Мы с Алексеем Тихоновым уже знали, что попрощаемся. Но вместо этого оба стояли, уткнувшись друг в друга. Помню только одно — я никак не могу оторвать лицо от Лехиной груди, потому что рыдаю навзрыд. Наверное, так горько не плакала никогда. Я ощущала, что нахожусь в очень бережных, сильных и нежных руках. Леха — это стихия! Он до такой степени является для меня идеалом мужчины, что я долгое время думала — как бы сделать так, чтобы нам с ним не расстаться.
Эта история началась в 2010 году — тем летом, когда на Москву опустилось облако удушливой гари, и в городе стало совершенно нечем дышать. Именно поэтому я так точно помню дату... Каждый год в летние каникулы мы с Егором стараемся дать нашей дочке Маше возможность попрактиковать английский в одной из лондонских школ. В тот раз выбор пал на школу «Регент» в самом центре британской столицы, недалеко от Трафальгарской площади. Чтобы совместить приятное с полезным, я решила от Маши не отставать — и каждое утро мы с ней расходились по разным классам.
Остановились мы у девушки, которая когда-то, почти двадцать лет назад, познакомила нас с Егором. В свое время Наталья Харитонова училась на два курса старше меня у Анатолия Ромашина и была первой красавицей факультета. Помню, я поступала во ВГИК, сидела в ожидании очередного прослушивания и увидела, как она идет по коридору в длинной бальной юбке... «Все ясно, — подумала, — у меня никаких шансов, раз тут ходят такие девушки». Она была просто потрясающе красива. Память сразу визуализирует нашу первую встречу — это из разряда тех фотографических впечатлений, которые остаются с тобой навсегда. Когда Наташа вошла, возникло ощущение, что в коридоре запахло яблоками. У нее были сияющие вьющиеся волосы ниже талии, обнаженная спина и незабываемый профиль... Говорят, Леонардо да Винчи никогда не поссорился бы с Сандро Боттичелли из-за женщины, потому что первый любил лица с содержанием, а второй, наоборот, — весенние, нежные бутоны. Так вот — в данном случае они подрались бы! В ней было все: и юность, и свежесть, и опыт, и мудрость, и харизма... Ее, конечно, все обожали. Ромашин уже тогда отпускал ее на постановки в Театр Луны, ее рвали на части операторский и режиссерский факультеты, она была из угасающей ныне плеяды по-настоящему красивых актрис, которыми когда-то славился ВГИК.
Историю нашего знакомства с Егором я уже много раз рассказывала — так вот, именно Наташа была его девушкой на тот момент. И я очень переживала за нашу с ней дружбу, ибо дружба, на мой взгляд, всегда дороже любого мужчины. Тем более что свои отношения с Егором я не рассматривала как серьезные и даже представить не могла, что с таким человеком у меня может что-то сложиться. Но потом поняла, что все-таки влюбилась, и первое, о чем подумала: как к этому отнесется Наташа? Ведь глядя со стороны, можно сказать, что я встала между ними. Хотя ни моего на то желания не было, ни инициативы какой-либо я не проявляла. К тому же у меня был молодой человек, и наши с отношения развивались вполне позитивно.
В тот день, 25 июня, я сдала свой первый экзамен по мастерству актера, и мы всем курсом отмечали это событие. Наша ключница Кира Петровна (с нее в свое время срисовали образ знаменитой старухи Шапокляк), встретив меня в коридоре, сообщила, что меня разыскивает Наташа. Тогда ведь не существовало мобильных, поэтому все дозванивались на вахту. Мы с другом отправились ей перезванивать, одна я идти не могла — да и все остальные находились в такой стадии подпития, когда уже никому и никуда не рекомендуется ходить в одиночку.
Набрала номер Наташи, и она донесла до меня мысль, что очень-очень нужно выручить, составить ей сегодня вечером компанию в клубе «Булгаков», куда ее пригласили два молодых человека, один из которых — Егор Кончаловский. И жизненно важно, чтоб мы с ней туда поехали вдвоем. Меня тогда это сильно удивило и взволновало — как я могу составить ей дружескую компанию, ведь мы не были на короткой ноге. Более того, я считала ее своим кумиром. Поняла, что она просто не дозвонилась до более близких подруг. Середина июня — все уже разъехались. ..
