Петр стал ей неприятен, и единственное, что теперь мирило Марьюшку с грубыми объятиями царя, это подарки, которые фаворитка с виноватым видом передавала своему любезному другу подпоручику.
Ранней осенью 1784 года в Кунсткамере случился переполох. На невской набережной прямо перед входом остановились несколько карет. Из самой роскошной появилась государыня и, сопровождаемая офицерами свиты, направилась к распахнутым прислугою дверям. Екатерина II степенно вплыла в кабинет, выходящий окнами в тихий осенний двор. В комнате были сухонький старичок с облезлыми бакенбардами и княгиня Дашкова. Она подняла глаза и обомлела: императрица! Тут же склонилась в почтительном реверансе.
— Садитесь, садитесь, княгиня, — легким жестом пухлой руки пригласила Екатерина. — Решила вот мимоходом заехать посмотреть, как трудится во благо отечества директор нашей Академии наук. Граф Разумовский лестно отзывается о ваших успехах. Особенно благодарен он за то, что удалось навести порядок с казенными деньгами. А позвольте полюбопытствовать, княгиня, от каких трудов отвлекла я вас своим появлением?
— Ваше величество, как раз казной сейчас и занималась. По документам у нас расходуется весьма много спирту. Я уж, грешным делом, подумала, что его пьют сторожа. Но вот господин смотритель, — кивнула она на испуганного старичка, вжавшегося в стену, — убедил, что спирт нужен для приготовления раствора, в коем хранятся человеческие головы.
— Головы? Уродцы какие-нибудь? Государь Петр Алексеевич очень ими интересовался.
— Нет, ваше величество. Обычные человеческие головы. И одна из них принадлежала весьма красивой особе, — указала княгиня на какой-то объемистый предмет, накрытый холщовой тряпицей.
— Ну-ка, голубчик, — велела императрица, — покажи, что там.
Облезлый старик сорвал покров, под которым обнаружился стеклянный сосуд с заспиртованной женской головой.
— О боже! — воскликнула императрица. — Красива-красива... И молода. Интересно, что погубило ее?
— Ваше величество, — склонился старик, — позвольте сказать. Ее погубила любовь.
...За семьдесят лет до этого визита тихим летним вечером Марта Скавронская, дочь литовского крестьянина, бывшая наложница Меншикова, а ныне жена царя Петра Екатерина, придирчиво осматривала свою фрейлину Марию Гамильтон (непривычное имя придворная челядь на русский лад быстро переиначила в Гамонтову). Перед нею стояла девица лет семнадцати с точеной фигурой и тонкими чертами лица. Даже сквозь румяна, положенные этикетом, видно было, что кожа ее светла и нежна. Крохотные родинки на виске и над верхней губой придавали красавице пикантную неотразимость.
Девушка происходила из старинного шотландского рода, обосновавшегося в России еще во времена Ивана Грозного. При дворе она появилась в 1713 году, и Екатерина сразу приметила красавицу, сделав своей фрейлиной. А недавно во время бала, устроенного в честь нового посла, на Марию обратил внимание сам государь. «Хороша девица! — шепнул Петр жене. — Надо бы взглянуть на нее поближе».
И сейчас, закончив осмотр Марии Гамильтон, царица окончательно решила, что девица Петру Алексеевичу непременно понравится. «Ты, голубушка, царя не стесняйся. Чай, не зверь какой. О чем будет спрашивать — отвечай без утайки. Вина предложит — пей. Подарит чего — бери».
То, что сейчас происходило, давно стало для царицы обыденным делом. С годами Екатерина научилась мириться с постоянными изменами мужа и время от времени сама отправляла к Петру девушек из ближнего окружения для любовных утех.
Через четверть часа Мария в сопровождении дежурного преображенца уже заходила в сарай возле адмиралтейских верфей. Там у станка в мокрой от пота белой рубахе и кожаном фартуке стоял царь. Поодаль у раскрытого настежь окна устало вытирал лоб ветошью его личный токарь — мастер на все руки Андрей Нартов.
Петр с неподдельным интересом уставился на фрейлину. Да и Андрюха совершенно не стесняясь таращился на нее. Подойдя к девушке, царь ухватил Марию мозолистыми пальцами с обломанными ногтями за подбородок и приподнял голову. Посмотрел на шею, грудь. Отпустил. И махнув на дверь, мол, иди уж, подмигнул токарю: «Любить девок хорошо, да не всегда. Инако ремесло забудем».
