Песню «Я тебе не верю» сначала пробовал записать в дуэте Лепса со Стасом Пьехой. Гриша вдруг спрашивает: «Так мы что, по сюжету — геи, что ли?» Я говорю: «Нет, вы поете разным девушкам». Лепс закурил и печально запел себе под нос: «Я тебе не верю, ты все, что было у меня... Нет, Витек, мои ребята меня не поймут!», — вспоминает Виктор Дробыш.
Если театр у нас начинается с вешалки, то шоу-бизнес — с Аллы Борисовны Пугачевой. Многих его деятелей она буквально за руку привела на российскую эстраду, и я здесь не исключение. Хотя, казалось бы, наши пути с Примадонной никак не должны были пересечься. К началу нулевых я жил в Финляндии и писал золотые альбомы для местных групп. Однажды на фестивале МИДЕМ в Каннах я познакомился с голландцем, который возглавлял европейский офис крупной рекорд-компании. Узнав, что я русский, тут же сообщил:
— Я как раз собираюсь заключить контракт с певицей, которая в России популярна — ну как президент!
— Так это ж Пугачева! — догадался я.
— А ты откуда знаешь, ведь живешь в Финляндии?
— Да ее все знают.
Голландец удивился:
— И что же она тогда не поет твои песни?
Я призадумался: мысль казалась фантастической. Все-таки я вырос на «Арлекино» и никакой другой мировой артист так основательно не засел у меня в голове, как Пугачева. А на тот момент я уже повидал многих западных знаменитостей, общался с Селин Дион, Стивеном Тайлером... В общем, и сам был неким загадочным «человеком с Запада», имеющим большой музыкальный опыт. Так меня, видимо, и отрекомендовали Алле Борисовне. И я, набравшись смелости, сам ей позвонил.
Услышал в трубке спокойный хрипловатый голос: «Приезжай послезавтра. Покажешь, что там у тебя есть...» Волновался страшно. И вот стою на Красной площади, звоню Алле Борисовне. А она что-то долго не берет трубку. Пошел дождь, спрятался в музее... Наконец Пугачева отозвалась: «Подъезжай к казино «Шангри-Ла». Когда добрался до места, живая легенда по-свойски пригласила в свою роскошную белую машину: «Садись». Уже в офисе я включил ей свои песни. Алла Борисовна послушала и сказала:
— Беру все. Чего хочешь?
— Чтобы их спели вы или Кристина.
И с ее дочерью мы потом очень плодотворно работали. А сама Пугачева, к сожалению, так ни одну из моих песен и не исполнила. Отчасти из-за того, что через несколько лет нас весьма нелепо рассорила пресса. Но об этом чуть позже...
Вернусь к воле случая в моей жизни. Ведь без него не обходилось ни одно значимое для меня событие. Так повелось с раннего детства... Лет в шесть я, очень довольный, гулял в резиновых сапогах по лужам. Мимо проходила соседка с нарядно одетым сыном и попросила, опасливо на меня поглядывая: «Осторожно, Витя, не забрызгай нас, а то мы сегодня в музыкальную школу поступаем!» Я выполз из своей лужи и отправился вместе с ними на другой конец города.
В нашем родном Колпино Ленинградской области музыкальная школа тогда была единственной, поэтому конкурс оказался бешеный — около ста человек на место. Я сидел в очереди и, будучи уже тогда в душе продюсером, подслушивал чужие разговоры. «У кого пианино нет, того могут не взять», — вычленил я самую важную информацию. Врать я тоже учился уже тогда, поэтому после прослушивания на этот вопрос ответил утвердительно. Правда, не ожидал второго вопроса:
— И какое же у тебя пианино?
— А я еще не знаю, оно запечатанное в коридоре стоит, — нашелся под всеобщий смех.
Когда я вернулся во двор, первым делом увидел заплаканную маму, которая бегала искала меня, и с ходу заявил в свое оправдание: «С тебя пианино!» Разъяснил, по какому случаю... А надо сказать, стоило фортепиано тогда почти как машина. И родители совершили этот подвиг — перенесли свою очередь на автомобиль. То первое пианино до сих пор живет у меня дома, я берегу его как талисман. Ведь с него все началось.
Родители умели ко мне прислушиваться, а я рос в «очень музыкальной семье»: отец — токарь, мама — медсестра. Однако когда родня собиралась у нас на посиделки, дедушка неизменно брал гармошку. Тогда люди отдыхали иначе, чем сейчас: хорошо слышно было и дружный хор соседей из-за стенки по праздникам. Одно точно: если бы мама со мной не сидела, я не выдержал бы всю рутину музыкальной и общеобразовательной школ. А отец вовремя сказал свое слово, когда меня пригласили в футбольную школу «Зенит». Я себя уже представил бегущим в «зенитовской» форме по полю, но он поставил меня перед выбором: «Либо музыка, либо спорт».
