…Американские журналисты снимали в России фильм «Три звезды Советского Союза». Две звезды у них уже были — Валерий Брумель и Майя Плисецкая. А меня они увидели на показе мод, когда я демонстрировала американскую коллекцию одежды. Они приняли решение: третьей звездой стала Лека Миронова, манекенщица Дома моды на Кузнецком мосту.
И вот мне сообщают, что завтра съемка, а я понимаю, что у меня нет достойного наряда. Что делать? Надо же соответствовать статусу «звезды Советского Союза». Я — к Славе Зайцеву. Он говорит: «Не переживай. Что-нибудь придумаем…»
…Манекенщицей я стала случайно. Как-то мы с подругой, с которой тогда как раз школу заканчивали, познакомились с педагогом из Театрально-технического художественного училища. И он предложил нам поступать к ним.
Тут стоит сделать небольшую ремарку. Я родилась во Фрунзе и выросла в Театре оперы и балета, где был дирижером мой дядя. Обожала классическую музыку, знала наизусть многие оперные партии и с детства мечтала стать оперной певицей (кстати, мама назвала меня в честь известной советской певицы Леокадии Масленниковой) или балериной.
У меня был абсолютный слух, голос очень чистый и высокий, но так получилось, что в юности я повредила голосовые связки и о мысли выступать на сцене пришлось забыть. С балетом могло получиться, в Вагановское училище меня приняла сама Наталья Дудинская. Но из-за того, что мое детство пришлось на войну и питались мы очень скудно, у меня развился остеопороз, заниматься хореографией я не смогла, потому что начались ужасные боли.
Так потерпели фиаско мои детские мечты.
Оставалась еще надежда, что получится стать архитектором или художником — я хорошо рисовала, но тут меня снова физическая кондиция подвела: однажды перед глазами словно вспыхнул огненный шар, и вся перспектива оказалась залита ярким светом, меняющим оттенки. Больше зрение так и не восстановилось.
Судьба с самого начала, казалось, испытывала меня, отсекая одну возможность за другой... Поэтому когда педагог Театрально-технического художественного училища позвал нас с подругой к себе, мы не отказались.
Сдали экзамены, стали студентками. Из-за слабого зрения писать с натуры я не могла, поэтому педагоги поставили меня позировать.
Сначала с меня писали портреты, а однажды моя подруга Наташа Каргополова примеряла на мне сшитый самостоятельно театральный костюм.
Потом, когда студенты показывали свои работы, педагоги сказали Наташе: «Ой, какая прелесть! А откуда эта манекенщица?»
Вскоре меня отправили в Дом моделей на Кузнецком: «Иди, там по понедельникам отбирают девушек для работы манекенщицами».
Я очень смутилась: ну как я приду и скажу — посмотрите, как я хороша! Возьмите меня! Это же дикость.
Тогда педагоги просто вручили мне какой-то конверт и отправили на Кузнецкий, к художественному руководителю Дома моделей Вере Ипполитовне Араловой. Она посмотрела на меня и предложила кое-что примерить: «Вам не трудно?» Ну, я померила. Все сидит как влитое. Но я все равно не представляла себя манекенщицей. Вот Валечка Зотова, невероятная красавица, с которой я столкнулась на лестнице, — другое дело! Чистая камея!
Тем не менее меня попросили прийти на следующей неделе. В Доме моделей освобождалась вакансия, и мне дали понять, что я могу претендовать на это место.
Честно говоря, я была в совершенном смятении, не знала, что мне делать. Но судьба все решила за меня. Как раз тогда кто-то решил, что рост 175 и параметры 90-60-90 — это не советский стандарт красоты. Советская манекенщица должна быть ближе к народу. То есть более низкой и широкой. Значит, я не подходила. Ну что же делать...
Но тут подруга уговорила меня съездить в город Бабушкин, там находилась Экспериментально-техническая швейная фабрика, где шили рабочую одежду. А при фабрике было маленькое отделение, где работали молодые специалисты, выпускники текстильного института.
Подруга разговаривала со своей приятельницей, я стояла и смотрела в окно, когда распахнулась дверь и до меня будто донесся легкий порыв ветерка. Это вошел Слава Зайцев.
