Я всегда любила кино. Не пропускала ни одного нового фильма, покупала «Советские экраны», собирала сборники «Актеры советского кино» — они до сих пор стоят у меня на полках. В юности я часто смотрела картины, где играл Донатас Банионис, и меня на всю жизнь приворожили его глаза.
О том, чтобы познакомиться с ним, я, конечно, тогда и не мечтала. Училась в Минске, в педагогическом институте, очень хотела съездить в Паневежис, посмотреть Баниониса на сцене, но это не удалось… А потом мы встретились: через много лет, в другой жизни, при обстоятельствах, которые в молодости трудно было представить.
…На дворе июль 2010 года, и я возвращаюсь из Кельна домой, в деревню Устье под Оршей. Мне 54 года, работаю учительницей в городской школе. Пятнадцать лет назад я рассталась с мужем и одна подняла двух прекрасных детей, Максима и Сергея. Позади пробег Париж—Москва: я занимаюсь велоспортом с 50 лет и проехала каждый сантиметр из этих 4300 километров в международных группах. Среди нас были немцы, белорусы, украинцы, французы, русские, поляки. Мы жили в палатках, в школьных спортзалах...
На работу в школу я всегда ездила на велосипеде: выходило 23 километра в обе стороны, натренировалась будь здоров! Вот один знакомый и посоветовал мне отправить заявку организаторам проекта. Все получилось: я столько стран повидала — и все на велосипеде. Побывала в Люксембурге, Германии, Франции, Польше, Литве, на острове Эланд в Швеции. Если ты ездишь с группой на автобусе, то все это скучно и стандартно, а на велосипеде в такие необычные места можно забраться, куда ни с какой экскурсией не попадешь. Бывали и опасные ситуации. Мчишься по серпантину, скорость сумасшедшая, можно и разбиться, а тебе надо и завернуть, и притормозить. Два раза через голову летела, бог спас. Однажды несусь вниз, а у подножия горы тормоза заклинило. Хорошо, что упала, как надо, а так бы конец.
— То есть ты — рекордсмен.
— Из славянок я одна — во всяком случае к 2009 году — проехала от Парижа до Москвы. Делала по 80, 100, 150 километров в день, как-то раз я и 200 одолела. Ребята говорили: «Ольга Николаевна, вы нас будете тормозить». И все равно я выдержала: за 9 часов 210 километров промчались, хотя тогда мне уже было больше 50.
19 июля 2010 года я возвращалась из Германии домой в Белоруссию. Из Парижа до Кельна я доехала с группой, и у меня оставалось еще 2 дня визы. Тогда я решила заехать в Вильнюс. Думаю: если я повидаю Донатаса Баниониса и мне удастся взять у него автограф, моя давняя мечта сбудется. Хотелось сказать ему «спасибо», мне казалось важным, чтобы он знал, что его помнят и любят…
И вот я в Вильнюс-то приехала, а как там его найти? Стою с велосипедом посреди проспекта Гедимина и понятия не имею, что делать. Поехала в Национальный драматический театр — может, хоть там подскажут, где найти Донатаса. Оказалось, театр летом не работает. Ну, думаю, поеду, куда глаза глядят... Плутая по Вильнюсу на велосипеде, вдруг наткнулась на актерское агентство. Меня словно какая-то сила вела — я набралась мужества, вошла и сказала, что разыскиваю Донатаса Баниониса.
— Я еду с велопробега, и мне хотелось бы узнать, как актер поживает, выразить ему благодарность за незабываемые фильмы.
Молодой человек из агентства ответил, что Банионису без малого девяносто лет, он приболел и никого не принимает, но все же позвонил ему, все объяснил. «Приезжайте, — говорит мне, — к двум часам дня. — Донатас сейчас пошел в поликлинику». Дал адрес, объяснил, как найти.
Я приехала к часу, сидела на камне перед домом и боялась войти. Даже стих про это сочинила:
Сижу у дома час, а может, более,
На камне во дворе.
Молчат подъезды, тишина безмолвия.
Две цифры кода, силуэт в окне.
Что я скажу?
Слова — лишь корка мыслей,
Под ней внутри — Вселенная и грусть.