...Тут надо бы кое-что рассказать о нраве самодержца российского. С ранних лет Петр обладал буйным темпераментом: количество дам, прошедших через его опочивальню, исчисляется сотнями. Впрочем, не только через опочивальню. Царь овладевал женщинами там, где его охватывало желание, мог и в кусты затащить на загородной прогулке.
Его адъютант вице-адмирал Франц Вильбоа рассказывал, как однажды во время очередного кутежа взгляд царя упал на свояченицу Меншикова Варвару Арсеньеву, девицу умную, но отчаянно некрасивую. «Бедная Варя, — обратился к ней Петр, — ты так дурна, что никто не польстится на тебя. Но я не дам тебе умереть, не испытавши любви...» И тут же, в присутствии всей гогочущей хмельной компании, исполнил обещание.
Любовником Петр был требовательным, но неблагодарным. От своих недолговечных «метресс», как он их называл, привык только брать, не давая взамен ни любви, ни ласки... Рассчитывать после ночи, проведенной с Петром, на какие-то особые милости для себя или кого-то из родни было делом пустым, а порой и опасным. Утром, мучаясь похмельем, он выгонял несчастных вон и посылал денщика за анисовой.
Ведала ли Мария Гамильтон об этом, когда тем же вечером горничная по велению Екатерины готовила ее к встрече с царем? Наверное, не могла не ведать. Но вот что важно: оценив внешние данные своей юной фрейлины, царица глубоко заблуждалась относительно ее нрава. Скромная на вид девушка унаследовала от воинственных шотландских предков, своим мечом служивших монархам всей Европы, дух авантюризма. При этом Гамонтова была умна. И отправляясь в опочивальню царя, она не испытывала ни робости, ни страха, напротив, была уверена, что окажется успешнее предшественниц.
...На удивление всего двора страсть царя к фрейлине оказалась не только бурной, но и долгой. Он мог вспомнить о Марии среди важного совета или во время спуска барки в Адмиралтействе и немедленно требовал послать за любовницей. Петр так увлекся, что забросил важные дела, по нескольку дней на его столе валялись непрочитанными прошения и рапорты. Сановники были крайне недовольны, но даже намекнуть на то самодержцу не отваживались. Внимательный ко всем замечаниям, касающимся государственных дел или ремесла, Петр Алексеевич не терпел и малейших попыток вмешательства в свои сердечные дела.
С тех пор как государь обратил внимание на Марию Гамильтон, жизнь ее сильно переменилась: отныне девушка была избавлена от некоторых придворных обязанностей, дворцовые портнихи без устали шили для нее роскошные платья, а царица щедро снабжала новую метрессу золотыми червонцами, дабы оплатить труд тех же портних.
Все контакты между Петром и фрейлиной осуществлял денщик Иван Орлов. Денщики в жизни царя всегда играли особую роль: они были не только верными слугами, но и собутыльниками, даже няньками. Им надлежало доставлять венценосного хозяина до постели, когда тот был смертельно пьян, за ночь успеть привести в порядок его одежду или приготовить смену. По ночам денщик следил, не стало ли перебравшему государю плохо, утром вовремя давал опохмелиться. А с некоторых пор появилась у Орлова и новая обязанность: царь с его болезненной подозрительностью поручил следить за Марией — мало ли чьи интересы она может представлять?..
Но фрейлина не преследовала ничьих целей кроме собственных и в этом была чрезвычайно искусна. Зная, как быстро государь пресыщается женскими ласками, она не торопилась преподнести все свои таланты любовницы разом, а раскрывала себя Петру постепенно, давая понять, что только пылкая любовь управляет ее фантазиями. Новая фаворитка неизменно присутствовала на загульных ассамблеях, и там, совершенно не стесняясь, звонко хохотала над грубыми шутками, танцевала с таким задором, что все прочие дамы ей и в подметки не годились. При посторонних Петр разговаривал с Гамильтон ласково, называл Марьюшкой. Так же ее стали величать и приближенные.
Вскоре по Зимнему дворцу поползли нехорошие разговорчики: мол, недалек тот час, когда Екатерину постигнет судьба Евдокии Лопухиной — первой жены Петра. Всем еще было памятно, как царь, увлекшись белокурой Анной Монс, сначала отдалил от себя Евдокию, а потом и вовсе заставил постричься в монахини. «Может, и Катькин черед пришел?» — шептались по углам.