Он увидел меня и всплеснул руками: «Какая девочка! Ты чья?» Я улыбнулась: «Мамина». — «А чем ты занимаешься?» — «Да ничем». — «Прекрасно! Будешь у меня манекенщицей!» Я не успела глазом моргнуть, как он исчез, а через пять минут вернулся, взял меня за руку и потащил в кабинет к начальству: «Я хочу, чтобы она работала со мной!» И с этого дня началась наша совместная работа. Я стала первой Славиной манекенщицей.
Нам очень повезло: мы существовали на одной волне и очень поддерживали друг друга, поэтому и проработали вместе 10 лет.
Я за Славой была готова идти хоть на край света. Ведь часто так получалось, что желающих участвовать в показах в Доме журналиста, в Доме художника, в ВТО хоть отбавляй, а поехать в Лыткарино или еще куда-нибудь туда, где кончается асфальт, никого не дозовешься. А меня и звать не надо было. Я за Славой ехала беспрекословно.
И принимали нас великолепно! Какой бы тяжелый ни был зал вначале, когда выходили две такие живые и непосредственные души, как мы со Славой, настроение публики менялось на глазах.
Мы с ним столько много времени проводили вместе, что нас часто принимали за мужа и жену.
Я жила в Подмосковье, в Тарасовке, и если показ заканчивался поздно ночью, то возвращаться домой для меня была целая история.
Вот Слава и предлагал мне ночевать у него. Он жил с женой Мариной (она была замечательным художником, работала в цирке) и сыном Егором, которому только что исполнилось два года, у метро «Аэропорт», в небольшой квартирке на первом этаже, при этом в одном с ним подъезде, только на несколько этажей выше, жила Славина теща, у которой я иногда тоже оставалась. То есть я была как член семьи. Не случайно многие нас с Мариной путали.
Время тогда неслось с бешеной скоростью, но мы все успевали. Не успевали только поесть. Все на бегу. Иногда я привозила из дома мамины пироги, которые нас здорово выручали. Мама часто пекла свой фирменный сибирский пирог — раскатывалось тесто, на него нарезалась картошечка сырая, лук, сало деревенское и фрикадельки сверху. Еще много молотого перца, потом все это накрывалось верхним слоем теста — и в духовку! Вкусно было так, что просто пальчики оближешь. Я этот пирог часто ела на ночь. И ничего, ни на грамм не поправлялась. Засыпала замечательно. А утром — чашка черного чая или крепкий-крепкий кофе — и вперед.
…В 1963 году в спортивном комплексе «Крылья Советов» проходило общесоюзное методическое совещание — дома моделей со всего Советского Союза показывали свои работы, и Слава Зайцев представлял свою первую коллекцию.
На показе присутствовали не только советские, но и иностранные журналисты. Потом отметили многие коллекции и манекенщиц (девочки были очень красивые и все разные, это сейчас почему-то такая мода, что личность манекенщицы совершенно стирают). А у французского журналиста, который был аккредитован от журнала Paris Match (это был не кто иной, как сын известного литератора Новоселова, который в свое время был пресс-секретарем и биографом Николая II), спросили: «Вам понравились советские манекенщицы? И могли бы вы кого-то выделить?» Он ответил, что в России всегда были самые красивые женщины и все манекенщицы заслуживают высшей оценки, но больше всего ему понравилась девушка, которая показывала коллекцию Славы Зайцева. Не могу вам передать, как мне было приятно тогда получить такую оценку своей работы!
После этого показа в нашу небольшую лабораторию пошел караван журналистов, и нас со Славой все время снимали. С нашими фотографиями выходил один журнал за другим.
А еще через год меня пригласили в Общесоюзный дом моделей одежды на Кузнецком мосту.
Я рассказала об этом предложении Славе, добавив, что уходить он него никуда не собираюсь. Но он сказал: «Ты что! Соглашайся обязательно! Меня тоже туда позвали, так что будем работать вместе». Так все и получилось.
Мы с ним с зачуханной швейной фабрики в Бабушкине, где шили спецодежду, переместились в самый роскошный центр моды в стране.
Какой же там парад красавиц был в то время! Царила в Доме моделей Регина Збарская, у нее был известный муж — художник Лев Збарский, папа которого еще Ленина бальзамировал.
Я помню, как мы столкнулись с Региной в первый раз. Она посмотрела на меня снисходительно, как на щенка. Ее имя уже знала вся страна, а я кто такая?