Не долго думая, я ответила, что с удовольствием присоединюсь, так как очень люблю Булгакова. Как раз на первом курсе Алексей Владимирович Баталов ставил со мной сцену на скамейке в Александровском саду — где Маргарита встречается с Азазелло. Мы ее только-только отыграли, и когда Наташа сказала мне про клуб «Булгаков», я решила, что это станет очень красивым и логичным завершением праздника по поводу окончания сдачи экзаменов.
Ребята заехали за мной на красивой черной машине — тогда все черные машины казались мне очень красивыми. Я сидела за водителем — Сергеем Грибковым, а Егор — на пассажирском сиденье впереди. Сережа показался мне очень грустным — видимо, именно с этим была связана просьба Егора взять с собой подругу. Но я совершенно на эту роль не годилась — вместо того чтобы развлекать Сережу, мы с Наташей всю дорогу болтали, я ей рассказывала про свой первый в жизни экзамен по мастерству. Даже не помню, что она отвечала, — такие бурные эмоции меня переполняли. Потом речь зашла о том, что мы с однокурсниками сговорились завтра укатить в Одессу. Мама одного из них — одесситка — буквально поставила нам ультиматум: «Немедленно приезжайте, вас необходимо кормить, холить-лелеять, на вокзале встречу вас с музыкой и шампанским». Как вы понимаете, отказаться было невозможно, только нужно было придумать, как сообщить об этом родителям. Мне предстояло объявить маме о поездке в Одессу, умолчав при этом, что со мной поедет еще Дима. И Максим. И Саша. И Игорь. Естественно, мне нужны были деньги, и попросить их я могла только у мамы. Я объясняла Наташе — мол, мне завтра уезжать, поэтому вернуться домой хотелось бы не очень поздно и желательно относительно трезвой, иначе меня просто никуда не отпустят...
Мы прибыли на место, ребята пошли в клуб, а я, естественно, в подъезд. Поклонилась Булгакову, помедитировала, почитала свои любимые надписи на стенах и, насладившись обществом ушедшего от нас литератора, я отправилась в заведение. Там происходило то, что завсегдатаи называют «квас лопатой». Все пили текилу-бум. А я была совершенно неопытна в этом вопросе. В институте, отмечая какие-то праздники, мы брали обычное белое вино. Оно было того еще качества, но на безрыбье мы сей факт великодушно игнорировали. А тут вдруг — текила-бум. Я текилы никогда раньше не пробовала, но данный коктейль отлично сочетался с общей атмосферой клуба, после него возможно только одно — долго и буйно танцевать. А уж в этом вопросе я, наверное, оказалась единственной, кому равных не было — по крайней мере на тот момент и в том помещении. Никто так не жаждал танцевать, как я! И я ринулась на танцпол. Помню только звуки музыки — бум, бум, бум, а потом — какой-то водитель везет меня домой. Естественно, в тот вечер я не поговорила с мамой, а билеты на поезд — на секундочку — на 13-05. Утром я проснулась с чудовищной головной болью, на ощупь собрала чемодан и уехала в Одессу без денег. Родителям уже по приезде дала телеграмму — со мной все в порядке, я решила отдохнуть с друзьями на море. Что удивительно, мама моего однокашника Максима действительно встретила нас на вокзале с шампанским, поселила всю компанию у себя дома и почему-то решила, что я — невеста ее сына.
Ее до глубины души поразил диаметр моих запястий. Она обхватывала мою кисть двумя пальцами, смотрела, говорила протяжно: «Оооох!» и закрывала лицо руками. А потом со своим чудным одесским акцентом добавляла: «Я знаю, где мы сегодня будем обедать!» Словом, она решила убить меня пищеварением, задавшись целью немедленно откормить будущую невестку. В какой-то момент я осознала, что мы уже третий день в Одессе, а моря так еще и не видели. Потому что все время пьем-едим, пьем-едим...
Дальше у нас было много всяких приключений. Однажды меня, самую любопытную, и однокурсника Сашу забрали в КПЗ в Одесском порту как нарушителей государственной границы — тогда как раз началась история с «рассоединением» бывших республик СССР. Нам ведь не пришло в голову, что мы находимся в непосредственной близости от приграничной зоны и что гражданин с российским паспортом не имеет права там появляться. А мне ужасно хотелось посмотреть на корабли. «Я никогда не была в порту, пойдем посмотрим», — сказала я, мы просто перелезли через забор и оказались на закрытой территории. Я увидела, как прибывают огромные сухогрузы, как матросы сходят по трапу на берег, — часа два мы сидели, созерцали. Местная милиция, заметив нас, сразу решила, что я — проститутка, а Саша пришел меня продавать — возможно, потому что я была на высоких каблуках и в шортах. И нас тут же замели! Продержали почти сутки в КПЗ и никому не давали позвонить. Сначала мы были ужасно недовольны, я возмущенно рассказывала, что вообще-то актриса, но милиционеры лишь ухмылялись — ага, ага, актриса она, погорелого театра...
