Союз моих родителей был запланирован еще до их рождения — об этом сговорились их мамы-актрисы. Когда Нато Вачнадзе сообщила подруге, что ждет мальчика, Верико Анджапаридзе ответила: «А у нас для него найдется невеста!» Софико Чиаурели и Георгий Шенгелая появились на свет с разницей в десять дней, выросли вместе и, когда пришла пора, действительно влюбились друг в друга...
— В нашей семье не принято разбрасываться словами! Мой дедушка Михаил Чиаурели пообещал бабушке, когда они только встретились: «Там, где ты подаришь мне первый поцелуй, я построю дом!» И теперь мы все знаем, где он впервые поцеловал Верико, потому что выросли и живем в этом доме на Пикрис-горе (горе Раздумий). Дедушка действительно возвел его своими руками. Там и родилась моя мама Софико Чиаурели...
В тот день в дверь постучали. Беременная Верико открыла и в ужасе отшатнулась: на пороге стоял Сталин! Мало того, из-за его плеча приветливо выглядывал Ленин, который в тридцать седьмом году уже никак не мог оказаться в Грузии...Через минуту бабушка поняла, что это дурацкий розыгрыш (актеры явились в гриме для дедушкиного фильма), но этой минуты хватило, чтобы у Верико от волнения начались схватки. Тут уже пришло время обеспокоиться «вождям» и срочно организовать роды под возмущенные крики Верико: «Негодяи! Подлецы!»
Бабушка была из дворянского сословия и внутренне не соглашалась с советской властью: отказалась вступить в партию, со временем стала единственным беспартийным директором театра в Советском Союзе. А ее муж Михаил Чиаурели, напротив, воспевал отца народов и был с ним лично знаком. Когда снял фильм о Сталине «Великое зарево», дедушке позвонили: «Вас хочет видеть Иосиф Виссарионович». Кто-то после такого приглашения начал бы прощаться с близкими, а Чиаурели был счастлив! И Сталин его уважал, приглашал вести партийные застолья — Михаил Эдишерович очень красиво пел... Как ни странно, политика любви бабушки с дедушкой не мешала.
Чиаурели при таком уважении вождя сходили с рук многие шутки. Однажды в Москве Михаил Эдишерович подъехал к Большому театру и сделал вид, что его водитель — высокопоставленное лицо, а сам прикинулся помощником: принял у того пальто и сдал в гардероб. Их сопроводили в одну из лож. После спектакля шофер, уже утвердившись в новой роли, подставил плечи, чтобы дедушка его одел. Чиаурели поднес было пальто, но в последний момент разжал пальцы и уронил на пол...
После смерти Сталина для нашей семьи настали тяжелые времена. Хрущев расправлялся со всеми любимчиками вождя: моего дедушку на несколько лет сослали в Свердловск. Бабушка с детьми остались в Тбилиси, у нее было уже трое — Софико и ее братья Отар и Рамаз. В письмах Верико к Михаилу постоянно звучало: «Мы голодаем...» В Свердловске дедушка умудрился открыть театр, но зарабатывал немного: бабушка была рада, если присылал пакет с гречкой. Еще ее выручали жильцы, которым во время войны она продала второй этаж нашего дома на Пикрис-горе, пока наконец Михаил Чиаурели не вернулся домой.
— Георгий Шенгелая с детства был частым гостем в доме родителей Софико?
— Он рано остался сиротой. Его отец Николай Шенгелая был талантливым режиссером своего времени, ехал из Кахетии со съемок своего последнего фильма «Он еще вернется», когда с ним случился сердечный приступ. А через десять лет — в пятьдесят третьем году — разбилась в авиакатастрофе мама Георгия Нато Вачнадзе — известная грузинская актриса. Она летела из Москвы в Тбилиси, в тот день были сильные грозы, самолет сделал вынужденную посадку в Краснодаре. Но после Сухуми попал в зону грозовых облаков и, по версии следствия, в него ударила молния. Останки Ил-12 обнаружили под Зугдиди. Это была громкая катастрофа. Из экипажа и восемнадцати пассажиров не выжил никто, включая мою бабушку...