Регина представляла нашу страну за границей, этим все сказано. Меня, к слову, впоследствии за границу не выпустили ни разу. Подвело происхождение — мой папа был выпускником кадетского корпуса ее императорского величества, дворянином из старинного рода Мироновых. В 1950 году его посадили как врага народа и выпустили только в 1953-м. А в маминой семье были промышленники, дед получил патент за открытие сплава стали для железных дорог в условиях Крайнего Севера и был представлен самому императору Николаю II, который лично наградил его за изобретение.
Так получилось, что у нас с Региной Збарской очень совпадали образы, и она постепенно стала ненавидеть меня лютой ненавистью. Я как-то иду, а меня окликают: «Регина!» Збарская этого перенести не могла. А еще лучший авангардный модельер Слава Зайцев делал коллекцию в основном только на меня, и это подливало масла в огонь.
Мы со Славой по-прежнему были не разлей вода: и работали вместе, и просто время проводили, придумывая для себя какую-то невероятную одежду.
Так мы, например, ехали в Военторг, покупали ткань, из которой шили нижнее белье для военных, сами ее раскрашивали, раскраивали, и у нас получались потрясающие трикотажные костюмы. И блузоны замечательные делали из этой ткани, и брюки — Слава их расписывал.
Зайцев благодаря своему фантастическому обаянию где-то на фабриках доставал фурнитуру, где-то кусок ткани упрашивал специально для него сделать, где-то шляпы раздобывал. Так и выкручивались. Но зато все наши костюмы были уникальными!
Купить что-нибудь на меня в магазине было большой проблемой — я была очень худенькой, 51 килограмм при росте 178. То, что продавалось в обычных магазинах, мне не подходило. Поэтому я придумала одеваться в «Детском мире». Там можно было найти вещи, которые иногда очень нас выручали. Например, в то время невозможно было купить колготки. Большинство женщин носили чулки с поясом, но что делать, если предстояло показывать мини? Выглядывающие резинки от пояса — это моветон. И я нашла выход: покупала в «Детском мире» мальчиковые плавки и пришивала к ним чулки. Получались вполне себе колготки!
Но настоящая головная боль — это было нижнее белье. Помните, в 1963 году в Москву приехал Ив Монтан? Он прошелся по нашим магазинам, купил панталоны, трусы и бюстгальтеры и потом устроил в Париже грандиозную выставку. Разразился международный скандал. А что скандалить, если такова была наша реальность? Однажды на показе перед американцами я просто вышла на подиум без бюстгальтера, потому что надеть изделие нашей легкой промышленности под тонкое платье просто не решилась.
Иногда мы получали доступ к сотой секции ГУМа — это был другой мир для других людей, и там, конечно, можно было купить что угодно. Но такое везение было нечастым. Я привыкла: все, что покупалось в магазинах, потом приходилось переделывать. Благо руки росли откуда надо.
Как-то, помню, я приобрела туфли фабрики «Скороход». Грустное зрелище. Что делать? Собрала в Доме моделей обрезки замшевой ткани, пришила к туфлям завязочки, аппликацию какую-то сочинила. И ничего. Потом все спрашивали: «Где взяла?»
…А однажды мы с мамой собрались на море. Надо было обновить гардероб. Я купила три большие белые хлопчатобумажные майки и одну такую же маленькую. Маленькую я приладила в качестве верха, а остальные пустила на низ — у меня получился потрясающий сарафанчик.
Я не только платье и костюмы себе шила, но и верхнюю одежду. Пальто, перешитое в шестидесятые из маминого, из толстой роскошной шерсти (у меня получился китель, вроде офицерского), кстати, до сих пор живо.
А какие прекрасные украшения получались из сокровищ, которые я находила в магазине уцененных товаров! Там попадалось потрясающее серебро, которое какие-то горе-ювелиры опошляли стеклянными камешками. Я эти камешки извлекала, заменяла их нефритами, кораллами, которые сама обтачивала пилочкой для ногтей до нужной формы.
Слава Зайцев очень ценил то, что я придумывала. Говорил, что я прирожденный художник.
Однажды нам надо было срочно сочинить костюм для съемок в фильме «Три звезды Советского Союза», и мы с ним отправились в ГУМ. Пересмотрели все ткани. А времени при этом в обрез. Новый наряд надо было сшить практически за ночь. Слава в конце концов остановил выбор на легкой малиновой рижской рогожке (я потом остатками обтянула стулья в своей квартире, и рогожка по сей день жива).