Тот океан, что называют жизнью,
Который переплыть одна боюсь…
На автобус в Белоруссию я уже опоздала, билет пропал — ну и ладно, придумаю что-нибудь. Денег, правда, в обрез. Где ночевать — непонятно. А я еще с велосипедом… Вспомнила, как несколько дней назад в одиночку путешествовала по Германии. В Бонне ночевала в спальнике возле какой-то виллы. Два дня спала на вокзале в Кельне. Потом на улице познакомилась с людьми, говорившими по-русски, почитала им стихи, они меня к себе и пригласили. Погостила у них пару дней. Вот так и выживала…
На меня уже люди смотрят, а я сижу со своим велосипедом, как статуя. Одна женщина, проходившая мимо, спросила: «Вы к кому?» — «К Донатасу Банионису. Не решаюсь войти, боюсь».
Она набрала код, и я зашла в подъезд с велосипедом, с рюкзаком, у меня и цветов-то не было, только красивую салфетку привезла в подарок.
У Донатаса были гости — старая подруга Фелиция. По-русски она не говорила. Я понимала, что Банионис человек пожилой, и больше двадцати минут его занимать нельзя — поговорили о Тарковском, я рассказала о моих путешествиях, стихи свои почитала, салфетку подарила, поблагодарила за фильмы. У меня было состояние, как будто это сон какой-то. Меня все интересовало в этой маленькой двухкомнатной квартире: книги, фотографии. Много было наград, и я все спрашивала: «А это за что?» Сфотографировались во дворе, попрощались, я села на велосипед и поехала искать приют. На вокзале ночевать побоялась — там люди разные. Наткнулась на православный монастырь. Ко мне вышел священник: «У нас тут только паломников принимают. А почему вы не в гостинице?» Объяснила, что я еду с велопробега, денег на гостиницу не хватит: «Может, я вам тут чего-нибудь поделаю?..» Пошла прополола грядки, почистила картошку, меня накормили ужином в трапезной, переночевала и поехала продолжать велопробег.
Дома напечатала фотографии с Донатасом, пригласила подруг: «Девочки, у меня автограф Криса Кельвина из «Соляриса»!» Они смотрят на меня во все глаза, знают, что я романтичная. Спрашивают: «А как он живет, чем занимается?»Отвечаю: «Все нормально. Бодрый, очень красивый. Только ходить ему трудновато».
Я выслала Донатасу фотографии и коробку конфет, поблагодарила за гостеприимство, рассказала о местах, где побывала: там Элем Климов снимал «Иди и смотри», Туров — «Люди на болоте», а Бондарчук в «Войне и мире» Бородинскую битву: это было под Вязьмой.
Позже написала еще раз, поздравила Донатаса с Новым годом. И вдруг от него приходит ответное письмо. Он попросил мой телефон, и мы начали созваниваться.
— Он был одинок?
— Вот представь: человек живет в небольшой двухкомнатной квартире, но за стеной квартира сына — туда есть вход. Все продумано. В соседней квартире жил внук Донатаса, очень хороший парень, но совсем молодой. Квартира часто пустовала. Зато Донатасу постоянно звонил сын. Судьба привела меня к нему в такой момент, когда его самостоятельность перешла в зависимость от близких людей. Сказывался возраст. Но он никому не хотел мешать жить.
— Ну что ты мне говоришь — «не хотел мешать жить!» Я же эту квартиру видел и могу отличить одинокого старика от человека, который окружен вниманием. Уверен, что этот внук и носа туда не показывал.
— Я Донатаса спрашивала об этом, а он говорил: «Оля, у нас разница в семьдесят лет — какие между нами могут быть отношения? Мне 90, ребенку 20. У него своя жизнь».
Видишь ли, я не сразу поняла, в какой оказалась ситуации. Поначалу мне казалось, что все происходящее между нами совершенно естественно, — то, что мы с Донатасом гуляем, общаемся…
— Давай по порядку.
— Итак, как-то раз Донатас поинтересовался, какие у меня планы и как бы нам увидеться? Тогда я как раз делала визу для велопробега Берлин—Магдебург и сказала Донатасу, что когда я в Германию поеду через Вильнюс, то с радостью к нему заеду.