Конечно, сплетники знали о прочной, несмотря ни на что, привязанности Петра к супруге. На него магически действовал ее тихий ласковый голос, лишь Екатерине удавалось гасить частые приступы бешенства российского самодержца. Только она умела унять его мучительные головные боли, вызывающие судороги лица. Но кто знает, куда может завести Петра Алексеевича его крутой норов?!
Думала ли о такой возможности юная честолюбивая фрейлина? Возможно... Почему бы ей не вообразить себя рядом с царем не только в его постели, но и на троне?! Конечно, она знала о незавидных судьбах некоторых женщин, любовью пытавшихся проложить себе путь к вершинам власти. Заканчивали они, увы, плохо. Несчастных лишали высочайшей милости, заточали в темницы, казнили. Но Мария, как, впрочем, каждая из фавориток, была уверена: ее эта печальная участь минует.
Однажды вечером Орлов за ней не пришел. Поначалу у Марии это не вызвало особой тревоги. Нередко случалось, что государя отвлекали важные дела или он напивался до беспамятства. Но денщик извещал обо всем фаворитку. Когда Иван Михайлович не пришел и на второй день, и на третий, она встревожилась: «Может, занемог?» И полная нехороших предчувствий, сама кинулась к Орлову.
— Иван Михайлович, голубчик! Вот спросить хочу... Как там Петр Алексеевич? Не захворал ли?
Орлов холодно ответил: мол, не понимает, с каких это пор фрейлины стали интересоваться здоровьем царя. Его величество пребывают в полном здравии, а если им что понадобится, так они сообщат.
Мария сразу все поняла: царь ее разлюбил... Нет, она не позволила себе разреветься как какая-нибудь русская бабенка, но душа была в смятении.
— Ванечка, миленький, — спросила она дрожащим голосом, — у Петра Алексеевича другая появилась?..
И вдруг непробиваемого служаку это «Ванечка, миленький», эти полные отчаяния глаза и едва сдерживаемый всхлип проняли до самой глубины. Он почувствовал к девушке такую жалость, которой ни к кому не испытывал.
— Ты вот что, Марьюшка... Успокойся покамест. Царское сердце изменчиво. Погоди, может, все и образуется.
Скоро Мария во всей полноте ощутила унизительность положения отвергнутой фаворитки. Сановники и офицеры, раньше заискивавшие перед ней, теперь оглядывали опальную Гамонтову кто с презрительной, кто с похотливой ухмылкой. Дамы выказывали брезгливое равнодушие: какое им дело до очередной царской подстилки.
Но не той породы была Мария Гамильтон, чтобы легко смириться с отставкой и поставить на себе крест. Она надеялась, что все еще переменится и былая страсть вновь проснется в царе. А потому в его присутствии была обворожительна и весела как прежде.
Дни шли за днями, но Петр все не посылал Орлова за Марьюшкой. И поразмыслив, она решила: негоже бесконечно находиться в ожидании царской милости, ведь молодость и красота не вечны. И теперь, поймав на себе откровенный взгляд офицера или важного сановника, фрейлина делала вид, что смущается, но как бы невзначай поощряла его манящей улыбкой. И те, кто прежде пленялся ее красотой, но боялся даже намек какой сделать, стали домогаться отвергнутой фаворитки, посылали с доверенными лицами дорогие подарки, назначали тайные свидания в съемных домах. А то мало ли что... Петр не терпел измен своих метресс, даже бывших, навсегда оставляя за собой право собственности. Похотливые царедворцы рисковали столь же сильно, как и Мария, и Гамильтон полностью полагалась на их молчание.
При этом она прекрасно понимала, что выгодный брак для нее заказан — кто ж решится-то? Но и вечно быть чьей-то любовницей вряд ли получится — вдруг царь прознает? Не сносить ей тогда головы. И Марьюшка вновь и вновь задумывалась над тем, как все же вернуть расположение царя. Перебирая в голове разные варианты, она все чаще останавливалась на Иване Михайловиче Орлове. Фрейлина хорошо помнила, каким сочувственным взглядом одарил ее государев денщик, когда сообщил об угасшем чувстве Петра. И хотя сейчас они с Иваном почти не видятся, поскольку нет в том царской надобности, Мария не могла не замечать, каким вожделенным взором он окидывает ее при случайных встречах в дворцовых коридорах. А ведь кто как не царский денщик лучше всех знает, что творится в душе у государя. Может, именно с помощью Ивана удастся вернуть любовь его величества?..