Прибегаем мы потом в экспериментальный цех, где Слава работал. Он берет выкройку костюма, мгновенно «намеляет» ее на ткани и раскраивает. Мне говорит: «Домой придешь, сметаешь, сошьешь — и готово».
Дома я все сметала — смотрю, а костюм-то на очень большую тетю получился! Что делать? Тогда я по маминому принципу — она никогда ничего не вымеряла — обрезала на глазок все лишнее с двух сторон, снова сметала, померила — костюм сидел, как влитой. Петли пробивать было нечем, поэтому я надергала из ткани ниток, скрутила жгутики и сделала навесные.
На следующее утро, когда я появилась на съемках, получила множество комплиментов: «Мисс Лека! Вы потрясающе выглядите!» Да и в Доме моделей, когда увидели мой костюм, тут же потащили меня сниматься. Так наше со Славой творение, созданное за одну ночь, появилось и в журнале, и в кино.
…После того как фильм «Три звезды Советского Союза» был показан в Америке, меня пригласили на конкурс лучших манекенщиц мира — на него приглашали по одной манекенщице от каждой страны.
Но так получилось, что я об этом приглашении узнала только спустя очень длительное время.
А тогда, когда оно пришло в Советский Союз, никто мне и словом об этом не обмолвился. Притом что американцы очень настаивали и готовы были принять в Америке не только меня, но и Славу Зайцева, а также устроить показ его коллекции.
Наши ответственные органы отреагировали мгновенно, сообщив (это я узнала много позже), что у меня очень больное сердце и мне противопоказано лететь на самолете.
В то же самое время меня, чтобы я, не дай бог, не встретилась с американцами в Москве, посадили в самолет и отправили работать в Красноярск.
Однако куда бы меня ни отправляли, как ни вставляли палки в колеса, мои фотографии висели по всему Советскому Союзу — во всех городах и весях. Один только факт: мое фото в полный рост висело 21 год в центре ГУМа — у фонтана, в ювелирной секции.
«Журнал мод» снимал меня бесконечно. Процентов 80 фотографий на всех витринах страны — это были мои изображения.
Помню, когда я точно почувствовала, что такое популярность. Я приехала в Ленинабад. Иду по улице, и мимо проезжает троллейбус, а на лобовом стекле у водителя красуется моя фотография...
В другой раз мы с мужем после фестиваля мод поехали в Сухуми. Зашли в какую-то лавочку, где делали сумочки и ремешки. Там царствовал большой грозного вида грузин, и вдруг я замечаю, что стена за его спиной от верха и до низу заклеена моими фотографиями. Тогда как раз вышел журнал «Мода», посвященный пятидесятилетию советской власти (купить его в свободной продаже было практически невозможно), и я для него много снималась. И вот оказалось, что в Сухуми этот грозный хозяин лавки где-то раздобыл этот раритет! Мой муж улыбнулся и спросил у него: «А кто это?» Тот поморщился: «Как? Ты не знаешь? Это самый лучший девушка!» Тут я сняла шляпу и солнцезащитные очки, и этот человек просто остолбенел...
...Я вышла замуж. Но несмотря на то что мой муж очень меня любил, мы с ним расстались. Его любовь была абсолютно собственнической.
Он вообще, если бы было возможно, запер бы меня дома на замок и выкинул ключи. Он хотел, чтобы мы были вместе. И рядом — никого. Он ревновал даже к моей маме. Понятно, что долго так продолжаться не могло. И я ушла от него.
Потом я не искала себе женихов, хотя предложения были и я могла бы выйти замуж и как сыр в масле кататься. Но я никого не любила. А для меня это означало, что без любви вместе с человеком я не буду никогда.
У меня было несколько романов. Некоторое время я встречалась с сыном композитора Марка Фрадкина, Германом. Я дружила с сестрой Германа, Женечкой Фрадкиной. Она очень хотела, чтобы мы с ее братом были вместе. У Жени непростая судьба: талантливая балерина, она сломала ногу и не могла больше выступать на сцене. Потом она вышла замуж и уехала в Германию.