30 июня 2011 года я приехала, на велосипеде с вокзала добралась до его дома. Со мной рюкзак подарков: чашка с блюдцем, конфеты и книги — хотелось его порадовать. Звоню в дверь, он открывает: «Ну, заходите…» Сначала было какое-то отчуждение, и у меня все из рук валилось. Так неловко было, неудобно.
— Немного зная Донатаса Юозовича, я предполагаю, что дальнейший жизненный план он уже выстроил, и тот был связан с тобой.
— Да какой там план! Он мне потом признался: «После тех первых 20 минут общения год назад я и забыл, что ты существуешь».
— Может, и забыл, но ему было одиноко, должен же найтись какой-то выход из этой жизненной ситуации. Он был не из тех людей, которые готовы заживо себя похоронить, — он хотел жить и любить. А любить было некого.
— Зато его быт был устроен, а это немало. Он был обихожен: квартира чистая, два раза в месяц к нему приходила женщина и прибиралась. Я посмотрела, что есть в холодильнике, сказала: «Давайте я вам что-нибудь приготовлю». Тут же сварила суп. Он: «А зачем ты это делаешь?»
Ему общаться хочется, а я не знала, о чем говорить. Накормила его супом, он сказал: «вкусно», потом стали разговаривать. Моя скованность прошла. На следующий день я прибралась, в магазин ему сходила и поехала к себе.
— А ночевала ты в гостинице?
— Нет, у него переночевала. Квартира двухкомнатная, места было достаточно. Потом во время моего велопробега мы часто созванивались. Я проехала километров 700, дня три побыла в Берлине и вернулась к Донатасу. У него осталась на 10 дней —пока не кончилась виза.
— Чем занимались?
— Варила обеды, гуляли с ним, в Тракай на велосипеде съездила. Вечерами чай пили. Если бы мне сказали, что такое будет, я бы не поверила. Знаешь, я совсем не чувствовала его возраста. В детстве мы все были в него влюблены, я видела его красоту, ум — а то, что он постарел и уже что-то забывает, просто не замечала. Тогда ему было 87 лет, и меня поражали сила его характера, какой-то внутренний стержень. Я чувствовала, что он все видит, все понимает. Отношения выстраивал он, а я шла за ним. Не командовала, не хитрила, ничего не планировала. Мне было настолько интересно с этим человеком! Даже просто молчать вместе. Раньше он мне казался очень мягким, но при живом общении я почувствовала и строгость.
— По моим наблюдениям, в жизни он был очень непрост. И все время проверял людей на прочность: поставит человека в неловкую ситуацию и смотрит, как тот себя поведет.
— Потому что умный. Он каждого нового человека сразу схватывал и понимал. Но что ему было делать со своим умом в 90-то лет…
Эти десять дней пролетели, как один миг. У меня заканчивается виза. Донатас говорит: «Надо что-то делать. Ты сможешь ко мне приехать?» А как я приеду? У меня же работа 1 сентября начинается. Сказала Донатасу, что возьму отпуск за свой счет — хотя за всю свою жизнь никогда их не брала. Мы на автобусе поехали в иммиграционную службу, там нам помогли, дали мне визу уже на 30 дней. На работе меня отпустили с боем, и я приехала к Донатасу. Впереди был месяц нормальной человеческой жизни — иногда мне казалось, что мы семья.
Я привыкла к физическим нагрузкам — это давало мне энергию. Большие пробежки, 20 километров на велосипеде в день как минимум. Донатас волновался, когда я бегала по вечерам, и я перестала это делать. Его жена Она цветами увлекалась. Те, что росли на балконе, давно засохли, и я там все перекопала, посадила новые. Варила каши, покупала на рынке продукты, старалась, чтобы у него соки, фрукты, ягоды были…
— А что родственники за стенкой? Не встревожились?
— Да я полтора года никого не тревожила. Сын ему звонил постоянно… Летом семья уезжала за город, для Донатаса там всегда была готова комната, но он не хотел ехать в Тракай. Может, из-за того, что Ону вспоминал. Они прожили вместе 60 лет.