Соблазнить Орлова не стоило большого труда. Иван по-своему даже привязался к девушке, которая казалась ему похожей на фарфоровую саксонскую статуэтку, которую царь, играючи, едва не разбил. Во время свиданий фрейлина с деланым безразличием, как бы вскользь, расспрашивала денщика о настроении Петра Алексеевича и о том, кто у него сейчас в метрессах.
Но случилось непредвиденное: незаметно для себя самой Мария Гамильтон без памяти влюбилась в Орлова и этот недалекий служака теперь ей был дороже всего на свете. Трудно сказать, что привлекло фрейлину царицы в денщике. Возможно, Иван стал первым мужчиной, кто, как казалось Марьюшке, питал к ней не просто животную страсть, а любил. Хотя порой он бывал груб, а пьяный даже поколачивал. Когда у денщика наступали периоды охлаждения, Мария старалась всячески ему угодить: дарила золотые червонцы, время от времени жалуемые государыней. Если деньги заканчивались, чтобы ублажить любовника, не брезговала воровством, прихватывая драгоценности из покоев Екатерины.
Разумеется, встречи их были тайными. О том, что царский денщик частенько наведывается в покои фрейлины, знала лишь горничная Марии.
В январе 1716 года царская чета отправилась по Европе. Визит обставлялся пышно, обоз из карет на санном ходу, возков попроще и обычных дровней растянулся чуть ли не на версту. Оказались там и Орлов с Марией. На остановках при удобном случае виделись, и каждое, теперь редкое свидание было для Гамильтон настоящим праздником.
Однажды ближе к ночи на лестнице дома отставного латышского канцлера, в котором Марьюшке отвели комнату, послышались тяжелые шаги. Их фрейлина не могла перепутать ни с чьими другими. Сердце радостно забилось, но Орлов вошел и она обомлела: на денщике лица не было....
— Ванечка, не случилось ли чего?
— Ничего не случилось, Марьюшка, — молвил он, как-то нехорошо усмехнувшись, — только давай-ка ты, голубушка, собирайся. Петр Алексеевич видеть тебя хотят.
Почему Петр вдруг вспомнил о бывшей любовнице? Может, разочаровался в очередной метрессе, другой в обозе быстро не нашел, вот и послал денщика за прежней зазнобой. Впрочем, какая бы причина ни заставила Петра позвать той ночью в свои покои Марию Гамильтон, факт остается фактом: все оставшееся время путешествия по Европе, растянувшегося чуть не на полтора года, фрейлине приходилось ублажать и царя, и денщика.
Но теперь Петр стал ей неприятен, и единственное, что мирило Марьюшку с грубыми объятиями царя, это подарки, которые фаворитка с виноватым видом передавала своему любезному другу подпоручику.
Орлова же все больше тяготила связь с государевой наложницей. Его неотступно преследовал страх, что Петр все узнает. В том, что наказание будет жестоким, у Ивана никаких сомнений не возникало. Правда, не сомневался он и в том, что Мария ни за что его не продаст, тем и утешался. Зато освободившиеся ночи теперь можно было проводить с давно приглянувшейся ему Авдотьей Чернышевой — женой другого царского денщика, которого в обоз не взяли. До поры до времени Марьюшка об этой связи ничего не знала, а незадолго до окончания путешествия поняла, что беременна. И объявленное царем возвращение в Петербург случилось как нельзя более кстати. Это была не первая беременность. Предыдущие два плода ей удалось вытравить. Но теперь порошки и настойки не подействовали, и интересное положение следовало непременно скрыть. За границей это было невозможно, там всегда полагалось быть на людях. Дома она поначалу утягивала живот корсетом, а на последнем сроке, сказавшись хворой, и вовсе перестала выходить из своих покоев, хорошо, что царь Петр уже несколько месяцев ее не беспокоил. О том, что барыня в тягости, знала лишь горничная Екатерина Екимовна.
Новорожденного Мария Гамильтон собственноручно задушила и велела мужу горничной, конюху Василию Семенову, схоронить.
