Я часто слышал, как за моей спиной шептались: «Вон Соколов пошел, бывший муж Жанны Аркадьевны». Но когда сериал «Моя прекрасная няня» прогремел по стране, мы с Ольгой уже разошлись. Наша история мало похожа на сказку — ну если только на ту, в которой коварная Лисичка выгоняет Зайку из избы. Кстати, в театре Прокофьеву так и прозвали — Лисичка...
Мы познакомились в 1985 году. В Театр Маяковского, где я к тому времени отработал уже четыре года, пришло пополнение — выпускницы ГИТИСа, среди которых была и Оля. Я сразу обратил на нее внимание — стройная, в коротенькой юбочке, живая, улыбчивая... Помню, сидим с ребятами в гримерке, я смотрю — кто-то на столике бумажник оставил. Открыл, а там написано «Ольга Прокофьева». Постучал к девушкам в соседнюю гримерку:
— Кто тут Прокофьева?
— Я.
— Зайдите к нам, вы кое-что забыли.
Она тут же вскочила и бойко застучала своими каблучками за моей спиной. Забрала кошелек и, пятясь к двери, затараторила:
— Спасибо большое, большое спасибо, спасибо большое!
Когда за ней захлопнулась дверь, кто-то из ребят заметил:
— Смотри ты, какая вежливая...
А я подхватил:
— Ну да, прям как лисичка!
Оля и правда внешне напоминала лисичку — рыженькая, юркая, рот до ушей. Так и кажется, что сейчас посадит тебя, как Колобка, на свой тоненький носик и хитро пропоет: «Колобок, Колобок, я тебя съем!» С тех пор мы ее всей гримеркой так и прозвали — Лисичка.
С другой стороны, не могу сказать, что Оля мне прямо с первого взгляда в душу запала. Ну лисичка и лисичка, подумаешь. Я тогда был очарован другой актрисой — Галей Беляевой. Красавица писаная, к тому же не мелюзга какая-то — за плечами уже главные роли в фильмах «Мой ласковый и нежный зверь» и «Анна Павлова», громкий брак с режиссером Эмилем Лотяну.
Галка вообще вечно была за кем-то замужем. И при всем при этом она выглядела такой трогательной, беззащитной, чистой. К ней совершенно не липли пошлость, грязь и все эти мутные театральные дрязги. Вот прямо как классик описал — «чистейшей прелести чистейший образец». И это чудо ходило по нашему театру!
Восхищался я Галей, как вы понимаете, больше на расстоянии, близко-то подойти не смел, не то чтобы заговорить. А тут вдруг главный режиссер театра Андрей Александрович Гончаров решил перенести на основную сцену студенческую работу «Завтра была война». Я там получил первую в моей жизни большую роль, до этого в массовке пахал. А самое главное — по пьесе у моего героя Жоры Ландыса отношения с Викой Люберецкой, на роль которой утвердили Галю.
Начались репетиции. И конечно, я сразу же влюбился в партнершу по уши! Играть с Галкой любовь оказалось настолько легко, мне и в образ входить не надо было. Гончаров это заметил — помню, глядит на нас из зала и руки потирает от удовольствия: «Хорошо, хорошо! Это настоящее...»
У Бориса Васильева есть сцена, где мой Жора протягивает Вике записку — обычный чистый листок бумаги. Но за несколько минут до выхода на сцену я умудрялся на нем нацарапать Галке какой-то стишок. До сих пор помню строчки: «Мне не надо ни орлов и ни синиц, какаду мне тоже ни к чему. Вот Галчонка приручить бы — это да! Чтобы с рук кормить лишь одному...»
Скоро Галя привыкла к этим полушутливым посвящениям и уже с нетерпением каждый раз ждала нового. У нее была такая книжечка, в которую она складывала все листочки с моими экспромтами. В общем, все вроде бы шло отлично, но однажды на репетиции я крепко поругался с Гончаровым. Андрей Александрович довольно эмоционально стал мне объяснять, что все делаю не так. А надо сказать, в ярости он был страшен — кричал так, что было слышно на всю округу. Я слушал, слушал — а потом просто развернулся и ушел с репетиции.
Помню, как Галка переживала, что из-за этого демарша меня снимут с роли. «Ты только молчи, — просила она. — Я тебя умоляю, ничего не отвечай ему!» Слава богу, все обошлось. После премьеры главный режиссер велел всем актерам, занятым в спектакле, собраться на сцене. Он ходил вдоль нашего ряда в модном твидовом пиджаке, благоухая дорогим одеколоном: «Ну что я могу сказать... Сегодня было уже на что-то похоже. И у Соколова наконец-то пошло... А он еще, видите ли, на меня обиделся!»
С тех пор я после каждого спектакля подвозил Галю до дома на своем маленьком «запорожце». Такая вот у нас появилась традиция: на сцене я дарю ей стихи, потом встречаю у служебного входа. Она долго снимает грим, я преданно жду... Галя прекрасно знала, как я к ней отношусь, думаю, она тоже что-то ко мне испытывала. Словом, мы оба все понимали, только я никак не мог собраться с духом и признаться. Довозил до дома и тут же уезжал — ведь ее ждал муж. Для меня так и осталось загадкой: почему он сам не встречал ее после спектаклей? В общем, я страдал, не знал, как сказать ей о своих чувствах, — естественно, так не могло долго продолжаться.