Потом виза кончилась, и я вернулась домой. Тогда он сделал мне трехмесячную визу. Я стала жить на два дома: три дня в Вильнюсе, четыре — в Белоруссии. При этом у меня было полторы ставки в школе.
— Тяжеловато, конечно.
— Я два года так отъездила. Летом уезжала на велопробеги — недели на две. Планировала доехать до Риги — почтить память Вии Артмане, положить на могилу цветы и от Донатаса, но так и не добралась. Зато съездила в Друскининкай и в Паневежис, посмотрела на дом, где жил Донатас, на собор, где их с Оной венчали, на его театр, постояла на сцене… Во время велопробега я побывала и в деревне Зервинай, где снимался фильм «Никто не хотел умирать». Стою на развилке дорог, поздний вечер уже, и вдруг звонок от Донатаса: «Где ты находишься?! Как будешь оттуда выбираться?» «Я в Зервинай. Представляешь, на том самом месте, где твой Вайткус из «Никто не хотел умирать» погибает…»
А ему все равно — он за меня переживает.
Когда мы ехали по Литве, я оставила группу в Тракае, приехала к Донатасу в Вильнюс, прибрала, постирала, а потом сказала: «Не хочешь с нашей группой встретиться? Там 35 человек со всего мира, и все хотят тебя видеть. На балкон выйдешь?» Он согласился, вышел на балкон, все кричали: «Браво! Спасибо!», аплодировали. И я даже удивилась, как он преобразился — просто расцвел.
— У вас было какое-то подобие общего хозяйства?
— Он мне оплачивал дорогу, давал деньги на мелкие расходы и на Интернет. Поначалу я отказывалась: не люблю зависеть от кого-то. Потом он ребром вопрос поставил. Посоветовалась со знакомыми, те говорят — ему как мужчине это будет приятно, для него это важно. А у меня уже и ставка полетела, я на полставки перешла. Прежде я и репетиторством занималась, помогала сыновьям, что-то на велопробеги откладывала. Теперь это стало невозможно.
— То есть твое скромное материальное благополучие полетело ко всем чертям.
— Да меня вообще очень быстро отправили на пенсию — ну кому нужен учитель, который ездит на уроки из Вильнюса и часто опаздывает? Бывали задержки с автобусом на границе. Я писала объяснительные из-за того, что пропускала уроки, а ведь заменить меня было некому. Даже премий лишали. Да и физически было непросто: представь, каково два раза в неделю быть в дальней дороге, ночь в пути, а потом еще уроки вести! Но я не могла оставить Донатаса. Мне с этим человеком было очень интересно и хорошо, я поверила в то, что ему нужна. Донатас уговаривал: «Перебирайся в Литву, мы тебе работу найдем. Или будем жить на мою пенсию…» Процентов 30—40 его пенсии и так уходило на меня: он мне часто звонил, оплачивал дорогу, визы. Но я тоже не с пустыми руками приезжала, привозила подарки, покупала в Белоруссии лекарства (у нас они дешевле), кое-что из одежды.
— Выходит, он тебя за собой позвал, и ты, несмотря на его возраст, поверила и пошла…
— Возраст тут был ни при чем, он не чувствовался. Я одинокий человек, хоть у меня двое детей и внук, и я их не забросила. Но у детей своя жизнь, а друзья на велопробегах душевную пустоту не заполняли. Конечно, друзей было много, и мужчины на меня обращали внимание, но у меня даже мысли не было, что я могу устроить свою жизнь. Ни к кому никаких чувств не было, словно ждала чего-то. После развода десять лет оставалась одна. А в Донатаса все влюблялись...
— Вы верили в то, что у вас есть будущее?
