Это было горькое возвращение. Бывшего премьер-министра Монголии Юмжагийна Цеденбала и его русскую жену, прилетевших в Улан-Батор тридцатого августа 1988 года, и не спецрейсом, а обычным самолетом Аэрофлота, не встречали у трапа ни члены политбюро, ни почетный караул, ни пионеры с цветами...
Так было раньше, когда Цеденбал правил страной. А сейчас внизу стоял всего один человек — генерал из Министерства общественной безопасности. Юмжагийн спускался, цепляясь за поручни трапа, осторожно переставляя ноги. Анастасия Ивановна крепко держала его за другую руку — муж сильно сдал, ему ничего не стоит споткнуться и скатиться вниз. Они улетали из Монголии на несколько недель в отпуск — и попали в ловушку на четыре года.
Теперь Анастасия Цеденбал-Филатова даже боялась представить, что их ждет дома. Целы ли оставленные в сейфах ее драгоценности и ордена мужа? На месте ли прислуга, за столько лет ставшая родной? Генерал Нацагдорж распахнул дверцу машины, помог сесть, и «Чайка» мягко тронулась с места. Через полчаса они были у себя, в обнесенном высокой стеной правительственном особняке — прислугу оставили, драгоценности не тронули, но в сейфах явно кто-то шарил, у одного был сломан замок.
Шофер, повар и горничные были им рады, продукты, как и прежде, появлялись сами собой, но в остальном эта жизнь была мало похожа на прежнюю. Их навещали только те, кому уже нечего терять — давно вышедшие на пенсию старики и чиновники в отставке. Новые руководители Монголии, люди, обязанные Цеденбалу всем, не приезжали и не звонили — его преемник Батмунх заглянул на полчаса и больше не появлялся.
Так прошли две недели, а потом Анастасии Ивановне намекнули, что из особняка придется съехать — им временно предоставят небольшую квартиру. Такого унижения бывшая первая леди не выдержала и засобиралась в Москву. По всему дому теперь стояли связанные стопками книги, чемоданы и коробки, набитые дорогими ей вещами. Посуду и одежду она оставила: пусть муж думает, что они еще вернутся в Улан-Батор.
За день перед отъездом Анастасия Цеденбал разбирала свое бюро: выкидывала ненужные бумаги в картонную коробку из-под болгарских сигарет, откладывала в стопочку то, что стоило сохранить. Наткнулась на маленькую, пожелтевшую от времени фотографию. Широко улыбающийся парень с падающей на лоб прядью волос, скуластый и широкоплечий. «Насте от Дмитрия: люби меня, как я тебя» и дата — июнь 1941 года. Она положила фотографию перед собой и долго глядела на нее, сжав ладонями виски.
...Лето 1941года, Настя и Дима, счастливые влюбленные, гуляют на ВДНХ. Скоро их свадьба... Через несколько месяцев она проводит его на фронт, будет ждать писем, те станут приходить все реже и реже... А в 1943-м Дмитрий напишет, что женился, и попросит его забыть.
С Цеденбалом Настя познакомится через три года — столкнется в коммунальной квартире своей сестры — и даже не обратит внимания на благообразного, вежливого монгола.
В то время в ее жизни опять появился Дмитрий, и она не понимала, чего хочет: то ли увести его из семьи, то ли влюбить в себя и бросить. Он рассказывал ей, как попал в беду на фронте, а будущая жена его спасла, жаловался на нее и ее родню — мол, абсолютно необразованные, темные люди, его совсем не понимают... Но оставить семью Дмитрий не решался из-за сына. Тут-то в жизни Насти Филатовой и появился Цеденбал. Через несколько дней после первой встречи сосед пригласит Настю на день рождения сына, там будет и молодой монгол. Их усадят рядом, и после поздравительных тостов, когда маленькому имениннику предложат загадать желание, он укажет на Цеденбала и Настю пальцем и пронзительно завопит: «Целуйтесь!» Этот поцелуй изменит и ее жизнь, и историю Монголии, но Филатова так и не узнает, что их знакомство было спецоперацией.