Помню, в тот вечер шел проливной дождь. Мы молча едем в машине, я кожей чувствую, как все вокруг наэлектризовано. Кажется, еще чуть-чуть — и мое признание в любви вырвется наружу. Вдруг даю по тормозам, резко останавливаюсь. Галя сидит сзади, я смотрю на нее в зеркальце и вижу, как она съежилась в комок в ожидании чего-то непоправимого. Ловлю ее испуганный взгляд и... пулей вылетаю из машины.
Хлещет дождь, я хватаюсь за «дворник» на стекле, делаю вид, что поправляю его, дергаю изо всех сил — и щетка остается у меня в руках. Чувствую, понемногу отпускает. «У-у-х», — делаю глубокий выдох, сажусь в машину и спокойно спрашиваю: «Ну что, поехали?» Галя молча кивает, и мы трогаемся. Вот такое объяснение в любви у меня получилось. Без слов...
Ольга Прокофьева тоже была занята в нашем спектакле. Она играла злую училку, которая на всех стучала директору. И, кстати, делала это так здорово, что я невольно из-за кулис стал на нее поглядывать. Все никак не мог понять: как это так? Очень улыбчивая милая девочка на сцене превращается в настоящую сучку! Пучок на голове затянет, глазки хищно сощурит, мне казалось, даже носик от злости у нее как-то удлинялся.
Скоро я стал ловить себя на мысли, что смотрю на Прокофьеву какими-то другими глазами. Да ведь она блестящая актриса! А какая остроумная! С Леной Мольченко, своей однокурсницей, Оля всем нам периодически устраивала «бесплатные концерты»: обе за словом в карман не лезли, только скажи что-нибудь — тут же в ответ пулеметная очередь. Помню их пикировки на репетициях: язычки у девчонок острые как бритва, и когда эти «бритвы» сходились, начиналась просто битва титанов!
Кстати, именно Лена Мольченко первая заметила, что я положил глаз на Прокофьеву. При встрече меня подколола:
— Юр, а ты что, ориентир поменял?
— Да ничего подобного!
— Поменял, поменял, я все вижу!
Я еще и сам не определился, а она пророчицей оказалась. Я вроде бы по-прежнему пишу Галке стихи, но как-то уже по инерции. Знаю, она их ждет, с удовольствием читает, в книжечку свою складывает. Да и на меня нет-нет да и накатит вдохновение: «В этом море-океане мы всего лишь островки, отчего же не подать нам не одну, а две руки?» Но почему-то все реже...
Наступило лето. Театр отправился на гастроли в Алма-Ату, повезли и этот спектакль. Помню, сидели на пересадке в каком-то маленьком южном аэропорту. Водку там почему-то не продавали, а рейса ждать еще пару часов — вот Саша Фатюшин от имени и по поручению коллектива и послал меня как самого молодого за горючим в город. Так прямо и сказал: «Наталье Георгиевне Гундаревой и мне нужно выпить! Давай, Юра, жми!» А тут еще немало страждущих набежало. Мне собрали деньги, выдали авоську, и я помчался на такси выполнять поручение старших товарищей. Подлетаю к магазину, беру десять бутылок водки. Едем обратно, вдруг где-то посередине пустыни у таксиста летит сцепление.
Вокруг ни души, водитель битый час возится с машиной, чувствую: на самолет не успеваю. Когда мы наконец дотащились до аэропорта, в зале ожидания никого уже не было. Вдруг слышу объявление: «Юрий Соколов, срочно пройдите на посадку!» Я перемахнул через заграждение, прижав к груди сетку с торчащими во все стороны бутылками. Прямо как Валерий Брумель, ей-богу! Несусь по взлетному полю, подбегаю к самолету — у трапа стоит невозмутимый Мартиросян и с умным видом о чем-то треплется с пилотом.
«А что ты такой взмыленный? — поинтересовался Жора вполголоса, когда мы уже поднимались по трапу. — Минут на сорок я бы его еще заболтал...»
Иду по салону, стыдливо пряча за спиной авоську. Наши старички, народные артисты, возмущаются: «Живот у него, видите ли, прихватило. Ишь!» Ага, думаю, мне уже и алиби сочинили. «Если живот у человека болит, это серьезно!» — заступается за меня Гундарева. А сама руками показывает, мол, давай-давай ее сюда. Я быстро рассовал всем бутылки, по салону только и слышно: буль-буль-буль. Прилетаем в Алма-Ату, у трапа столичных артистов встречают журналисты. Смотрю, Гундарева и Татьяна Васильева черные очки на нос нацепили и пошли с прессой общаться.
Вот там, в Алма-Ате, наш роман с Прокофьевой и начался. Как-то после обеда компанией пошли гулять вдоль прохладного арыка. Вечером собрались в номере Прокофьевой. Андрей Болтнев и Рома Мадянов обожали, как я пересказываю иностранные фильмы. Тогда видеомагнитофонов ни у кого не было, а я только что посмотрел «Рэмбо: Первая кровь». Помню, все сидят, словно в кинотеатре, затаив дыхание, — «смотрят» фильм в моем красочном пересказе, одна только Прошка (так ее на курсе звали) спит на стуле. Оля всегда так — как только часы чуть за полночь, она уже носом клюет. Смешная такая, кто-то крикнет ей: «Прошка, не спи!» — она тут же вскинется, глаза таращит. В следующий раз мы девчонок пригласили к нам в номер. В общем, так случилось, что однажды Оля у меня и осталась...
Ее подружка Таня Орлова мне рассказывала, что было утром: «Иду по коридору, смотрю — Прокофьева сидит перед дверью на корточках и рыдает. Подхожу:
— Оля, что случилось?