После гибели матери Георгий стал практически членом семьи Чиаурели. И в пятнадцать лет Георгия и Софико настигла любовь. Мои будущие родители решили исполнить давний сговор своих матерей и сыграли свадьбу. Я наметился у них практически сразу. Узнав об этом, Софико, когда возвращалась от врача на троллейбусе, по-детски возмущалась про себя: «Как некрасиво! Почему никто не уступает место беременной женщине?!» Хотя при таком сроке, конечно, ничто не выдавало ее интересного положения. Через пять лет появился на свет мой младший брат Сандро.
Наши родители были еще молодые и воспитывали нас скорее по-дружески. Я рос мальчиком беспокойным — бегал по улицам, домой возвращаться было трагедией. Периодически мама снимала меня с окрестных деревьев. Как-то соседи стали жаловаться, что машины по ночам на нашей улице тормозят — это мы протягивали нитку через дорогу от дерева к дереву, в свете фар водителю она казалась препятствием. Мама сразу меня раскусила: «Никуша, я знаю, что это ты!»
Когда подрос, увлекся горными лыжами. Сломал на спуске ногу, мама приехала и возмущалась:
— Ты сорвал мне съемки! Больше никаких лыж!
— Но я не могу без них!
— Ладно, черт с тобой!
Если мама обижалась на меня или брата, в качестве наказания надолго замолкала. И это было страшнее, чем если бы она на нас кричала. Самым эмоциональным в семье считался отец: Георгий выплескивался по любому поводу, Софико держала эмоции при себе. Но два таких разных творческих человека прекрасно уживались, дополняли друг друга.
По хозяйству мама умела делать все, в том числе могла и кран починить, и гвоздь забить. Обычно женщины не позволяют трогать свои украшения, а у Софико Михайловны был другой заскок: «Не смейте прикасаться к дедушкиному ящику с инструментами!» Сразу замечала, если оттуда исчезала какая-нибудь отвертка: «Кто взял? Немедленно положите на место!» Со временем она сама спроектировала и надстроила третий этаж нашего дома: в центре, конечно, была столовая, от которой лучами расходились другие комнаты. Мама шутила: «Моя профессия не актриса, а строитель!» Дома Софико вечно хлопотала по хозяйству и тут же, на кухне, пока варится харчо, репетировала. Играла на сцене, а за кулисами садилась вязать нам свитера. По большей части наше детство проходило в театрах, на съемочных площадках, кинофестивалях.
Так получилось, что папа с мамой обзавелись семьей еще до того, как обрели профессию. Софико мечтала стать врачом или танцовщицей. Дедушка Михаил Чиаурели к тому времени уже преподавал во ВГИКе, и Георгий решил поступить к нему на режиссерский факультет. Софико поехала вместе с мужем — ей ничего не оставалось, как попробоваться на актерское отделение. Хотя в семье Чиаурели уже была одна великая грузинская актриса, и мама боялась оказаться в ее тени. Но практически сразу стало понятно, что Софико идет своей дорогой...
После окончания института маму звали во многие московские театры, однако она слишком любила Тбилиси. И вернулась домой уже овеянная первой славой. Учась во ВГИКе, мама с папой сыграли влюбленных в фильме грузинского режиссера Резо Чхеидзе «Наш двор». Картина получила приз на международном кинофестивале. После чего в Министерство культуры Грузии пришло восхищенное письмо от Раджа Капура: он писал о большом актерском таланте Софико Чиаурели. Ее как раз взяли в Театр имени Марджанишвили и на «Грузию-фильм», где работала и Верико. Когда начальство киностудии узнало о лестном мнении великого индийского актера, Софико дали высшую категорию — начинающая актриса теперь получала пятьсот рублей, в то время как ее легендарная мама Верико Анджапаридзе — всего триста пятьдесят. Бабушка по этому поводу любила повторять: «В этом доме две актрисы — одна богатая, а другая бедная!»