Тридцатилетний Цеденбал, мягкий, деликатный и уступчивый человек, хотел жениться на русской. Он учился в России, читал русские книги, благоговел перед русской культурой и заглядывался на русских женщин, но работавшие в Улан-Баторе советские чиновники высоких рангов не хотели выдавать своих дочерей за монгола. У Юмжагийна случались романы с простыми девушками, приехавшими в Улан-Батор на заработки: официанткой из столовой советского посольства, машинисткой из торгпредства.
Против них возражали прикрепленные к монгольским руководителям политсоветники из СССР — жена второго человека страны должна быть политически грамотна, идеологически выдержана и уметь держаться на посольских приемах. Одним из этих советников был сосед Настиной сестры Николай Важнов. Он давно приметил хорошенькую, бойкую, простодушную Настю, ему казалось, что Цеденбалу нужна именно такая жена. Николай организовал его поездку в СССР для того, чтобы познакомить с Филатовой, но Юмжагийн ничего не знал.
Утром того дня, когда сын Важнова крикнул: «Целуйтесь!», Настя и Дмитрий разругались в пух и прах. Сейчас, через сорок с лишним лет причина размолвки забылась, но сам скандал Настя помнила хорошо: были и слезы, и крик: «Убирайся, ты мне не нужен!» Дима ушел, а она умылась, припудрила нос и отправилась в гости. Потом Цеденбал проводил ее до дома по ночной Москве. (Важнов и муж сестры, адъютант московского военного коменданта, шли сзади, охраняя иностранного гостя.) Юмжагийн был немногословен и вежлив, у подъезда продекламировал пушкинское «Я помню чудное мгновенье», а потом попросил показать ему столицу. На другой день по городу они тоже гуляли вчетвером — Важнов и муж сестры по-прежнему держались сзади, говорили вполголоса, но кое-что Филатова все-таки слышала: «Какие у нее ножки!»
Настя не знала, что Важнов доложил в ЦК о поцелуе на дне рождения и прогулках и ему велели: «Сделай все, чтобы эта пара сошлась!» И тогда он ослабил контроль за своим подопечным. В парке ВДНХ Юмжагийн и Настя гуляли уже вдвоем. Там-то и произошла неприятность: темнело, Цеденбал обнимал Настю на скамеечке, к ним подошел милиционер. Сцена и в самом деле была фривольной — одна рука Юмжагийна шарила под кофточкой девушки, другая под юбкой, — и милиционер решил поставить на место этого нацмена. Услышав слова «ночь в отделении», «проституция» и «письмо на работу», генеральный секретарь ЦК Монгольской народно-революционной партии страшно перепугался, зато Настя кинулась в бой словно тигрица: вскочила и покрыла милиционера матом.
Страж порядка услышал, что она не проститутка, а комсорг Министерства торговли, рядом с ней — ответственный работник из братской Монголии, они согнут его в бараний рог, отдадут под трибунал, отправят служить в деревню под Читу, сотрут в лагерную пыль! Перепуганный милиционер пятился задом, на ходу извиняясь, он давно скрылся в кустах, а Настя все продолжала кричать. Немного успокоившись, она села на скамеечку и по-хозяйски поцеловала ошеломленного Цеденбала. Тем же вечером монгол сделал ей предложение, а вот Настя долго сомневалась в том, надо ли его принимать.
Видимо, она все еще любила Дмитрия... Цеденбал был ей симпатичен — но для счастья ведь этого мало. Про Монголию рассказывали разные ужасы: там свирепствуют заразные болезни, в том числе и сифилис, кочевники оправляются прямо на городских площадях, болтая при этом друг с другом, своих мертвых они оставляют в степи, чтобы их съели хищные звери и расклевали птицы — чьи кости обнажатся быстрее, тот и праведнее. Но Цеденбал был генеральным секретарем ЦК, как товарищ Сталин, наверное, они будут жить в большом доме с прислугой и ездить на шикарных машинах...
Вздохнув, Анастасия Ивановна убрала фотографию Дмитрия в папку, чтобы забрать с собой в Москву. Он был геологом и погиб в дальней экспедиции вскоре после того, как Филатова вышла за Цеденбала. Бессмысленно думать, стала бы Настя счастливее, если бы, наплевав на гордость, помирилась с Дмитрием и продолжала ждать, когда любимый разведется. Она разбирала вещи, делала прощальные подарки прислуге — отъезд приближался, надо многое успеть. Муж сидел в своем кабинете, читал. Он почти не выходил, и горничные перешептывались: намын-дарга не похож на себя, теперь все держится на хозяйке.