Я очень быстро приуныла, понимая, что защитить нас здесь совершенно некому. Что делать — непонятно. Бедная мама Максима не знает, где мы. Жалко, что я не догадалась сразу сказать про маму, она оказалась «очень известной таки женщиной в Одессе». В какой-то момент я случайно произнесла ее фамилию, и все вокруг тут же встрепенулись: «А шож вы нам раньше не сказали?»
В общем, вернулась я в Москву, полная впечатлений. Мама, внимательно на меня посмотрев, попросила: «Покажи то место, где на тебе можно ставить пробу». Совершенно бессмысленно было доказывать, что мы проводили время абсолютно невинно. Она, конечно, ни одному моему слову не поверила и отправила меня в деревню — в ссылку. Впрочем, деревню я очень любила, проводила там каждое лето, обзавелась кучей друзей, и по большому счету делать там можно было все то же самое. Дедушка засыпал рано, я спокойно открывала окно и отправлялась гулять. Возвращалась зачастую с рассветом и тем же путем проникала в дом. Это был тот самый возраст, когда гулять по ночам было моим любимым занятием. Теперь вот с ужасом думаю, что устроит мне дочка, когда дорастет до такого гуляльного периода! Страшно вспомнить, сколько раз я могла погибнуть или меня могли куда-нибудь увезти. К счастью, бог хранил... Лето заканчивалось, за мной приехала мама и сообщила, что несколько раз звонил какой-то Егор.
Но, увы, я не смогла вспомнить — кто это. Каково же было мое удивление, когда в Москве Егор снова позвонил и стал говорить, что было бы неплохо увидеться, еще раз сходить потанцевать. Я ответила: «Конечно! Давай соберемся той же компанией и потанцуем». Тут он немного сменил интонацию и сказал, что той же компанией собираться не стоит. Я поняла, что между ними с Наташей что-то произошло. И плавно попыталась свернуть разговор. Однако он был настойчив, и в конце концов я согласилась. За лето, проведенное в Одессе и в деревне, я поправилась размера, наверное, на два. Единственное платье, которое на меня налезло, — вишневое атласное, сшитое маминой подругой к моему выпускному вечеру в школе. Я тогда как раз была «бомбасса»...
В назначенный час у кинотеатра «Художественный» Егор... меня даже не узнал, потому что это были толстые-толстые щеки на тоненьких-тоненьких ножках. Я его, впрочем, тоже: видела же всего один раз — да и то как в тумане. Мы издалека с опаской смотрели друг на друга, я доедала мороженое. Потом сама подошла. Он опешил: «Это вы? Ну... садитесь...» И распахнул дверцу машины. Я села. И вот тут случилось страшное — платье лопнуло прямо по шву. В шоке я пробормотала: «Ой, остановитесь, пожалуйста, я выйду». От изумления Егор аж вскрикнул: «Куда?» Я говорю: «Не могу вам сказать», чувствуя, что сейчас от стыда зарыдаю. Он попытался выяснить — на что я обиделась, я отпиралась. В итоге все-таки вышла и тут же подумала: а как же мне добираться домой в таком виде? Прикрыться-то нечем... Я заметалась и опять нырнула в машину. Егору пришлось пустить в ход всю силу убеждения и проникновенный тон, и он прямо-таки вырвал из меня признание. Я показала ему огромную дыру, и он сказал: «Ну-у-у... понятно, что в ресторан (а мы собирались встретиться там с его друзьями) мы так поехать не можем». Однако не повез меня в магазин покупать новое платье. Мы отправились к нему домой, где Егор выдал мне свои треники и майку. В плетеных босоножках на высоченных каблуках и трениках я смотрелась сногсшибательно, настоящей клоунессой! Я сделала вечер этим людям! Было так стыдно, что сразу же убежала в туалет. Перед тем как удалилась, Егор спросил: «Что тебе заказать?» Я ответила — персиковый сок. И официант всякий раз вежливо стучал в дверь уборной, говоря: «Еще один персиковый сок». Я просидела там целую вечность, собираясь с духом. Наконец вся пунцовая вернулась к столу, и прекрасная подруга Егора Элена Узуэлли, с которой мы сейчас дружим, произнесла: «Боже мой, никогда в жизни не видела такого здорового румянца!» И тут я поняла, что есть я больше не буду никогда!