Герман был режиссером-документалистом. Обаятельнейший парень, чем-то очень напоминавший мне Пьера Безухова (а он, кстати, прозвал меня Индейцем). Деликатный, прекрасно воспитанный. Дом Фрадкиных был рядом с садом «Эрмитаж», мы часто там бывали. У Германа собирались очень интересные компании. Марк Фрадкин, папа Германа, много гастролировал и редко бывал дома. Такая забавная деталь: когда Марк Григорьевич ездил во Францию и привозил своей жене дорогие французские духи, Герман всегда мне отливал.
Он был очень заботливый, уютный, но довольно скоро начал говорить о том, что мы должны официально оформить отношения. А это уже была другая история. Как мужа я его рядом с собой не видела, поэтому мы расстались.
Потом у меня были отношения с Павлом Познером, братом Владимира Познера.
Павел подошел ко мне после какого-то показа, так мы и познакомились. Вскоре Павел пригласил меня к себе домой и представил родителям. У Паши была прелестная мама, француженка, и вальяжный интеллигентный папа. В доме жил ирландский сеттер, любимец семьи, совершенно невероятная собака! Когда я вошла в комнату, он сразу подошел ко мне и положил голову на колени.
А однажды, в один из моих визитов в дом Познеров, Паша сообщил: «Сейчас придет мой брат». И вот открылась дверь и появился Володя. Это как паркеровская ручка с золотым пером, изящная и изысканная — Володя запоминался с первой секунды. Стройный, элегантный, в темно-синем костюме в тонкий рубчик, он производил впечатление абсолютно не советского человека, европейца. Он, собственно, таким был, таким и остается.
При этом внешне Володя и Павел совсем не похожи, я тогда удивилась: никогда бы не признала в них братьев. Паша более округлый, и у него были яркие, румяные щеки.
Мы тогда провели потрясающий вечер, болтали, смеялись, оба брата были блестяще образованы, легко говорили на иностранных языках. Паша вообще был полиглотом — он владел множеством языков, в том числе японским, китайским, вьетнамским, про английский, французский, немецкий, итальянский, испанский я просто не говорю.
Мы часто ходили на премьеры в Дом композиторов. И все было замечательно ровно до того момента, как разговор заходил о совместных планах на будущее.
Я просто была еще не готова к созданию семьи.
Паше об этом сказала прямо, на что он мне ответил: «Ничего. Я тебя дождусь». Вскоре он уехал во Вьетнам. Потом я узнала, что Паша там женился, и жена его оказалась очень похожа на меня…
Шло время, замуж я не выходила, и тут вокруг меня, что называется, начали кружить злые вороны. Я приглянулась сильным мира сего, меня захотели сделать любовницей. Но я сказала: «Не выйдет, господа».
Мне часто поступали приглашения сняться для журналов, которые читали только работники ЦК. Я всегда отвечала отказом. Однажды меня обманом привезли на такую съемку, но я устроила настоящий погром и убежала.
Так меня гнобили года три. Вызывали, объясняли, что согласиться — в моих интересах, что я «должна». А когда я ответила, что никому ничего не должна, мне пригрозили: «Ты пожалеешь, тебя уничтожат». А тут еще в наш Дом моделей пришел новый директор и тоже недвусмысленно предложил мне вступить с ним в связь. Круг замкнулся. Защиты было ждать неоткуда.
Мама, которая была свидетелем этой травли, написала заявление в ЦК. И грянул гром.
За мамой приехала бригада врачей из психиатрической лечебницы, и мне просто чудом удалось ее отбить.
Мы тогда только что вернулись из Сочи. Звонок в дверь, открываю — стоят двое в медицинских халатах, одна крупная такая тетка, другая поменьше. Я говорю: «Мы не вызывали врачей!» Они отвечают: «Вы просто не в курсе…» С трудом произнесли, исковеркав, имя мамы (она была Артемида Иустиновна): «Мы из ПНД, должны оценить ее состояние, по всей видимости, ваша мама нуждается в срочной помощи».
Нас спасло то, что в этот момент в дверь позвонил мой крестный, он болгарин. Я, начав понимать, что происходит что-то неладное, громко произнесла: «О, к нам гость, между прочим, он иностранец». Эти двое замешкались, потом быстро собрали свои шприцы и ампулы, которые уже приготовили и, начеркав на бланке: «Явиться в ПНД через месяц», убрались из нашей квартиры.