Верико Анджапаридзе возглавляла Театр имени Марджанишвили и к своей дочери была особенно требовательна. Отец смотрел на Софико с восхищением, а мать только критиковала. Лишь незадолго до своей смерти бабушка произнесла тост в ее честь: «Давайте выпьем за Софико, которая еще большая актриса, чем я!» Это было так непривычно, что мама должна была бы переполниться счастьем, но ее кольнуло нехорошее предчувствие: показалось, что Верико с ней прощается.
И у бабушки, и у Софико был дар предвидения... Верико пережила своих сыновей, которые ушли из жизни с разницей в несколько лет — обоим исполнилось ровно сорок девять. И накануне обеих трагедий Софико снился одинаковый сон: два буйвола тонут в море — только головы видны над водой. Они ревут о помощи... Она плывет к ним, пытается спасти, но ее отбрасывает волной. Отара и Рамаза сожрал рак, как и их отца. «В этот момент воспоминания о моем детстве рассыпались, как хрустальная горка», — говорила Софико. Бабушка после пережитых трагедий была уже не та. Ходила все время в черном, и даже патриарх не мог ей вернуть веру в Бога своими увещеваниями. Месяцами, годами Верико не спала. По ночам я, маленький, слышал, как она рыдала... Бабушка предсказала свою смерть, но мама узнала об этом уже после — нашла ее письмо, где была такая строчка: «Если меня разобьет инсульт, не держите в больнице, хочу умереть дома».
Верико Анджапаридзе с почетом похоронили в пантеоне заслуженных деятелей культуры Грузии на горе Мтацминда. Дедушка к тому времени уже покоился в другом месте. Для Софико было важно воссоединить своих родителей, и она решилась на перезахоронение останков. Хотя ей было непросто заглянуть в могилу отца через столько лет...
В память о маме Софико назвала свой театр «Верико» и в последние годы играла там спектакль «Рождение планет», посвященный родителям. Переодевшись клоуном, рассказывала их историю: от лица комедиантки, которая появилась на свет в семье таких же лицедеев.
— Георгий Данелия долго считал, что в доме Чиаурели только одна актриса — его тетка Верико Анджапаридзе. А потом стал с удовольствием работать со своей двоюродной сестрой Софико...
— Он изменил свое мнение, побывав на мамином творческом вечере. Дядя Георгий увидел отрывки из картин, в которых она снималась, и пригласил в свой фильм «Не горюй!». На этих съемках мама подружилась с Бубой Кикабидзе. В конце шестидесятых они всей группой поехали с этим фильмом в Чехословакию, где после ввода советских войск не очень привечали граждан из Союза. Делегацию кинематографистов завели в пустой кинотеатр и заперли снаружи — видимо, ради безопасности. Тут Данелия говорит:
— Не хотел сообщать раньше, а то бы никто из вас со мной не поехал, но сейчас время пришло — слышал, что недавно в Чехословакии выступал советский ансамбль, так музыкантов избили, а барабанщику и вовсе вышибли глаз...
— Я тоже пою и танцую, мне тоже выбьют глаз! — сокрушался Кикабидзе.
Вскоре чехи вернулись и предложили актерам готовиться к выступлению, пока в зал проходят зрители. Аншлага, мягко говоря, не наблюдалось: заняты оказались всего два ряда. И когда актеры вышли на сцену, заметили, что люди в зале ведут себя довольно странно: один беспокойно оглядывается, другой ходит между рядов, третий сидит со стеклянным взглядом, разинув рот... Оказалось, желающих прийти на советский фильм принимающей стороне найти не удалось, поэтому зрителей набрали в ближайшей психбольнице!
