди в толпе перешептываются:
— Шамиль! Шамиль! Смотрите — Шамиль!
— Какие глаза, какая осанка!..
Темные глаза взглянули на галдящую толпу так, будто ее здесь и не было, ворота отворились, коляска въехала во двор. Последний имам Чечни и Дагестана, пленник и почетный гость царя, приехал в гости к 82-летнему генералу Алексею Петровичу Ермолову, бывшему проконсулу Кавказа, главнокомандующему Грузинским корпусом, управляющему по гражданской части на Кавказе и в Астраханской губернии, знаменитому герою 1812 года.
Недавно была проиграна Крымская война, во время нее умер император Николай I — поговаривали даже, что он покончил жизнь самоубийством...
Время героев, создавших империю, державшую в железном кулаке половину Европы, прошло — Ермолов остался последним. На Кавказе он не церемонился: отбирал владения у князей, сжигал аулы, вешал мятежников — как-то теперь пройдет встреча с Шамилем? Не дойдет ли до крови?
Толпа галдела, не собираясь расходиться, а в маленьком особняке царила торжественная тишина: огромный, тяжелый на ногу седой старик медленно спускался по парадной лестнице навстречу идущему по двору важному и страшному гостю.
Седые волосы, седые усы, седые бакенбарды, огромный нос, отвислые щеки, маленькие проницательные серые глаза — он не походил на сложенного, словно Геркулес, красавца-генерала, вершившего судьбы Кавказа четверть века назад. Его поддерживал под руку старший сын, адъютант московского генерал-губернатора, младший, строевой армейский офицер, шел сзади. Оба молодцы, как на подбор, вышли и ростом, и лицом, и статью: ермоловская кровь, по преданиям, идущая от самого Чингис-хана, удачно смешалась с дагестанской. Получив скандальную отставку, генерал вывез своих «татарчат» с Кавказа. Их мать не захотела принять православие и с ним не поехала. Сестра осталась с ней, они до сих пор живут в ауле Гили. Обе вышли за односельчан и родили детей, которых Ермолов ни разу в жизни не видел. Он посылал им восемьсот рублей серебром в год — деньги немалые.
Сыновей Ермолов отдал в артиллерийское училище, им покровительствовал великий князь Михаил. Сперва они получили фамилию Горские, потом стали Ермоловыми и вышли в чины. Север на хорошем счету у высшего начальства, Клавдий вернулся с Крымской войны героем, полковником, георгиевским кавалером. В артиллерии служит и Виктор, сын Алексея Петровича от другой дагестанской жены. А Петр, которого ему родила третья, был сдан в унтер-офицеры и сгинул на Кавказе. Север и Клавдий во все глаза смотрят в широкую спину отца, на медленно открывающуюся дверь дома. Оба знают, что генерала Ермолова на Кавказе до сих пор называют Грозным Ярмулом, и не понимают, чего ждать от сегодняшнего визита…
Старый лакей Аверкий распахивает парадную дверь, бывший имам Дагестана и Чечни и бывший проконсул Кавказа идут навстречу друг другу.
О том, что Шамиль захотел его увидеть, Ермолов узнал неделю назад — и согласился.
Последнюю четверть века он чувствовал себя выпавшим из времени неудачником, однако его давно перестало волновать то, что с ним происходило: царская немилость и отставка, назначение членом Государственного совета, бессрочный отпуск — все это было не важно. С юности он готовил себя к небывалым подвигам, но то, чего ему удалось добиться, казалось мелким. И выигранное сражение под Кульмом, и даже Кавказ — он собирался покорять царства, пойти по пути Александра Македонского, а пришлось замирять непокорные племена и возиться с коварными, вечно готовыми к измене князьками. После отставки Ермолов словно закутался в вату, и то, что москвичи считали его своим кумиром, а царь волей-неволей вынужден его отличать, нисколько не утешало.
Его радостью были сыновья, он долго готовился к приезду Клавдия, примчавшегося в Москву из своего полка: велел лакеям проветрить одеяла в его комнате, наказал повару Михеичу запасти его любимых тетерок. А сын огорошил вопросом: ему, видите ли, хочется побольше узнать о матери. Алексей Петрович держал детей в строгости, бабьих нежностей не допускал. Но они выросли — не цыкнешь же на боевого полковника!..
