Мне нужно поехать в Америку хотя бы на время. В конце концов там много дел, необходимо разобраться с налогами, счетами, бытовыми вопросами… Но вот уже десять месяцев я не могу себя заставить. Все мерещатся двери и окна, разлетающиеся от удара ноги Артура Вайнгартнера. Как же легко большая американская мечта может превратиться в дешевый голливудский триллер!
Иногда поражаюсь тому, как я это допустила? Как впуталась? Или все было предопределено, и я, выбирая мужчин с «огоньком», все время подспудно вызывала из небытия отношения с матерью? Микки Рурка или Сашу Абдулова тоже ведь сложно назвать пай-мальчиками... Так неужели вместе с попытками спасти от алкоголизма мать я получила в наследство этот бесконечный «день сурка»? Я всего лишь искала любви! А что тут такого? Хотелось быть рядом, поддерживать и чтобы любили.
Родилась я в Сормово, это заводской район Нижнего Новгорода, бывший рабочий поселок, далеко от центра города. В старших классах влюбилась в парня, который был на год старше. Подсматривала за ним на переменках, страдала. У мальчиков я успехом не пользовалась, сформировалась поздно. И если даже «всякие» внимания не обращали, то в случае с таким красавцем ежу было понятно, что взаимности не дождешься! Я сохла, начала писать слезливые песенки, подыгрывая себе на фортепиано сплошной минор. И вдруг узнаю, что объект моих мечтаний по окончании школы поступил в ПТУ № 5. Естественно, мне сразу тоже туда понадобилось — иначе как за ним дальше подглядывать?
Так и собиралась до тех пор, пока однажды поутру мама не разбудила меня веником и словами:
— У нас судостроительный техникум за углом, вот туда и пойдешь!
— Мам, я в другое место собралась... — пробубнила, а про себя подумала: «Вот и все, конец любви».
— Не сдашь экзамены, домой можешь не приходить! — отрезала мама, и отправилась я в судостроительный техникум.
Выучилась на инженера-конструктора, получила распределение на завод «Красное Сормово», на котором всю жизнь проработали родители. Сормово — как бермудский треугольник: в нем целые поколения пропадают! Все мои однокурсницы до сих пор там живут, работают, уже превратились в тетечек с золотыми зубами. Стала я, в общем, чертить суда на подводных крыльях... И так скучно все это было — хоть из окошка прыгай. Думала: «Ничего со мной больше уже не произойдет. Состарюсь тут, в Сормово, как мама. И выпивать начну, как она».
Любимицей мамы считалась моя сестра, я же все время была на вторых ролях. Хотя нет — если наказывали, то первой. Именно в меня летели тряпки, ремни, да вообще все, что под руку попадало. А после смерти дедушки стало совсем сложно — мама запила.
Она писала стихи. Опрокинет стакан-другой, приходит в нашу с сестрой комнату — и начинается поэтический вечер, а чаще всего поэтическая ночь до утра. Уговоры, просьбы: завтра же в школу — на маму не действовали. Однажды, лет пятнадцать мне тогда было, я попросила знакомых мальчишек врезать в дверь моей комнаты замок. Когда мама поняла, что заперто изнутри, впала в жуткую ярость. Вернулась она с топором и вместе с новеньким замком разнесла полдвери. Навсегда запомнила ее лицо — перекошенное, злое — и топор в руках.
Такой вот была жизнь... Один раз предложили пробежать за конструкторское бюро марафонскую дистанцию. И так меня это увлекло, что стала бегать везде, где нужно было представлять родную контору — лишь бы пореже на работе появляться.
Зашли как-то с подругой в ресторан, там, подыгрывая себе на клавишных, музыкант поет: «Снег кружится, летает, летает...» Мне вдруг очень захотелось на сцену. Удивительно, но разрешили, не опасаясь за гастрономическое самочувствие посетителей. Любовь к музыке папа привил. Сам играл на баяне, фортепиано, пел и нас с сестрой научил. Часто вечера под песню проходили. Народные раскладывали на голоса, импровизировали…
Спела «Айсберг» из репертуара Пугачевой, и все ресторанные хором сказали: «Дорогуша, да у тебя шикарный голос! Хочешь, заходи — будешь тут петь». И стала я иногда выступать. В театральное пошла с ресторанными музыкантами — позвали за компанию попытать счастья. Они все провалились, а меня приняли. И годы обучения в Горьковском театральном училище стали самыми счастливыми в моей жизни.
— Наташа, а как вы попали в кино?
— Фильм «Жизнь Клима Самгина» снимали у нас в Нижнем. Приехали подбирать натуру. В театральное училище зашел ассистент режиссера в поисках девушки, способной сыграть героиню в диапазоне от двадцати до сорока лет. А я просто пробегала по коридору мимо и попалась ему на глаза. Как это важно для актера — оказаться в нужном месте в нужное время! Ехать в Питер на пробы боялась ужасно. Колени дрожали, язык заплетался. Но когда сделали возрастной грим, поняла: с такими искусниками не страшно и на пятидесятилетнюю героиню пробоваться. Потом, столкнувшись на площадке с Арменом Джигарханяном, Светланой Крючковой, снова впала в ступор. Вокруг — сплошные звезды, и рядом я — девочка из Нижнего. К пятой серии только оттаяла, Сережа Колтаков очень меня поддерживал, еще Андрей Харитонов. А Елена Соловей смотрела свысока и с каким-то недоумением: «А это еще что такое?» Правда, вскоре я поняла: она на всех так смотрит.
Театральное училище окончила с красным дипломом. На итоговый спектакль к нам приехал Игорь Владимиров и пригласил меня в Театр имени Ленсовета. Первой работой на прославленной сцене стал спектакль «Станция», играла на пару с Михаилом Боярским. Казалось, удача сама плыла в руки! Где-то позади, будто в другой жизни, остались Сормово, телогрейка и читающая стихи нетрезвая мама...
— Почувствовали себя петербурженкой?
