Итоги его карьеры впечатляют: почетное место в Книге рекордов Гиннесса за самое большое количество проданных дисков (более 350 миллионов) по всему миру! Он является самым продаваемым испанским певцом в истории музыки. На сцене выступает уже 50 лет. Его восковая фигура находится в парижском музее Гревен, именная звезда — на голливудской Аллее славы. Он обладатель титула «Всемирный испанец», присвоенного ему Испанской торговой палатой Майами. Согласно статистике, песни Иглесиаса звучат на радиостанциях мира каждые тридцать секунд.
— Слушай, Джулия, тебя зовут почти как меня! А почему это мы с тобой говорим по-французски?
— Потому что это единственный язык, который я знаю. В отличие от вас, ведь вы бегло говорите на шести!
— А ты знаешь, чем знамениты французские мужчины?
— Конечно, это всем известно. Они игривы, влюбчивы, готовы к любовным приключениям, но при этом высоко ценят личную свободу и всегда подчеркивают свою независимость.
— О, так это мой портрет! Я — точно французский мужчина! Я свободен и готов к приключениям.
— Да, но… со множеством оговорок. Вы сто лет женаты на одной женщине, у вас восемь детей, и вообще вы уже давно дедушка. Какой же вы свободный?
— Ну-у-у, не в буквальном же смысле. То есть ты своим ответом хочешь заставить меня забыть французский язык! Вот моего отца тоже можно назвать «французским мужчиной». Он в 87 лет родил сына Хайме, мне — брата. Знаешь, когда я узнал об этом, честное слово, зааплодировал! Умер отец в 90 лет, а через 8 месяцев его последняя жена произвела на свет девочку Рут, мою сестру. Ладно, не будем спорить, я готов ответить на любой твой вопрос. Итак, что ты хочешь знать обо мне, о чем мама с папой тебе еще не рассказали?
— Я хочу знать все, с самого начала. О ваших детских годах, о родителях. Расскажете?
— Я был счастливым ребенком, потому что меня очень любили родители. А это важно. Их любовь, как защитный панцирь против мира, остается с тобой навсегда.
Несмотря на то что страна только что прошла через гражданскую войну и условия жизни для всех без исключения испанцев были трудными, родители создали в доме атмосферу прекрасного оазиса. Мама как-то сказала мне, чтобы навсегда запомнил — день моего появления на свет я обязан считать своим самым счастливым днем. Хотя тут я немного не согласен. Во-первых, я родился в разгар Второй мировой. Во-вторых, появился нелегко, моему отцу-гинекологу пришлось делать маме кесарево сечение. Роды проходили с осложнениями, и, как я потом узнал, — отец спас нам с мамой жизнь. А как же я громко орал! Стекла в окнах дрожали.
— Уже тогда голос пробовали?
— Возможно. Вообще мое детство можно назвать банальным. Обычным. Никаким. Я даже ничего такого не могу вспомнить. Ну если только скрипучий звук старого проигрывателя, на котором у нас любили слушать Элвиса Пресли. Помню, от его песни It’s Now Оr Never» у меня останавливалось сердце… — что странно в таком возрасте. Что я понимал тогда в любви? Малышом любил все взрослое и «старомодное» — танго сороковых, песни Глории Лассо и Луиса Мариано, например. Среди моих родственников есть маркизы, посол Испании в Великобритании, папа мой был очень уважаемым специалистом в своей области, а сразу после гражданской войны получил звание профессора медицины.
Мама Мария дель Росарио могла практически из ничего, из очень простых продуктов, приготовить вкуснейшие блюда. Время тогда было голодное, трудное. Мы, как и все, жили очень скудно, и мама, державшая на себе дом, была вынуждена каждый день творить своими заботливыми руками чудо, чтобы никто из нас не чувствовал лишений, голода, холода. Весь дом был на ней. Уверенность в прочности и надежности домашнего очага давала силы моему отцу работать, делать открытия.
Они развелись, когда мне было уже под тридцать — то есть все мое детство и юность они провели вместе, рядом друг с другом, и не зародили во мне никаких комплексов, не нанесли мне никакой травмы своей разлукой. Я был уже достаточно взрослым человеком, которому можно было объяснить, что чувства порой проходят, остывают. Что так складывается жизнь — люди расстаются, обретая свободу или новую привязанность. Родители никогда так и не признались мне в истинных причинах своего решения. Да это и не имеет значения, я думаю. Это такая глубокая, такая личная и такая непостижимая сфера! Бывает же, что после множества прожитых лет ты просыпаешься утром рядом со своей женой и задаешься вопросом: а кто она на самом деле, знаю ли я ее по-настоящему? Но порой и причины-то особой нет, есть просто потребность остаться одному, помолчать, погрузиться в себя. Начать жизнь набело. Как бы то ни было, я благодарен родителям за позднее расставание.
