В сериале «Людмила Гурченко» есть довольно пошлая сценка: герой по имени Константин Купервейс лежит в постели с некой Надей, блондинкой в грязной комбинашке. Та гладит его (то есть меня) по голове и утешает: «Ничего, Костя, не переживай, в следующий раз получится!» По сюжету это семьдесят девятый год — пик нашей любви с Люсей...
— Мы с Гурченко в то время вообще не расставались ни на секунду! Какая там могла быть «Надя»?! С моей будущей женой Наташей я познакомлюсь только через одиннадцать лет!
Мало того что все переврали, так еще и в постель залезли! «Прославили» на всю страну. Но мне не привыкать. Много лет назад с экрана телевизора точно так же «прославила» меня Гурченко. В эфире «Кинопанорамы» Эльдар Рязанов спросил у нее:
— Почему вы развелись с Купервейсом?
Люся выпалила:
— Он предатель!
Рязанов растерялся:
— Ну не все же девятнадцать лет? Наверное, было и хорошее...
Долго ломал голову: в чем же я предатель? А потом осенило: Гурченко считала, что я ее собственность, а «собственность» не может уйти от хозяина...
Когда мы расстались, меня долго преследовал кошмарный сон. Будто мы с Люсей снова в нашей квартире: на столе карельской березы стоит ее любимая вазочка из уранового стекла, а в ней розовая гвоздика, на стенах висят картины. Ее мама Леля хлопочет на кухне. Люся прихорашивается у зеркала, потом поворачивается ко мне, улыбается и говорит: «Костя, быстрее, мы опаздываем!» А я с ужасом думаю: «Как же ей признаться, что давно живу с Наташей?!» Каждый раз в этот момент просыпался в холодном поту и с облегчением обнимал жену, мирно спящую рядом. «Что с тобой? — удивлялась Наташа. — Опять Гурченко приснилась?»
Теперь, когда Люси нет, меня преследует уже не сон, а кошмар наяву: на экране телевизора смакуются подробности нашей с Люсей жизни. «Друзья» Гурченко, которых я никогда не видел у нас дома, псевдосестры и псевдобратья вываливают ворох скандальных историй, словно за нами все годы подсматривали в замочную скважину...
Истинных друзей Люси можно пересчитать по пальцам. С Юрием Владимировичем Никулиным Люся общалась и в радости, и в беде. Он приходил в гости, без просьб помогал в каких-то житейских вопросах и никогда это не афишировал. Люся сама догадывалась, что это Никулин, звонила с благодарностями, а он в ответ только: «Да что ты, дочка, ерунда!»
Вспоминаю замечательного адвоката Марка Вознесенского, который настоятельно рекомендовал отправить Люсю спецрейсом в Курган к хирургу Илизарову, когда на съемках «Мамы» Олег Попов на катке сломал ей ногу. И был готов все это организовать.
Дружила Гурченко и с ткачихой из города Шуи. После «Старых стен» у нее появилась поклонница по имени Валя. Она писала своей любимой актрисе трогательные письма со смешными ошибками. К моему удивлению, Люся однажды пригласила ее к нам. На пороге квартиры стояла женщина-гренадер, в огромных ручищах было по пять сумок с соленьями, вареньями и грибами. На плече — рулон ситца. С тех пор Валя раз в месяц приезжала к нам, Люся оставляла ее ночевать. Такой привилегии не удостаивался никто! Они сидели на кухне и, как подружки, болтали о жизни...
Был замечательный период, когда мы дружили с семьей Михалковых — Кончаловских. Вместе с Никитой ездили отдыхать в Абхазию, часто гостили на Николиной Горе. Во время кинофестивалей Никита приглашал к себе мировых звезд, режиссеров, актеров, накрывал шикарные столы, мы с Люсей пели и играли. Потом всей компанией шли на край поселка, с холма открывался фантастический вид — поля, луга, вдали храм... Просто дух захватывало! Никита с гордостью говорил гостям: «Смотрите, это моя Родина!» А однажды Наталья Кончаловская подарила Люсе виниловую пластинку с песней Азнавура «Вечная любовь» и листок с ее переводом текста. Запись этой песни в исполнении Люси, кстати, звучит в том самом сериале, посвященном Гурченко.