— Я Соколова люблю-ю-ю!
— Дура, так чего ты ревешь-то, это же хорошо!»
О нашем романе очень скоро все узнали. Да мы, в общем, ни от кого и не прятались. Дело-то молодое: мне чуть за тридцать, Прокофьевой двадцать с хвостиком. Впрочем, было одно но...
Я знал, что Прокофьева несвободна. Она четыре года была с человеком, который ее очень любил и все это время упрашивал выйти за него замуж, был готов даже развестись. Но Оля отказывалась. Да я и сам формально был женат на артистке нашего театра, хотя мы уже не жили вместе. Помню, гастроли закончились, собираемся обратно в Москву, я спрашиваю Олю:
— И что теперь будем делать?
Она гордо тряхнула головой:
— Надо бороться за свою любовь!
И знаете, Прошка была так решительно настроена никому меня не отдавать, так уверена в том, что у нас все получится, что и меня вдохновила. Ну наконец-то, обрадовался я, встретил женщину, с которой проживу до гробовой доски! Два прежних моих брака оказались неудачными, но на сей раз я точно не ошибся!
Но как бороться за свою любовь? Поклонник Ольги хотя и не был еще олигархом, но уже не бедствовал. Помню, мой друг Женя Каменькович, узнав о нашем романе, ужасно распереживался: «Ты что, с Прокофьевой связался? С ума сошел?! В асфальт же закатают! И никто не узнает, где могилка твоя».
Возвращаемся после гастролей в Москву, Олю встречают с цветами — будущий олигарх подъехал за ней прямо к трапу самолета, миновав все посты и кордоны. Она садится в его машину и уезжает. Созваниваемся с ней.
— Ну как дела, Оля? Что нового?
— Все ему рассказала. Знаешь, не умею я прыгать из постели в постель...
— Ну что ж, молодец, правильно сделала...
Я не давил на Олю, она сама все за нас решила. Очень смело поступила, я даже не ожидал. В тот же день собрала свои вещи и ушла от него. Помню, я ее спросил как-то:
— Ты его любила?
— Нет... Но этот человек мне помог поступить в институт, занимался со мной, он ведь по профессии режиссер...
Вообще я считаю, что в этой ситуации они оба оказались на высоте. Оля честно во всем призналась, он поступил как настоящий мужчина — понял, что его женщина полюбила другого и отпустил на все четыре стороны. Все было интеллигентно, он больше ни разу ее не побеспокоил. Правда, однажды — прошло уже несколько лет — в квартире Прокофьевой раздался звонок. Я взял трубку: «Алло?» В ответ — пауза, а потом гудки. Думаю, это был он. Видимо, решил узнать, как Оля, а попал на меня. Но может, конечно, я все просто себе придумал...
На следующих гастролях нас уже поселили в один номер. В администрации все знали, что мы пара, хотя еще и не расписались. Только одна Галя Беляева ни о чем пока не догадывалась. И вот играем очередной спектакль, я протягиваю Гале чистый листок. Она удивилась:
— Юр, а почему ты перестал мне писать стихи?
— Да что-то, Галя, не пишется...
Кстати, Прошка была в курсе моей влюбленности в Беляеву. Я и не скрывал этого, так и говорил: «Галя — мой чистый ангел, она навсегда останется в моей памяти!» Оля это понимала — мы вообще жили с ней душа в душу, не разлучались ни на минуту. Вот, правда, стихов я Прошке, как Гале, почему-то не писал...
Это было славное время. Оля переехала в трехкомнатную квартиру в Одинцово, где жили ее мама и сестра. Но квартира была свободна: мама круглый год на даче, сестра уехала с мужем работать в Германию, так что жилплощадь оказалась в нашем распоряжении. За столом регулярно собирались друзья, часто приезжал Ромка Мадянов, Люська Нильская с мужем, зажигали любимые Олины свечи, я брал в руки гитару и пел песни собственного сочинения. У Люси с Жорой раньше всех появился видеомагнитофон, и я, достав дефицитные кассеты, дневал и ночевал у них на «Полежаевской».
Люська обожала фантастику. Помню, сядет поудобнее у экрана и все три часа лузгает семечки. Оле, естественно, это не нравилось. Однажды звонит: «Все, Соколов! Не могу больше, забираю тебя домой!» Специально приезжала за мной из Одинцово. Правда, скоро ей это надоело, и Прошка, как мудрая женщина, решила: «Надо срочно покупать видеомагнитофон! А то я тебя совсем не вижу». Вскоре у нас появилась громоздкая «Электроника», и теперь уже друзья засиживались в Одинцово до поздней ночи.
Конечно, у меня были комплексы: ну чем я Олю после ее богатого товарища могу удивить? Денег-то совсем нет. Раз приехал без подарка, второй… На третий неудобно стало: «Что, я к любимой так и буду таскаться с пустыми руками?» У меня в те времена был шикарный кожаный плащ. А у нас в администрации работал один небедный мальчик. Я к нему подхожу и спрашиваю:
— Нравится плащ?
— Классный!
— Хочешь, продам по дешевке?
— Серьезно? А сколько?
— Сто рублей.
— Восемьдесят!
— Идет.
Ну конечно идет, плащ-то пятьсот стоил! И я на всю сумму покупаю шикарных конфет, шампанского, вина, цветов и приезжаю к Оле. Спустя какое-то время она поинтересовалась:
— А где твой плащ?