Из «музыкалки» при этом меня неоднократно пытались выгнать. Однажды, например, я уронил пианино. Просто хотел помочь девочке, которой симпатизировал, достать из-за него ноты... Меня журят, а за спиной у директора — грамоты о победах в конкурсах, все сплошь мои. Я думаю: «Не-а, не выгонишь!» Но каждый раз это еще сопровождалось материнскими слезами и отцовским ремнем.
Я вообще-то был хулиганистым. Как-то со школой ездили в колхоз, и я в поле нашел неразорвавшуюся авиационную бомбу. Мы с ребятами бережно завернули находку в куртку и положили под сиденье в автобусе. На обратном пути похвастались девчонкам, те подняли визг... Учительница срочно эвакуировала детей, а шофер разминировал автобус. Но мы так просто не сдались: поставили зарубку на дереве в том месте, куда выкинули снаряд, и потом вернулись туда пешком. На сей раз подкинули бомбу в подвал собственного дома! Там же ее потом и разобрали.
Родители же настояли, чтобы в четырнадцать лет я снялся в кино «Последний побег» на «Ленфильме». По сюжету требовались уголовники для детской зоны. На кастинге собрались уже опытные юные актеры, а я знал только последнее стихотворение, которое мы выучили в школе: «Прощай, немытая Россия!» И в результате меня оставили одного из всей этой шайки. В главной роли там снимался юный Серебряков. Он уже тогда был крутой, вокруг него суетились и режиссер, и оператор, остальных детей к юному дарованию не подпускали. И я не удивился, когда Алексей стал звездой. А сам в процессе тех съемок проникся атмосферой кино, но понимал, что это не мое.
Когда мне срочно понадобилось купить первый синтезатор, родители опять «разбили копилку». В городском ансамбле на танцах я играл с одиннадцати лет и уже был местной знаменитостью. Попал туда тоже случайно — подменил парня, который прожег себе руку, когда паял усилитель. Это он очень правильно сделал, считаю! Чтобы я удобно располагался за его синтезатором, мне под ноги поставили скамеечку. Едва занавес открылся, зрители, увидев маленького музыканта на переднем плане, дружно заржали. Поэтому первую песню я играл опустив голову — пытался спрятать слезы под нависшими на лицо волосами. Но потом вдарил соло — и смех в зале поутих.
С тех пор я мог ходить с девчонками по нашему бандитскому району даже ночью и от всех старших, самых хулиганистых пацанов слышал: «Витек, здорово, брат!» Когда уже учился в Питере в Музыкальном училище при консерватории, подался работать в один ночной бар, где была живая музыка. Мне там сказали прямо как в музыкальной школе когда-то: «Возьмем тебя, если имеешь свой синтезатор». Я опять соврал, а потом мы с мамой поехали за инструментом в Москву. Стоил он космических денег — четыре с половиной тысячи рублей!
Расплатился я с родителями довольно быстро. Ведь в том ночном баре меня услышали Игорь Романов и Валерий Брусиловский (музыканты из группы «Земляне») и со словами: «Тебе надо на сцене играть, а не в кабаке», — пригласили к себе. Так началась моя гастрольная жизнь. Получив первую зарплату в Ленконцерте, чуть не лопнул от гордости: девятьсот рублей! Родители зарабатывали в разы меньше... Через несколько лет Владимир Киселев пригласил меня в группу «Санкт-Петербург» (которая исполняла известные песни «Очарована, околдована...», «Русские, русские...»), там я дорос до художественного руководителя. А потом вдруг взял и резко изменил свою жизнь.
На сей раз тому способствовал «несчастный случай»: встретился на моем пути музыкант Константин Шустарев, который только что вернулся из Америки. Сыграл он мне несколько своих песен и подбил переехать в Германию — делать карьеру на Западе в группе Pushking (немецкие продюсеры потребовали, чтобы название напоминало зрителям о самом известном русском поэте). Сначала я кайфовал от того, что оказался в западном шоу-бизнесе. За нас взялась продюсерская компания, которая раскрутила известную группу Snap. Космическая студия звукозаписи, съемочный павильон... Возле дверей этой студии стоял «феррари», я тут же запрыгнул в него и понесся по автобану на всей скорости. Фирма предоставляла такую услугу. «Пока ждешь своей очереди на запись, можешь прокатиться — штрафы мы оплатим», — сказали мне.
Меня затянула новая жизнь, но я постепенно «проедал» то, что нажил в России непосильным трудом: продал «мерседес», купил «опель», разницу пустил на нашу студию. Но когда мы записали долгожданный альбом и даже нашли на него покупателей, партнеры, что вкладывали в нас деньги, неожиданно зарубили все на корню: «Нам это не нужно, идите вон». Может, передумали связываться с русскими артистами? Это была потеря денег, крушение надежд, просто катастрофа!