— А как в школе?
— Учиться мне было скучно, я убивал время игрой в футбол. И был, к слову сказать, отличным голкипером в мадридском клубе «Реал». Правда, отец постоянно настаивал, чтобы я получил нормальное образование. Поэтому в паузах между тренировками мне приходилось бегать на лекции юридического факультета мадридского университета Комплутенсе. Жизнь казалась тихой и сладкой до моих 19 лет. А потом все разом изменилось. Разрушилось. Взорвалось.
За день до своего двадцатилетия я с друзьями попал в автокатастрофу и на 18 месяцев загремел в больницу. Трое друзей отделались легкими ушибами, а мне понадобилось в общей сложности три года, чтобы поправиться. Знаешь, и по сей день многие журналисты с легкой издевкой задают мне вопрос: «Хулио, а почему во время исполнения песен вы все время себя трогаете то за живот, то за сердце, то печень ощупываете?»
— Это они, верно, намекают на то, что вы неловко пытаетесь подражать Майклу Джексону, который вечно хватал себя на сцене за разные места.
— Наверное. Но я честно отвечаю — здесь нет никакой стильной хореографии, никаких попыток быть загадочным и манящим... Просто с момента моего выздоровления после той аварии я на всю жизнь утратил чувство равновесия. И каждый раз, когда закрываю глаза на сцене, немного теряюсь в пространстве и начинаю себя ощупывать, чтобы убедиться — где я, стою ли прямо, все ли на месте... Я не контролирую эти жесты, они инстинктивны. Вот и вся разгадка. Что удивительно, свою любовь к футболу после той катастрофы я не утратил, и в дни трансляций важных матчей всегда торчу у телевизора.
Саму аварию помню плохо — не справился с управлением, машина перевернулась, упала с обрыва. А вот то, что случилось после катастрофы, врезалось в память отчетливо. Раздроблены ноги, серьезно поврежден позвоночник, задеты нервные окончания. С таким диагнозом мне суждено было всю жизнь провести в инвалидном кресле. Когда мне делали операцию, я впал в кому. Был на грани. Умереть в 19 лет — что может быть ужаснее? В одно мгновение ты вдруг становишься мудрым, как древний старец, понимая, насколько хрупка человеческая жизнь.
И как надо ценить каждый миг. Если ты спросишь, боюсь ли я смерти, отвечу — да, боюсь. По этой причине стараюсь поменьше спать. Я так хочу жить! Хочу оставаться живым! Хочу работать, петь, петь, как можно дольше петь. Бог подарил мне новое время. И я не хочу терять его впустую. Тот факт, что я вернулся к жизни, считаю особой привилегией — даром, счастьем, благословением.
Наверное, та авария стала для меня отправной точкой. Причем во всем. Я захотел жить по-крупному, весомо, правильно. А эти устремления требовали смелости, амбиций и железной дисциплины. Последнее было необходимо хотя бы для того, чтобы в буквальном смысле встать на ноги. И хотя врачи сказали мне, что я должен оставить мечты о футболе по той простой причине, что я никогда больше не смогу бегать, это не помешало мне воспринять предложенное испытание как повод убежать далеко-далеко — в символическом смысле этого слова.
Мне запрещали вставать и ходить. Но когда тело отказывает, включается дух. Поначалу я ставил перед собой примитивные задачи. Ночами, когда все пациенты спали, а санитары ходили по коридорам, я старался быть незаметным для всех и ползал по полу, пытаясь заставить свое тело вспомнить о движениях. Стирал руки и колени в кровь… но ползать научился, как научился вообще заново шевелиться, сидеть, затем делать шаги, а в один прекрасный день мне захотелось пройти хотя бы метр. Далее я стал мечтать о том, что мне надо вновь научиться ходить… Потом у меня появились костыли.
Считаю, что настоящий подвиг совершил мой отец. Он на год ушел со своей работы, чтобы посвятить это время моему выздоровлению. Он был неотлучно со мной, выгуливал меня, говорил слова поддержки, придумывал упражнения, которые, по его мнению, наилучшим образом стимулировали тонус моих мышц. К счастью, я и до катастрофы был привычен к спорту, подтянутое тело хранило воспоминания, ему надо было лишь напомнить правила — ведь прежде я по четыре-пять раз в день плавал, много тренировался, бегал. В общей сложности когда-то по 14 часов в сутки отдавал спорту.