— Да... он порвался, — отвечаю, — отдал в починку, — так и не признался, что плащик мы съели и выпили.
Только один раз за весь наш букетно-конфетный период произошел эпизод, который меня как-то очень неприятно резанул. Однажды в выходной Оля предложила:
— Поехали купаться?
Я отвечаю:
— Не хочу, устал...
И вдруг она говорит на полном серьезе:
— Да? Ну тогда пошел вон отсюда!
Я, ничего не понимая, собираюсь и молча ухожу. Буквально через два дня перед спектаклем она подошла, виновато дернула за рукав:
— Извини меня, пожалуйста...
— Это, надеюсь, было в первый и последний раз?
— Да-да-да!
И больше, действительно, подобных размолвок не случалось. У нас были равные отношения, никто не боролся за лидерство, не пытался давить, не стучал по столу, мол, как я хочу, так и будет! Когда только к Оле переехал, прямо у нее спросил:
— Вот только честно — не жалеешь? Ты мою жизнь знаешь: я нищий артист, еще и алименты двум детям плачу. Все взвесила?
И тут она произносит сакраментальную фразу:
— Лучше я буду нищей развешивать пеленки, чем жить с нелюбимым!
Одним словом, Оля выбрала любовь...
Мы бы с ней, конечно, еще долго с мыслями собирались — жениться не жениться, но тут вдруг совершенно случайно познакомились друг с другом наши матери. Соня, Олина мама, работала продавщицей в магазине на Кутузовском, а моя — пришла что-то купить. Они разговорились.
— У меня сынок работает в Театре Маяковского...
— Ой, а у меня там дочка, Оля Прокофьева. А как вашего зовут?
— Юрочка Соколов. Так это получается, что наши дети встречаются?
В общем, мамы решили взять инициативу в свои руки. «Когда вы распишетесь?» — спрашивает у дочки ее мама. «Ну давайте быстрее, чего тянуть...» — поторапливает моя. Они очень быстро нас поженили.
Свадьба получилась смешной. Жених и невеста приехали в ЗАГС на разбитой машине. Его сотрудницы, увидев среди наших гостей знаменитого Сашу Фатюшина, хоккеиста из фильма «Москва слезам не верит», аж рты раскрыли от восхищения. А он хвост распустил, требует от девчонок:
— Есть у вас что-нибудь поживее, позабойнее Мендельсона?
— Да вроде «Битлз» были...
— О! Вот это то, что надо!
И мы под зажигательных битлов надели друг другу кольца. Прошка даже фамилию поменяла, став Ольгой Соколовой. Расписались, и веселой гурьбой отправились за город, чтобы отпраздновать событие в доме у тещи. В огромном холле поставили столы, рассадили человек тридцать. Приехали Женя Каменькович, мой однокурсник, с женой Ирой Розановой, Саша Фатюшин с Леной Мольченко, Люся Нильская с Жорой. Галя Беляева не смогла приехать: муж не пустил.
Каменькович взял на себя роль тамады. Он с таким юмором вел свадьбу, говорил тосты. Все выпили, расслабились, и понеслось. Танцы, тосты, танцы, тосты... Ирка Розанова на свадьбе так нагулялась, что довольно быстро пошла спать — вернее, ее уложили в маленькой комнатке. Потом выяснилось, что, проснувшись ночью, она не смогла в темноте найти дверь. И каким-то чудом вылезла в маленькую форточку (как только умудрилась?!), а потом опять через форточку вернулась обратно. Утром мы ей показываем:
— Ир, ну вот же дверь-то!
— Ой, а я и не заметила...
Вот так развивался сюжет нашей истории, не очень похожей на сказку. Стали мы, как говорится, с Олей жить- поживать да добра наживать. Ну, положим, добра-то у нас особенного не было. Никакого богачества от прежнего сожителя у Прокофьевой не наблюдалось: шуба заячья одна на двоих с сестрой да машина «пятерка» — тоже общая. А у меня кроме копеечной зарплаты и старой таратайки и вовсе ничего за душой. Но это все не имело ровно никакого значения. Были у нас любовь и уважение друг к другу — а это, знаете ли, поважнее богачества.
Оля, например, не уставала меня поражать своей удивительной деликатностью и тактом. Помню, как друг Артур пригласил однажды нас к себе в Иваново. Оля ни в какую:
— Нет, хочу поехать куда-нибудь отдохнуть.
— Да там рядом пансионат «Березовая роща», отвезу тебя туда. Ты отдыхай, а я с друзьями пока.
Словом, уговорил. Заселили мы Олю в пансионат, а сами то на рыбалку, то машину ремонтируем — в общем, расслабляемся по-мужски. Прошла неделя. На адрес Артура из «Березовой рощи» приходит телеграмма: «Юрочка, пожалуйста, не забудь меня отсюда забрать». Оля деликатно решила о себе напомнить — а вдруг я загуляю и о ней забуду? Друзья смеялись: «Ну надо же! Это вместо того, чтобы написать «Ах ты сволочь, шляешься где-то, ни разу ко мне в санаторий не приехал!»
Прошка вообще меня не ревновала, да я и повода не давал. И в ней не сомневался: Оля — однолюб, ее большое достоинство в том, что она человек верный. И если, например, уезжала на съемки, даже надолго, я был в ней уверен на сто пятьдесят процентов.
Правда, один раз у кого-то в гостях Прошка меня все же приревновала. Ее реакция была необычной. Мы вернулись домой, я ждал, что она устроит скандал, набросится с кулаками, мол, гад ты такой! А Оля неожиданно в любовном порыве кинулась мне на шею с поцелуями. Вот такая непредсказуемая!