— Ордер на комнату в коммуналке в особнячке за театром мне торжественно вручил сам Владимиров. После спектаклей снимала свои кринолины и приходила домой «к тараканам», где соседка Дина Мойшевна плевала в мой чайник. Конечно же, я постоянно следила за чайником, поскольку понимала: плевать Дина Мойшевна туда не перестанет, ведь когда-то эта квартира принадлежала ей целиком! Она презирала всех жильцов, и меня в том числе. Впрочем, однажды Дина Мойшевна эдаким черным облаком вплыла в мою комнату и подарила книгу с обожженными страницами — пособие по системе Станиславского. Это был единственный раз, когда я увидела на ее лице некое подобие улыбки. Через два дня она умерла...
Из театра пришлось уйти через полтора года — слишком много было предложений в кино и совмещать не получалось. Меня утвердили на роль королевы Испании в картину «Дон Сезар де Базан» Яна Фрида. Снималась с уже хорошо знакомым Мишей Боярским и подругой Анечкой Самохиной. На этой картине я впервые увидела, насколько образ артиста и твое представление о нем могут отличаться от оригинала.
Юрий Богатырев тогда был мегазвездой. Его уникальный талант обсуждался по гримеркам, зрители Богатырева просто обожали. В фильме он играл моего супруга, короля. Я с нетерпением ждала совместных съемок — думала, поучусь у мастера! А на площадку пришел мрачный, молчаливый человек сильно подшофе и прямо при всех отхлебнул чуть ли не одеколона. Меня это шокировало. Фрид смотрел на него с печалью. Талантище ведь невероятный, играть бы и играть. Вскоре я поняла, что у Юрки жуткая проблема — он пьет все, что видит. Включая жидкости, которыми гримеры накладные усы отклеивают. Не знаю, сколько правды в истории про врачебную ошибку — писали, что Богатыреву ввели препарат, который нельзя было колоть нетрезвому человеку, и это привело к остановке сердца. Если откровенно, думаю, остановить сердце была способна любая из жидкостей, которые Юра в себя заливал. «Дон Сезар» стал последним фильмом Богатырева.
А я на этой картине попала под обаяние Яна Фрида, да так, что от восхищения и юной бесшабашности совершила почти подвиг! У меня обострился аппендицит. Увезли на операцию. Лежу разрезанная, ночью приезжает Ян Борисович и начинает уговаривать меня прямо сейчас вернуться на площадку. Оказалось, прекрасный замок, где предполагалось снимать мои сцены, арендован всего на несколько часов... Отказать ему я не смогла. С суточным швом, обколотая обезболивающим, потащилась играть королеву. Со мной героически пошел главврач. И хорошо, что пошел. Потому что швы все-таки разошлись. И потом доктор меня снова зашивал. Молодая была, здоровая, не боялась ничего абсолютно! Казалось, из гроба смогу встать, если нужно для дела!
— Читала, вы в детстве были влюблены в Александра Абдулова. И на съемках «Пышки» встретились с кумиром своих детских грез... Волновались?
— Женя Гинзбург снял меня в «Острове погибших кораблей» с Костей Райкиным, ему понравился итог работы, заинтересовал вокал (я ж артистка поющая), и он решил делать на меня следующий музыкальный фильм. Появился проект «Руанская дева по прозвищу Пышка» по Ги де Мопассану.
Тут-то меня и настигла вторая история про ожидания и соответствия. В подростковом возрасте я действительно была дико влюблена в артиста Абдулова! Точнее, даже не в артиста как такового, а в его персонаж из «Обыкновенного чуда» — Медведя. Любовь, правда, быстро прошла, как только узнала, что он женат на первой красавице нашего кино Ирине Алферовой. Куда уж мне из Сормова-то?.. Но пока шились платья атласные для потенциальной встречи, чувство еще жило и по ночам рыдалось.
Так вот, когда Гинзбург дал мне главную роль в «Пышке», я практически уговорила его пригласить Абдулова. Так и сказала: «Жень, исполни детскую мечту — позови его. Так хочется на площадке с Абдуловым поработать!». Женя позвал Сашу на маленькую роль прусского офицера, и тот — о чудо! — согласился. У меня по сценарию с этим офицером постельная сцена. И героиня моя не хочет к нему идти, он же пруссак... В общем, в рыданиях и сомнениях должна я плестись в его комнату. Со смеху умереть можно, как я играла это «не хочу идти»! Такой сложной задачи передо мной, пожалуй, еще никто не ставил! Зато пока мы с Сашей лежали в кровати, рассказала ему про все свои подростковые страдания!
Роман наш начался легко и непринужденно. Но и разочарований принес много. Уж очень Сашка был шебутной. Однажды пьяный ломился в наш гостиничный номер (на «Пышке» мы поселились вместе). Совсем не хотелось его пускать.
— Проспись иди, — говорю.
— Дверь выбью! — пообещал Саша и тут же начал приводить угрозу в действие. Дверь, по счастью, оказалась крепкой. — Все, Лапина! Ты попала! Я тебя вычеркиваю из всех списков!
— Из каких списков? — смеюсь.
— Я тебя больше не знаю!
Ночевать он пошел, кажется, к Ярмольнику. На следующий день пробовала выяснить, из каких загадочных списков исчезла моя фамилия, но Саша признался, что прошедший вечер помнит смутно. Балагур. Выпить, покурить, поболтать — это пожалуйста... Но жить с Абдуловым, думаю, было дико тяжело. Да и тот волшебный образ, который когда-то я себе придумала, очень быстро рассыпался. В общем, роман плавно сошел на нет. Зато дружили мы с Абдуловым до самого последнего его дня. Когда приезжала в Москву сначала из Германии, потом из США, мы обязательно встречались. Сашка тащил то в театр, то на банкет. Однажды приехал в Штаты на гастроли. Звонит:
— После спектакля завалимся с ребятами в гости!
— Да без проблем!
Но когда я увидела, сколько с ним пришло «ребят», даже смеяться не могла.
— Абдулов, — спрашиваю, — ты всю труппу привел?
— Ну да, — говорит.