— А музыка?
— Нет, о музыке я тогда вовсе не думал. Да и какие могут быть надежды у парня, который услышал от своего педагога по хору в католическом колледже совет заниматься всем, чем угодно, только не пением? Это я услышал от падре в тот день, когда дерзнул спеть на занятиях Ave Maria. Так что я строил планы стать адвокатом.
— Совсем немузыкальная профессия.
— Музыка тогда меня радовала только по ТВ. На своей больничной койке я не пропускал традиционных фестивалей в Сан-Ремо, постоянно слушал радио, писал стихи…
А однажды один из санитаров клиники принес мне гитару, чтобы я мог разрабатывать полупарализованные пальцы, я принялся играть, учился самостоятельно — мне даже принесли небольшую книжку «Самоучитель игры на гитаре», пробовал сочинять песни (первая была о том, как важно не терять надежду, не сдаваться и двигаться к победе, она называлась «Жизнь продолжается») — но все это исключительно из-за страха бездействия, одиночества и борьбы с болью. Такой был побег. Побег в музыку, поиск спасения в ней. Забвение, приносившее мгновения истинной радости. Я просто хотел отвлечься, но музыка меня околдовала… Серьезно.
— Странно, что первые сочинения были не любовными балладами. На вас как-то это не похоже!
— И тем не менее. В своих первых песнях я в основном задавал вопросы Всевышнему: почему я? Почему со мной такое случилось? Почему попал в ту аварию, после которой моя жизнь вдруг обернулась паузой, а все надежды рухнули в одночасье?! Спрашивал, как жить дальше, что делать… Создавая свои стихи, находил для себя ответы. Или пытался их найти… Иногда получалось. Помню, были такие строчки: «…всегда есть причина, чтобы умереть, но всегда есть причина, чтобы остаться жить дальше». Что-то в этом роде. Но слова многим пришлись по душе, многие ощутили свою связь с этой песней.
Конечно, никаких серьезных планов я и не смел строить… даже когда выписался. По настоянию отца ездил учиться в лучшие английские колледжи, но… увлечение музыкой меня не оставляло. Хотя в те годы я искренне не любил свой голос, считал, что он звучит ужасно и что с моей стороны непростительная глупость верить в успехи на музыкальном поприще. А потом все завертелось. Мне удалось победить на международном песенном конкурсе в Бенидорме в 1968 году (кстати, там я выступил с той самой песней La Vida Sigue Igual, которую сочинил в больнице), мои песни получили неожиданный резонанс во всей Латинской Америке, я завоевал радиоэфиры. А знаменитая звукозаписывающая студия Columbia Records подписала со мной мой самый первый контракт… На конкурсе Евровидение моя песня Gwendоlyne, которую я сочинил о своей любимой девушке, заняла 4-е место. Но при этом мне все равно не верилось в серьезность музыкальной карьеры. Голос у меня тогда был тихий, почти интимный, как и звук моей гитары. Но я вложил в свои тихие песни все переживания, все страдания, которые обрушились на меня. Свое стремление выжить. И вот получилось. Кстати, мой отец, который тогда весьма скептически относился к моему увлечению и не считал его серьезным, все же оплатил запись моей первой сольной пластинки. К счастью, я сдержал некогда данное отцу слово и получил высшее образование. Правда, с опозданием. Диплом юриста мне выдали уже в… 57 лет. Честно скажу, законник из меня так себе. Могу заметить слабые стороны плохо составленного контракта, но вот вдуматься в него, виртуозно интерпретировать содержание или ловко защитить позицию клиента — это уже не ко мне...
— С вашим отцом в свое время произошла страшная история…
— Его похитили баскские сепаратисты и держали в плену 20 дней. Террористы потребовали у меня выкуп в 2 миллиона долларов, но полиции, к счастью, удалось его освободить. После этого мы с отцом забрали наши семьи, уехали в Америку и не расставались до конца его дней. Он умер в 2005 году.
— Вы состоятельный человек, дома ваши разбросаны по всей планете, личный самолет готов умчать вас на край света, вы достигли всего, о чем можно только мечтать. При этом по-прежнему продолжаете выходить на сцену, петь, отлично выглядите, хотя многие в вашем возрасте спокойно радуются жизни на пенсии.