Помню, Люся лежала в «кремлевке» на обследовании, меня пускали к ней в палату только на два часа. Режим! А она привыкла, что обычно я сижу рядом с утра и до вечера. Узнав об этом, Никита позвонил куда надо, и мне сделали круглосуточный пропуск. Вроде пустяк, а приятно...
А вот мои проблемы со здоровьем на Люсю не производили никакого впечатления. Когда я жаловался на недомогание, Люся отмахивалась — мол, ты притворяешься. Как-то рассказал ей, что мой правый глаз видит всего на тридцать процентов.
— Никогда не замечала. Ты, наверное, специально сачковал, чтобы не служить в армии.
— Я служил в танковых войсках, тебе что, военный билет показать?
Спустя много лет на гастролях в Израиле заходим в большой магазин, вижу — стоит прибор для проверки зрения.
— Люсь, вот ты мне не верила. Хочешь, проверим?
— Давай! Ты видишь как кошка, даже в темноте!
Компьютер выдает результат: левый глаз — сто процентов, правый — тридцать.
— Ну и что с того? — безапелляционно заявляет Люся. — Просто прибор барахлит!
— Сейчас появилось много противоречивых воспоминаний о вашей бывшей жене. Вот, например, Эдуард Машкович рассказывал, что вы познакомились с Гурченко в Омске, где отбили ее у актера Андрея Вертоградова...
— Это еще не самая интересная версия нашего знакомства. Инна Выходцева, с которой Люся училась во ВГИКе, написала, что, по словам Гурченко, мы с ней встретились на съемках в Минске. Мало того, у меня, оказывается, в это время была маленькая дочь. Своих детей я, к сожалению, не имею...
Что же касается версии Машковича, то и тут могу поправить: это было не в Омске, а в Барнауле. Наш роман начался еще до этой поездки, да и от Вертоградова Люся ушла сама. В 1973 году Эдуард Машкович, директор программы «Поет товарищ кино», пригласил меня на работу в качестве музыкального руководителя оркестра. В программе участвовали многие артисты: Наталья Фатеева, Олег Анофриев, Зинаида Кириенко, Гурченко...
Андрей Вертоградов, высокий интересный актер, выступал с талантливыми пародиями. Мы быстро нашли общий язык, часто сидели за роялем и, дурачась, что-то наигрывали. Я даже не подозревал, что Андрей был моим предшественником, — Люся мне об этом не рассказывала. И как раз перед той поездкой с «Товарищ кино» в Барнаул призналась, что какое-то время они с Андреем встречались.
В Барнауле у заслуженной артистки был обыкновенный одноместный номер. Однажды в двенадцать ночи Андрюша попытался вломиться к Люсе — видно, друзья ему обо мне уже доложили. Орал он при этом так громко, что всех перебудил. Было понятно, что разбушевавшийся ревнивец не уймется и все может закончиться дракой. «Не волнуйся, Костя, — сказала Люся. — Я сама с ним поговорю и все улажу». Они что-то бурно выясняли в коридоре. Не знаю, что уж она Вертоградову сказала, но вскоре шум стих. А назавтра мне предстояло ему аккомпанировать. На концерте Андрей, улучив момент, повернулся ко мне, сидящему за роялем, и сказал с укоризной: «Эх ты!»
Кстати, это был единственный случай, когда я столкнулся с бывшим Люсиным кавалером. Про ее личную жизнь знал все: сколько было официальных мужей, сколько романов. Правда, о существовании Ордынского выяснил совершенно случайно. Как-то прихожу в Госкино забрать анкету Гурченко для Первого отдела. А в советское время там указывались все официальные браки. Прочитал первую строчку списка и обомлел — Василий Ордынский. А дальше уже Андроникашвили, Фадеев, Кобзон...