В гостях у нас кто только не бывал... Колокольчик, висящий у входа, не замолкал — дверь принципиально не запиралась: все равно каждые пятнадцать минут кто-то заявлялся. Наши родители, а потом и мы с братом росли в этой творческой атмосфере. Сначала МХАТ и Большой театр всей труппой на гастролях в Тбилиси приезжали к Верико, потом весь цвет советской кинематографии — к Софико: Леонов, Куравлев, Фрейндлих, Ростропович... Бывал Параджанов, который считал Софико своей музой. После его фильма «Цвет граната» Федерико Феллини с Джульеттой Мазиной, приехав в Союз, попросили: «Хотим познакомиться с Софико Чиаурели». Мама заступалась за Параджанова, когда тот оказался в опале. Как-то папа привел к нам Андрея Тарковского, с которым дружил со ВГИКа. Он отдыхал на горнолыжном курорте.
Запомнился мне первый визит Аллы Суриковой. Она позвонила Софико, чтобы сделать фотопробы на роль в фильме «Ищите женщину»:
— У меня не выходят из головы твои черные глаза.
— Приезжай в гости! — тут же пригласила ее Софико в Тбилиси.
Встретили Аллу Ильиничну по традициям грузинского народа — три дня не заканчивалось застолье! Провожали ее в аэропорт с песнями. Сурикова звонит из Москвы:
— Софико, а фотопробы-то мы так и не сделали!
— Приезжай снова! — обрадовалась мама.
Но второй раз Аллу уже в Тбилиси не командировали, пришлось режиссеру предоставить комиссии Госкино мамину открытку. С Софико они с тех пор стали подругами и всегда останавливались друг у друга.
Мама брала меня с собой в поездки. Лет в двенадцать я оказался с ней на приеме в чешском посольстве в Москве. Софико пригласили к послу, и она попросила присмотреть за мной Савелия Крамарова. Во дворе посольства гостей угощали чешским пивом с сосисками. Крамаров взял для нас две кружки, так я впервые попробовал алкоголь. Через какое-то время мы с ним уже с трудом фокусировали взгляд. Мама, увидев это безобразие, набросилась на моего «собутыльника»: «Савелий, ты с ума сошел, зачем напоил ребенка?!» А бабушка Верико часто общалась с Раневской и брала меня к ней в гости. Фаина Георгиевна разговаривала со мной как со взрослым, что было очень приятно.
В Москве обитал мой дядя, писатель и сценарист Борис Андроникашвили, мы его навещали. Они с папой были двоюродными братьями, росли вместе. Борис тоже долгое время жил без родителей: в 1937 году арестовали сначала его отца — известного писателя Бориса Пильняка, а потом и мать — Киру Андроникашвили. Незадолго до этого она успела отправить трехлетнего сына в Тбилиси к бабушке. Пильняка расстреляли через год, а Киру реабилитировали только в 1956-м. Борис к тому времени уже уехал в Москву, учился во ВГИКе, там познакомился с Людмилой Гурченко, у них родилась Маша. И хотя брак продержался всего около трех лет, отец с дочкой продолжали общаться — до самой его смерти после продолжительной болезни. Знаю, что Маша и сейчас иногда приезжает в Тбилиси к родственникам.
Меня же родители от кинематографа уберегли... Вовремя обнаружили живописный талант, а профессию художника они считали более свободной, чем актерская. Дедушка по папиной линии рисовал, так что я тоже пошел по стопам своей семьи. Мама восхищалась моими картинами. Очень жалела только, что я бабушку Верико не нарисовал. Каждый грузинский художник мечтал изобразить двух великих актрис нашего дома, а мне все казалось, что они вечно будут рядом — успеется...
— Ваш первый брак с актрисой Ией Нинидзе чем-то напоминает историю ваших родителей...
— Действительно, мы с Ией тоже встретились совсем юными. Папа снял ее вместе с моей мамой в своем известном фильме «Мелодии Верийского квартала». С тех пор Нинидзе стала часто к нам приходить. И нас, как и моих родителей, настигла первая любовь. Мама поначалу говорила: «Не спеши, молодой еще» — но видя наши чувства, даже помогла нам со свадьбой. В ЗАГСе невестку всеми любимой актрисы зарегистрировали несмотря на то, что Ия была еще несовершеннолетней. И опять же, как мои мама с папой, мы с первой женой отправились в Москву поступать во ВГИК: она, конечно, на актерское, а я — на художника-постановщика. Но мне в столице не нравилось: началась какая-то хандра, все-таки я южное растение. Проучился чуть больше года и решил вернуться в Тбилиси. А Ия осталась в Москве...