Что мы потом только не пережили! Меня подстерегали в подворотнях, за нами с мамой ходили по городу, маму вызвали в ЦК, и она, несмотря на то что мы были страшно напуганы, не побоялась сказать чинуше, который ее вызвал: «Мои братья погибли на войне, сражаясь с фашистами, но очистить землю от таких, как вы, им было не под силу…»
Где бы я ни оказывалась — в Москве или в другом городе, — всегда знала, что за мной следят. Однажды я приехала отдохнуть на море, и тут мое терпение лопнуло. Я шла по пляжу и услышала, как два амбала перешептываются: «О, вот она».
У меня будто что-то взорвалось внутри. Я подошла к ним и говорю: «Вы, жалкие твари, идите и скажите своим хозяевам, что они все у меня под колпаком. Я не девочка из подворотни, которую никто не знает. Мое имя известно всему миру. Муж моей подруги — западный немец, работает в посольстве. Я написала письмо, и если со мной что-нибудь случится, оно попадет к нему.
И тогда вы все здесь запрыгаете, как ужи на сковородке».
Откуда у меня взялся железный голос, откуда появилась ярость, не знаю. Но это сработало. На какое-то время слежку за мной сняли.
Был еще памятный показ в Тбилиси. После показа меня проводил до гостиницы один сотрудник Дома моделей. Я пришла в номер, поставила свою сумочку — а в ней были деньги, паспорт, билеты — и пошла умыться. Когда я вернулась, мой коллега тут же раскланялся и ушел. Я открыла сумочку — ни денег, ни паспорта, ни билетов. А я как раз незадолго до этого отвесила звонкую пощечину очередному желающему провести со мной время. Ну и тут же последовала расплата.
Правда, через некоторое время в гостиницу пришел таксист и принес мой паспорт: «Лежал на крыше». Уже кое-что. Девчонки скинулись мне на билет, так я и доехала до Москвы.
Но тут мной овладела жуткая усталость. Мне так надоело сражаться. Я хотела только одного: чтобы меня оставили в покое. Чтобы я не просыпалась среди ночи от звонков и не шарахалась от теней в подворотнях…
Это было ужасное, черное время. И если я не встретила бы тогда свою любовь, не знаю, как бы вообще выжила…
Однажды на показе я даже не увидела (глаза у меня были очень слабые), а почувствовала, как в зал вошел какой-то молодой человек. С длинными волосами, в сером костюме. Он был фотографом и снимал показ. Все время, пока он был в зале, я чувствовала, что позирую ему. Только ему. Еще мне показалось, что этот молодой человек из Скандинавии. То есть подходить к нему было запрещено. И он ко мне тоже не приблизился. Но то, что он меня почувствовал точно так же, как я, это как будто в воздухе носилось.
Мы расстались. Но эта встреча была словно вспышка. Я часто мысленно возвращалась к ней в своих мыслях.
А через три года я с еще тремя девочками поехала в Вильнюс в командировку. Мы вошли в вестибюль здания, где должно было проходить мероприятие, народу собралось очень много, и вдруг что-то словно развернуло меня — я посмотрела в угол зала и увидела мужчину со светлыми волосами. Он стоял ко мне спиной. Меня как магнитом тянуло в этот угол. И вдруг я увидела, как тот человек поворачивается и направляется прямо к нам.
Высокий светловолосый блондин подошел и, хотя нас было четверо, начал разговаривать только со мной, других девочек как будто и не существовало.
Молодой человек проводил нас до гостиницы и пригласил в ночной бар. Там он снова не отходил от меня. И так продолжалось всю неделю, что мы были в Вильнюсе.
Мне казалось, что в те семь дней я не спала совсем, мы с Антанасом — так его звали — ездили в музеи (в музей в Тракае мы приехали ночью, но сторож, увидев нас, не знаю уж почему, может, потому, что от нас электричество исходило, согласился открыть нам двери), гуляли, бесконечно пили кофе, такой крепкий, что в нем ложка стояла.
Я летала. Мне правда казалось, что я пребываю в какой-то другой, прекрасной вселенной. Мы сидели, прижавшись, смотрели друг другу в глаза, и казалось, весь остальной мир вообще не существовал. Было только одно желание: держаться за руки вечно...
Подошло время возвращаться в Москву, я оставила Антанасу свой адрес. И он тут же примчался. Антанас оказался фотографом, и вот тогда, сидя у меня дома и листая журналы, он вспомнил, что снимал меня несколько лет назад на показе: «Так это ты!..»