Прихожу домой, спрашиваю:
— Люсь, а они не ошиблись?
— Да это ошибка молодости! — отмахнулась она.
И на этом тему закрыли... А в сериале «Людмила Гурченко» Василию Ордынскому посвящено несколько серий!
— Почему же все-таки Гурченко с вами в ЗАГС не пошла?
— Оформлять наши отношения она не хотела: «Зачем мне еще один штамп в паспорте?» Честно говоря, я вообще не предполагал, что мы будем жить вместе. Разве мог я представить себя рядом с ней — никому не известный музыкант, к тому же разница в четырнадцать лет... Помню, главный режиссер Театра киноактера, увидев меня, шепнул: «Люся, моложе у тебя еще не было!» Профком театра возглавляла Лидия Смирнова, очень серьезная женщина, и Люся волновалась, не отразится ли наш союз на ее карьере. При этом она, конечно же, меня не прятала, со всеми знакомила. И окружение потихоньку привыкало, что Костя — муж Гурченко. Единственное, Люся сразу заявила, что рожать больше не будет. От брака с Борисом Андроникашвили у нее уже была дочка Маша.
— Кстати, Татьяна Бестаева, еще одна подруга Гурченко, рассказывала в интервью, что Людмила Марковна прятала от вас четырнадцатилетнюю дочь...
— Я никогда не видел Бестаеву у нас дома. Они даже по телефону никогда не говорили. Если Люся и упоминала о Бестаевой, то исключительно в нелестных выражениях. Черная кошка между ними пробежала еще до меня. Кажется, Люся приревновала кого-то из своих мужей к подруге...
А что касается Маши — как такое вообще могло Бестаевой прийти в голову?! Мы быстро нашли общий язык с девочкой, и она вскоре даже стала называть меня папой. Она видела, как я искренне отношусь к ее матери. Уезжая на съемки, Люся всегда говорила: «У меня дома надежный тыл».
Мы жили очень дружно: Люся, ее мама Леля, Маша и я. Вместе ставили домашние спектакли, снимали любительские фильмы, выпускали стенгазеты. Я расписывался в Машином дневнике, следил за ее уроками, ходил на все школьные собрания. Маша доверяла мне даже больше, чем маме или бабушке. Ее двойки мы с Лелей скрывали от Люси. И после школы Машу я на работу устраивал. Замуж выдавал, два раза в роддом возил...
Все хозяйственные дела по дому были на Леле, я иногда ей помогал. Люся только что закончила съемки в фильме Меньшова «Любовь и голуби» и снова куда-то умчалась. Владимир Меньшов ехал мимо нашего дома, возвращаясь с дачи члена ЦК, и решил к нам завернуть. То было время сухого закона, а в его новом фильме «Любовь и голуби» присутствовали «сцены с употреблением алкоголя». Из-за этого картину хотели изрезать. Последней инстанцией был как раз тот партиец, которому Меньшов возил показывать фильм.
«Кажется, ему понравилось. Костя, хочешь посмотреть?» — спросил он. Сидели с ним до полвторого ночи, хохотали до слез. Вдруг из комнаты выплывает Леля в ночнушке, растрепанная со сна. Видит Меньшова и в ужасе юркает обратно. Он стучится к ней: «Елена Александровна, хотите фильм посмотреть?» Леля облачается в халат, и мы уже втроем в восторге смотрим «Любовь и голуби»...
Это был пик востребованности Люси, ее разрывали на части: съемки, телевидение, фестивали, концерты. Тогда же она придумала и спела цикл военных песен так, что у меня до сих пор мурашки по телу. Это все происходило при мне и с моим участием. Мы с Люсей не разлучались ни на минуту, в доме царило полное взаимопонимание и ощущение счастья.