Все равно что прийти к финишу и упасть за метр до ленточки, расквасив колени и нос! С Россией я за эти несколько лет связь уже потерял — остался один, без ансамбля. А надо было что-то придумывать, кормить семью. Какое-то время пребывал в депрессии, но сейчас понимаю, что и это не было случайностью: именно тот большой облом сделал меня композитором! Я уехал в Финляндию, создал молодую группу, стал писать музыку и стихи... А вскоре произошла та самая судьбоносная встреча с Примадонной российской эстрады.
Наверное, сейчас Алла Борисовна уже и не вспомнит то наше свидание, а у меня в памяти запечатлелось каждое мгновение: даже такие мелочи, что у легендарной певицы был насморк, она то и дело утыкалась в носовой платок, а мне было стыдно, что пристаю к ней со своими песнями. Тогда же Пугачева между делом упомянула «это дурацкое «Евровидение»... Я толком и не понял к чему, ведь совсем не интересовался данным конкурсом, когда жил за границей.
А когда уже был продюсером «Фабрики звезд», меня попросили войти в жюри «Евровидения» от России. В том году выступала Юля Савичева — переволновалась, заняла одиннадцатое место. И сразу после финала я оказался на обсуждении в программе у Малахова. Посыпались нападки на бедную Юлю. А я ее даже не знал тогда, но по-отечески жалел, думал: «Маленькая девчонка, что накинулись?»
— Надо было взрослую состоявшуюся певицу отправлять!— слышалось со всех сторон.
И тут я высказался:
— Это молодой конкурс! Зачем нам отправлять на «Евровидение» артистов, которым уже «прогулы» на кладбище пора ставить?
В ответ на это со своего места возмущенно поднялся один музыкальный критик и выкрикнул противным писклявым голосом:
— Вы только что. Оскорбили. Аллу. Борисовну. Пугачеву!
Я так и отвалился на спинку дивана.
— А Пугачева-то здесь при чем? — шепотом спрашиваю у Надежды Бабкиной, сидящей по соседству.
В общем, то, что Алла Борисовна когда-то выступала на «Евровидении», стало для меня абсолютным сюрпризом! И тогда я искренне сказал:
— Этот конкурс не достоин Пугачевой!
Конечно, нашлись добрые люди, которые ей все донесли, порядочно исказив мои слова. С тех пор прошло уже одиннадцать лет, а Пугачева не может простить мне обиду. Как стена между нами выросла. Я много раз хотел ей сказать: «Посмотрите программу, я не сказал ничего оскорбительного!» Но всегда было как-то несподручно. Даже когда я пришел на день рождения к Кристине, Алла Борисовна смотрела на меня как на пустое место. Сейчас уже ни мне, ни тем более ей, наверное, и не нужны эти оправдания. Но для меня тот инцидент — самый неприятный из того, что произошло со мной в шоу-бизнесе.
Правда, с тех пор я так и не научился жить «по-депардьевски». У Жерара Депардье как-то спросили, каково его главное умение. И тот ответил: «Не спешить реагировать». Я же всегда сначала реагирую, а потом жалею. Засудила Лариса Долина мою Наташу Подольскую на проекте «Фабрика звезд. Возвращение», я тут же высказался, что на ее мнение мне плевать. Потом остыл, понял, что погорячился, — мы ведь даже песню с Долиной до этого очень комфортно вместе записали. А она по-женски затаила...
Журналисты не раз на этом ловили. Однажды из-за них вообще в суде оказался. Очень серьезная телекомпания пришла брать интервью о том, как выжить шоу-бизнесу в кризис. И вдруг спрашивают ни к селу ни к городу:
— А как вы относитесь к тому, что такой-то продюсер обозвал вас жуликом?
Я говорю:
— Выключи камеру!
И заявил все, что думаю про этого продюсера, прежде чем выгнать журналистов. Включаю телевизор в субботу и вижу самого себя, изрыгающего проклятия: «Да о-он... пик-пик-пик!» И уже в понедельник получаю извещение в суд за прямое оскорбление чести и достоинства трехэтажно обложенного. Адвокат развел руками: «У нас есть шанс, только если докажешь, что просил журналистов выключить камеру». Я звоню в телекомпанию:
— Бог с вами, только отдайте запись.
— А у нас ее нет.
Оставалось только пригрозить в лучших традициях девяностых. А куда было деваться? Зато пленка наша быстренько отыскалась.
Это те шишки, которые набивает каждый продюсер. С одной стороны, в нашем деле без доверия нельзя. А с другой — всегда кто-то спешит этим воспользоваться. Со временем у меня уже «чутье» на нужных людей развилось...