Все пошло как раньше: весь день фрейлина находилась в покоях царицы, а по ночам к ней захаживал друг сердечный Иван Михайлович. Впрочем, визиты его теперь были редки. То верный денщик был непременно нужен Петру, то у Ивана другие какие дела появлялись. Марьюшка подозревала, что занят он большею частью не службой, а Авдотьей Чернышевой (доложили-таки дворцовые болтушки!), а у нее появлялся, лишь когда кончались деньги.
В начале зимы 1717 года двор переехал в Москву. Марии Гамильтон определили место для жилья в Преображенском. Встречи с Орловым теперь случались еще реже. Мучимая ревностью, фрейлина решила скомпрометировать соперницу, а заодно и проучить неверного Ивана, и стала нашептывать придворным дамам, что якобы случайно подслушала разговор царского денщика с кем-то, кого не опознала. Иван говорил, что Чернышева рассказала ему о тайном пристрастии царицы.
Оказывается, Екатерина любит... воск! Жадно ест его по ночам, откусывая от свечек большие куски, и от этого у нее на лице угри. Мария надеялась, что слухи рано или поздно дойдут до Авдотьи, та учинит Орлову скандал за напраслину и прогонит. Конечно, в этой затее был большой риск и для Орлова, но Марьюшка почему-то была уверена, что Екатерина ничего не узнает. Кто ж осмелится донести такую крамолу до царственных ушей! А так — мало ли вздорных слухов ходит при дворе?!
Но Авдотья повела себя совершенно иначе, нежели предполагала Гамильтон. Она страшно переполошилась, заверяла придворных сплетников, что лично она Ивану ничего подобного не говорила, но раз такие слухи ходят, значит, наверняка говорил кто-то другой. И как верная слуга ее величества, Авдотья обязана сообщить государыне. Иван же, который надолго уезжал в Петербург, сильно удивился, решив поначалу, что угрозы Чернышевой — обычная бабья ревность. Но разобравшись с Авдотьей, быстро смекнул, чьих это рук дело. Вечером, изрядно поколотив Марьюшку, он добился признания и, поняв, что дело принимает серьезный оборот, кинулся в ноги Екатерине:
— Ваше величество, помилуйте дурака! Не губите! Нет слуги преданнее вам и государю нашему Петру Алексеевичу, нежели я! Ничего я про воск никому не рассказывал! Это все фрейлина ваша Гамонтова!
— Какой воск? Уж не тронулся ли ты умом? — изумилась царица, понятия не имевшая о выдумке Гамильтон.
Тут Орлов осознал, что выболтал лишнее и теперь надо спасать свою шкуру. Сбиваясь, прерывая речь мольбами о пощаде, он выложил государыне всю историю своей грешной связи с Марией, виня фрейлину в том, что соблазнила его, пьяного и неразумного. А потом влюбилась до беспамятства и удерживала при себе, когда шантажом, а когда дорогими подарками, которые неизвестно где брала, может, даже и воровала.
Пораженная рассказом Екатерина велела немедленно доставить ей из Преображенского фрейлину Гамонтову. Поначалу Мария все отрицала. Но когда государыня приказала офицеру свести ее вниз и плетью заставить заговорить, созналась, что действительно без всяких причин, просто в силу дурного характера, распускала слух о воске. Но связь с Орловым и уж тем более воровство упорно отрицала. Фрейлину отправили в тюрьму, а после того как при обыске у нее и Орлова нашли краденые алмазы и золотые украшения, арестовали и денщика.
Разумеется, Петру обо всем доложили. Но государь в тот момент был занят заговором, в котором принимал участие царевич Алексей, и эта бабья история особого интереса у него не вызвала. Головы тогда летели десятками, именитые бояре висели на дыбе и корчились на кольях, даже самые верные соратники, включая Меншикова, пребывали в паническом страхе — до фрейлины ли тут!
Марию и Орлова перевезли в Петербург и заключили в Петропавловскую крепость. Допросы продолжились. Дала показания и горничная Екатерина Екимовна, рассказав об убиенном младенце мужеского полу и указав место захоронения. Его останки, завернутые в салфетку с дворцовым вензелем, нашли в выгребной яме. Марьюшку подвергли жестоким пыткам, ее спина превратилась в сплошную гноящуюся рану, и она во всем созналась. И в воровстве, и в детоубийстве. И только на одном твердо стояла: Орлов ничего не знал, во всем виновата она одна.
С того дня пытки и допросы прекратились, ждали, когда же у Петра руки дойдут до этого дела. Ничего в государстве Российском не решалось без царя.