Сорок два года назад, когда Важнов уговаривал Настю принять предложение Цеденбала, он был совсем другим, но она сомневалась. Дмитрий не звонил, ее вызвали в партком Министерства торговли и настоятельно посоветовали ответить Юмжагийну «да» — это нужно партии и стране. Николай говорил, что Цеденбал — хороший, добрый человек и она будет счастлива. Настя приняла предложение, свадьбу сыграли в Москве, на даче монгольского премьера, а потом Юмжагийн привез ее в Улан-Батор, и всю первую ночь в их новом доме она проплакала в подушку.
Настя родилась в маленьком среднерусском городке Сапожок, пределом ее мечтаний была Москва, красивая, культурная жизнь, похожая на ту, что показывали в кино, и теперь она чувствовала себя обманутой. На окраине монгольской столицы стояли юрты, на площадях привязывали верблюдов, монголы казались девушке дикарями. Ей не о чем было говорить с друзьями Цеденбала и их женами. Насте хотелось в Москву, она благодарила бога, что хватило ума сохранить советское гражданство. Молодая жена не понимала своего вежливого, уступчивого, со всем соглашающегося мужа.
С новой жизнью примиряло только то, что Цеденбал влюблен до беспамятства: называл ее «мамуленькой» и носил на руках по их неуютному жилью. Но о себе муж не рассказывал — делать партийную карьеру в Монголии тридцатых годов было так же рискованно, как идти по лезвию бритвы, многие из его бывших товарищей были расстреляны, осторожность стала второй натурой Юмжагийна Цеденбала. О том, что он собирался стать буддистским монахом, ламой, Настя узнает не скоро.
Маленький Юмжагийн казался воплощением буддистских добродетелей: был спокоен и дружелюбен, прилежен и правдив. Родители давно хотели отдать его в монастырь, но отец Цеденбала никак не мог наскрести денег на шелковое облачение послушника.
Сбудься родительская мечта, Юмжагийн жил бы в буддистском дацане, изучал древние книги, молился, практиковался во врачевании и стихосложении, а в положенный срок, когда у первого человека республики маршала Чойбалсана дошли руки до лам, встал бы к стенке или отправился в «черную юрту» — монгольскую тюрьму. Но отец слишком долго копил на красивое желтое дэли: в их район пришла разнарядка, детей отправляли в школу в Улан-Батор. Об этом рассказал приехавший из района уполномоченный. Он выпил чаю с родителями Юмжагийна, а затем взял мальчика за руку и повел к лошади. Отец успел шепнуть сыну: «Беги!» — и Цеденбал его послушался. Он сбегал из школы дважды. В первый раз ускакал на чужом коне, во второй — ушел пешком через степь.
Его ловили и возвращали обратно, а потом ему понравилось учиться. Юмжагийн стал отличником, выучил русский, много читал, освоил печатную машинку и подрабатывал, перепечатывая документы для столичных контор. Талантливого паренька отправили учиться в СССР, в Иркутский финансово-экономический институт. В это время в Монголии готовилась большая чистка, героев революции должны были сменить новые люди, в СССР присматривались к молодым монгольским кадрам. С ним беседовали и в обкоме, и в областном НКВД, но о том, что предлагали, он никогда никому не рассказывал: Цеденбал быстро освоил правила номенклатурной игры на выживание.
До 1919 года Монголия принадлежала Китаю. Потом в нее вторгся белогвардейский военачальник, безумный барон Унгерн, мечтавший о великой империи кочевых народов, вслед за ним пришла Красная армия. Казаки Унгерна резали китайцев и немногочисленных монгольских евреев, а за Унгерном гонялась красная конница. Кончилось все тем, что Монголия из китайской провинции превратилась в первое в мире государство-сателлит СССР, формально — в независимую республику. Чиновников-маньчжуров в шелковых халатах, с косами, сменили советские специалисты, монголам предстояло прыгнуть из феодализма в социализм.