По приезде сын сказал, что его представили барышне, на которой он не прочь жениться, и Алексей Петрович одобрил выбор — девушка принадлежала к хорошей фамилии. Клавдий продолжил: «О вас, батюшка, мне рассказывать не надо, имя героя Аустерлица, Бауцена, Кульма, Бородинской и Лейпцигской битв знает вся Россия.
Но что мне сказать о матери, если я и сам почти ничего о ней не знаю? Какой она была? Почему не поехала с нами?»
Алексей Петрович пожевал губами и отговорился тем, что надо-де собраться с мыслями и подумать, — а назавтра к нему явился сам генерал-губернатор и спросил, готов ли он принять Шамиля. Появился достойный повод отложить разговор.
У Алексея Петровича было пятеро сыновей: Виктор — от Сюйду, дочери Абдуллы, Клавдий и Север, которых ему родила кумычка Тотай, Петр, юноша дурного поведения, от Султанум Бамат-Кызы из Больших Казанищ и Николай, сын крепостной девушки, записанный его воспитанником и служивший в артиллерии. Первый ребенок появился, когда Ермолову было 42 года, — и неожиданно для самого себя он стал хорошим отцом.
Когда-то генерал был на редкость хорош собой, его дерзкое обаяние действовало безотказно — женщины влюблялись в него и в Петербурге, и в глухой ссылке, и в занятом союзными войсками Париже, и в Польше, на западной границе империи, где он командовал корпусом.
Петербурженки и провинциалки, польки и француженки — они появлялись и исчезали. Лица слились, имена стерлись, остались лишь пожелтевшие листки с глупыми признаниями да память тела. Старое, почти разрушившееся, оно еще помнило минуты наслаждений, и это его удивляло. Он не собирался заводить семью: еще в молодости, все взвесив, решил, что это ему не нужно. Ермоловы бедны, содержать семейство он не сможет, мелочные хлопоты отвлекут от великой цели.
Еще годовалым его записали в гвардейский полк, в 11 лет Алеша стал унтер-офицером, а в 14 — поручиком и отправился на войну. Там он понял, чего хочет от жизни. Женщина — одно из наслаждений воина, но упоение опасностью много выше. Его призванием была война, целью — весь мир: чем он хуже Наполеона? Алексей Петрович Ермолов был бесконечно честолюбив и очень дерзок.
В 19 лет он уже подполковник, но вскоре все меняется: Ермолов сидит в подземном равелине Петропавловской крепости и слушает, как над потолком плещется Нева, — подвел злой язык да причастные к заговору против Павла I друзья. Далее были ссылка, прощение и милость нового императора: такие люди Александру нужны, Алексей Петрович не ведает страха, он может обыграть любого врага. В 1812 году Ермолов — начальник штаба Кутузова, тот с ним не ладит, но не может без него обойтись.
Его дружбы ищет великий князь Константин, ему прочат командование или гвардией, или одной из двух русских армий, но он добивается назначения на Кавказ. Все прочее для него мелко — на Востоке к услугам смелого и дерзкого целые царства, надо лишь суметь их взять… В 1816 году, сорокалетним, он становится проконсулом Кавказа — и начинается путь к катастрофе...
Алексей Петрович пытается вспомнить, как выглядела мать Клавдия и Севера Тотай, когда он увидел ее в первый раз, роется в памяти и мало что находит. Что сказать Клавдию? С Тотай он прожил семь лет, но с тех пор прошла четверть века, и все его женщины стали на одно лицо.
...Было ясное летнее утро, его конвой въехал в аул, а Тотай шла по улице, неся на плече кувшин воды.
Он остановил лошадь и велел толмачу спросить, как ее зовут и чья она дочь. А потом… Как он расскажет о том, что случилось потом? Он злится, старается сочинить красивую историю, которой смогут гордиться внуки, но ничего не выходит. Ермолов старается вспомнить голос, смех, легкую походку — все, что он когда-то любил, но образ Тотай уплывает в пустоту...