Валерия была моей самой желанной певицей, я мечтал писать для нее песни. И в один из первых приездов в Россию встретился с Шульгиным. Я, наверное, был единственным человеком в стране, который не знал, что он ее побил и они уже давно разошлись... На голубом глазу говорю Шульгину:
— У меня есть суперпесня для Валерии!
Он композицию прослушал и отвечает:
— Я предложу Лере. А пока давай ее оформим на нашу контору.
Тут я почувствовал что-то неладное, обещал подумать и смылся в Финляндию. А потом узнал, что он уже не работает с Валерией!
Дальше ко мне обратился Пригожин: «Есть шанс работать с Валерией!» Она с нами встретилась и, будучи подкованной в шоу-бизнесе, приехала с адвокатом. Пригожин вился вокруг и обещал певице «Олимпийский». Я ей поставил свою песню, только на английском языке.
— А где русский текст? — говорит Валерия.
— А это, — отвечаю, — мы должны с тобой вместе придумать. Нам нужна твоя история: что у тебя сейчас на душе, что в жизни происходит?
И дальше Валерия, по сути, рассказала историю расставания с Шульгиным:
— Вы знаете, у меня была любовь, но прошла. Я теперь совсем другая. Сегодня я одна...
Так родилась песня «Была любовь»:
Каждый раз по ночам
Молча плакать и хотеть кричать
От своих обид
Не должна, не могла
Жить с тобою так, как я жила.
Ты меня прости...*
* Автор слов А. Лопатин
И завертелось: Пригожин стал ухаживать за Валерией, я нырнул в студию писать песни...
Когда певица услышала «Часики», сразу поняла, что перед нею хит. Триумф этой композиции я потом наблюдал на ее концерте в глубоком Подмосковье. Зима, жуткий холод, а в зале почему-то нет отопления: зрители сидят в шубах и шапках, причем по большей части в мужских. Лера прыгает на сцене, начинает петь «Часики». И на словах «Пусть сегодня ты со мною поиграешь в любовь» этот «меховой ковер» приходит в движение: здоровенные мужики поднимаются с мест, снимают с себя шапки... И, раскачиваясь, подпевают угрюмыми низкими голосами: «Девочкой своею ты меня назови, а потом обними, а потом обмани...» У меня почему-то возникла стойкая ассоциация с зоной. Можно было бесплатный клип снимать!
Когда мы закончили альбом, Валерии он дал возрождение на сцене, Пригожину — жену, а мне — статус продюсера. Именно тут меня стали воспринимать серьезно. И я понял, что теперь вернусь в Россию окончательно.
Пригожин появился рядом со мной еще в тот момент, когда я начал работать с Кристиной Орбакайте. Он быстро считал этот ореол «человека с Запада» и стал показывать мне своих артистов: «Есть такой певец Авраам Руссо: записано много, потрачены миллионы, а хита до сих пор нет». У меня в голове тут же вспыхнула черно-белая картинка: объединить Руссо с Орбакайте по «принципу домино». С этого началась их страстная история любви на сцене: «За закат, за рассвет, за любовь, которой больше нет» и «Я не отдам тебя никому». А последнюю песню из трилогии Руссо уже спел один, что легло на сюжет: «Знаю, скоро тебя потеряю». И еще лет десять протянул на этой песне.
Не знаю, почему Кристина не захотела петь ее с Руссо, но обошлось без конфликта. Кристина для этого слишком тонкая, тактичная. Она никогда не покажет, что куда-то торопится, хотя график у нее сумасшедший. Я был готов подстраиваться под певицу, но при этом мне надо было ею руководить. И Орбакайте никогда не обижалась, если я говорил: «Так нельзя, перепой».
А однажды предложил:
— Кристин, выпей рюмку водки.
Она внимательно на меня посмотрела:
— Чего-то не хватает?
— Холодновато.
Орбакайте безропотно опрокинула рюмашку, будто ей врач прописал. Посидела... Запела... Всплакнула...
— Вон как теперь душевно получилось! — обрадовался я.
Это такие продюсерские фишки, которых я насмотрелся на Западе. Артист не может быть отстраненным, и иногда его надо расшевелить — даже физически. А поскольку я пропагандирую спорт, мои подопечные бегают вокруг здания, отжимаются... Ведь порой для чувственности достаточно просто задыхаться в микрофон. Люди думают: «Боже, как этот исполнитель переживает!» Да он просто отжался только что сто раз!
Ставить на место я тоже научился у иностранных коллег. Как-то записывал одну финскую знаменитость — тот вошел в пальто, стряхнул снег с мехового воротника и сразу к микрофону. Со мной даже не поздоровался, бросил в мою сторону бесцеремонно:
— Давайте!