Прошло несколько месяцев. Мария постепенно оправилась и даже стала надеяться: вдруг обойдется... Но однажды на пороге темницы появился Петр Алексеевич. Отпустив солдат, он уставился на бывшую возлюбленную тем холодным немигающим взглядом, которого все так боялись. Освещенная тусклым светом, проникающим в камеру через крошечное окно с решеткой, узница показалась ему невозможно прекрасной. Нервная гримаса исказила лицо царя.
— Ну что, Марьюшка, — спросил он ласковым голосом, — жила с Ванькой Орловым в блуде?
— Каюсь, ваше величество...
— И долго ли?
— Почти три года, ваше величество.
— И брюхата бывала?
— Бывала.
— Два плода вытравила, а третий выносила и задушила?
— Мой смертный грех...
Царь помолчал, а затем вкрадчиво спросил:
— А чей ребенок-то убиенный был, знаешь?
— Его же, Орлова Ивана, Михайлова сына, денщика вашего. Но он ничего не знал, я сказала, что мертвенький родился.
— Когда забрюхатила-то? — тихо молвил Петр.
— Когда мы с вашим величеством за границу ездили.
Лицо царя снова перекосилось: левый глаз вытаращился, ус пополз кверху. Он резко развернулся и вышел.
В ноябре 1718 года всемогущий правитель России подписал приказ, согласно которому девку Марию Гамонтову за душегубство и воровство следовало обезглавить. А подпоручика Орлова, не ведавшего о сих злодеяниях, помиловать и отпустить.
Неожиданно за свою фрейлину вступилась Екатерина. Но царь был непреклонен. За пять месяцев до того скончался в тюрьме Петропавловки царевич Алексей, сын Петра и Евдокии Лопухиной. Павел, рожденный Екатериной в Германии во время того самого путешествия, не прожил и дня. Трехлетний Петр, тоже от Екатерины, объявленный наследником престола, был хвор, и придворные лекари меж собой поговаривали, что он не жилец. Получалось, что царь может оставить Россию без наследника. И подозрение в том, что задушенный Марией младенец мог быть его сыном, приводило самодержца в ярость.
Казнь состоялась четырнадцатого марта следующего года. Ранним утром, еще затемно, сторожевой патруль обошел город, извещая о грядущем событии. Люди стекались на площадь задолго до назначенного часа, чтобы занять места поближе к эшафоту. День выдался пасмурным и промозглым, бабы кутались в платки, мужики, подняв воротники и низко опустив шапки, притоптывали ногами. На возке доставили Марию в одном белом платье.
Позже в сопровождении придворных и послов появился царь. Подошел, подал несчастной руку, помог подняться, потом что-то тихо шепнул ей, и многие подумали: помиловал! Но Петр спустился с эшафота и, повернувшись к нему спиной, поверх голов собравшейся черни уставился в небо.
...Толпа ахнула, и голова Марии Гамильтон, глухо стукнув о доски, скатилась к ногам Петра. Он поднял ее, поцеловал в губы и, обратившись к оторопевшей свите, начал спокойно объяснять, как устроена человеческая шея. Петр гордился своим знанием анатомии. Потом положил голову на эшафот, приказав отправить ее в Кунсткамеру.
...Смотритель умолк. Разумеется, его рассказ был намного короче и не содержал стольких подробностей. Да и откуда ему, сыну мелкого дворцового служителя, знать их? Мальчишкой он стоял на Троицкой площади и, вытаращив глаза, наблюдал, как скатывается в грязь отрубленная женская голова, а потом, уже дома, в нижнем этаже дворца, слышал сочувственные пересуды родни по поводу случившегося. Но богатое воображение императрицы дорисовало картину. К тому же она была хорошо осведомлена о нравах своего великого предшественника, конный памятник которому по ее велению недавно создал скульптор Фальконе.
Екатерина II в глубокой задумчивости молчала. Что творилось в ее душе? Сочувствовала ли она бедной молодой женщине, запутавшейся, преступной, но до конца преданной своей любви? Возможно, и так. Уж кто-кто, а императрица знала, что такое любовь.
Но вот она провела рукой по лицу, словно отгоняя ненужные мысли, и вежливо попрощалась с княгиней Дашковой. А уже в дверях обернулась, кивнула на сосуд с головой Марии и приказала: «Похороните ее».
Подпишись на наш канал в Telegram