Он ведь сам был очень щедрым человеком, гостеприимным. На свои дни рождения меньше сотни гостей не собирал, ему бы и в голову не пришло кого-то не пригласить к старому другу на Голливудские холмы! На меня он всегда смотрел так, как смотрит влюбленный мужчина. Подкалывал: «Ну что, свалила из России? Бросила меня, коварная женщина?» Его телефонный номер до сих пор в моей записной книжке. И еще Ани Самохиной. Если приезжала в Россию, им звонила в первую очередь. А теперь вот и позвонить некому... Все ушли. Несправедливо, когда умирают люди, которые так умели любить жизнь!..
— После того как вы стали известной актрисой, отношения с матерью наладились? Она вами гордилась?
— Едва стала зарабатывать в кино, мысль, что надо вылечить маму, уже не отпускала! Я носилась с этой идеей, искала врачей, узнавала разные способы — от медицинских до шаманских. Не учла только одного: пока сам человек не захочет бороться с болезнью, сделать ничего нельзя. Мама категорически не признавала свою зависимость. Когда пыталась вызывать ее на разговор, на меня шквалом обрушивалась агрессия. «Убери эту!» — кричала она отцу. Папа, очень спокойный и милый человек, укладывал подвыпившую жену спать, собирал по дому тапки, которыми она в меня швыряла, жарил дочкам котлетки... Революционером была только я и очень от этого страдала. Думаю, в основном благодаря маме в Америке я семь лет училась на психолога.
— Кстати, а почему вы решили переехать жить за рубеж?
— Честно говоря, не собиралась, не планировала... Меня даже не выпустили на фестиваль в Швейцарию, куда Женя Гинзбург повез «Остров погибших кораблей» и «Пышку»! Обе картины получили престижные призы, но в ОВИРе сказали, что рады успеху моих ролей, однако разрешения на поездку не дадут. Так я свою первую международную славу и не вкусила. Сейчас, объездив полмира, с удивлением оглядываюсь на то время: за кордон нас не выпускали, а внутри страны жизнь была очень странная... Однажды меня сутки продержали в милиции только за то, что взяла протянутую мне американцем розу! Дело было белым днем на Красной площади! Схватили меня там же, запихнули в машину, вытряхнули все из сумочки, требовали отдать валюту. Ну не могла же наша девушка просто так взять у американца розу, если она не проститутка!
Когда вышла «Пышка», в стране уже шла перестройка и фильм наш смотрели по всему миру. В Германии о нас много писали, меня называли «мисс Перестройка» и «фрау Мэрилин Монро русиш». И если Магомет не может прийти к горе... То немцы приехали за мной сами с официальным контрактом и приглашением. Отправилась работать в Германию. Проекты просто сыпались на голову. Снялась в сериале «Мариенхоф», длинном-предлинном. Потом в комедии со знаменитым Герхардом Польтом. Затем подоспел контракт с киностудией «Бавария-фильм». Тогда же на подъеме я записала пластинку с Рут Маккартни (сестрой Пола). Эйфория началась невероятная: меня полюбила Германия, я учила немецкий и не хотела назад.
— Почему?
— Я уезжала даже не из самого государства СССР, а из коммуналки Дины Мойшевны с тараканами, бежала от голодухи и гэбистов! Они вваливались по двое, когда им было удобно и требовали стучать на Елену Соловей и Михаила Боярского. Я боялась заходить в подъезд и на свой третий этаж летела стрелой! Все, что на тот момент было мне дорого, — это работа. А ее было больше за рубежом. Еще и платили пять тысяч марок в день, а не две тысячи рублей за фильм. Я была молода — приятно же позволить себе пиджачок за три тысячи долларов. Слушайте, я в театре в советское время зарабатывала девяносто рублей в месяц, а Боярский — девяносто пять! Нас наряжали в безумные кринолины, надевали на головы короны, но наступал вечер — королева меняла бархат на ситчик и отправлялась в очередь за колбасой. Чтобы жить в отдельной квартире, надо десять лет отстоять в очереди, машина вообще была недосягаемой роскошью... А тут наконец свежий ветер в лицо!
Я снималась в кино и параллельно писала музыку. Никогда для меня не было лучшей терапии, чем музыка. Однажды увидела объявление о конкурсе на саундтрек к фильму «Ночной поезд в Венецию» (в нашем прокате он назывался «Поезд в ад») с Хью Грантом в главной роли. Как многие, просто решила попытать счастья и отправила запись песни. То, что выбрали именно ее, стало приятной неожиданностью. А когда еще и гонорар в пятьдесят тысяч долларов заплатили, вообще от счастья чуть не спятила! Никогда раньше я не видела таких денег!
Записывать песню полетела в Америку. Поселилась в Лос-Анджелесе сначала в довольно скромной гостинице, и почти сразу после приезда познакомилась с Джеком Николсоном. «Привет! Я — Джек!» — просто сказал он. Конечно, я восхищалась культовой картиной всех времен и народов «Пролетая над гнездом кукушки». Не могу сказать, что влюбилась в самого Джека, но время мы с ним провели чудно. Секса показалось даже многовато. Думаю, всему виной его любимая железная бутылочка с белым порошком, с которой американский идол тогда не расставался.
Из дома он выходил редко, переодеваться не соизволял даже на свидания — так за ужином в стареньком халате с затертым на рукавах рисунком и сидел, потягивая дорогое вино. Николсон ведь чрезвычайно одинокий человек. Однажды я попыталась завести разговор на эту тему, но Джек меня тут же оборвал: «Стоп!» — и достал свою ненаглядную фляжку с порошком. За месяц нашего общения Николсон привил мне самую популярную в Голливуде философию: живи как нравится — и никто тебе не нужен.
— Поэтому ваш роман быстро закончился?