В финале вечера, вопреки угрозам мамы выгнать меня из дома, я осталась ночевать у Егора. Это и стало началом наших отношений.
После того памятного вечера в клубе «Булгаков» мы с Наташей не пересекались, и я очень переживала, что могла стать причиной их с Егором расставания. Впервые мы увиделись, лишь когда родилась Маша — в июне 2001 года.
Наташа приехала поздравить меня с этим счастливым событием, привезла бутылку шампанского Veuve Clicqout и удивительный подарок — деревянную рамку-импринт с керамопластом внутри, на котором легко отпечатывается ручка и ножка младенца. Такого в Москве тогда точно нельзя было найти... И между нами — по истечении столь долгого времени — состоялся тот важный разговор, которого я, признаться, очень боялась. К счастью, Наташина судьба сложилась: она встретила человека, который увез ее за границу, они много путешествовали по Америке, Англии, долго жили во Франции. Когда мы наконец встретились и объяснились, у меня просто камень с души упал. Оказалось, я совершенно напрасно считала себя виновницей ее личной драмы. И все то напряжение, которое столько лет травило меня изнутри, было надуманным. Мы радостно выпили эту бутылку шампанского, после чего моя дочь перестала брать грудь... Не помню деталей нашего разговора, но в памяти остались главные ее слова: «Как хорошо, что все получилось именно так, потому что Егор — совсем не мой человек». С того момента мы начали дружить. Когда Наташа родила дочку Алечку, я стала ее крестной мамой. Вот так интересно переплелась моя судьба с девушкой, которая познакомила нас с Егором. Между прочим, эту фотосессию для «Каравана историй» делала именно Наташа. Она фотограф от бога!
В результате, когда я решила пожить с Машей в Лондоне — а удовольствие это не из дешевых, — Наташа предоставила в наше распоряжение свой трехэтажный особняк недалеко от Букингемского дворца, в одном из самых престижных районов — Мейфер. Я спросила — не будем ли мы ее стеснять? Она ответила, что это невозможно, у нее пустуют три этажа. А ее спутник вообще бывает там крайне редко. Наташа вдруг сообщила, что к моменту нашего приезда ее уже не будет в Лондоне, у нее срочные дела в Москве. Мы разминулись буквально на один день. «А как же мы попадем в квартиру?» — удивилась я. Она объяснила, что нам откроет домработница, и дала точный адрес. Все это было очень странно и волнительно, тем более что в Англию я летела первый раз, да еще одна с ребенком. И по приезде мне предстояло весьма оперативно решить все вопросы с нашим обучением. Учитывая, что мой английский был далек от совершенства (прямо скажем, я почти ничего не понимала и не могла толком объясниться), жутко нервничала. Отсутствие Наташи меня просто убило — она ведь была для меня потенциальным компасом в незнакомой стране.
Лондон оказался совсем не таким, каким я его представляла. Я считала — если так сложно получить британскую визу, то как же трудно будет там жить... Но едва мы оказались в такси — нас вез черный парень, для которого английский тоже был не родным, — выяснилось, что мы с ним отлично друг друга понимаем. Первое, что я спросила: «Как поживает королева?» На что таксист ответил: а вот сейчас и посмотрим. И прежде чем отвезти нас домой, сделал круг и провез через Гайд-парк, Грин-парк, мы объехали Трафальгарскую площадь, свернули на Пиккадилли и уже оттуда попали на нашу улицу Белой Лошади — Уайт-Хорс-стрит.
Потом тем же маршрутом мы с Машей ходили в свою школу, с удовольствием отказавшись от транспорта в пользу познавательных пеших прогулок.
Осмотревшись на новом месте, я поняла, что мы остановились не просто в престижном — в роскошном особняке с домработницей, которую можно попросить приготовить еду, сходить в магазин. В таких условиях в Москве я никогда не жила, даже будучи женой известного человека.