В общей сложности у меня было три брака: во втором родилась дочка Наташа (ей тридцать два года), сыну Георгию от третьей жены Эки Чичинадзе сейчас восемнадцать. Мама в мои отношения никогда не вмешивалась, а внукам, конечно, была рада, только ими и жила в последние годы.
— Выходит, и для родителей, и для вас юношеская любовь не оказалась вечной... Вы общались со вторым мужем Софико Чиаурели — Котэ Махарадзе?
— То, что мама оставила папу, стало для меня трагедией. Хотя я был уже взрослым — двадцать два года. На какое-то время даже переехал к отцу, чтобы помочь ему все это пережить. Я был в хороших отношениях с Котэ Махарадзе, но рассказывать их с мамой историю не могу... Сохранилась запись последнего интервью, которое дала Софико. Лучше, чем она сама, о ее жизни с Котэ никто не расскажет.
Из последнего интервью Софико Чиаурели: «В жизни я любила только двух мужчин — и оба они стали моими мужьями! Близкие и друзья не ожидали такого поворота: как Софико могла оставить молодого красивого мужа ради этого старого и страшного Котэ Махарадзе?! Но так случилось...
Мы с Котэ двадцать пять лет до этого были знакомы: Махарадзе ходил на мои спектакли в Театр имени Марджанишвили, я ему нравилась как актриса, но ни о чем таком мы и задуматься бы не посмели. У обоих были семьи, по двое детей... Через много лет этот театр нас и соединил: мы играли главные роли в спектакле «Уриель Акоста». И из любовников на сцене стали ими в жизни...
Я долго отказывала Котэ, надеялась сберечь семью. Гуляем с ним как-то зимой, Котэ говорит:
— Выйдешь за меня?
— Нет!
А мы шли вдоль крутого оврага — он тут же в него сиганул! Я, не задумываясь, полетела следом! Могли убиться, но внизу, к счастью, оказались большие сугробы. Тогда я поняла, что жизнь могу за Котэ легко отдать.
А как он ухаживал! Спрашивает:
— Что ты любишь?
— Гулять по опавшей листве.
На следующий день весь путь от входа до моей гримерной был устлан дорожкой из кленовых листьев... И потом на каждый мой день рождения Котэ придумывал оригинальный подарок. Знал, что я обожаю животных, и стал мне их приносить. Как-то появился на пороге с коробкой, из которой доносился отчаянный писк. Открываю: цыплята! Ровно столько, сколько мне лет. В другой раз в дом важно зашел павлин, а через год меня чуть с ног не сбил страусенок. Медвежонок долго не хотел поздравлять — упирался, а Котэ тянул его на поводке (купил у одного егеря). Но самым смешным был ослик, которому на голову для пущей привлекательности нацепили чепчик. Поставили его под окном, гости говорят тосты, а ослик к каждому присоединяется: «И я! И я!» И так всю ночь... Утром соседи возмутились. Жалко, конечно, было каждый раз такие подарки отдавать — в зоопарке Тбилиси уже можно было секцию имени Чиаурели открыть!
До встречи со мной Котэ славился своими похождениями. Его друзья даже подарили нам на свадьбу якорь: «Чтобы ты наконец якорь бросил!» Я же и флиртовать никогда не умела, что, наверное, плохо для актрисы. Но Котэ при этом ревновал безумно. Каждый раз сопровождал меня в Москву на съезды Верховного Совета СССР, я была депутатом. Однажды вышла такая история: Брежнев заболел, на заседание не явился — нам просто зачитали его речь. Вечером муж спрашивает:
— Ну как там Леонид Ильич?
Я говорю:
— А его не было.
На следующий день Котэ купил газету и видит: на первой полосе фото Брежнева на трибуне и написано, что якобы он произнес целую речь. «Так где ты была на самом деле?!» — закричал Махарадзе.