— Вскоре я встретила своего будущего мужа Матиаса. Он швед, художник. Его тетя занималась в США дизайном одежды, и он приехал поработать вместе с ней. Точнее — на нее. Они пришли на концерт, где я выступала. На красивого высокого мужчину внимание обратила сразу — он просто сверлил меня взглядом. Понравился. После подошел к сцене, наговорил комплиментов, и я оставила номер телефона. Отношения развивались невероятно романтично. Мы ужинали при свечах, я просыпалась с ромашками в волосах. Матиас меня беспрестанно рисовал, наряжал в одежду тетиного дизайна — такое все в кружевах...
Романтика испарилась, как только поженились. И тут даже не в свадьбе как таковой была проблема. Я записывала свой первый англоязычный диск, и Матиас видел, как я увлечена, как дико мне все это нравится. На ромашки да кружева и времени не оставалось. Плюс, думаю, профессиональная зависть тоже имела место. Я развивалась, а его картины продавались плохо, и Матиас был вынужден работать у тети администратором.
В конце концов муж решил вернуться в Швецию и приказал ехать за ним. Ну что я там стала бы делать? У меня тут самая настоящая американская мечта сбывается, запись диска в самом разгаре. «Если бы меня устраивала тихая жизнь в холодном климате, — говорю, — я бы из Питера не уезжала!»
Конфликт углублялся. Пока я работала на студии, Матиас стоял в задумчивости на балконе и выкуривал по пять пачек сигарет в день. Никаких свеч и портретов больше не было. Осталась одна сплошная злоба. Как раз в это время я забеременела, начался жуткий токсикоз. В очередной раз выползаю из ванной, бледная, вся в поту, а муж смотрит на меня как на насекомое и произносит: «Посмотри на себя! Ты уродина!» Тут я поняла, что совершила колоссальную ошибку, выйдя за него. Он говорил мне даже не «ненавижу», а «презираю». В общем, собрав волю в кулак и наплевав на все обстоятельства, я предложила Матиасу ехать на родину одному. Что он и сделал.
В Штаты муж вернулся, когда я уже родила Настю. Чтобы развестись. И то ли стремился ударить побольнее, то ли не хотел выплачивать алименты (мы общались уже через адвокатов), но отцовство его пришлось подтверждать через ДНК-тест. Потом, когда я пыталась возобновить контакт Матиаса с Настей (можно было бы связываться хоть по скайпу — дочь все-таки), общение складывалось так себе, крайне нерегулярно. Думаю, он меня не простил и по сей день. По крайней мере кроме ледяного презрения я с его стороны ничего не видела. Впрочем, и это пережила.
— Вы вдохновляли мужа на творчество, а вас к написанию песен кто-то подталкивает?
— У меня был уже свой дом на знаменитых холмах, у ребенка няня — мисс Элеонор, устроенная по американским меркам жизнь, когда неожиданно позвонил Боря Немцов, моя первая настоящая любовь. Не виделись мы лет пятнадцать, с моего отъезда в Германию. Когда ему еще было далеко до политики, а мне до Голливуда, у нас случилась очень красивая история любви. Он бывал у меня дома, мама кормила его борщом. Тоненький кудрявый парень-радиофизик. Боря обычно поджидал меня на лавочке возле подъезда. Носил смешной спортивный костюм, тогда все в них ходили, с лампасами... Ах, как грустно!
В 2004 году Немцов приехал в составе правительственной делегации к Бушу. Позвонил: «Наташ, я в Вашингтоне. Приедешь? Оставлю тебе ключи». Поехала. Из Белого дома Боря явился пьяненьким, видно, после официальной встречи с Бушем был еще и банкет. Поплакал у меня на плече. Говорил, что по-прежнему любит. Мы провели вместе неделю, и будто не было пятнадцати лет разлуки. Я не задавала ему вопросов: «Что у тебя на личном фронте?» И без ответов понимала, что там всего полно. Боря уехал, а я написала песен на целый диск! Песню «В твоей постели» исполнила Лада Дэнс. Немцов был неординарной личностью. Поэтому, наверное, женщины его всегда любили и детей у него много. Сказать Борису «нет» было очень сложно, я-то это точно знаю. Мы и не увиделись бы с ним, наверное, больше, если бы не произошла трагедия.
«Мама умерла», — звонившая мне сестра разрыдалась. После очередного загула мама не пила два дня, потом ей стало плохо, вызвали «скорую». Врачи сделали укол, заверили, что все будет хорошо, и уехали. Скончалась она через два часа. Папа впал в прострацию, я знала, что так будет — он ее очень любил, несмотря на все мамины закидоны. Сестра говорила непонятные для меня вещи: надо покупать землю на кладбище, что сложно, надо заказывать церемонию... Она не знала, куда обращаться, а я после стольких лет в США тем более. Кто продает места на кладбищах? К кому кидаться? «Спокойно, — говорю, а сама плачу, — сейчас возьму билет, прилечу и все устроим». Позвонила Боре: «Мамы больше нет, помоги!»
Немцов давно жил в Москве, но контакты в Нижнем у него со времени губернаторства остались, да и влияние было. «Не хочу, чтобы папа занимался хоть чем-то, даже венки пусть не покупает... Он не переживет всего этого. Нужен человек, который все сделает, я прилечу и оплачу». Немцов сам заплатил за все, но я посчитала, что это неправильно — маму должна хоронить я сама. Не отказалась только от одного подарка: Борис купил четыре участка на кладбище в Нижнем, чтобы, когда придет срок, все мои родные лежали рядом — такой семейный уголок. Так что последнее пристанище у меня уже есть. Там красиво — лес рядом, церковь... Такой вот немного странный подарок от человека, которому я тоже уже не смогу позвонить...
— Микки Рурку, насколько знаю, вы тоже песни посвящали. Вдохновлял?
— Неделя с Борей в Вашингтоне пробудила ностальгию, захотелось чувства по-русски. А может, просто голливудской философии наелась. И тут, как нарочно, в магазине рядом с домом сталкиваюсь с соседом. Самым русским из всех живущих на Голливудских холмах американских актеров — Микки Рурком! И я сказала ему: «Привет!»
Микки Рурк, парень-секс, поразил меня, как и большую часть женского населения планеты Земля, в картине «9 1/2 недель». Фильм этот я раз пятнадцать смотрела! Он пригласил в гости, я подумала: «Почему бы и нет?»