Первым делом, проснувшись рано утром, мы с Машей отправились к Букингемскому дворцу, посмотреть торжественную смену караула. Вскоре дочь захотела пить, мы нашли магазин, и там у кассы я впала в полный ступор! Молча протянула продавцу деньги и выдавила из себя одно лишь слово — water. Догадавшись, что я не говорю по-английски, этот человек сказал фразу, которую я запомнила сразу, но смысл ее поняла гораздо позже. Он произнес: «Не беспокойся, моя милая. Ты — в Лондоне, здесь с тобой не может случиться ничего плохого!» Дал мне бутылку воды, и, совершенно ошарашенная, я вышла на улицу. Все — с этого момента я расслабилась! Так родилась моя влюбленность в Лондон.
На следующий день началась учеба. В школе оказалось много русских, они помогли мне заполнить необходимые документы. Я договорилась о том, чтобы водитель забирал Машу и отвозил обратно, выдала ей ключ от дома — так же, как и у меня когда-то в детстве, он висел на веревочке у дочки на шее. Теперь после своих уроков я могла немножко задержаться и, не спеша домой, заглянуть в Национальную галерею — к счастью, все государственные музеи в Соединенном Королевстве бесплатны, спасибо Тони Блэру. Можно хоть каждый день смотреть на шедевры.
Ближе к концу этого счастливого, незабываемого месяца я оказалась в Галерее Тейт, чтобы увидеть моего обожаемого Джозефа Мэллорда Уильяма Тернера, которого полюбила после выставки в Москве. Многие его картины трогают меня буквально до слез. Я провела в музее полдня и вышла оттуда совершенно ударенная. Воздух и свет полыхнули мне в лицо, я опустилась на ступеньки у входа, пытаясь собрать себя в кучу. Сижу, ковыряю пальчиком землю под ногами, и в этот миг раздается телефонный звонок. Вдруг слышу в трубке голос, который нельзя перепутать с каким-либо другим. Есть в нашей стране такие люди, которых все сразу узнают по голосу. Один из них — Илья Авербух. «Люба, — спрашивает, — вы в Москве? Мне хотелось бы с вами переговорить». Хорошо, что я сидела, потому что ноги у меня мгновенно стали ватными. Я сразу поняла, по какому поводу он звонит. Тут надо заметить, что участвовать в программе «Ледниковый период» всегда было моей мечтой, хотя кататься на коньках я совсем не умела. Подруги Алиса Гребенщикова и Лика Кремер (она участвовала в аналогичном проекте на другом канале) столько рассказывали об этом, и я с замиранием сердца смотрела их выступления! И сокрушалась про себя: «Мне такое, увы, не светит! Я же — башня, для меня и партнера не найти. Мало того, что он должен обладать просто адским терпением, так еще и ростом выдающимся». Единственный, кто подходил под такие критерии, — Алексей Тихонов, пожалуй. Впрочем, я старалась об этом не думать, так иногда — помечтать. Все равно ж это нереально... Но хотелось — ужасно. Не пугало ничего — что можно удариться головой, сломать руки, ноги, позвоночник... Все это казалось таким незначительным!
И тут вдруг сижу, ковыряю пальчиком землю и разговариваю с Ильей. Я просто оцепенела, и вместо того чтобы продолжить разговор, практически проваливаясь в параллельные миры, прошептала в трубку: «Илья, я вам перезвоню!» Еще пару секунд продолжаю машинально копать пальчиком землю — а потом вдруг — бац, выкапываю маленькую золотую звездочку, конфетти.
Тут же звоню Алисе Гребенщиковой — и она аж взвивается от восторга. Кричит: «Люба, тебе невероятно повезло! Если бы у меня был шанс поучаствовать в проекте еще раз, я бы ни секунды не раздумывала!» Лика Кремер ей вторит: «Ну наконец-то!» Полдня ушло на то, чтобы я пришла в себя, провела какую-то дыхательную гимнастику, дабы собраться с духом и перезвонить Илье. Волновалась ужасно. Для меня Авербух всегда был небожителем, который спустился на землю и ходит среди нас. И вот я перезваниваю, и он говорит мне этим своим голосом — не мужским, не женским, с хрипотцой (ну ангел, настоящий ангел): «Я хотел бы вас попросить поучаствовать в нашем проекте». «Наверное, вы не в курсе, — отвечаю. — Но я никогда не стояла на коньках, только в детстве на школьном дворе». Он парирует: «Ничего, мы знаем, как работать с такими «некатайками».