А какой Котэ был острослов! Футбольные болельщики любили повторять его фразу: «Пока мяч в полете, коротко о составе игроков...» На мою долю тоже хватало шуток! Однажды пригласили в Ереван — я ведь еще и народная артистка Армении! Говорю Котэ:
— Ни слова по-армянски не знаю.
Он отвечает:
— Спокойно, я тебя научу, — произносит целую фразу и объясняет: — Ее говорят люди, когда хотят выразить кому-то уважение.
В честь моего приезда в Ереване устроили банкет. В зале — вся культурная элита города. Выхожу к микрофону и говорю то, чему меня научил Котэ. Немая сцена, никто не аплодирует... Возвращаюсь домой и спрашиваю у Котэ: «Ну и что же я им такое сказала?»
Оказалось: «Когда у мужчины стоит, Бог радуется!» Как же мне было стыдно!
Жалею, что не согласилась родить Котэ ребенка. Боялась обидеть своих сыновей... А теперь Котэ не стало — и в моей жизни пустота. Когда у него обнаружили аневризму, наши врачи просили подписать бумагу, что я предупреждена о возможном летальном исходе. Я не могла такое подписать! Операция в Лондоне стоила двадцать пять тысяч долларов, таких денег у нас не было... Котэ считал себя обреченным, ждал смерти каждую секунду. И был не в настроении принимать гостей, даже к Кобзону не вышел, когда тот сидел у нас в гостях. Иосиф поинтересовался, что случилось, а вернувшись в Москву, прислал нам необходимую сумму. Уверена, благодаря ему муж был рядом со мной чуть дольше...
Котэ и со смертью шутил: однажды друзья его уже оплакали. Работали на матче в Киеве, по окончании выпили за победу — и Махарадзе пришлось нести. В номере его специально положили на спину, чтобы слышать, как храпит. Но к утру храп затих, на стук никто не отзывался. «Что мы скажем Софико?!» — переполошились друзья. Пришлось вскрывать замок. Горничная зашла первой и вернулась с улыбкой: «Он так сладко спит!»
Во время матча между Россией и Грузией на стадионе в Тбилиси вдруг выключился свет. Котэ смотрел игру по телевизору, и в этот момент у него от волнения случился инсульт. В комментаторской кабине Махарадзе навсегда погас свет...
С Котэ я воплотила свою мечту: мы открыли театр «Верико» на первом этаже нашего дома. Небольшой, камерный. Я ставила спектакли на двух актеров — для нас с Котэ. А когда его не стало — это уже был театр одного актера. Я поставила в память о Котэ спектакль: в нем обращаюсь к мужу, а он мне не отвечает... И в самом конце оплакиваю фотографию Котэ...»
Николай Шенгелая: С мамой отец больше не виделся... Он потом еще раз женился, но ненадолго, делал фильмы о грузинских писателях для телевидения, занимался любимым садом. Когда Софико не стало, папа сразу хотел приехать, но я не разрешил: «Если ты ее увидишь, боюсь, не переживешь». Он со мной согласился — для нас обоих это была слишком большая потеря.
— Нико, а как ваша семья выживала в девяностые, когда кино почти не снимали?
— Сначала мама опрашивала знакомых, у кого можно прибраться: «А что вы смеетесь, чем профессия домработницы хуже актерской?» Но никто не отважился предложить ей такую работу. Пришлось сдавать одну из комнат в нашем доме туристам. Долгое время в городе не было отопления, света — жгли камины. Однажды у нас остановилась семья итальянцев, а мы встречаем их со свечами. «Так романтично! — говорят. — Мы весь мир объехали, и никто еще не устраивал нам ужин при свечах!»
«Ничего, — шутили мы между собой. — Сейчас ледяной душ примут, всю романтику как рукой снимет!» Утром итальянцы пришли на завтрак трясясь от холода — до этого они не задумывались, что путешествие в Грузию может быть экстремальным.