У Микки жили четыре собаки, и дом его был прежде всего для них. Когда он протянул мне бокал вина «за знакомство» я минут пять беспомощно крутила головой, чтобы понять, куда же тут можно безопасно присесть. Все диваны в доме Рурка были в собачьей шерсти. Сам он с бокалом виски легкомысленно рухнул в самую шерстяную гущу. В доме царил полный бедлам. Собакам тут позволялось решительно все — ходить, где вздумается, спать на кроватях, грызть мебель. Единственное, что в жилище Рурка было упорядочено, — это портреты в больших тяжелых рамах. Но снова портреты... собак. Его собак, родителей его собак, их бабушек, дедушек и дальних родственников. Портреты своих родителей Микки на стену не повесил. Рассказывал только, что вырос в очень неблагополучной семье.
Микки — вечный ребенок, разгильдяй с другими буквами... По-прежнему считает себя очень молодым, одевается и ведет себя так, будто ему и тридцати нет. Отсюда и все его пластические операции. Правда, мне он говорил, что делал их не для улучшения внешности, а по необходимости. То нос сломают на тренировке так, что дышать невозможно, то челюсть свернут... Одно точно — после всех медицинских манипуляций выглядел он хорошо и молодел каждый раз лет на пять. Впрочем, то, что творческий человек не хочет стареть, — нормально. А если ты еще и злоупотребляешь, без радикальных средств не обойтись!
Пил Рурк невероятно много. Впоследствии специально для него я всегда держала в холодильнике двухлитровую бутылку водки. Обычно он выпивал ее за вечер. Впрочем, обильные возлияния шли ему на пользу в плане общения — водка развязывала язык и Микки становился душевным парнем, с которым о многом можно было поговорить.
Микки Рурк рассказывал, как на съемках «9 1/2 недель» ненавидел Ким Бейсингер. Терпеть не мог. Мол, у нее жуткий характер плюс на площадке все время торчал ее муж, тот, который был до Алека Болдуина, и откровенно мешал работать.
— Поверить невозможно, что можно испытывать такие чувства к красотке Ким!— воскликнула я, когда впервые услышала эту историю.
— Да меня тошнило от нее! — уверял Микки. Возможно, так оно и было, потому что историю эту он часто повторял после бокала-другого.
В первое время Рурк много говорил о Кэрри Отис, бывшей жене и звезде «Дикой орхидеи», расставание с которой далось ему сложно. Микки уговаривал ее вернуться, она отказывалась. Я выслушала массу переживаний по этому поводу. «Она святая женщина», — пьяно хныкал Рурк, пытаясь объяснить историю, как после многочисленных домашних «кулачных» боев красавица Кэрри оказалась в больнице с огнестрельным ранением. «Все проклятый кокс! — сокрушался Микки, — однако это в прошлом!..»
Его тогда едва не посадили, но Отис забрала заявление из полиции. Сказала, что Микки ни при чем, ранение она получила в результате несчастного случая — бросила в трейлере свой рюкзак, и лежавший там пистолет вдруг выстрелил. Позже она с ним просто развелась. А Рурк долго не мог смириться с ее уходом, казнил себя, страдал… Среди друзей Рурка были и респектабельные господа с яхтами и виллами, на которых мы вместе отдыхали, и откровенно странные типы. Я, к примеру, побаивалась Рона Джереми, склизкого пузана из порнофильмов, который часто заходил к Микки. Они дружили, и Рурк уверял, что Джереми — отличный парень!
Мне с Микки было интересно. Ездили на вечеринки на Голливудские холмы, он знакомил меня с разными любопытными людьми. На подъем Рурк легкий: один звонок — и он уже готов к приключениям. Как человек спортивный, Микки легких дорожек не выбирал даже по пути с вечеринки. Однажды ему чем-то не понравилась лестница, и мы пошли по горной тропинке, а я на шпильках... Споткнулась, Микки меня не удержал — так навернулась, аж искры из глаз! Остаток дороги он нес меня на руках, и мы безостановочно смеялись. А потом пришлось сдаваться врачам. Оказалось, дело серьезное — две операции сделали на позвоночнике. Рурк приезжал в больницу. Он вообще чувак добрый, просто... раздолбай.
Наш роман был очень легким, без драм, которые мы оба так не любим. Я действительно написала ему красивую песню. Микки понравилась, потом он все время слушал ее в машине. Когда мужчина способен вдохновить на творчество — это уже многое значит. Может, потому что музыка мне всегда была дороже любых мужчин. Ему же, как мне кажется, наша любовная интрижка была просто удобна — жили-то друг от друга в двух шагах. Захотели — встретились, посидели, разошлись. Плюс Микки вечно трясся за своих собак. Случалось, во время отъездов просил приглядывать хотя бы через забор — все ли у них в порядке?
А потом он просто переехал в Нью-Йорк. Финансовые дела были расстроены, накопилось много долгов, и по налогам в том числе. Микки даже велел своему агенту не выдавать ему много денег, потому что все моментально пропивалось-прогуливалось. Вскоре дом Рурка был продан. И в следующий свой приезд в Лос-Анджелес он уже остановился в отеле. Мы встречались. Напротив меня сидел все тот же обаятельный разгильдяй, Нью-Йорк не сделал из него взявшегося за ум солидного господина. Я на него не в обиде, в конце концов у нас есть одна общая черта — мы любим быть сами по себе. И никто нам не указ.
Я верила в это, пока тут же, на Голливудских холмах, меня не настиг очередной «день сурка». После смерти мамы прошло два года. Папа приезжал к нам с Настей в гости. Мне нравилось его принимать. Он же дальше Нижнего ничего не видел! Так искренне радовался американским вещам, восхищался архитектурой, красивыми видами... В общем, у нас с Настей появился идеей-фикс — перевезти деда в Штаты окончательно. Мисс Элеонор к тому времени нас покинула — возраст, работать было сложно, и образовалась брешь. «Приезжай! Хоть с внучкой позанимаешься, петь ее под баян научишь. Помнишь, как мы все вечером дома?..» — уговаривала я папу, и наконец он сдался. Мы с дочкой серьезно готовились к его приезду. Настя учила русские слова, чтобы общаться с дедушкой. Планы были грандиозные! Уже и круиз купили по семи городам Мексики. На Карибы собирались, все с Настей обсудили, придумали, как папа приедет и мы будем его развлекать...