И все — с того момента я уже не могла смотреть ни на какие картины, почти никуда не ходила и жила только предвкушением встречи. Когда мы с Машей вернулись в Россию, выяснилось, что Москва гореть не перестала — город буквально задыхался. Наверное, тем, кто не пережил этого, невозможно объяснить, что это такое: когда делаешь вдох, а дышать нечем. Существуешь словно в дурмане, все время болит голова. Единственным местом, где было прохладно и не пахло дымом, оказался каток. Я сразу же поняла, что готова тут жить — привезти холодильник и спать где-нибудь в уголочке на коврике. Поэтому на первые тренировки брала дочь с собой. Помню, с Авербухом мы встретились 2 августа — на Ильин день, у него как раз были именины. Я его поздравила — а он, как выяснилось, даже был не в курсе. Мы поговорили, быстро перешли на ты, он научил меня шнуровать коньки, а потом взял за руки и вывел на лед. Под конец нашей тренировки появился Леша Тихонов. И тут я подумала, что сейчас сойду с ума! Это было такое — лоб в лоб — столкновение с мечтой, от которого меня просто подкинуло в воздух на несколько километров и разорвало на много маленьких Любочек. Невероятное ощущение!
Мы начали заниматься. На первых порах, когда энтузиазм просто зашкаливал, казалось: ну подумаешь, ничего не получается! Подумаешь — колено, подумаешь — голова! Сначала я выходила на лед в полной амуниции — разве что не в каске и со стулом. У меня были наколенники, налокотники, напопники специальные, как у вратаря. Но главное, что Леха Тихонов был как многорукий индийский демон Равана — куда бы я ни накренилась, он тут же меня подхватывал, везде была его рука. Он — потрясающий партнер. Я смотрела, как работают другие, и понимала, насколько мне повезло. А потом он вдруг сказал: «Мы с Машей собираемся в Питер, у тебя август свободен?» (У них тогда дочка только родилась, и они жили под Санкт-Петербургом.) И наш «плацдарм» переместился в Северную столицу. Друзья нашли мне квартиру на Крюковом канале, и почти месяц мы с Лехой тренировались на катке в Таврическом саду, который частенько был доступен лишь по вечерам. Представьте себе — ночь, лед, вокруг никого, и только мы вдвоем с Лехой. Для меня это была весьма щекотливая ситуация: ты наедине с чемпионом мира на катке — то есть в страшно романтических обстоятельствах — и полностью в его объятиях. Ведь он отвечает за тебя головой — чтоб не разбилась, не упала, не отшибла себе что-нибудь. Ты от него зависишь полностью, ты — женщина, он — мужчина, и он для тебя абсолютно непререкаемый авторитет во всем. Он буквально мануально пытается внедрить в твое тело частичку своего мастерства. Учит находить баланс, стоя на двух тоненьких пластиночках на убийственно скользкой поверхности...
Каждый раз, когда мы с Лехой оказывались «глаза в глаза», он брал меня за руки крепко-крепко и говорил: «Ничего не бойся, вообще ничего! Только смотри в глаза и слушай меня».
Вот что может произойти с женщиной в такой ситуации??? Это был настоящий замoк — этот его взгляд. Тем самым Леха навсегда научил меня смотреть человеку в глаза, когда входишь с ним в контакт. Следующее потрясение — его мертвая хватка. Когда он меня подхватывал, все его естество транслировало мне: «Сейчас я тебе помогу!» Это второе, что я усвоила от Лехи, — самый желанный для меня способ взаимодействия с другими людьми. Ведь по сути все мы общаемся только для того, чтобы либо получить помощь, либо ее оказать. Помощь — не конкретную какую-то, а в самом широком смысле. Все мы нуждаемся друг в друге. И третий урок — обретение уверенности в совершенно новом и незнакомом пространстве. Когда вдруг понимаешь, что способен сделать то, что совсем недавно казалось чем-то невообразимым. И шаг за шагом, своим каким-то сверхчеловеческим терпением Леха в меня эту уверенность вселял. Ни разу, ни при каких обстоятельствах он не выходил из себя, всегда пребывал в хорошем настроении...