Новая жизнь строилась ударными темпами, это было время быстрых карьер. Замеченный советскими товарищами парень пришелся по сердцу маршалу Чойбалсану и стремительно взлетел на номенклатурный олимп. В 1938 году Цеденбал, окончив институт в Иркутске, руководил техникумом, а через два года возглавил Монгольскую народно-революционную партию.
Теперь Юмжагийну случалось сидеть за одним столом со Сталиным, и однажды Берия устроил ему проверку: налил коньяк не в рюмку, а в огромный фужер. Цеденбал с честью прошел испытание: выпил за здоровье Иосифа Виссарионовича, не упал — и заслужил уважение советских вождей.
До поездки в СССР Цеденбал не знал, что такое спиртное, он не брал в рот и слабенькую монгольскую водку из перебродившего кобыльего молока, которую пьют теплой. Все изменилось, когда Юмжагийн начал делать карьеру: военные и политические советники из СССР много пили и он не хотел ударить в грязь лицом. В Улан-Баторе Настя обнаружила, что муж часто возвращается с работы пьяным, водку ему приносят подчиненные, и начала наводить порядок. Тех, кто приходил к ним домой, она обыскивала, осматривала портфели, несколько раз в неделю наведывалась к Цеденбалу на службу. Пьянство было бичом монгольской номенклатуры: от водки погибал сам всесильный маршал Чойбалсан — такой судьбы для своего мужа Настя не хотела.
Жить Чойбалсану осталось недолго, его не могли спасти ни лучшие советские доктора, ни поучения правой руки Сталина председателя Совнаркома Молотова, лично уговаривавшего маршала забыть о спиртном. Чойбалсан умер в 1952 году, и Москва сделала ставку на второго человека в республике, покладистого и доброжелательного Цеденбала, женатого на русской и учившегося в России.
Теперь их жизнь стала совсем другой. Такой, как Анастасия Ивановна представляла ее в Москве: семья переселилась в большой особняк с прислугой, их машину сопровождала вторая — с охраной. Но к Монголии сердце по-прежнему не лежало. После смерти первенца Настя ее боялась. Ребенок умер тринадцатого марта 1948 года, прожив всего три дня. Он родился обвитым пуповиной. С тех пор Настя охраняла своих детей от всех опасностей, какие только можно придумать. Славик появился на свет в 1949 году, через несколько лет — Зориг. Сыновья давно повзрослели, но Анастасия Ивановна до сих пор руководит их жизнью, подыскивает невест, заботится о том, чтобы дружили с достойными людьми, выстраивает им карьеры.
Когда дети были маленькими, она при первой же возможности уезжала вместе с ними в Москву — квартиру в министерском доме на улице Алексея Толстого ей удалось выбить через советское посольство. Они жили и там, и в правительственном особняке на Ленинских горах. Цеденбал не мог их дождаться и забрасывал письмами. В Улан-Баторе Славик и Зориг приезжали в школу в кремовом «мерседесе» с охраной, на них были отглаженные костюмчики с жилетами и галстуки. Ее мальчики не курили, не ругались и не дрались, но и друзей у них не было. Когда одноклассник отвесил Зоригу оплеуху, его немедленно исключили из школы, а отца хулигана, небольшого монгольского чиновника, сняли с работы.
Славик окончил МГУ и работает заместителем монгольского представителя в СЭВ, Зориг стал биологом, мать устроила его в престижный исследовательский центр. Потом он пожелал окончить дипакадемию, и она осаждала просьбами советского посла и друзей из ЦК КПСС — мальчику надо помочь. Те разводили руками: сыну Цеденбала положена охрана, значит, и за границей его всюду будут сопровождать монгольские телохранители? В конце концов Зорига зачислили в Академию внешней торговли. Ее мальчики хорошо устроены, но все равно болит за них душа.