Еще, конечно, очень помогало то, что нам не приходилось жить вместе с тещей. Соня — очень жесткий человек, после смерти мужа одна воспитывала двух дочек и внушала им, что все мужчины сволочи, им нельзя доверять! Они вообще никто, просто средство для зарабатывания денег. Только и слышно было: Юра должен, Юра обязан! Теща с Олей постоянно удалялись в другую комнату. Меня это, конечно же, раздражало: «Что вы за моей спиной шушукаетесь? Мужчина тоже должен в семейных делах участвовать. А у вас вечно от меня какие-то тайны!»
Скажете — по мелочам придирался? А вот вам пример. Однажды к нам в гости приехал мой приятель из Иваново. И, как потом выяснилось, втайне от меня уговорил тещу с Олей вложить деньги в какую-то финансовую пирамиду — потеряли они на этом ни много ни мало двадцать тысяч долларов. Теща тут же на меня погнала: мол, а чей друг нас подбил? Твой! Я, понятно, в шоке: «Так я же ничего не знал! Вы все от меня скрыли, а теперь, получается, я еще и виноват!»
В их семье царило женское триединство: теща и две ее дочки, мужчин туда не принимали. Вначале вроде Соня терпимо ко мне относилась, но потом переменилась, потому как я такой человек, молчать не стану, правду в лицо скажу. Словом, взаимопонимания у нас не случилось. Сестра Оли тоже оказалась достаточно меркантильной натурой. Еду однажды с Лариской в машине, болтаем о том о сем.
— Вот скажи мне, что самое главное в жизни?
Она без колебаний выпаливает:
— Деньги!
— Почему?
— Да потому что на них можно купить все на свете!
Слава богу, Ольга была не такой. Уже сам факт, что она ушла от богатого мужика к бедному, говорил об этом. Надо отдать ей должное: Лисичка лет пять меня активно защищала от нападок своей родни, боролась, стояла горой. Я ей говорил: «Пойми, у нас с тобой семья. Это мини-государство с границами и законами. Ну куда они лезут со своим уставом?» И она меня слушалась.
Когда Оля забеременела, у нее не было сомнений: рожать или нет. Мы оба хотели ребенка, и в 1992 году появился наш Сашка. Привожу Олю с сыном домой из роддома, а у нее температура сорок. Жену на «скорой» увозят в больницу с серьезным диагнозом «стафилококковая инфекция». И я остаюсь с малышом, которому пять дней от роду, один. Оля пролежала в больнице почти месяц. Мама приезжала днем помогать, а я дежурил с Сашей по ночам. Молочных смесей не достать. Памперсов тоже не было, пеленки стирал руками, потом гладил, пока сын спал. Через неделю я уже был никакой, реально качало от усталости. Зато стал заправской нянькой: одной рукой пеленал младенца, другой бутылочку с молоком подогревал. Когда Оля вернулась домой и взглянула на крошечного ребенка, то даже руками растерянно развела:
— Ой, а что с ним делать? Я не умею...
— Ничего, ты с ним разговаривай, разговаривай...
Проходит месяц, и Прошке предлагают роль. Я вижу, что она ужасно рвется в театр, и говорю: «Иди, конечно, я буду сидеть с Сашкой». Оля весь день на репетициях, а я коляску в руки и гулять в парк. Со всеми мамашами во дворе подружился, мы с ними обменивались советами: чем кормить, чем поить ребеночка. Однажды в детской поликлинике услышал чей-то участливый шепот: «Смотри, какой молодой мужчина — и уже вдовец!»
Вот так и распределились наши роли. Прошка — карьеристка, я — пофигист. У Оли на первом месте всегда была работа. Даже сестра о ней с иронией говорила: «О, наша прима пришла!» В одном Олином интервью прочитал сакраментальную фразу: «Не хочу быть памятником неизвестному актеру». Вот она и старалась добиться известности любой ценой. Конечно, для этого Оле нужна была свобода — и я освободил ее от быта, ребенка, причем сделал все добровольно. Радовался, что жена стала известной актрисой, ездила с антрепризами по стране, играла в театре интересные роли. Я выпал из обоймы, а она по-прежнему в седле. Значит, мои жертвы были ненапрасны.
У меня-то как раз актерские амбиции оказались слабоваты. Мог и на пробу не прийти, от роли отказаться. Это не значит, что я ушел из театра, — нет, работал, продолжал играть старые роли. Только ничего нового уже не репетировал. В тот период, мы сильно сдружились с Андреем Ростоцким и сели писать сценарий «Тмутаракань». Олю это мало волновало — ни разу не поинтересовалась: над чем работаете-то? Только отмахивалась от вопросов друзей: «Да Соколов вечно что-то пишет, пишет...»
То, что я попал в команду Андрея Ростоцкого, было крупной удачей. Мы не только вместе работали над сценарием, но и собирались по нему снимать. Естественно, Оля подружилась с женой Андрея Марьяшей. Однажды Ростоцкий с женой пришли к нам на спектакль. Потом всей компанией поехали к ним, до шести утра сидели на кухне. Марьяша звонит утром в восхищении: «Вот это женщина! Спектакль отыграла, с нами наравне пила всю ночь, потом еще и тебя отвезла. А вроде такая худенькая, откуда силы берутся?» А секрет-то был прост: Оля вообще не пила. Ей рюмочки хватало, чтобы уже носом клевать. Так что больше имитировала для виду. Однажды выпила чуть больше, так ей плохо стало. Помню, как ее в чувство приводил — потащил в ванную, сунул голову под холодный душ, она кричит, отбивается: «Ну ты садист!»