Слуга доложил, что гость пожаловал, и вот Ермолов спускается по лестнице навстречу врагу, завалившему русскими костями кавказские горы, совершившему то, чего не удалось ему самому, — прославившемуся на весь мир, создавшему собственное государство.
Ермолов идет навстречу перешагнувшему порог его дома Шамилю и на секунду останавливается — он вспомнил!
...Легкая походка, большие темные глаза — но испуганный взгляд.
Она выдавила: «Моего отца зовут Ака, и я помолвлена…» А он сказал тамошнему князю, что хочет взять ее за себя кебинным браком — временным браком «для удовольствия», который заключается за деньги. Тот поклонился, и отряд отправился дальше. А когда вернулся, оказалось, что девушка вышла замуж…
Ермолов и Шамиль идут навстречу друг другу и останавливаются, не зная, что сказать. Имам ненавидел генерала так, как только можно ненавидеть. Он взрослел, слушая рассказы об убитых джигитах и сожженных аулах, но сейчас он гость, перед ним глубокий старик — и ненависть давно остыла. Ермолов с врагом, с которым ни разу не воевал, идет в свой кабинет.
Север и Клавдий ждут в гостиной; старший брат спрашивает младшего, рассказал ли отец о матери, но тот разводит руками.
Алексей Петрович, большой поклонник древних доблестей, назвал сыновей в честь римских императоров — и знаменитые имена принесли им удачу. Сейчас оба гадают, о чем батюшка говорит с Шамилем: ему есть за что имама благодарить. Когда его джигиты заняли аул, где жила Сюйду, одна из кебинных жен отца, Шамиль велел ее не трогать и не причинять ей никакого беспокойства. А может, зайдет речь о покойном сыне имама, Джамалуддине, мальчишкой отданном русским в заложники, воспитанном в кадетском корпусе, обрученном с Елизаветой Олениной, дочкой генерала и члена Академии художеств? Он стал полиглотом, талантливым математиком и образцовым русским офицером, посаженным отцом на его свадьбе обещал быть сам царь, но Шамиль выменял сына на похищенных во время набега грузинских княжон.
Тот приехал на Кавказ, взяв с собой любимую готовальню и французские книги, надел черкеску и начал привыкать к новой жизни. Шамиль женил сына на дочке друга, но сердце Джамала навеки покорила Оленина. Он начал хиреть и умер — не то от тоски, не то от чахотки. Клавдий слышал об этом от старого «кавказца» — тот уверял, что Шамиль тяжело перенес потерю и когда он вспоминает о Джамалуддине, на его глазах появляются слезы…
Шамиль и Алексей Петрович проговорили несколько часов. Клавдий и Север ходили около кабинета на цыпочках, борясь с искушением приложить ухо к замочной скважине и гадая: а может, старики вспоминают, как их предали те, кому они доверяли?
Шамиля — его наибы, соратники, которым он сам вручил власть, отца — друзья, отвернувшиеся от него, едва придворный ветер подул в другую сторону?
Именно так думал Клавдий, Север же возразил: батюшка сам рассорился со всеми покровителями: обидел великого князя Константина, оскорбил всесильного временщика Аракчеева. У него всегда был бешеный характер, а в свои последние кавказские годы он словно сам рыл себе яму, готовил будущую опалу. Отказался от графского титула, не принял от императора большую денежную награду: гордыня Ермолова непомерно разрослась, ему казалось, что титул и деньги его унизят — ведь равного ему нет… Тут Север осекся: двери кабинета распахнулись, отец и Шамиль спустились по парадной лестнице — хозяин впереди, гость сзади. Перед уходом Шамиль произнес: — Ты злой человек, Ярмул.
Если бы не ты, наши народы могли бы жить в мире…
В ответ Алексей Петрович Ермолов хотел сказать, что собирался принести на Кавказ мир, просвещение и порядок, — но собеседник уже скрылся за дверью...
Той ночью Ермолову снились горы: восстания и замирения, он все время выигрывал, но окончательная победа ускользала. И день, когда ему сообщили, что Тотай вышла замуж за односельчанина. Алексей Петрович сказал, что все равно хочет ее получить, но крови быть не должно, — и сын князя привез к нему женщину. Отца девушки не было дома — он молол кукурузу на речной мельнице. Узнав, что люди князя увезли его дочь, отец кинулся в погоню, догнал похитителей на полпути, но Тотай ему не вернули.