С детьми что-то не так. Отлично образованные, добрые, милые, умные, они выросли неприспособленными к жизненной борьбе, в них не было ни ее напора, ни тихого отцовского упрямства. Оба работали в Москве, приставленные к ним телохранители, офицеры монгольской госбезопасности, не хотели ее беспокоить и говорили, что мальчики ведут себя прекрасно. Но до матери доходили слухи о ресторанных кутежах, романах с девушками из кордебалета, друзьях из столичной золотой молодежи, пьяных поездках по ночной Москве со скоростью сто двадцать километров в час. Особенно отличался Славик. А ведь он был чудесным мальчиком, в первый раз проехав по Москве в общественном транспорте, сын вернулся домой в слезах: «Мама, в троллейбусе обругали старушку!»
Сыновья не спешили пустить в жизни корни, создать семью. Она пыталась женить Зорига на внучке опального Молотова (Цеденбал очень его уважал), но ничего не вышло. Ей казалось, дело в придирчивой жене Молотова Полине Жемчужиной. Когда Молотова отправили в Монголию послом, Полина часто бывала у них в гостях и любила возиться с маленьким Зоригом. Повзрослевший, мальчик стал казаться ей легкомысленным и неосновательным. Настя понимала это по тому, как Жемчужина поджимала губы, говоря о ее сыне.
Перед отъездом в Москву Анастасия Ивановна решила побывать в советском посольстве. В былые времена она приходила туда как хозяйка, решала свои московские проблемы и отчитывала дипработников. Теперь все изменилось: муж ушел в отставку, одновременно с этим испарились и ее московские связи. Некому стало помогать детям, отобрали даже ордера в ателье ЦК! Секретарши больших людей из политбюро больше не соединяли ее с начальством, московские знаменитости — Глазунов, Симонов, Евтушенко, прежде гордившиеся дружбой с Цеденбалами, о ней забыли. Через посольство хотела напомнить о себе Москве, но посол был занят, и ей пришлось разговаривать с сотрудником миссии Ивахиным.
На следующий день тот подготовил написанную сухим канцелярским языком служебную записку: А.И. Цеденбал озабочена будущим сыновей и просит помочь, также им с мужем нужна дача — ту, что строилась в Жуковке, пришлось сдать правительству Монголии, обслуживанием по линии Министерства общественной безопасности МНР она довольна, но просит вернуть направления в московское спецателье... То, что Ивахин обо всем этом думал, осталось при нем, ему было чему подивиться: о пустячных вещах просила вчерашняя хозяйка Монголии, перед ним унижалась женщина, на равных разговаривавшая с Хрущевым и Брежневым.
Ивахин знал о ней многое — ему это было положено. Став во главе страны, Цеденбал долго боролся с противниками в ЦК: их снимали с должностей, отправляли на периферию, причисляли к «антипартийной группе», и за этим часто стояла волевая жена добродушного монгольского премьера. Старый друг Цеденбала, член ЦК, однажды бросил ей в лицо: «Ты пользуешься тем, что стала женой мягкого человека!» — и это дорого ему обошлось. Все, кто не потрафил Анастасии Ивановне, впадали в немилость: академик Дамдинсурэн перестал руководить Союзом монгольских писателей, поэт, написавший о Цеденбале сатирические стихи, был осужден, отправлен на рудники, а после освобождения умер в нищете.
У нее были свои люди и в госучреждениях, и в Министерстве общественной безопасности, она знала все, что происходит в стране, и каленым железом выжигала малейшую угрозу Цеденбалу. Она пеклась и о его здоровье: когда муж отправлялся «в народ», в поездки по дальним аймакам, за ним по пятам следовал офицер Министерства общественной безопасности с флаконом спирта и полотенцем.
Монголы любили своих правителей — и великого хана Богдо-гегена, и маршала Чойбалсана, и Цеденбала. Вокруг него толпились люди, и каждый старался дотронуться до начальника-дарги, веря, что это приносит удачу. Цеденбал пожимал протянутые руки, но после каждого рукопожатия сотрудник охраны поливал правую ладонь дарги спиртом и вытирал ее полотенцем. Цеденбалу это не нравилось, он пытался возражать, однако жена настояла на своем: разве можно тащить в дом микробов, у них же дети!
У нее были свои слабости: Анастасия Ивановна любила, когда ей целовали ручки и говорили, как она прекрасна. Этим пользовались ловкие люди и делали отличную карьеру.