А потом позвонила сестра. Сказала, что папа, напарившись в баньке, которую своими руками построил, пришел домой, включил телевизор, сел на диван и умер. Сердце. За два дня до даты выдачи грин-карты... Похоронили. Состояние мое было страшным. Проклята я, что ли? Ну почему, когда хочешь сделать что-то светлое, то, что давно должна и наконец имеешь возможность, все заканчивается вот так? В состоянии полной прострации поехала в Канкун одна. Хотелось забыться.
Там-то на второй день поездки и познакомилась с Артуром Вайнгартнером. Молодой, на двадцать четыре года моложе меня, парень оказался напорист — с ходу признался в любви, буквально носил на руках. А у меня депрессия, мозги включаться не хотели... Я стремилась как можно дольше не возвращаться в реальность, слишком уж несчастливой она была. И Артур помог мне в этом на каком-то химическом уровне. Отдохнули.
Артур улетел в Чикаго, я вернулась в Лос-Анджелес. И забыла бы эту интрижку, но он позвонил: «Наталья, хочу познакомить тебя с мамой». Я опешила: нет, он говорил, конечно, что нам надо пожениться, но кто же воспринимает такое всерьез из уст мальчика, который моложе почти на четверть века, да еще и на курорте? Но Артур уперся — к маме и все. Стало занятно. «Поеду, — думаю, — посмотрим, что из этого выйдет».
Дом не очень впечатлил. Зелень вокруг — это, конечно, красиво, но куры и весь их деревенский быт в целом не для меня. В первые десять минут знакомства мама Вайнгартнер стала моей лучшей подружкой. Вывалила всю подноготную, включая недавний уход отца Артура к полной ее противоположности. Действительно драма. Мама такая маленькая, сухонькая, а поменяли ее на здоровенную негритянку!
Артур демонстрировал, как водит трактор, показывал какую-то особую машинку для уборки куриного помета. Я думала: «Во дает! Ну все умеет! Какой рукастый мужик-то!» Отец научил Артура всему, вплоть до того, как дом построить и электричество с нуля подвести.
Мать постоянно на него цыкала, и сын быстро летел то разгребать птичье дерьмо, то чистить бассейн. Сейчас я понимаю, чего он в меня вцепился. Жил парень на ферме, батрачил на мать от зари до зари, и тут я с домом в Голливуде и Микки Рурком по соседству... Спятил небось от удачи такой! С мамой его вся дружба закончилась, как только до нее дошло, что батрака забирают в Калифорнию. Я превратилась во врага.
В Лос-Анджелесе Артур не отпускал меня ни на шаг. Если мне нужно петь на какой-то вечеринке, он тоже ехал и сидел как сыч до самого конца. Однажды собралась на деловой ужин с продюсером. Вайнгартнер собрался тоже. «Понимаешь, что это просто неприлично? Да и что страшного в деловых переговорах?» — убеждала я его. Но он высадил стекло в моей новой машине и уселся рядом! Поначалу я списывала такие повороты на молодую страсть, а потом поняла — что-то с парнем не так... Но что именно, догадаться было сложно: молодой, очаровательный, еще и с мамой знакомил... Артур — настоящий красавец. Высокий, мускулистый, улыбка обаятельная и глазищи такие синие-пресиние... Как-то это все ослепляло, что ли...
— Что же с ним было не так?
— Первый серьезный звонок прозвенел через полгода после свадьбы в Лас-Вегасе. Сейчас я понимаю, что шесть месяцев он, вероятно, продержался на медикаментах. У Вайнгартнера диагноз — «маниакально-депрессивный психоз». Конечно, выяснилось все это позднее. Он должен был постоянно принимать препараты, чтобы выравнивать свое психическое состояние. В какой-то момент Артуру то ли надоело пить таблетки, то ли он решил, что справится сам. Везде: под мойкой, шкафом, за кроватями — я начала находить бутылки из-под дешевого алкоголя. Прятал, пил втихую.
Однажды сидела дома за роялем. Прекрасный вечер, дождь, мне очень нравится такая погода — креативная. Бокал шампанского, цветы... Было вдохновение, я писала музыку. В комнату вошел Артур. Глаза навыкате, лицо злое. Он был пьян. «Почему ты не лайкаешь мои посты в «Фейсбуке*»?» — зарычал муж. Я даже ответить не успела, как меня сгребли за шиворот и просто кинули в угол словно щенка. Покатилась по полу ваза с цветами, вдребезги разлетелся бокал.
Муж вцепился мне в горло и начал душить. Я вырывалась как могла. Но он фантастически сильный! Впоследствии выяснилось, что мой сельский рукодельник легко разбивает кулаком ноутбуки в хлам и делает в стенах сквозные дыры. После дебошей Артур обычно превращался в сущего ангела, просил прощения, умолял, делал такие честные глаза: «О боже! Синяк! Неужели это я?!» Даже плакал. Чтобы хоть как-то объяснить вспышки немотивированной агрессии однажды рассказал о диагнозе: мол, над собой не властен... Впрочем, после попытки придушить меня возле рояля, муж присмирел на довольно продолжительный период.
За мой счет Вайнгартнер проехался по всей Европе. Мне нравилось смотреть, как парень, который мало чего кроме курятника в жизни видел, так счастлив. Хотелось показать ему все, что видела сама. А почему нет, если средства позволяют? Хотела, чтоб развивался.