А ситуации бывали разные, особенно когда мы уже готовились к эфиру и вошли в состояние гонки. Осознав, что осталось всего три дня, а мы еще не поставили номер, я начинала впадать в истерику. Но Леха — никогда. Приходил, смотрел на меня, и я понимала: «Ага, я — в домике, со мной все будет в порядке рядом с этим человеком!» При этом знала, что со мной невероятно тяжело. И если уж мы падали, то вместе, я никогда не падала одна — он до последнего старался меня удержать. И все время смеялся: «Ты такая длинная. Понимаешь, что ты все длишься и длишься? Кажется, я тебя уже ухватил — а ты все длишься, как удав. Ты бесконечная какая-то». Я отвечала: «Так и есть. Да. Я — белье». Для Лехи у меня было несколько торжественных прозвищ — он был и «Начальник фарфоровой башни», и «Волшебник Алеша». Думаю, ничего даже близко похожего на то, что сделали мы с ним, у меня не получилось бы с другим партнером. Он сажал меня на вытянутую вверх руку, как на стульчик, и я — такая вот башня — сидела у него на одной ладони, как ребенок. Наверное, даже папа, когда я была младенцем, никогда меня так не держал. С моим ростом 178 см и весом почти в 60 килограммов — как можно поднять меня над головой, до сих пор не понимаю.
Понятно было, что мы с Тихоновым не лидеры, но для меня весь смысл участия заключался в свободе творчества и в постоянном преодолении себя. Многие девочки буквально плакали от боли — от непрекращающейся межреберной невралгии. Ведь если в паре партнерша — «некатайка», то все номера построены на поддержках. От этого бесконечного приподнимания и опускания, когда ты то разгоряченная, то резко остываешь, поголовно у всех девочек начиналась межреберная невралгия. В итоге перед выходом на лед многие попросту принимали обезболивающее — потому что боль адская, до зубовного скрежета. Помню, однажды мы приходили в себя в раздевалке и кто-то рядом в очередной раз всхлипывал. Таня Навка, которая сидела на скамеечке рядом со мной и неподвижно смотрела в пол, вдруг сказала: «Я что-то с самого начала этого проекта не припомню, чтобы было так тяжело».
Я ведь попала в экспериментальную программу «Лед и пламень» (мы называли ее «Лед и пластырь»). За неделю приходилось готовить не один номер, а два — на льду и на танцполе.
Зато когда Илья Авербух и Леха Тихонов спрашивают тебя: «Люба, а какую музыку ты хотела бы?» — это дорогого стоит. Ты предлагаешь, фантазируешь, мы вместе что-то придумываем. Такой свободы самовыражения у меня не было, наверное, со времени учебы в институте. Я стала поставщиком идей, и все они каким-то магическим образом воплотились в жизнь. Этим проект и бесценен, такова политика по отношению ко всем участникам. Одним из наших номеров с Лехой был выход под песню Виктора Цоя «Перемен требуют наши сердца». Когда я принесла ее, мне сказали: «Ну-у, не знаем, как под это можно танцевать, это же Цой». Я говорю: «Вы просто не представляете себе! Мы будем делать так, будто бы Леха умер, а я — его кровь! Кровь не перестает двигаться в нем и заставляет его жить...» В каждом нашем танце присутствовало такое вот метафорическое начало. Леха у меня побывал и ветром, и луной, и даже Виктором Цоем. То есть непременно являлся каким-то символом. Он смеялся: «Люба, со мной такое впервые. Я привык, что мне ставят конкретные задачи, а тут... даже не знаю, какую эмоцию играть, я у тебя вечно какая-то стихия». На самом деле так оно и есть: Леха — это стихия! Он до такой степени является для меня идеалом мужчины, что я долгое время думала — как бы сделать так, чтобы по окончании проекта с ним не расстаться...
Однажды — во время номера под музыку из фильма «Романс о влюбленных» — мы вышли на лед, я зацепилась зубцами и полетела на Леху прямо во время записи. Это был единственный эпизод с такой грубой ошибкой в эфире. Помню, как буквально раздвинулось время, звучит музыка, вокруг — полный стадион зрителей, все кружится, темно, только лед светится. Я падаю на Леху, вижу лишь его лицо, он хватает меня за плечи и громко говорит: «Делай!» Вот единственное, что он мне сказал. И это навсегда стало моим правилом: делай, что бы вокруг ни происходило. Я — настолько неуверенный в себе человек, что в тот момент была готова встать и пролепетать: «Извините, пожалуйста, давайте мы начнем еще раз». Нет, так не бывает. Леха — чемпион, он знает, что такое за три с половиной минуты на льду показать всему миру, на что ты способен. В такой ситуации невозможно пойти на попятную...