Все знали, что Цеденбал бешено ревнив. В самом начале их брака на отдыхе в Крыму он чуть было не придушил жену, заметив, что та заболталась с офицером охраны. Насте еле удалось отбиться. Ему дважды приносили списки любовников жены, оба раза они летели в корзину: Анастасия Ивановна грозила забрать детей, уехать в СССР и развестись. Веры этим материалам не было, Цеденбал считал, что они подготовлены их врагами. Так думали и в советском посольстве — в докладах в ЦК, где скрупулезно собирался компромат на жену Цеденбала, сообщения об изменах не проходили.
Был платонический роман с советским военным представителем в МНР: генерал поцеловал ее в щечку — допущенная вольность стоила ему должности. В Москве с Анастасией дружил знаменитый хирург Вишневский, но и тут все ограничивалось прогулками, походами в театры и задушевными разговорами. Приехавший в Монголию с официальным визитом зампред Совмина Александр Шелепин, известный сердцеед, влюбил жену Цеденбала в себя по уши, ради него она была готова на многое. В Москве Анастасия Ивановна предложила Шелепину встретиться, но тот сразу пошел на попятный — обоих просматривали и прослушивали, карьера была ему дороже.
Ивахин отлично знал, что эта женщина не будет размениваться на мелкие интрижки. Ей нужно все или ничего. К Цеденбалу она прикипела, когда тот начал слабеть и ему понадобилась защита, этому делу его жена отдавалась со страстью. Так же самоотверженно, до фанатизма, она занималась монгольским Детским фондом. Бог весть, думал ли об этом Ивахин и было ли ему стыдно: посольство сильно постаралось, чтобы Цеденбал потерял власть, а ведь они с женой столько сделали для Монголии.
Цеденбал умел ладить с людьми, был дружен и с Брежневым, и с Хрущевым, в Монголию широкой рекой текли советские кредиты. Строились заводы и больницы, появлялась работа, росли зарплаты — за то время, что он был у власти, население страны выросло в три раза. А его жена занималась монгольскими детьми с той же бешеной энергией, что и своими собственными, всего, что она для них сделала, и не перечесть. Оплачиваемые четырехлетние отпуска для матерей, ясли, детские сады, пионерские лагеря, дома юных техников... В прежние годы в Монголии была чудовищная детская смертность, но Анастасия Цеденбал все изменила.
Ее фонд стал одним из главных учреждений страны, она беспощадно разделывалась с экономящими на подрастающем поколении чиновниками. Анастасия Ивановна могла все, ее боялись, и Монголия на какое-то время стала страной, живущей ради детей. При встречах с Леонидом Ильичом она выпрашивала у Брежнева деньги на свой Детский фонд. Тот морщился: «Ты, Настя, дороговато обходишься советскому народу», но ни в чем ей не отказывал. Все шло хорошо, казалось, так будет продолжаться вечно... Но Цеденбал старел, много пил, и в конце концов Монголией стала управлять его жена.
В посольстве знали, что к середине восьмидесятых годов привычка лидера к спиртному перешла в хронический алкоголизм, что он может работать не больше двух часов в день и по утрам жена рассовывает по его карманам записки с перечнем дел и конспектами того, что нужно сказать. У него отказывала память, с каждым месяцем вождь слабел, и в посольстве росла тревога: одновременно с множащимися недугами Цеденбала растет и крепнет культ личности его супруги.
В отправленных в Москву шифровках перечислялись прегрешения Цеденбал-Филатовой: представление к правительственной награде домработницы семьи, статья за подписью Анастасии на первой полосе партийной газеты, личная нескромность и грубость. Советских дипломатов беспокоило, что монголы рассказывают о ней анекдоты — они олицетворяли ее с Советским Союзом. Так продолжалось восемь лет — все эти годы в ЦК КПСС разрабатывались планы отстранения Цеденбала, но Брежнев к нему благоволил, делу не давали хода. Все изменилось после того, как гроб с телом советского генсека пронесли по Красной площади.
...Разговор с сотрудником посольства продолжался: Анастасия Ивановна жаловалась, что о ее муже забыли, Ивахин поддакивал. О главном они, разумеется, не говорили: отстранение Цеденбала было операцией, спланированной и проведенной в Москве.