Искендер, законный муж Тотай, через два года умер от позора и горя. Все это Алексей Петрович узнал стороной и тут же выбросил из головы: на границе собирает войска наследник персидского престола шах Аббас-Мирза, в горах ждут своего часа изгнанные из своих владений князья — он правит страной и охраняет ее мир, что ему до бед человеческой мелочи?
Сейчас, ворочаясь под пуховым одеялом и то и дело просыпаясь, он вспоминал давно забывшееся: слезы Тотай, когда ее привезли в Тифлис, как он ее утешал, подарки, которые ей делал... Слова были нежными, подарки дорогими, но в положении женщины это ничего не меняло: все понимали, что правитель Кавказа взял женщину в наложницы.
На Кавказе перед ним дрожали все, а то, что он честен, не марал руки грабежом и взятками, этому не мешало — так он казался еще страшнее.
Здесь он довел до конца свой главный жизненный принцип — жить надо на свой лад и для себя, не думая о других. У сильного — собственное право, ему позволено все… И Ермолов дерзил тем, от кого зависел: военному министру, начальнику главного штаба, Аракчееву, великому князю, самому государю. Это было свойством характера, но еще и козырем: выделяться отважной прямотой, когда все вокруг пресмыкаются. Мнительный и недоверчивый, стесняющийся своей глухоты, подозревающий, что льстецы за глаза над ним смеются, император Александр поверил дерзкому генералу — и карьера пошла вверх, да так, что старые сослуживцы только разводили руками.
На Руси было много дельных генералов, но им не хватало удали и размаха. А Ермолов красовался под пулями на белом коне, спорил с главнокомандующим, говорил в глаза царю, что в каком-нибудь захудалом немецком княжестве не отказался бы от королевской мантии, но в России ему достаточно стать вторым.
Все это разлеталось на поговорки, генерал стал кумиром купцов и офицеров, грамотных крестьян, мелких чиновников, солдат — настоящим народным героем… А потом времена изменились, и всюду видевший заговоры новый император Николай его невзлюбил: дерзкий генерал может выкинуть все, что угодно, чего доброго, и на Петербург войска поведет — лучше от греха подальше засунуть его в дальний угол!.. Ермолов встревожился, но повел себя на свой собственный лад: оскорбил всех, кто мог его защитить. После коронации Николая I и стрельбы на Сенатской площади он сидел на Кавказе, словно обложенный охотниками волк, — заговорщики-декабристы прочили его во временное правительство, и новый император об этом знал.
Тогда было почти так же, как сейчас: тяжело, душно и безнадежно.
Все уже было понятно — из него не получилось великого героя, и даже со своими прямыми обязанностями Ермолов справился не слишком хорошо: на границах собираются тучи, Чечня, Дагестан да и Грузия кипят, готовые взорваться. И тут, зависнув между славой и опалой, он почувствовал, что не может потерять женщину из горного аула, 7 лет живущую в его тифлисском доме.
Эта жизнь закончится очень скоро: слуги соберут вещи, и он тронется в путь — новый главнокомандующий может и не выделить конвоя, и до границы с Россией придется добираться с оглядкой, остерегаясь абреков.
Но это не главное, ведь в Москву или родовое поместье под Орлом он вернется без Тотай — власти у него больше не будет, а по доброй воле она с ним не поедет...
Подсовывая под ухо сбившуюся подушку, ворочаясь среди смятых простыней, Алексей Петрович вспоминал свою кебинную жену. После его отъезда Тотай вышла замуж за какого-то джигита, и ему дико представить, что ее обнимает другой. А тогда он упрашивал ее отправиться с ним:
— Соглашайся, и будешь счастлива. Если поедешь и примешь нашу веру, сделаю тебя своей женой. Подумай как следует — от этого невозможно отказаться…
Это вырвалось неожиданно, и он сам себе не поверил: «женой»?
Горянку, не знающую грамоты? Но она отказалась, и начался долгий торг из-за детей — тут-то он вышел победителем.