Наше партнерство началось в 1973 году с глухих далеких деревень и продолжалось на лучших площадках Москвы. Дальше гастроли в Америке, Израиле... Все программы рождались дома за роялем. Выступая, мы были одним целым, я чувствовал каждый ее вздох, каждую ноту, каждый жест. Все сошлось: Люся прекрасно выглядела, рядом был любимый мужчина. Да, я не зарабатывал миллионы, но поверьте, ей это было и не нужно!
Одно только отравляло нашу жизнь — беспричинная Люсина ревность. Однажды, еще в 1974-м, на пляже в Севастополе, где мы отдыхали, я посмотрел на красивую блондинку. Взглянул — и тут же забыл. А Люся мне этот взгляд еще долго припоминала. Или у кого-то в гостях ей не понравилось, что я долго курю на лестничной площадке с хозяйкой дома. Возвращаюсь за стол — на Люсе лица нет. Выскакивает из квартиры, бежит по лестнице вниз. Я — за ней. Люся останавливает попутку и уезжает. Догоняю ее уже у нашего подъезда:
— Да что случилось?
— Мне не нужны такие отношения...
С Ирой Купченко тоже была история. Они с Гурченко подружились в поездке по Латинской Америке. Люсе очень нравилась Купченко, она восторженно о ней отзывалась. И мы стали часто встречаться — то у нас, то у Иры на даче. Я до сих пор помню ее двух сыновей и замечательную собаку по кличке Валет. Однажды Ира пришла к нам в гости, они с Люсей сели на диван, я принес дамам чай и уселся рядом на ковер, с удовольствием слушая, что рассказывает Ира. Люся, конечно, это заметила: «Ты перед Ирой распластался на ковре! Сел у ее ног!!!» Мы с Купченко стали видеться все реже, а потом и вообще перестали.
После этого я старался не терзать Люсино воображение, на других женщин и глаз не поднимал. Но это не спасало меня от новых сцен ревности. Чем больше я уступал, тем категоричнее она выдвигала требования.
Очень скоро начал понимать, что может вызвать ее гнев: другие женщины, забота о моих родителях и стремление к построению собственной карьеры. Иногда Люсе начинало казаться, что я соревнуюсь с ней в популярности. После концерта в Израиле она нахмурилась: «Ты нарочно играл громче, чтобы меня не было слышно?» А когда режиссер Михаил Швейцер позвонил Гурченко и сказал, что хочет попросить меня написать музыку к своему новому фильму, Люся ответила: «Что вы, Михаил Абрамович, Костя — прекрасный пианист, но музыку вообще не пишет!» До сих пор жалею, что не перезвонил Швейцеру... А впоследствии я писал музыку к фильмам Эйрамджана, в том числе и «Мою морячку»...
Прислушивался к Люсе во всем, безоговорочно ей доверял. Она внушала, что главное — не опорочить ее имя. Я должен был стать идеальным мужем. И я им стал.
— В актерской среде многие — и друзья, и недруги — вспоминают вздорный характер Гурченко. Вы с этим согласны?
— Люся обожала песню «Друзья мои и советчицы», ее смысл заключался в простой истине: многие друзья — это друзья в кавычках. Она распахивала кому-то объятия, а через месяц по совершенно пустячным причинам дружба заканчивалась. Замечательная певица Валя Толкунова, например, «пострадала» из-за своего наряда. У Люси было платье, к которому она придумала оригинальную баску. И как-то она в нем выступала в одном концерте с Толкуновой. Вдруг спустя неделю Люся видит по телевизору, как Валя поет в платье с похожей басочкой. «У меня фасон взяла!» — возмутилась Гурченко. Или ей не понравилось, что какая-то певица явно ее копирует. «Она поет с такой же интонацией, как я!» — и все, человек был вычеркнут из списка друзей, больше они не общались.