В 1984 году супруги собрались в Крым на отдых. Но кремлевские врачи порекомендовали Цеденбалу лечь в больницу на обследование. Оно затянулось, наконец был вынесен вердикт: к значительным умственным и душевным усилиям ее муж больше не способен. В то время он и впрямь смутно понимал, что с ним происходит, забывал, о чем говорил полчаса назад, однако Анастасии Ивановне казалось, что дело в уколах, которые мужу делали в кремлевской больнице. Цеденбал был готов принять свою судьбу, но она отчаянно боролась, пыталась дозвониться до тех людей в политбюро, кого считала друзьями семьи. Председатель КГБ Чебриков разговаривал с ней несколько раз, но ничего не менялось, и Анастасия Ивановна сдалась. Цеденбал попросил об отставке.
Ивахин написал об их разговоре в Москву, но талоны в спецателье ей не вернули и с дачей не помогли. Когда Цеденбалы вернулись в свою квартиру на улице Алексея Толстого, из ЦК прислали большую корзину роз. После этого о них снова забыли.
В 1990 году на волне перестройки Цеденбала лишили маршальского звания и нескольких советских орденов. Когда рухнул Советский Союз и Монголией начали править младодемократы, к ним приходила приехавшая из Улан-Батора комиссия. Цеденбала хотели вернуть домой и судить, но к этому времени он жил в своем собственном мире, забывая то, что произошло минуту назад, и новые власти оставили его в покое.
Анастасия билась как рыба об лед, пытаясь вести хозяйство, экономила, продавала вещи. Цеденбал умер в 1991 году, и его, к немалому удивлению жены, похоронили в Монголии с воинскими почестями, как генерала армии.
А вскоре она узнала, что такое настоящая бедность. Сыновья потеряли работу и рассорились. Зориг жил своим домом, с женой, он наконец возмужал и, как мог, боролся с жизнью. А ее первенец Славик так и остался холостяком, лишившись места в развалившемся СЭВ, он никуда не смог устроиться. Они жили вдвоем на ее крохотную пенсию. Друзьями Славика были черепаха и хомяк: обоих сын назвал Федорами.
Четвертого мая 1999 года она упала, ударилась головой об угол шкафа и попала в больницу. Через два дня родственники встревожились из-за того, что Славик не отвечает на звонки, и сообщили об этом его младшему брату. Зориг открыл дверь и нашел брата мертвым, лежащим в ванной. Денег на похороны не было, Анастасия Ивановна позвонила в монгольское посольство, и оттуда прислали восемьдесят долларов. Прощаясь с сыном, мать не плакала, но смотреть на нее было страшно. Она хотела положить в гроб Славика хомяка Федора, ее едва удалось остановить.
Впереди были еще два года, бедность, забвение, время от времени приходящие из Монголии письма с вложенными в них купюрами. Бывшие воспитанники детских домов присылали ей когда пять, а когда и десять долларов. Двадцатого октября 2001 года Анастасию Ивановну нашли в бессознательном состоянии под висящей на стене фотографией: молодой Цеденбал обнимает ее, улыбающуюся и беззаботную. Из больницы она так и не вышла.
В недалеком будущем совершилось то, на что Анастасия Ивановна даже не рассчитывала — Монголия снова полюбила ее семью. Власть младодемократов сопровождалась разрухой и бедностью, у руля снова встала МНРП. Теперь правление Цеденбала казалось золотым веком: во время социологического опроса он был признан лучшим монгольским правителем за последние сто лет. В Улан-Баторе ему поставили бронзовый памятник, его внучка, названная в честь бабушки Настей, приезжала в Монголию на юбилей деда.
Свой памятник есть и у Анастасии Ивановны — он невелик, не особенно красив, не слишком на нее похож, но, наверное, она бы ему обрадовалась. Бывший детдомовец Долгорсурэнгийн Дагвадорж, ставший известным сумоистом и живущий сегодня в Японии, пожертвовал на него личные деньги. Бюст Анастасии Ивановны стоит напротив старого пионерлагеря, который она превратила когда-то в международный детский центр, выпросив деньги у Брежнева. Скульптор подарил русской жене Цеденбала монгольское лицо — лучшее доказательство того, что эта земля признала ее своей...
Подпишись на наш канал в Telegram