— Он, конечно, все понимал насчет своего возраста и положения. Знал, что ему нельзя выглядеть смешно. И я это тоже понимала. Литва маленькая страна, а Вильнюс — город, где все про всех знают. О наших отношениях он не распространялся — для узкого круга его друзей я была другом Донатаса, а для всех остальных — кем-то вроде приходящей домработницы. Я не могу сказать, что он определился. Но я решила так: «Пока я тебе нужна, я здесь. А если скажешь «уходи», то уйду. Или если родственники попросят…»
Но я видела, что нужна Донатасу. Может, поначалу он что-то и выстраивал, и это шло не из сердца, а от головы. Но потом все стало по-настоящему. Я помню его добрые глаза, помню, как он благодарил меня за любую мелочь и радовался каждому цветочку, выросшему на балконе. На Новый год мы наряжали небольшую искусственную елку, я украшала квартиру — хотелось создать ему праздник. Два его дня рождения отметили вместе. Встретили два Новых года. Я люблю фильмы с его участием, часто пересматривала «Солярис», «Бегство мистера Мак-Кинли», «Приключения принца Флоризеля». Но он их не смотрел и, по-моему, некоторые не очень ценил: «Ничего уже не исправишь. Могло быть сыграно правдивее, лучше. Творчество — штука сложная. И все-таки моя жизнь не прошла даром. Я стал Банионисом».
Это невозможно объяснить, но мне была дорога в нем каждая мелочь. Как он молчит, как общается, иногда командует, иногда подчиняется. А иногда ведет себя как маленький ребенок. Меня не тяготило, что я мотаюсь между Белоруссией и Литвой, — я к нему как на крыльях летела. Ездила на перекладных, с четырьмя пересадками, но это не жертва была, а потребность помочь человеку, что-то для него сделать. И какая разница, как тебя при этом называют — нянька, сиделка или еще кто-то? Для меня это не имело значения. Будь ему 70 лет, я, может, и обиделась бы, но Донатасу было 90… Конечно, мне, как и любой женщине, хотелось будущего, но я понимала, что это нереально. О том, чтобы узаконить отношения, вообще никаких разговоров не вела. Человек очень известный, в таком возрасте — что скажут недоброжелатели… Но Донатас мне говорил: «Дети зашли и вышли, а ты — навсегда».
И книгу свою я сделала, чтобы доказать, что у меня за душой что-то есть, что я не просто сумасшедшая велосипедистка, которая носится по всей Европе и у него прибирается.
— Когда я с ним разговаривал, он называл тебя женой.
— Жена у него была одна на всю жизнь — Она. Преклоняюсь перед этой женщиной. У меня всегда горло перехватывало, когда видела в одном из документальных фильмов сцену, где они идут вместе, под руку. Какие молодцы! Все выдержали: трудности, горе...
Человеку 90 лет, в таком возрасте нельзя выглядеть смешным. Но он мог пойти против толпы, против предрассудков…
— Он не мог.
— Донатас говорил мне, когда я уезжала: «Без тебя я не живу, а мучаюсь. Когда ты приедешь?», называл меня своей второй половинкой. Может, он просто слова нужные находил… Я ему верила, но боялась стать яблоком раздора между ним и семьей и не хотела волновать Донатаса. Ради него я все была готова бросить — не только работу. Но человек всегда видит, что реально, а что нет. Не надо было мне на пенсию уходить, ездила бы к нему и ездила… Через 4 месяца после того, как я получила годичную визу, все оборвалось.
В наше последнее лето у него уже не было сил выходить на улицу. Каждый день, если погода позволяла, мы по два раза сидели на балконе. Я приготовлю чай, изредка кофе, он оденет что-нибудь потеплее, бывало, в бинокль смотрит… Когда дом напротив разрушали, он даже сфотографировал его — для истории. Такой любопытный, все его интересовало. А как он радовался, когда велосипед мне подарил! Правда, его у меня потом украли...
Были у нас и споры, два раза даже поругались. Кто-то пришел в гости, а он мне так по-барски: «Принеси…» Я обиделась, и он очень расстроился: «Извини, меня иногда заносит, скажи, если я не прав…»
Донатасу был нужен покой — он хотел, чтобы рядом с ним был близкий человек, а вечером — уверенность, что утром в квартире будет какая-то жизнь, для него это было важно. Он не хотел просыпаться один и слушать, что происходит там, за стенкой. Гадать, когда зайдут его проведать. Пытался жить полной жизнью. Он что, не имел на это права?