Я заставлял его перепевать и перепевать куплет, а сам даже запись не включил...
После пятого раза он спросил:
— А когда мы уже начнем оставлять часть записи?
— Когда ты пальто снимешь и покажешь, что у тебя под мышками мокро! — объяснил я.
Как же он орал в телефон своему директору про «наглую русскую свинью». Но при этом остался и допел.
Потом я спросил у директора:
— Что ты ему сказал?
— Чтобы уходил и не возвращался. И в мой офис тоже.
Все эти умения мне пригодились в работе с «фабрикантами» — Игорь Крутой пригласил меня в проект. И это была очень полезная вещь для продюсера: поковыряться во всех уголках страны и собрать на кастинг самых талантливых людей. И «Битва хоров», и «Главная сцена», и «Фабрика звезд» только на этом и держатся. Кто бы потом что ни говорил: дескать, все участники попали на телевидение не просто так, но даже моя жизнь доказывает, насколько порой все бывает случайно! Почему у остальных-то должно быть иначе?
Хотя были и такие истории... На кастинге «Фабрики» мне сообщили: «Один человек хочет тебя за дочку попросить». Жюри сидит в зале, тут же — камеры, журналисты, претенденты... У всех на глазах ко мне сзади подходит тот самый человек и говорит на ухо:
— Можно вас на минутку?
Отводит к роялю, кладет на него чемодан (с такими раньше мужики в баню ходили), открывает — и у меня зеленеет в глазах... Он доверху набит ровненькими стопками долларов. Как в кино!
— Здесь миллион, — спокойно говорит незнакомец.
А я до этого никогда не видел миллиона долларов скопом, да еще в банном чемодане!
— У-бе-ри-те, — цежу сквозь зубы.
Он:
— Да-да, конечно, — ставит мне его под стул и испаряется.
Дальше сижу как на пороховой бочке. Пытаюсь сообразить, находится ли рояль в зоне видеокамер. Будущие фабриканты по очереди поют: «Девочкой своею ты меня назови...» А я нащупываю ногой под стулом чертов банный чемодан, мысли бешено скачут: «Здесь! Миллион! Долларов! Брать — не брать? Но это же взятка! Значит, не брать! Да куда этот мужик подевался?!» Конечно, я не взял, с трудом всучил ему чемодан обратно. «Купленную» дочку не взял тоже, потому что она не понравилась мне как певица. Потом долго гордился, что отверг миллион баксов. А на следующий день после выхода «Фабрики» в эфир мне позвонил один журналист и сказал: «Ведь вы знаете, что это самая продажная «Фабрика звезд» за всю историю «Фабрик»?» Я дико расхохотался в трубку.
Когда набрал четвертую «Фабрику», в довесок мне отдали третью — артисты из-за чего-то разругались с Шульгиным. «Все уже звездочки, раскрученные», — презентовали их мне. Я стал слушать и понял, что не взял бы на «Фабрику» ни одного из этих артистов. Не потому что не талантливые — просто каждый продюсер набирает под себя. А они не мои, ничего не могу для них сделать.
Я вообще привык руководствоваться этим личным «мой — не мой». И уже понял, что если с артистом не совпадаем, лучше с самого начала разойтись по-хорошему. Например, я взял на проект Прохора Шаляпина, потому что мне казалось, что он очень хочет петь. Андрею Захаренкову мечталось иметь для этого крутой псевдоним. И он авансом получил великую фамилию Шаляпин. Но вскоре выяснилось, что Проше интереснее именно атрибутика шоу-бизнеса: быть в телевизоре и в «желтой прессе», ходить с горностаем на плече, чем сидеть в студии, тратить год жизни на запись альбома. А повод, чтобы сделать много шума из ничего, он всегда найдет. Как-то я прочитал в газете, что Шаляпин якобы задыхается от адского «фабричного» контракта, но тут же сообщалось, что я уже год не привлекаю его к выступлениям. Что тут скажешь?
Окончательно я расстался с ним после одной «страшной» истории...
Субботний вечер, отдыхаю у друзей на даче. Звонит Прохор:
— Виктор Яковлевич, тут проблемка одна небольшая... Но вы не волнуйтесь.
— Да я и не волнуюсь, — говорю. — А что за проблемка?
— Мы ехали на гастроли... И человека сбили...
— Блин... — холодею. — Насмерть?
— Ну да...
При этом понимаю, что вся «Фабрика» на гастролях в одном месте, а Шаляпин где-то в другом.
— Я ехал на корпоратив, решил подработать... — начинает путано объяснять он. — Но давайте сейчас не об этом.
— Давай не об этом. Ты где?
— Не могу сказать, — и бросает трубку.