Он умчался обратно в Вильнюс, а вернувшись, тем же вечером привез свои фотографии, снятые в тот самый день, когда он впервые увидел меня на подиуме...
А потом в течение следующих двух с половиной лет утром он улетал из Москвы в Вильнюс, а вечером возвращался. Он буквально заболел мной.
При этом за каждым моим шагом по-прежнему следили, вендетта моих преследователей продолжалась. И у Антанаса скоро начались проблемы: в Литве тогда как раз проснулись «лесные братья» — националисты. Художественный руководитель Вильнюсского дома моделей женился на москвичке, и однажды на прогулке в парке их страшно избили, молодая женщина тогда не выжила. В то же время там зарезали еще одну русскую девочку, она была племянницей маминой подруги.
Однажды Антанас приехал ко мне в Москву с перебинтованной рукой. Я спрашиваю: «Где это ты так?» Он говорит: «Представляешь, выхожу из квартиры, на лестничной клетке темнота, сделал шаг вперед, заметил — что-то блеснуло, протянул руку, а по ней как полоснет нож...» Его спасло то, что у него на руках были мотоциклетные перчатки — он гонял всюду на мотоцикле, был заядлым рокером. Не оказалось бы перчатки, рана была бы очень глубокой, а так нож прошелся по поверхности. А потом ему сказали напрямую: «Если ты не перестанешь общаться с этой русской, сильно пожалеешь. А уедешь к ней, мы здесь твоих мать и сестру порешим».
Но мы все-таки не собирались так просто сдаваться. Я попыталась устроить Антанаса куда-нибудь на работу, мы ходили в агентство печати «Новости», в Moscow News, еще в самые разные газеты и журналы.
И везде мне говорили: «Да ты что, здесь своим-то деваться некуда, его никто не примет, будет в фотоателье карточки для документов печатать». А Антанас, надо сказать, был очень хорошим фотографом, его работы выставлялись в Америке, Западной Германии — там он получил серебряную медаль на конкурсе молодых фотохудожников.
Мне стало понятно, что, несмотря на то что мы жить друг без друга не могли, просто физическую боль в разлуке ощущали, я должна была его отпустить.
Я не хотела, чтобы Антанас провел жизнь в Москве, печатая фотографии для документов, не хотела, чтобы, не дай бог, в Вильнюсе пострадали его мама и сестра. Я желала ему самого прекрасного будущего, ему необходимо было учиться, работать, нужно было продолжать совершенствоваться. А для этого Антанасу следовало перестать ездить в Москву. Оставить меня…
И вот однажды, не знаю уж, как мой язык повернулся, я сказала, чтобы он больше не приезжал. Я этого не хочу. Нам нужно побыть отдельно друг от друга. Выражение его глаз, наверное, я буду помнить до конца жизни…
Позже я узнала, что он хотел свести счеты с жизнью, его вынимали из петли. Мое сердце обливалось кровью, но повернуть вспять уже было нельзя.
Он потом в течение многих лет слал мне телеграммы в Тарасовку: «Люблю. Твой Антанас». Этот поток прекратился, только когда мы поменяли адрес и переехали в Москву.
Вскоре я написала заявление об уходе из Дома моделей. Силы мои кончились. Биться дальше с системой я не могла. Единственное, что сделала напоследок, так это указала в заявлении, что мой уход был вынужденным. Меня поставили в унизительное положение, мириться с которым я не могла.
За это заявление я потом еще многого натерпелась. Мне со всех сторон шептали, грозили: «Только забери его. Только забери». Но я не забрала.
Расплатилась за это тем, что меня потом полтора года никуда не брали на работу. Я везде стала персоной нон грата.
Меня вымарали из всех съемок, перестали куда-либо приглашать, стерли телевизионные программы, в которых я участвовала.
И только потом, пережив множество унижений, я все-таки устроилась в областной Дом моделей в Химках и следующие 20 лет оставалась там.
…Знаете, даже в самые тяжелые дни, когда, казалось, сил выходить на подиум не было совсем, я поднималась и шла. Улыбалась. Держала спину. И никто не догадывался, как обстоят дела на самом деле. Так и в жизни. Как бы ни было грустно, какие бы кульбиты ни делала судьба, надо подниматься и идти вперед. И не сдаваться. Никогда…
Подпишись на наш канал в Telegram