А я не понимала, что со мной происходит. Уедешь — а сердце щемит, за него-то больно. И ты ждешь возвращения, считаешь дни… Я просто плакала иногда, не понимала, что мне делать. Два с половиной года никто из его родни не знал никаких проблем, вся забота о Донатасе была на мне. И чем беспомощнее он становился, тем больше у меня к нему чувств возникало. Он был мне так дорог! Я и шутила, и смеялась, чтобы его развлечь, однажды колыбельную ему спела… Донатас говорил: «Ты меня спасаешь, я хочу быть с тобой до конца, до последних минут…» Однажды ночью я подошла к нему, а он холодный! Показалось, что не дышит, перепугалась... Такой человек был дорогой! Я Донатаса сперва жалела — увидела его глаза, грустные от одиночества, и прямо сердце остановилось. Потом он стал мне дорог, я видела в нем не Криса Кельвина или Вайткуса, а живого человека, который борется с разрушением.
Потом какая-то напряженность возникла между нами и его родными. Они спохватились, начали чаще его навещать. Семье стало неудобно — почему не они с ним гуляют? Кто это о нем заботится? По-видимому, им как-то надо было это объяснять окружающим. Да и расходы в связи с моим присутствием увеличились: я жила в квартире, значит, лилось больше воды, горело больше света, а это деньги.
Донатас мне свою банковскую карточку дал, и я ходила по магазинам. Но всегда писала подробные отчеты, сколько на ней было и сколько осталось, сохраняла все чеки — меня никто об этом не просил, мне самой это было надо. В соседнюю квартиру, к детям, я даже не заглядывала. Иногда он просил меня зайти, газеты положить, письма, а я отвечала, что это чужая территория и я туда не пойду.
Порой Донатас, сам того не понимая, подливал масла в огонь.
Лежу я, например, дома больная. Объясняю ему по телефону: «Не могу приехать. Я тебя заражу, ты сляжешь!» Пытаюсь за три дня вылечиться, пью антибиотики. Донатас все названивает, просит приехать: «Будешь лечиться у меня, я тебе дорогу оплачу!» — «Донатас, какие деньги? У меня температура под сорок!»
А во второй квартире, за стенкой, конечно, слышат, что он мне деньги сулит.
Все закончилось тогда, когда я сама себя преступницей объявила из-за этой телепередачи. И уехала, считая, что поступаю правильно. Позже мучилась, тосковала, не знала, что делать. Какой позор, думала я, — так подставить 90-летнего человека!
— А что за передача?
— Она была посвящена Юрию Шерстневу и Михаю Волонтиру. С одного российского канала позвонили Донатасу, предложили поучаствовать. Он не очень разобрался, в чем дело, попросил меня поговорить.
Я взяла трубку, меня тут же спросили: «А вы кто такая?» — «Мне все равно, как он меня назовет. Я для книги о Банионисе материал собираю. Мы общаемся два с половиной года. Забочусь о нем». — «А вы можете приехать к нам в студию?» — «Если Донатас отпустит, приеду».
Дала ему трубку, он поговорил и разрешил: «Поезжай»
Я хотела сказать, какой он умница и молодец, как борется с возрастом, как я восхищаюсь тем, что он прожил 60 лет со своей женой Оной. Думала, может, кого и моя книга заинтересует. А меня представили «таинственной незнакомкой, которая бережет старость Донатаса Баниониса», начали задавать вопросы про его семью. Я пыталась объяснить, что я на его фильмах выросла, что мы просто дружим... И тут у Донатаса, который был на связи по скайпу, спросили про меня. Он ответил: «Я ее не знаю». Показали наши фотографии. Тогда Донатас говорит: «А что ты там делаешь?» Народ в студии в недоумении — я же от стыда готова провалиться. «Ну и ну, — говорю сидящей рядом Наташе Бондарчук. — На нем безрукавка моя, я ее связала»…
И она стала меня защищать. Все поняли, в чем дело, и замолчали. А когда передача закончилась, я встала, вышла на середину студии и сказала: «Товарищи, не расходитесь, я не аферистка». — «Да мы уже все поняли». — «Я хочу подарить вам на память свое стихотворение». И прочла стихотворение «Не опоздай»:
Не опоздай к закатам и рассветам
Не опоздай к прощаниям и встречам.