А я понимаю, что стал сообщником преступления. Дрожащими руками набираю Шаляпина снова — «абонент не абонент». Через два часа — звонок с неизвестного номера. Заговорщицкий голос Прохора:
— Ну все. Мы решили проблему.
— Что значит — все? Как вы ее решили?!
— Ну, в общем... Тут мент подъехал. Мы ему дали денег... И закопали.
— Кого закопали?!
— Ну этого... Которого сбили... Да он бомж какой-то, его даже искать никто не будет! — и снова отключает телефон.
Я не нахожу себе места: что дальше? Нас всех посадят! Через день Прохор объявляется на трубке: «Все нормально? Только никому не говорите!» И уже следующим утром мой телефон обрывают все знакомые:
— Что произошло с Шаляпиным?
— А что?— у меня пересыхает во рту.
— Мы газеты читаем!
Артист уже на первых полосах «желтой прессы» с заголовками: «Шаляпин убил человека?» И его комментарий: «Я сейчас в смятении, не могу говорить. За подробной информацией обращайтесь к моему продюсеру — Виктору Дробышу...» Тут все журналисты бросились ко мне, а я не знаю, что отвечать... Потому что сам ничего не понимаю!
Когда немного остыл, в мозгу стали всплывать логичные вопросы: «А милиция что, газет не читает?» Вызываю к себе Шаляпина. Спрашиваю:
— Так ты убил или нет?
Шаляпин, развалившись в кресле, утомленно вздыхает:
— Ах, Виктор Яковлевич... Ну какой же вы на хрен продюсер? Какая вам разница, убил я его или нет?.. Главное, что мое лицо на всех обложках!
И тут я почувствовал себя ребенком, перед которым сидит настоящий дьявол! Мысль была только одна: надо делать ноги... Я так ему и сказал:
— Проша, ты свободен. Больше не приближайся ко мне. Я тебя боюсь.
Кое-чему Шаляпин меня все-таки научил. Сам я никогда не любил придумывать истории, но в шоу-бизнесе это порой необходимо. Когда выпускали песню группы «Челси» («Самая любимая»), ее были готовы взять на радио только под информационный повод.
— А без этого никак? Песня же хорошая!
— Нужно, чтобы о группе все говорили, — отвечают.
А ребята только что вернулись из Благовещенска — там сразу за рекой Китай...
Я говорю:
— А разве вы не слышали, как музыканты навеселе переплыли реку и оказались в Китае? Обратно без паспортов не пройдешь. И их китайцы в чемоданах несли через границу...
Песню сразу взяли. Потом один знакомый продюсер мне рассказывал «сплетню»: «Знаешь, что с твоими-то в Благовещенске произошло?»
Впрочем, хотелось бы поговорить и о «фабрикантах», которые ни за что меня ни на кого не променяют: Зара, Стас Пьеха... Три года назад зимой я был в Майами, звонит Стас Пьеха: «Дядько, ты знаешь, что сегодня закончился наш семилетний контракт?» Тот самый, «фабричный», действительно не самый выгодный для артистов. А к нему добавляются трудные первые годы, когда после «Фабрики» они проваливаются в невесомость — работы нет, денег тоже. Поиск своего стиля, места под солнцем... И после всего пережитого Стас мне сказал такие теплые слова, что у меня потекли слезы:
— Дядько, мы продолжаем... Ну, как раньше?
— Конечно, я даже забыл про этот контракт!
«Дядько» или «Батько» — это он меня так называет, мы со Стасом родные люди. Несколько лет назад он сильно болел, и я переживал за него как за собственного ребенка. Мы дружим, постоянно соревнуемся в спортивных достижениях: я на велике по сто километров наяриваю, Стас подтягивается по триста раз.
Пьеху я выбрал еще на кастинге «Фабрики» из тысячи, хотя остальным членам комиссии он не понравился. Вышел накачанный пацан в майке, начал петь очень низко: «Шуба-дуба» — что-то американское. По жюри пошел шепоток: «Надо объяснить его матери, что он нам не нужен. И по фигу, что он Пьеха!» А я понял, что у Стаса низкий баритон, с которым можно работать. И попросил оставить его себе. Игорь Крутой сказал: «Если знаешь, что с ним делать, — имеешь». Потом я понял, что Стас не старался на кастинге из упрямства: его мама тянула на конкурс, а он не хотел, надеялся — что-нибудь помычит и его выгонят. Но когда оказался на проекте, сразу втянулся, загорелся и не гаснет до сих пор.
Когда я написал песню «Я тебе не верю», долго не мог найти артиста, который мог бы исполнить ее с надрывом. Лежала она у меня в закромах лет восемь. Услышав Лепса, понял, что этот певец — в точку. Сначала пробовал записать в дуэте Лепса со Стасом Пьехой. Записали. А потом Гриша вдруг спрашивает:
— Так мы что, по сюжету — геи, что ли?