Неудивительно, что журналисты постоянно приписывали романы многим участникам шоу, но про Леху ни разу в жизни никто ничего не написал, с кем бы он ни катался. А он катался и с Волочковой, и со Стриженовой, и с Алисой Гребенщиковой. Никогда и никто не мог его в чем-то заподозрить. Тем не менее Егор с самого начала был недоволен. Он безо всякого восторга воспринял мое участие в проекте, сказал, что это неосмотрительно — подвергать себя такой опасности. К тому же я пропадала на репетициях целыми днями — какому мужу это понравится? А потом и вовсе уехала в Питер. Я, конечно, не могла игнорировать его мнение.
Конфликтов у нас не было, но напряжение я чувствовала. И очень благодарна ему за терпение. А потом... я получила травму колена. Еще через какое-то время — сломала большой палец левой ноги.
Смешно, правда? Если у тебя сломан палец и ты катаешься, то в коньке такой перелом не так уж сильно чувствуется. Но танцевать (а все номера на танцполе у нас были поставлены в стиле модерн — то есть либо в мягкой обуви, либо босиком) с подобной травмой практически невозможно. День на третий я поняла, что уже почти не могу ходить, несмотря на уколы обезболивающего перед репетициями. Врач, который делал мне рентген, сказал, что это не совсем обычный перелом — откололся кусочек кости и мне не то что подниматься на полупальцы — вообще в гипсе неплохо было бы походить какое-то время. Потому что этот кусочек должен куда-то прирасти, желательно в нужное место. А достать его невозможно, никто же не будет при таком диагнозе оперировать палец. И тогда я решила уйти из проекта. Помню, как зашла в репетиционный зал, Леха лежал на полу и дремал, положив под голову том Пушкина. Кстати, на этом томе часто спал и Илья Авербух... Я вошла, он поднял голову, повисла пауза: «Леха, я...» Он перебил меня: «Вообще ничего не говори, я все понимаю». И улыбнулся.
Наверное, так горько в прямом телеэфире я не плакала никогда. Конечно, все это потом вырезали... Мы откатали последний номер — «Романс о влюбленных», после выступления у нас с Лешей брали традиционное короткое интервью о наших ощущениях и впечатлениях. Уже все знали, что мы попрощаемся, я должна была сказать о своей травме. Вместо этого мы стояли, уткнувшись друг в друга. Помню только одно — нас снимают, а я никак не могу оторвать свое лицо от Лехиной груди, потому что рыдаю навзрыд. Татьяна Тарасова, глядя на все это, так опешила, что спросила: «Люба, может, вы все-таки передумаете? Вы даже не представляете, насколько сильнее станете, если сейчас откажетесь от своего решения». Но я-то знала, что у меня нет вариантов. От количества полученного обезболивающего я вообще перестала есть, у меня нарушилось пищеварение. А тренироваться продолжала, и состояние было полуобморочное. Татьяна Анатольевна, конечно, всех этих деталей не знала. Да и никто не знал. Поэтому мне пришлось попрощаться. А Лехе дали другую партнершу, и он докатал проект. Мое участие в нем осталось практически незамеченным. Но для меня оно было выдающимся событием жизни. И я бесконечно благодарна судьбе и Илье Авербуху, что туда попала. Поэтому меня до сих пор не оставляет мысль взять и заграбастать Леху в какой-нибудь спектакль, чтобы никогда с ним не расставаться. Есть такие люди, рядом с которыми ты — самый лучший собеседник, самая красивая, самая талантливая, самая-самая-самая.
К счастью, общаться с ребятами из «Ледникового периода» мы не перестали и Илья не исчез из моей жизни. В спектакле «Любовь в двух действиях» Андрея Марковича Максимова, где я играю главную роль, хореография принадлежит Авербуху. Мне так хотелось, чтобы в моей жизни сохранилось счастливое присутствие этих людей, что я понимала — этот спектакль я обязательно буду играть долго. Так оно и вышло. Всякий раз, исполняя на сцене пластические этюды в постановке Авербуха, я думаю о Лехе, об Илье и о том, что мне выпала честь жить с ними в одно время.
Подпишись на наш канал в Telegram