В обществе Артур держать себя не умел. Я постоянно краснела, кляла его матушку, не привившую сыну элементарных манер, старалась как-то подучить его, что ли... Потом махнула рукой, сочтя самобытность тоже симпатичной. Поила шампанским, кормила устрицами. И радовался он вполне искренне. А кто бы не радовался, если вчера ты чинил мамину канализацию, а сегодня в Париже ужинаешь за шестьсот долларов?
Осенью 2010 года приехали в Питер. Я повезла мужа по трем великолепным городам — сначала побывали в Париже, потом в Москве и закончили вояж в Северной Пальмире. Уже было прохладно, дождливо, но Питер — всегда Питер, романтичный, интригующий. В отеле нас поселили в президентский сьют. Уроженец американской глубинки никак не мог настроиться на отдых — все снимал на видео. Звала: «Артур, пойдем на улицу, я покажу тебе столько интересного!» Но он все снимал и снимал, как маньяк.
Когда предложила обвенчаться во Владимирском соборе, Артур согласился. Он вообще всегда соглашался. На редкость покладистый мальчик был... Особенно если после какого-нибудь мероприятия ему светила вечеринка с запретным алкоголем. У меня идея венчания возникла спонтанно: гостиница, в которой мы остановились, располагается рядом с Владимирским собором, а для меня это храм особенный. По соседству Театр имени Ленсовета, в котором служила, прямо за ним — дом с той самой коммунальной квартирой Дины Мойшевны, в которой когда-то жила. Именно в этот собор заходила перед премьерами и всегда мечтала там венчаться. «Судьба», — решила я.
Мой родственник и его жена держали над нашими головами венцы. После торжества купили какую-то закуску и вчетвером в нашем номере отметили событие. Алкоголя взяли скромно, я уже была в курсе того, как может изменить моего мужа повышенный градус. Старалась отслеживать и дозировать. Забыла только про мини-бар, который, конечно же, имелся в номере отеля. Артур каким-то образом выпил его весь!
Венчальная ночь закончилась рыданиями в ванной. Вся моя спина была изодрана, на шее остались отпечатки его пальцев. Вы не представляете, как на человека может воздействовать алкоголь! Я и сама до встречи с последним мужем не подозревала, что такое вообще бывает. Артур скалил зубы, как собака. С утра я думала бежать... Но куда? В Америке мы женаты, тут венчаны... Муж спал сном младенца. И я подумала, что как венчанная жена должна приложить к его спасению тройные усилия.
Алкоголизм — это болезнь, которой страдала моя мама. В случае с Вайнгартнером я просто наступила на те же грабли. Хотела спасти маму, не получилось. Думала, с Артуром теперь у меня есть все возможности: деньги, образование психолога, опыт — и я обязательно справлюсь. А правильнее было бы вернуть его обратно убирать куриный помет, да поскорее!.. Потому что дальше стало только хуже.
У мужа был целый шкаф, битком набитый различными инструментами — пилами, молотками, клещами какими-то. Однажды он гонялся за мной с включенной бензопилой. В другой раз «орудием возмездия» чуть не стала отвертка.
Слава богу, Настя непосредственной свидетельницей расправы надо мной не была. Хитрый Артурка свои делишки проворачивал за закрытой дверью или в отсутствие Насти, но дочь видела, конечно, что я то в синяках, то с кровоподтеками. Если я выбегала на улицу с криками, Настя тоже бежала. Объектом агрессии дочь моя, к счастью, не становилась. Чтобы выпустить пар, Артуру хватало меня.
— Как же вы все-таки прекратили весь этот кошмар?
— Дважды мужа забирали в полицию за домашнее насилие. Копов вызывали соседи — я громко кричала. И дважды он смог заверить меня, что исправится. Муж не просто патологический врун, он врун талантливый и убедительный. Обещал, что никогда больше не притронется к стакану и не поднимет на меня руку. Когда я приходила в тюрьму на свидания, рыдал, по-детски размазывая слезы по щекам. Уткнувшись носом в решетку, умолял простить. Клялся, что будет принимать таблетки и посещать специальные тренинги для бешеных. Есть в США такие центры, где учат усмирять свою агрессию. Его обязали ходить туда раз в неделю в течение года. Ни разу не сходил!
Обычно вмешательства властей хватало на месяц-два. И после каждого раза Артур становился все более изобретательным и осторожным. Однажды остановились в шикарном отеле в Лас-Вегасе. Думала, проведем романтический вечер. Но муж напился. И, конечно, ему что-то не понравилось. Собрал все полотенца в номере, заткнул щель под дверью — гостиница же, услышат. Уселся на меня верхом, а он еще здоровый такой, и стал душить. «Все, — говорит, — Наташа, сейчас убью». И скалится. Как собака!
Свое желание развестись с Артуром Вайнгартнером я дополнила требованием официального запрета приближаться ко мне ближе, чем на размер футбольного поля. Разведемся, думала, и пусть каждый живет как умеет.
Обида и злость были прежде всего на себя саму, что позволила этому безумцу войти в нашу с дочкой жизнь и фактически разрушить ее! Я столько лет строила по капельке, по кирпичику, а он прошел как торнадо и все размел! Перечеркнул два с лишним десятка лет моей жизни в Голливуде.
Чтобы хоть как-то отвлечься от черных мыслей, да и вообще переварить ситуацию, очень захотелось поговорить с мудрым, а главное, добрым другом. И я позвонила Николсону:
— Привет, Джек! Это Наташа, можно к тебе?
— Конечно приезжай! Очень рад!
И я поехала на Малхолланд-драйв, где Джек живет уже полвека. Он вообще на редкость постоянен. У него даже номер телефона не меняется!
Мы не виделись много лет. Встречать меня он вышел в таком же халате, как и двадцать два года назад, когда случился наш роман. Даже дворецкий у него был прежний! Меня посетило стойкое дежавю, когда к столу подошел тот же человек и так же держал бутылку шампанского... Правда, на сей раз шампанское я пила в одиночестве, Джек отказался от спиртного. Волшебной бутылочки с белым порошком тоже уже не было. Курил электронную сигарету, и я подумала, что этот гаджет уж совсем не вяжется с образом проказника Джека. Хотя, конечно, сложно быть заводным, когда тебе под восемьдесят.