Я говорю:
— Нет, вы поете разным девушкам: мол, я тебе не верю!
Работали еще до шести утра. А на рассвете Лепс закурил и печально запел себе под нос: «Я тебе не верю, ты все, что было у меня... Нет, Витек, мои ребята меня не поймут!» Пьеха расстроился, и я пообещал, что они еще обязательно споют с Лепсом в дуэте. А в той песне появилась женщина с эффектным расщеплением в голосе — Ирина Аллегрова. Причем у Аллегровой с Лепсом произошло небольшое соревнование. Она послушала его запись, спела свою часть. Потом ее запись прослушал Гриша и говорит:
— Как круто, я перепою!
Это снова услышала Ира:
— Невероятно, я тоже перепою!
Пришлось мне их останавливать, чтобы не дошли до исступления в своем надрыве.
Для Гриши в музыке важна каждая деталь. Мы с ним в Финляндии записывали альбом песен Высоцкого. За день до выхода звонит Лепс:
— Что-то мне не нравится малый барабан. Его бы чуть изменить: должно быть не «бум», а «дзынь».
Я говорю:
— Поздно.
Но с каждым часом он распалялся все больше:
— Может, еще успеем что-то изменить?
В результате вечером мы летим в Хельсинки и всю ночь редактируем малый барабан. Хотя уверен — зритель бы его даже не заметил!
А слово свое я сдержал: Гриша со Стасом потом исполнили вместе мою песню «Она не твоя». Мысль написать такое послание всему миру родилась, когда я влюбился в свою будущую жену Татьяну. Мы же всегда пишем о себе, от этого не уйдешь... Вообще удивительно, как порой рождаются песни. Отдыхали на Мальдивах семьями с певицей Славой. В нашем домике смотрели фильм «Дорога перемен», где муж и жена, которых играют Кейт Уинслет и Леонардо Ди Каприо, все время ссорятся.
Мне так неприятно стало, что я вышел, сел на террасе за синтезатор и придумал песню: «Утро нас не разбудит, день не согреет, вечер растреплет душу...» Записал слова, поставил на лист пепельницу и довольный пошел купаться. Приплываю обратно: любимая в расстроенных чувствах. Она вышла на террасу под впечатлением от тяжелого фильма, а тут еще и песню мою грустную прочитала... Я ее утешал: «Хорошо, что все эти трагедии только в кино и в музыке». А для себя отметил: значит, хорошая выйдет песня, раз так за душу берет! Стас Михайлов дописал к моему припеву куплеты, и когда Слава спела «Крик души моей», песня мгновенно нашла отклик в сердцах миллионов.
А еще я не терплю одиночества — это для меня пытка. И когда моя жена с ребенком попали в больницу всего лишь на один день, я сидел в пустой квартире и мне было так грустно, что аж выть хотелось. И тогда от отчаяния написал в записной книжке: «Одиночество — сволочь». А через несколько месяцев рылся в блокноте и увидел эту фразу... Тут же наиграл всю песню. Сначала опробовал ее на одной певице, подумал: «Ну и убожество!» Потом ко мне заглянула Слава и совсем иначе спела. Говорю: «А куплет сама пиши, про себя. Это должна быть бабья история».
Так же и со своими артистами: я переживаю драмы, которые выпадают на их долю. Был рядом, когда у Наташи Подольской случилась трагедия — не стало папы. И как я за нее радовался, что она обрела в лице Вовы Преснякова и друга, и мужа, и в чем-то отца! Спокойно передал ему певицу как продюсеру: «Теперь ты в самых надежных руках». Но продолжаю сотрудничать с обоими, написал для них песню «Я тебя не хочу терять», которую они спели дуэтом. Только на «Евровидении» просчитался с форматом, когда туда Наташу отправили: захотелось альтернативщины, я тогда не понимал, что на этом конкурсе нужно совсем другое. А когда понял — что же, со мной случилась другая удивительная история...
В дверь моего кабинета постучали.
— Входите!
Но никто не заходит. Вдруг — голова в цветастом платке:
— Здрасте!
Остальные на пороге копошатся — валенки снимают. «Все, — думаю, — программа «Розыгрыш», будут разводить меня минут сорок». Вошли бабушки — все в своей пестрой форме, сели за круглый стол:
— Давай, милок, делай из нас звезд! Мы на «Евровидение» поедем, нам нужно заработать — у себя в деревне храм хотим построить!
«Вот это, — размышляю, — легенда!»
— А чтобы лучше думалось, выпей нашей фирменной самогоночки!