Бывают же на свете звездопады.
Есть путь из звезд, что называют Млечным...
Вышла из студии на взводе, думала так: завезу ему гонорар за передачу, соберу свои вещи и уеду. Но увидела его, расстроенного и обескураженного, и оттаяла. Донатас сказал, что он не разобрался, в чем участвует, и решил, что все это кто-то подстроил. О том, что сам отправил меня на студию, он уже забыл.
Своим присутствием я и раньше ставила в неловкое положение родных Донатаса. Этой передачей я, оказывается, «перечеркнула его творчество», разрушила какие-то «устойчивые представления» о нем. К тому же приближался 90-летний юбилей Донатаса, ему дали Национальную премию Литвы в области культуры и искусства, о нем должны были снять фильм, ожидались большие торжества — теперь рядом с ним я была неуместна. Что ж, я с этим согласилась… Сначала меня попросили подождать в Белоруссии неделю, пока не закончатся съемки, потом три месяца, а после сказали, чтобы не приезжала совсем.
Я уехала 19 октября прошлого года, и следующие 8 месяцев, вплоть до его смерти, мы не виделись. Донатас звонил и спрашивал: «Почему не приезжаешь, Оля, какая причина?» — «Донатас, ты себе уже не принадлежишь. Сейчас ты говоришь: «Приезжай», «Еще мне кто-то будет указывать», «Это моя личная жизнь», «Не могу без тебя», но это все хорошо на словах».
В феврале он позвонил и сказал: «Оля, давай поженимся».
Я ответила: «Донатас, не смеши людей. Меня объявят аферисткой, о тебе скажут, что ты выжил из ума». — «Ну и что? Будем бороться!»
Но мало ли что может сказать пожилой человек?
Невестка Донатаса назвала меня «охотницей за наследством», сказала, что «будет принимать все меры». А Донатас все звонит и звонит. Я не перезванивала, не хотела, чтобы обо мне думали как о прилипале, о его здоровье узнавала от одного из соседей. В радости, во время его юбилея я была не нужна. Думаю: вот пройдет юбилей — и, была не была, приеду. А потом у меня сын заболел, я начала бороться за его жизнь и ни о чем другом уже не думала.
— А что случилось?
— Мозговую опухоль проглядели. У Максима два раза были аварии, травмы незаживающие. А в больнице томограф сломался, диагноз не поставили, пошел отек. И уже было поздно, ничего нельзя сделать. Господи, у меня такой ребенок талантливый был! Пианист, художник, умница, на работе его ценили...
Донатас звонит, твердит: «Приезжай». Я отвечаю, что у меня сын уходит, а он все свое: «Приезжай, будем держаться друг за друга!»
Максим умер 8 мая, и тут же мне звонок из газеты: «Правда, что вы замуж за Баниониса выходите?» Журналисты и в самом деле звонили Донатасу, тот сказал, что сделал мне предложение, что я мудрая, спокойная, и он надеется, что его семья меня примет. А я лежу без сил, думаю: «Хоть бы мне умереть...» Если бы не младший сын и внук, наверное, так бы и случилось…
Последний раз голос Донатаса я слышала в конце мая, потом у него диагностировали инсульт. 28 апреля справили юбилей — а через полтора месяца клиническая смерть. В сентябре его не стало, и я думаю, что последние два месяца он многого не понимал.
Через четыре месяца после ухода сына не стало Донатаса. На его похороны я не поехала. В те месяцы я металась по квартире, выла и кляла себя за то, что сидела в Вильнюсе, а своего ребенка не спасла. Как-то Донатас спросил: «Случись что со мной, пропустят ли тебя через границу без визы?» Так и произошло. Виза, правда, была — не было сил… Только попросила одного хорошего знакомого положить от меня на гроб розу.
Сейчас сижу, смотрю на фотографии. Разговариваю с ними обоими, словно с живыми. Не нахожу места от тоски и боли.
Подпишись на наш канал в Telegram