Кстати, именно в то время уже прозвенел первый звоночек. Правда, я на него и внимания не обратил, списал на пресловутое Олино остроумие. 1993 год, в стране путч. Мы с Ростоцким провели все эти дни на баррикадах у Белого дома. Это было серьезно и очень страшно: пули у виска свистели только так. Помню, когда я уходил к Белому дому, Оля, не повернув головы, хладнокровно съязвила:
— Если тебя убьют, котлеты готовить?
— Смотри сама...
Мы уже переехали из Одинцово в двухкомнатную на Варшавку, свою однокомнатную квартиру я отдал Олиной сестре. Путем родственного обмена в нашей «двушке» были прописаны втроем: я, Оля и Сашка.
Я плотно работаю на озвучке, на радио, а это хорошие деньги, мой друг даже шутил: «Соколик только что из утюга не звучит!» Я и Олю учил работать с микрофоном, мы дуэтом озвучивали какую-то рекламу. Нормально жили, хорошо зарабатывали. Но тут грянул дефолт 1998 года. И все — зубы на полку! Киностудии позакрывали, работы нет. И я начал бомбить на своей старенькой легковушке.
Хлебнул тогда столько, что врагу не пожелаешь. Мало того что постоянно кидали с деньгами, так еще и чуть не зарезали однажды. Вроде белый день, вокруг люди, но по диалогу пассажиров вдруг понимаю, что влип. Товарищи явно только откинулись из мест не столь отдаленных. Довожу, куда просили. «Сколько?» — спрашивает один. Я называю сумму. «Чего?! — возмущается он и поднимает штанину, демонстрируя длинный тесак, засунутый в ботинок. — Ну что, здесь будем его мочить, — оборачивается он к другу, — или потише место найдем?»
Я замер, даже руки убрал с руля. Слава богу, братва, весело гогоча, выкатилась из машины.
Вот так и жили — отбомбишь сутки, принесешь домой копейки, на которые кроме колбасы ничего и купить-то невозможно. В театре тоже зарплаты нищенские. Слава богу, теща еще продолжала в магазине работать, привозила нам то сосиски, то «ножки Буша». Моя мама иногда продукты подкидывала.
Оля стойко переносила все эти трудности. Однажды на Восьмое марта подарил жене утюг (старый сломался). Она обрадовалась. Но, видимо, в глубине души все же обиделась, потому что спустя многие годы в одном из интервью этот утюг мне припомнила...
Один раз съездили в Германию. Отдыхать в Европе мы позволить себе не могли, поэтому отправились на заработки. А кем там можно было русскому актеру устроиться? Правильно, грузчиком. Я подрядился вывозить из домов под капремонт всякий хлам — старые ванны, унитазы, встроенную технику. Грузили мусор ночью в огромные контейнеры. Восемь марок в час, а работать — десять часов. «Ба! — думаю. — Да я так через две недели машину куплю!» А Оля устроилась к некой фрау Лямпе домработницей. Каждое утро приходила и убирала ее квартиру.
В Германии мы познакомились с одним немецким композитором, он в гости к нам приходил. Когда узнал, что я, актер, работаю грузчиком, от ужаса даже побледнел:
— Найн, найн! Нельзя, я пять лет голодал, только музыкой занимался!
А я ему:
—Угу, а моего сына ты будешь кормить?
Тут прошел слух, что требуется рабочая сила на поля с клубникой. Оля всполошилась: «Поедем!» В пять утра нас построили около автобусов. Немцы стали вызывать наемную рабсилу по спискам. Вдруг слышу: «Соколова! Соколов!» — это, значит, нам с Олей пора «арбайтен». Поле с клубникой огромное. Мы, согнувшись в три погибели, собираем ягоды, а немцы, как надсмотрщики, ходят вдоль грядок. Лучше всех работала неутомимая Прокофьева. Объявляют перерыв, а она все клубнику в корзину кидает. «Соколова! Штоппен!» — надрывается немец, а она и в ус не дует.
— Остановись, ударница коммунистического труда! Ты на кого пашешь?
— Больше соберем — больше получим.
Оля вообще была страшным трудоголиком. Причем она никогда не скандалила, меня не попрекала и никаких претензий не предъявляла — сама прекрасно понимала, что работы нет. И, наверное, я так расслабился, что не заметил, как гайки-то стали медленно закручиваться.
Оля вдруг начала транслировать тещины мысли, все чаще в нашем доме стало произноситься слово «деньги». Мой друг однажды остроумно заметил: «Женщины — поразительные существа! Вначале они со всем согласны, а через год начинается — и то не так, и это. «Я же тебя предупреждал! О чем ты думала?» — «Я думала, что все будет по-другому». Удивительно, но именно так получилось и у нас...
Мы были вместе двенадцать лет. Наверное, прожили бы и всю жизнь, как намечали, если бы Оля не устала защищать меня от матери. Лозунг «Бороться за свою любовь!» — уже не работал. Теща все время была рядом и лила дочери в уши: «Мужикам не верь, особенно Юре!» В итоге переубедила, перетащила на свою сторону. Прошка поддалась, перестала верить.