Мама даже держала кафе у нас во дворе: поставили столики, каждый день Софико пекла плюшки, варила кофе... А раз в неделю собирала местных артистов — там снимали передачу о кино и театре под названием «Встречи на горе Раздумий». Потом передача закрылась, кафешка тоже: приходили только знакомые — не брать же с них деньги за кофе с пирожными! В нулевые жить стали лучше, мама спроектировала и активно руководила строительством нашей дачи в горах под Тбилиси. Софико мечтала сидеть на террасе и наслаждаться видом на холмы Грузии... Жаль, что ей на это было отведено так мало времени.
— Казалось, что Софико Чиаурели и возраст — понятия несовместимые. Такой она оставалась энергичной...
— Чего стоил только мамин полет на парашюте в шестьдесят пять лет! Софико всю жизнь мечтала прыгнуть с парашютом и уже думала, что этому не сбыться... А тем летом мы отдыхали в Кобулети на море и видели, как курортники взлетают в небо на «крыле» и их на веревочке тащит за собой катер. «Лечу!» — решительно заявила мама. Однако ремень снаряжения не сошелся у нее на животе, но ради исполнения мечты любимой актрисы его пообещали надставить к завтрашнему дню. На такое представление сбежался посмотреть весь пляж, отдыхающие за маму очень переживали. А рулевой старался показать ей как можно больше, и на какое-то время они совсем скрылись из виду. Зрители заволновались: «Где Софико? Может, уже в нейтральные воды вошла?» Но обошлось. Мама была счастлива! Экстремалка она у нас с юных лет. На лошади сидела прекрасно, снималась без дублера. И внешне, казалось, всегда будет молодой...
Знаю, грузинские девочки иногда произносят такую молитву: «Господи, дай мне в жизни любви, счастья и быть красивой, как Софико Чиаурели!» Мамина красота была от Бога — специально для этого она ничего не делала. Не знала слова «диета»... Напротив, обожала вкусно поесть — собирала застолья. Очень любила красиво одеться. Во все поездки брала с собой маленькую швейную машинку: приедет на кинофестиваль, а вечером за шитье — за ночь могла себе платье на выход сострочить.
Когда Софико узнала про свою болячку, не сдалась — она собиралась ее победить! Операцию маме делали у нас, а облучали во Франции — помогли ее коллеги-французы. Я всегда был рядом. В гостинице балкон выходил на театр «Комеди Франсез». Софико вышла на террасу, глотнула воздух Парижа и вдруг видит — прямо напротив висят два баннера с ее изображением: «Никуша, вот вы меня не цените, а посмотри, как Франция зато встречает!» Так совпало, что в городе как раз проходил показ фильмов Параджанова.
Тогда в Париже мы отметили мамино семидесятилетие. Арендовали ресторан, приехали друзья... Но Софико грустила, что не может провести этот день в любимом доме на Пикрис-горе. И тогда мы организовали телемост с Грузией: зрители были обеспокоены здоровьем любимой актрисы. «До чего дошел прогресс — можно путешествовать не отрываясь от стула!» — шутила Софико.
Последний раз мама встретилась со своими поклонниками через полгода на творческом вечере в Театре имени Марджанишвили — так она с ними попрощалась. Тогда же на аллее рядом с театром заложили звезду с именем Софико Чиаурели. Маме тот выход в свет уже дался непросто, но жаловаться она не привыкла. Когда оказалась в больнице и патриарх попросил разрешения ее навестить, ответила: «Я не могу вас встретить в лежачем положении. Приходите дня через три».
Через три дня ее не стало. Софико знала, что ее ждет... Когда я пришел к маме в последний день, она меня ждала: «Слава Богу, что ты здесь, я могу сегодня уйти».
С Софико Чиаурели прощался весь город — мы с трудом прорвались через эту толпу на кладбище.
А я помню маму только живой. Что-то с ней обсуждаю, советуюсь. Посадил у нас на даче гранат — Софико очень его любила. И теперь, сидя на террасе нашей дачи и глядя на холмы Грузии, говорю: «Мама, видишь, гранат расцвел». Она не отвечает, но порой кажется, что Софико рядом и слышит меня...
Подпишись на наш канал в Telegram