Джек, такой богатый и одинокий, грустил, и я не стала рассказывать ему про дурака, за которого угораздило выйти замуж. В его доме, который по-прежнему напоминает бабушкину избушку — Джек любит собирать всякие штучки-мелочи-безделушки, — было, о чем поговорить. Например, он так же, как и я, обожает джаз. Раньше у него был целый шкаф аудиокассет, сейчас, конечно, носители более компактные.
В общем, оба мы хандрили, я даже предложила:
— Может, позвоним русским девочкам молоденьким (там ведь всяких хватает), они тебя развеселят?
— Не хочу, — буркнул Николсон.
Устал, видно, от всего, хотя даже в зрелые годы был за любой кипеж, особенно любовный.
Чувств к Николсону у меня, конечно, никаких не осталось, но дружбой его я очень дорожу.
После общения с Джеком я немного успокоилась. И, видно, зря. В один из дней Артур пренебрег судебным запретом и явился меня проведать. Входную дверь высадил ногой. Он очень сильный. Особенно когда пьяный. Как зверь. Может с балкона третьего этажа спрыгнуть и не разбиться. А потом еще и вернуться... Не понимаю, из чего сделан этот человек. Из камня? Металла? Снова меня избил. На этот раз приговаривая: «Не получишь развода, не будешь жить без меня».
— Вы после этого сбежали в Россию?
— Я поняла, что нигде на территории США больше не смогу почувствовать себя в безопасности! И мы с Настей действительно сбежали: практически без вещей, без денег, оставив дом, машины. Только когда пересекли границу, я смогла выдохнуть.
Но, видно, высшие силы решили, что пришло время еще одному скелету выпасть из моего шкафа... Нарисовался наш папа-художник. «Пусть Настя поживет у меня, пока ты устроишь свои дела», — предложил Матиас. Отпустила на каникулы на пару недель. Впрочем, другого выхода все равно не было — жить в России дочь не захотела. Хотя я устроила ее в приличную гимназию в Нижнем Новгороде. Там живет моя сестра, она присматривала за Настей. Но дочь сказала, что все вокруг непривычное, чужое, не нравится ей здесь.
Матиас Настю фактически не знал, мы же не общались. А тут увидел свою копию — она очень похожа на отца — и стал меня умолять, чтобы разрешила дочери остаться у него на год учиться. Я согласилась. Все-таки Швеция не так далеко — смогу летать к дочке, она ко мне... Возможно, нужно время, которое расставит все по местам. И в Настиной душе в том числе. Время ведь действительно лечит!
От Артура Вайнгартнера я сбежала прошлой осенью. Поначалу депрессия была такая, что думала — не переживу. Настоящий нервный срыв, плакала почти круглосуточно. Жить не хотела, осталось только выбрать, как именно уйти — повеситься, отравиться... Даже изучала в Интернете способы максимально безболезненного ухода.
Вытянуло то, что всегда возвращало меня к жизни — музыка. Работа и еще раз работа — то, что нельзя бросать, даже если вокруг все превратилось в пепел. Жаль, в Москве люди очень изменились. Коллеги стали другими — все строят на деньгах, как-то американизировалось все тут... Советскими людьми они мне нравились больше. Один известный исполнитель шансона, близкий друг юности, сказал: «А что ты хотела? Больше двадцати лет жила в Америке и думала, что тут легко опять начнешь?» Но однажды на телепередаче я села за рояль и спела песню «В твоей постели». После эфира подошел Гриша Лепс, спросил, не могу ли я продать эту песню ему. Именно ту не могла, ее уже приобрела Лада Дэнс, но предложила другие. И Гриша выбрал две для себя. Так началось наше с Лепсом сотрудничество. Разве не везение? Сколько композиторов хотело бы поработать с ним!
— В Красную Поляну тоже привела работа?
— В English British Camp в Красной Поляне меня пригласил директор Дэвид, он англичанин. Сейчас продюсирую музыкальное шоу в рамках англоязычного лагеря. И мне очень понравилось делать это. Такие детки подобрались! Активные, музыкальные, все время предлагают новые идеи. Я думала, тинейджерам вообще ничего не надо по определению, а эти нет — интересуются! Поют довольно сложные вещи из репертуара Бейонсе, Кристины Агилеры. Мне комфортно с ними, и я чувствую себя нужной! Ощущаю себя эдаким Максом Фадеевым местного масштаба. Возможно, продолжу заниматься этим в Москве. Еще очень хотела бы вернуться в кино, российское кино. Понимаю, что подзабыли, но, поверьте, мне есть, что предложить! В конце концов я русская актриса с русской школой и голливудским опытом! Я много снималась в Америке, далеко не каждому «нашему» там улыбалось такое счастье. Сейчас готовится к выходу фильм «Крысы» в 3D, где у меня была очень интересная работа с Каспером Ван Дином, известным зрителям по роли в фильме «Звездный десант». Очень, на мой взгляд, любопытный проект. «Тебя тут не было, тебя забыли!» — говорят мне наши киношники. Ну и что? Давайте вместе вспоминать!
Я готова и открыта для сотрудничества, чтобы снова по кирпичику, по капельке выстроить свою жизнь. Потому что теперь точно знаю: из любого ада можно сбежать, из любого пепла восстать — было бы желание.
Артур Вайнгартнер сейчас в розыске. Хотя мне кажется, никто его толком не ищет. Недавно вошла в скайп, а там на автоответчике его видеообращение. Опять пьяненький, опять орет: «Не дам развода!» И я поняла, что ничто во мне больше не дрожит ни от страха, ни от жалости. Пусть себе пытается докричаться через океан! А я буду, как когда-то учили в театральном, складывать все даже самые жуткие истории в копилку души и использовать в творчестве. Наконец у меня появилось ощущение, что я в безопасности. Я дома...
Благодарим Горно-туристический центр ОАО «Газпром» и ГК «Поляна 1389 Отель и СПА» за помощь в организации съемки
Подпишись на наш канал в Telegram