— По одной простой и очевидной причине — я чувствую, что живу по-настоящему, только когда пою. А пою я все время, постоянно. И когда перестану петь, потеряю голос, например, тогда и жизнь моя закончится. А что касается внешнего вида — да, слежу за собой. Ем мало, люблю морепродукты, хорошее вино, оливковое масло, чеснок. Каждый день плаваю в холодной воде. К слову, во всех моих домах имеются бассейны. В моем возрасте просыпаешься и испытываешь дискомфорт во всем теле — там болит, тут тянет. Ну и что? Такова жизнь. Да, мое тело стареет и уже не может двигаться, как прежде. Но уверяю тебя, в душе, в своих мыслях и мечтах я постоянно бегаю. Внутренне я нахожусь в состоянии кросса.
— Вы счастливый человек?
— Меня часто об этом спрашивают. Обычно я отбалтываюсь, говорю дежурное «ну да, еще бы». Но вот тебе скажу иначе. Нет, я не считаю себя счастливым человеком. То есть чисто внешне это может показаться даже кощунством. С какой стати так говорить — ведь у меня вроде как есть все. Но ты не представляешь себе, какой труд, какая жесткая дисциплина за этим «все» стоит. Я нахожусь в постоянном напряжении, в тонусе, заставляю себя быть в форме, в состоянии постоянной борьбы за свое место под солнцем, что приносит много переживаний. Не могу сказать, что легок, что доволен, что расслаблен. Талант ведь не пассивный дар. Его надо поддерживать. А на это уходит много сил, много каторжной работы в прямом и переносном смысле слова. Да и состояние успеха — очень нестабильное, нервное понятие. Ты находишься в подвешенном состоянии. Не уверен ни в чем, тем более в завтрашнем дне. А я человек очень сомневающийся, очень уязвимый. Поэтому в таких вот разодранных чувствах я не могу сказать, что счастлив. Счастье — понятие такое уверенное, прочное, солидное даже. У меня все не так.
— Говорят, женщины плачут в зале, когда вы поете, а мужчины заново влюбляются в своих жен и подруг,.. что вы пробуждаете в людях чувственность, нежные ощущения.
— Женщины — главные учителя моей жизни. Они научили меня всему, чему не в состоянии научить мужчины. Нежности, верности, ласке…
Впервые я влюбился, когда мне было 14 лет, — в девочку из параллельного класса. Да, я до сих пор помню ее имя, но не скажу его вслух — вдруг она услышит и вспомнит. Она уже наверняка сейчас стала бабушкой. Зачем ворошить прошлое? Первое чувство никогда не забывается, потому что оно яркое, острое, хотя это были всего лишь взгляды, полные любви и переживаний…
Хочу впервые официально заявить, что моя репутация «бабника» не имеет под собой никакого основания. Я совершенно другой человек. Просто образ музыканта, человека, выходящего на сцену и завораживающего зал, обманчив. Его выхватывает луч света из темноты, что придает ему исключительность, особенность. А если еще исполняемая им мелодия волшебна, то справиться с чувствами очень сложно. Все это действо схоже со спектаклем, в который вовлечен наивный, доверчивый и чистый душой зритель. Только и всего. Поэтому музыканту приписывают невероятные приключения, хотя на самом деле он стеснителен и скромен. Конечно, на него устремлены жаркие взоры, им восхищаются, он король положения. Но к любви и романтическим приключениям это не имеет никакого отношения. И многое, о чем он поет, — выдумка или смелые мечты, которые он переживает публично на сцене, а в реальности их наверняка стесняется! Мне приписывалось множество романов, особенно с теми прекрасными женщинами, с которыми я пел дуэтом, — с Далидой, например. Но я никогда не занимался с ней любовью, она была для меня как сестра. Я пел со всеми певицами Италии, Испании, Франции, Бельгии — боже, всех не вспомнить и не перечислить… Я влюблен в Любовь — в то состояние, которое она дарит, и стараюсь этим поделиться со своими слушателями.
— Русские читательницы не простят мне, если не задам вам этот вопрос. С вашей женой Мирандой вы уже 20 лет. Как вам удается оставаться вместе?
— Миранда — любовь всей моей жизни. Подарок небес. Мое главное счастье и моя главная победа. Мы прожили вместе десятки лет, она родила мне пятерых детей, а мы лишь совсем недавно оформили наши отношения. Через полгода после нашей памятной встречи 24-летняя голландская манекенщица уже переехала жить на мою виллу в Индиан-Крик, в Майами. С тех пор так и живем неразлучно, правда, на три дома — в Майами, в Доминиканской Республике и испанской Марбелье.