Конечно, все накапливалось постепенно. Последние пять лет появилось равнодушие: есть ли я рядом, нет ли — какая разница? Мы стали жить как соседи, даже спали уже порознь: она с Сашкой в одной комнате, я в другой. Говорят, нет более крепкого брака, чем брак на грани развода. Для меня разводиться в третий раз было смерти подобно. И Оля это знала. Со смехом пересказывала мне, как в лицах изобразила Жене Симоновой наш с ней разговор: «Мой тут выдал, что никогда от меня не уйдет. Я спрашиваю:
— Почему, Юра?
А он отвечает:
— Представляешь, из каждого шкафа нужно вещи вытряхивать, в узлы завязывать... Нет-нет, хватит уже, больше не могу!»
Можно ли сказать о нашем браке, что любовная лодка разбилась о быт? Нет, не совсем. Полнейшее равнодушие с ее стороны к моей судьбе — вот что было основной причиной. А я совершенно не терплю равнодушия, оно меня убивает. Лучше ссориться и орать друг на друга, это хоть какие-то чувства.
Но мы не скандалили и не дрались. Были размолвки на пустом месте. Пару раз я уходил из дому. Оля звонила сама: «Кончай дурить, приходи обратно». Приезжала на машине и забирала меня. Каждый раз я думал: «Вот уйду, может, спящая принцесса наконец оживет!» Наивно хотел ее встряхнуть. Но она не оживала, и я все яснее отдавал себе отчет в том, что между нами происходит. Понимал, что ради карьеры Оля готова пожертвовать всем, что мешает. И мной в том числе.
Конечно, никакая любовь не уходит в момент. Но у меня такая точка невозврата очень хорошо осталась в памяти. Кому-то это может показаться пустяком, мелочью, но именно в тот день я все окончательно для себя решил. Новый год. Мы с соседями запускаем фейерверки на пустыре за домом. Смотрю, метрах в двадцати парень с остервенением крошит ногами стеклянный павильон на остановке. Я решил вмешаться.
— Юр, ты куда? — слышу Олин окрик.
— Надо остановить человека, — прохожу метров десять, оглядываюсь, а на пустыре никого. Все быстро ушли от неприятностей. Я успокоил парня, вернулся домой. Оля, как всегда, невозмутима, даже не спросила ничего. «А если бы у него был нож? А если бы он меня им ударил?» — подумал я. Вот оно, равнодушие, мол, ну умер бы и умер.
И накрыли нас, как я их называю, «молчаливые зоны». Вроде все ровно, нормально, а поговорить больше не о чем. Растет себе в душе маленькая льдинка, разрастается и превращается в айсберг. И для того чтобы этому айсбергу оттаять, нужно обоим предпринять неимоверные усилия. Наверняка и у Оли в душе происходило то же самое. Я никого не виню, просто так сложилось.
Может, нам необходима была помощь семейного психолога. А может, опять-таки, стоило побить посуду, поорать, выплеснуть эмоции. Но мы закрылись друг от друга высоким каменным забором, еще и рвы глубокие вокруг него навели.
Лет пять последних у меня было «бытовое пьянство» — это тоже повлияло, конечно. Покупал себе бутылочку и потихоньку ее распивал. Оля, естественно, все это видела. Когда нужно было что-то на даче сделать, например, она говорила: «Юр, поехали, я тебе водочки куплю». Ей казалось, что это обычное актерское состояние, что я просто так расслабляюсь, — а я знал, что все серьезнее. Это был своеобразный допинг, и я на него плотно подсел. Выпьешь и уже не думаешь: как дальше жить, зачем мы вместе?
Оля с этим не боролась, ей, видимо, стало все равно. А потом я-то нормально все свои обязанности выполняю: отвожу сына в школу, готовлю, гуляю с собакой. Но только делаю это на автомате. Внутри образовалась какая-то душевная пустота. В этой пустоте, естественно, начало появляться женское присутствие. Я искал новых ощущений. Признаюсь, несколько раз Прошке изменил, не скажу, что с особой охотой. Конечно, ей в этом не признался, но на душе стало еще хуже, еще тошнотворнее. Она-то никогда мне не изменяла.
В конце, когда Оля попыталась все-таки выяснить отношения:
— Хотела тебе сказать...
Я тут же резко ее оборвал:
— Все, больше не могу! — испугался, что сейчас нечто гадкое нас затопит с головой. Пристегнул поводок к собаке, закрыл за собой дверь и уехал. Уже навсегда...
Разбираться, кто виноват, глупо. Говорят, виноваты обычно оба. Но здесь восемьдесят процентов моей вины. Думаю, что все-таки не оправдал Олиных надежд. Наверное, подсознательно она ждала, что все у нас сложится по-другому. Постепенно Оля стала на меня смотреть глазами своей семьи. Мужик должен реализоваться, а я находил себя в другом — оттачивал перо. И жена пребывала в недоумении: мол, с кем я живу, с актером или писателем?
Мы разошлись, когда Саше исполнилось восемь. Я то снимал квартиру, то жил у друзей, то ночевал у мамы. У нас было две машины. Помню, звоню:
— Оль, слушай, отдай мне старый «фольксваген».
— Зачем? У тебя столько друзей — одолжи у них четыреста долларов и купи новую, — отчеканила она. Это был уже совершенно другой человек. А может, она такой всегда была, а я не замечал...
Оля подала бумаги на развод, я только подписал заявление, что никаких претензий не имею. Уехал к матери, а она с сыном продолжала жить в нашей квартире. Через какое-то время мы встретились. Сели вдвоем в комнате.
— Давай подумаем, как быть дальше.
— Мы с Сашей здесь останемся.
— Может, как-то разменяемся?