Алексей Петрович Ермолов завозился в постели как медведь, выбрался из-под одеяла, подошел к столу и налил себе воды. С тех пор прошло столько лет, а на сердце пусто. Было бы легче, если бы у него остался ее портрет, хоть самый пустячный. Но кому придет в голову писать портрет женщины сомнительного положения, живущей в доме вспыльчивого генерала? Нет, его подводит память — однажды он попросил ее позировать художнику. Но Тотай не захотела, сказала, что это против ее веры. А приказать... К тому времени его власть над ней стала призрачной: сила была в руках, но женщина подчинила себе его сердце…
Алексей Петрович сел в кресло и начал дожидаться утра, думая, что всю жизнь гонялся за миражами.
Слава богу, у него много детей. Другие сдают своих бастардов в Воспитательный дом, а он берег сыновей, как драгоценности, и не прогадал. И все же жизнь пуста…
Все сложилось так, как он думал: на Кавказ приехал любимец нового императора, выиграл войну и получил его должность. А Ермолову пришлось на «отставной» оклад поднимать пятерых сыновей. Он выковыривал бриллианты из даренных Александром I табакерок, продал алмазные знаки к ордену Александра Невского, думал переехать к родне. Потом все наладилось: Николай I понял, что бедствующий Ермолов — пятно на его царствовании, — и тот перестал считать деньги. Потянулась стариковская жизнь. Часть года он проводил в Орле, часть — в московском доме, начались визиты литераторов, желающих написать о знаменитости.
Утром в спальню заглянул камердинер Илья, заахал, увидев сидящего в кресле барина, — ведь доктор запретил ему проводить ночи в кресле! — и натянул на старые плечи любимый, выношенный до основы мягкий демикотонный халат. Алексей Петрович запахнулся и подумал о вчерашнем госте. Шамиль сейчас едет в Петербург, его отвезут в кадетский корпус, где воспитывался Джамалуддин, — имам хочет поговорить с учителями сына, найти бывших его товарищей. Воюя в горах, Шамиль думал, что Российская империя немногим больше Чечни, теперь он открывает для себя новый, необъятный, пугающий и заманчивый мир: Тверь показалась ему огромным городом, железная дорога, где телега везет гигантский самовар на колесах, ошеломила, телескоп привел в восторг.
Обычно на обед подавали пережаренную котлету, но на этот раз Ермоловы съели такую же пережаренную тетерку и — в честь сыновей — приготовленные домашним кондитером пирожные.
После трапезы хозяин дома встал, по давным-давно заведенному обыкновению поклонился повару и слугам и поблагодарил их, назвав каждого по имени-отчеству. Затем позвал Клавдия в свой кабинет, усадил в кресло и рассказал ему о взаимной любви с первого взгляда, о счастье, продолжавшемся все 7 лет, и разлуке из-за секретного приказа императора.
…Он с самого первого дня был готов жениться на Тотай по православному обряду, но мать Клавдия не захотела сменить веру…
…Потом он попал в немилость, и ему бы не простили брак с мусульманкой… …А не поехала она с ними, чтобы не мешать карьере сыновей…
Алексей Петрович вдохновенно и неуклюже лгал, на ходу перемешивая сюжеты не прочитанных им романов.
Но получалось неплохо: Клавдий сидел с полуоткрытым ртом и глотал его выдумки, как умирающий от жажды ключевую воду.
— …Увидев ее впервые, я понял, что нашел свой идеал…
— …У нее был жених, но из-за меня она о нем забыла. И не думай, что это был мезальянс, Тотай древнего и славного рода, в твоих жилах течет кровь горских князей…
Клавдий вышел из кабинета, улыбаясь. Теперь сын успокоится, и нет греха в том, что отец все придумал.
Когда Клавдий уехал, генерал часто вспоминал их разговор: украшал его подробностями, придумывал все новые и новые повороты сюжета. В конце концов он и сам поверил, что Тотай его любила, — ведь старику тоже нужна мечта. Умирая, цепко хватая за руки врача: «Пойми же, друг мой, я жить, жить хочу!» — он видел не тесную, набитую родней комнату, а горный аул, сложенные из темного камня сакли и радостно улыбающуюся темноглазую девушку, идущую ему навстречу с кувшином воды.
Подпишись на наш канал в Telegram