Я встретил жену в декабрьский холодный день в индонезийском аэропорту. Я был у друзей на каникулах в Джакарте. Провел у них неделю и уже собирался обратно. Проходя по аэропорту, увидел небольшую толпу людей, которые снимали рекламный фоторепортаж для прет-а-порте. Героиней репортажа была девушка, грустно сидевшая на чемоданах. Как только я увидел ее, сразу же наклонился к своему приятелю и сказал:
— Видишь вон ту девушку?
— Да, вижу, она красивая, — отозвался тот.
— Так вот, я думаю, что она будет моей женой, — четко ответил я.
Я никому никогда такое не говорил прежде.
Конечно, потом я пригласил ее на свой концерт, хотя у нее был парень, своя жизнь и другие планы… Но где-то через месяц мы уже начали жить вместе и с тех пор не расстаемся. Такая судьба. Наверное, мне просто повезло — тут нет никакой магии. Стечение счастливых обстоятельств.
— Раньше вы записывали дуэты со Стингом и Фрэнком Синатрой, теперь вот вам предлагают спеть с Джастином Бибером. Времена меняются…
— Знаешь, по-моему, я перепел уже со всеми ныне живущими великими людьми — от Фрэнка Синатры до Стиви Уандера! Мне просто повезло. А с Фрэнком Синатрой у нас вообще оказался один менеджер, он нас и познакомил. Удивительный был человек Фрэнк — очень смешливый, очень «итальянец», несмотря на возраст, — как малыш, открытый радостям жизни. Помню, остался я у него дома в Палм-Спрингс на выходные. Было это почти 15 лет тому назад… Его жена Барбара предупредила меня накануне: ты долго не спи, поднимайся пораньше, как и Фрэнк, — и у вас будет время, которое вы сможете провести вместе спокойно, никто вам не помешает. Я вскочил около семи утра, пошел искать Фрэнка. Он был уже на ногах, мы позавтракали, потом он предложил посмотреть боксерский матч по телевизору. Вроде как пустяковые дела, обыденные. Но рядом с ним все они приобретали особый смысл — мы были в те минуты как братья, как мальчишки, дорвавшиеся до «взрослой» жизни, пока родители еще спят. Он повел меня в свой кабинет, куда мало кто был вхож, увлеченно показывал свои секреты — бесчисленные модельки самолетов и поездов, которые собирал по всему миру. Старые фотографии из прошлого, которое было ему очень дорого, рассказывал о своих друзьях и встречах. Где-то там, на полках, в беспорядке высилась гора премий «Грэмми». Я все время задавал себе вопрос: кто я по сравнению с ним? Чувствовал себя маленьким, жалким.
— Получается, прошлое для вас все же интереснее настоящего?
— Нет, конечно. Я не живу прошлым. Мне сейчас 71 год, но у меня невероятное количество планов на жизнь и даже на свою реинкарнацию. Нравится мне в это верить… Знаешь, я сейчас перешагнул тот возрастной рубеж, за которым начинаешь чувствовать, сколько осталось жить. И мне удалось подружиться с этим чувством, во многом печальным. Я понимаю, что надо поддерживать в себе здоровье, силы, дух — для того чтобы этот отрезок времени прожить достойно, весело и с пользой. В моих словах нет лукавства. Я постоянно думаю, размышляю… философствую даже. И замечаю в себе изменения. Я, например, стал более страстным. Особенно в общении с людьми.
Таким не был никогда прежде — наверное, это все потому, что вкушаю каждое мгновение, пользуюсь каждым оставшимся мне днем, как особенным подарком, временным отрезком, в котором так ощутима конечность. Я отчаянно радуюсь каждому дню, я жаден до жизни. Вообще я всегда отличался страстностью своей натуры, но сегодня эта характеристика приобрела для меня особое значение. Сегодня я страстен во всем и по отношению ко всему. Живу на повышенном температурном градусе.
Я так давно в профессии, сменил уже три поколения слушателей. Объездил весь мир — от Китая до России, где побывал еще до того, как ты появилась на свет… Пел даже в бразильской деревушке, в которой насчитывалось 400 жителей. И вот опять еду в твою страну. Первый раз, кстати, приехал в Россию в 1978 году, теперь вот собираюсь выступить весной, в мае, в Москве, а в Санкт- Петербурге в марте.
Возвращаясь к вопросу о счастье, я немного изменю свой ответ. Наверное, все же я счастлив — что сумел найти такую ноту, которая отозвалась в сердцах самых разных людей. Счастлив, что еще кому-то из зрителей нужен, что они покупают билеты, чтобы послушать мои песни. Ощущение нужности… и есть, видимо, подлинное счастье. И да — в этом смысле я счастливый человек.
Подпишись на наш канал в Telegram