Оля удивленно подняла брови:
— А при чем здесь ты?
Моя судьба ее совершенно не интересовала.
Прошло время. Я женился на Наташе, она не артистка, слава богу, учится на режиссерском, у нас родилось двое детей, плюс ее ребенок от первого брака. Мы впятером ютимся в «однушке» жены. Опять подхожу к Прокофьевой в театре, она отнекивается:
— Подожди, мне обещали, через год куплю квартиру, одолжу деньги на ипотеку.
— Ладно, потерплю еще.
Мне очень не хотелось в эти дрязги квартирные сына втягивать, пусть школу окончит, потом и меняться будем.
В общем, год протянул. Раз прихожу в паспортный стол за какой-то бумажкой, и мне девушка в окошке говорит: «А вы, Юрий Федорович, знаете, что Ольга Евгеньевна приносила ваш паспорт и просила вас по-тихому выписать?» Оля действительно просила мой паспорт для оформления каких-то документов. При встрече я пересказываю ей разговор с паспортисткой, и она очень натурально возмутилась, аж на крик перешла: «Ты с ума сошел? Да кто тебе такое наврал?!» Но я ей уже не верил...
В другой раз Оля в театре просит: зайди ко мне. Да так ласково, как та самая Лисичка из сказки. Откажись, говорит, от этой квартиры в пользу Саши. Ни тебе ни мне, а я буду деньги потихоньку копить на новую. «Послушай, если бы я жил один, вопросов бы не было, но у меня же дети. Их-то куда? Они ведь Сашкины братья!» Опять у нас не получилось разговора.
В конце концов я понял, что все бесполезно, иду в департамент культуры подавать заявление на жилплощадь. Чиновница изучает документы и поднимает на меня глаза: «Соколов, а вы в курсе, что полгода назад мы выделили Прокофьевой по ее заявлению квартиру в девяносто метров в элитном доме? Она вот на этом стуле сидела и плакала, что живет с вами и вашими детьми в одной квартире. Вот и ее письменное обязательство, что старую квартиру Прокофьева оставляет вам».
Я был в шоке. Получается, Оле дали жилье за счет моих детей! Вот почему она просила отписать квартиру Саше. Кидаюсь к Оле, она руки в боки:
— Я тебе эту квартиру не отдам. Ты ее получишь только через мой труп!
— И чего делать будем, судиться?
— А судиться со мной бесполезно. Я найму лучших адвокатов и выпишу тебя!
— Что же получается, война?
— Да, война!
Три с половиной года я мотался по судам. Адвокат мне посоветовал: «Вы же там прописаны, просто въезжайте с детьми в квартиру». Оля с Сашей жили уже в новой, старая была заперта на ключ. Мы в присутствии милиции сломали замок, я заселился и прописал в квартире детей. Оля, узнав об этом, явилась с адвокатами. Ночью. Дети от резкого звонка в дверь проснулись. Сидят ревут. Она ходит по комнатам как хозяйка. Закрыла одну на ключ, мало того — выставила пианино на кухню, так что протискиваться туда можно было только боком.
Тяжба превратилась в какой-то ад. Буквально раз в день нас навещали адвокаты Прокофьевой под разными предлогами. Дети дергались от телефонных звонков, от непрошеных гостей, боялись ментов. Младший стал заикаться, я весь поседел. Это была ее месть, целенаправленная и холодная. Она твердила только одно: «Ты все равно отсюда съедешь — я этого добьюсь!» Я не понимал, в чем дети мои виноваты, почему она с ними воюет? Меня явно провоцировали, чтобы сорвался, устроил скандал. Утром ее непрошеные адвокаты, вечером включаешь телевизор, а там Жанна Аркадьевна собственной персоной.
Это длилось до тех пор, пока суд не вынес решение выписать Олю вместе с сыном. Зачем Прокофьева в это заведомо проигрышное дело ввязалась? Не понимаю. Столько денег на адвокатов потратила?! А ведь уже была известной на всю страну актрисой, ее узнавали на улице. Это все попало в прессу, «желтые» издания писали, что «Жанна Аркадьевна» выгнала мужа на улицу. Можно ведь было интеллигентно, по суду, бескровно наши проблемы решить. Зачем же войну развязывать?
К тому времени Саша окончил школу, поступил в ГИТИС. К сожалению, в нашем конфликте сын принял сторону матери и со мной почти не общается. Однажды пришел в театр, но разговора не получилось. Это самая главная потеря в моей жизни. Саша на меня очень похож, и я надеюсь, придет время, когда мы с ним сядем и обо всем спокойно поговорим.
Так получилось, что теперь в Театре Маяковского я работаю бок о бок с двумя прежними женами. С одной у меня теплые дружеские отношения, а с Олей мы не разговариваем. Проходим мимо, не замечая друг друга. Она даже отказалась играть со мной в одном спектакле: мол, это для нее тяжелая душевная травма.
У нас с Наташей растут уже трое детей, после мальчишек она родила еще девочку. Да и с актерской профессией все в порядке. Я снялся у Павла Лунгина в роли воеводы Шуйского в фильме «Царь», недавно с успехом прошел сериал «Однажды в Ростове», где я тоже сыграл.
Иногда я возвращаюсь к прошлому и мучительно ищу ответа: почему так получилось у нас с Прошкой? Пока она защищала меня перед своей родней, границы нашей с ней семьи были незыблемы. Думаю, если бы Оля не сдалась, все было бы иначе...
Подпишись на наш канал в Telegram