На моем столе появляется пластиковая бутылка из-под воды с какой-то мутной жидкостью. «Бурановские бабушки», кстати, ни разу потом без магарыча не приезжали — кого я им только не угощал... А в тот момент думал, как бы так половчее выкрутиться из скользкой ситуации:
— Что-то нет у меня для вас ничего...
Долго кочевряжился. Тут Галина Николаевна уронила голову на ладони и заплакала. И мне стало так стыдно, что я пожилую женщину до слез довел! Повернулся к синтезатору и наиграл: «Party for Everybody — бум! Та-да-да бум!»
— О, хорошо! Давай это споем! — воспрянули духом бабушки.
— Да я просто дурачусь!
— Без дураков, хорошо ж! — убеждали они меня.
И ведь заразили своим энтузиазмом!
— Ну мы же с вами зажжем на сцене? — спрашиваю. — Что-нибудь там эдакое придумаем?!
А та, что с протезом, с готовностью заявляет:
— Могу руку отстегнуть — и в зал запульнуть!
И тут я понял: с такими не пропадешь!
Помню, какой-то журналист мне заявил:
— Да бабки помрут у вас на второй день.
А я видел программу, где одна из них давала интервью: за разговором набрала из колодца два ведра воды, на коромысло повесила и поперла в горку. Перед этим еще и дрова колола!
— Да ты, — отвечаю журналисту, — сам бы сдох уже на ее месте!
Я понял, что «Бурановские бабушки» настоящие, они живут полной жизнью... Например, одну муж из ревности не отпускал на «Евровидение» и мы ему дали путевку в санаторий (в Сибирь). Так, к счастью, он свою бабулю на санаторий все-таки променял!
Не было бы такой сильной певицы, как Лорин, мы бы взяли первое место, ведь бабушки стали всеобщими любимицами на том «Евровидении». Когда включился свет после финальной песни, все журналисты от победительницы кинулись к нашим бабушкам... Какое-то время я потом еще отправлял им в деревню деньги на церковь, они ее все-таки построили. А затем мне показалось, что мы с их директрисой перестали понимать друг друга, и я потерял бабушек из виду. Жаль, конечно...
Вот и не верь после этого, что большинство артистов приходят ко мне с улицы. Это не сказки: под дверью моего офиса ежедневно дежурит какая-нибудь начинающая звезда. Некоторые прямо под окнами начинают петь серенады. Кто-то давит на жалость: «Я накопил на билет Владивосток — Москва только в одну сторону. Мне больше некуда пойти!» В другой раз парень начал тихо плакать: «Мы долго копили с мамой, и я приобрел ваш телефон в Интернете за тысячу долларов!» Но взять его я не смог... Это все равно что жениться из жалости — не лучшая идея.
Были поползновения проникнуть в шоу-бизнес и через постель... Когда мы объявили кастинг в девичью рок-группу, на MTV шла реклама, что проходить он будет в одной из московских гостиниц. И вот сижу за столом в зале просмотров, рядом авторитетное жюри, входит девушка с надувными губами. Я ей:
— Пойте!
— Зачем? — недоумевает она.
— Ну как же, нужно же... — смущаюсь.
Она подходит к моему столу и молвит, сложив губы уточкой:
— Ну в рекламе же ясно сказано: «Приходите в гостиницу». При чем тут пение? Я все сделаю, вам понравится!
Мне стало смешно, но и страшно — захотелось убежать.
По сути, весь шоу-бизнес родом с улицы, просто человек должен что-то собой представлять. Именно так у меня на пороге появилась Ваенга — у нее был всего лишь небольшой региональный успех, а вышла от меня известной на всю страну певицей. Я увидел в Лене чертовщинку: она не просто певица, а еще и артистка! Могла упасть на колени, вскочить, расхохотаться, тут же зарыдать... При этом Ваенга не собиралась под кого-то подстраиваться: не планировала худеть, приучаться мыть волосы почаще...
Но на сцене на нее хотелось смотреть! Когда у Лены был первый концерт в Москве, я с трудом затащил на него директора «Русского радио» — и он остался до конца. А через некоторое время мы уже триумфально выступили на «Золотом граммофоне» под рояль с «Шопеном»... Однако не я придумал, что когда артист становится известным, его первая мысль: скорее бы умер мой продюсер! И даже не из-за денег — просто человеку хочется всем показать, будто он сам всего добился, без чьей-либо помощи. На его голове появляется невидимая корона. Вот и Ваенга тоже «сошла с ума» в какой-то момент от рухнувшего на нее успеха.
Продюсер должен уметь мириться с тем, что с любым артистом ему когда-нибудь придется расстаться. Но я стараюсь об этом даже не думать, ведь за годы сотрудничества многие из них стали мне больше, чем просто коллеги. Это уже близкие друзья.
Подпишись на наш канал в Telegram