Люся ни с кем не ссорилась, не выясняла отношений. Она просто отдалялась от таких знакомых. Аккуратненько и насовсем. Может, и делов-то было «на две копейки», но выводы всегда делались серьезные.
Помню, заехавший за ней с «Мосфильма» водитель забыл сказать дежурный комплимент: «Людмила Марковна, вы сегодня прекрасно выглядите!» Она тут же записала его в предатели: «Вот так, ты с человеком по-хорошему, а он...»
Да, Гурченко, наверное, была слишком категоричной в своей подозрительности. Но ее можно понять — многие действительно Люсе завидовали: и муж молодой, и квартира в центре, и от ролей отбою нет. Даже серьги — и те от Фаберже! На концертах ей и аплодировали дольше всех, и больше всех цветов дарили. Однажды стоим мы с Люсей после премьеры в Доме кино, а коллеги-актеры как-то все бочком-бочком мимо проходят. Потом, конечно, оправдывались: «Да вокруг тебя столько народу, не протолкнуться». А вечером наш телефон молчал — никто не спешил с поздравлениями. Звонили только истинные друзья, те, кто не завидовал. А тут еще выходит Люсина книга «Мое взрослое детство». И понеслось со всех сторон: «Да она не сама писала!» Да конечно сама. Писала, лежа в кровати, обыкновенной ручкой в амбарной книге, а я потом перепечатывал ее воспоминания на машинке.
«Детство» было опубликовано в двух номерах журнала «Наш современник». Вскоре из редакции привезли десять мешков с письмами. «Мне даже после «Карнавальной ночи» столько не писали!» — радовалась она. А вот из журнала, кроме одного человека, никто не позвонил. Ну как же! Они там все писатели, а тут какая-то артисточка — и такой успех!
Люся была очень умной женщиной, но, к сожалению, совсем не мудрой в житейском плане. Она никогда не задумывалась над тем, что говорила, и наживала себе врагов. На международном кинофестивале на Филиппинах Гурченко получила приз за лучшую женскую роль — «Золотого орла». А летала она туда с одним из зампредов Госкино. Я встречал ее в депутатском зале, ждали багаж. Тут этот чиновник и говорит:
— Людмила, ну ты, конечно, «Орла»-то в Госкино отдашь?
На что Гурченко отрезала:
— Да ни за что! Это приз мой, а не фильма!
После этого от Госкино не ездила за рубеж, наверное, год. Кстати, в сериале эпизод про возвращение Гурченко с Филиппин превратился в очередную сказку: ее там встречает мифический персонаж Толик Морда...
— А как Людмила Марковна относилась к вашей работе с другими актрисами, певицами?
— Люсе не очень нравилось, что я кому-то, кроме нее, аккомпанирую. Хотя она старалась этого не показывать. Нашей соседкой по Тверской одно время была Ира Мирошниченко. Она купила синтезатор и пригласила нас в гости, чтобы я помог ей разобраться с инструментом. Мы с Ирой с удовольствием стали репетировать. Люся довольно ревниво следила за всем этим действом и, видимо, решила, что я слишком увлекся процессом. Все — больше репетиций не было. Недавно столкнулись с Ирой в МХТ, она была очень удивлена: «Костя, а мне Люся говорила, что ты давно в Израиль уехал...» Единственная артистка, с кем я проработал целых семь лет, — это прекрасная певица Майя Кристалинская. Она не вызывала у Люси ревности...
И это все были цветочки, ягодки ждали меня впереди. Со временем Люсина болезненная ревность обострялась. Когда ей исполнилось пятьдесят пять, наша разница в возрасте стала работать уже против нас...
Во время очередного выяснения отношений Люся в сердцах сорвала с рук все кольца и швырнула их из окна машины. Ей было наплевать, какова цена этих колец! Я долго искал украшения на лугу. И если бы не остановил машину, поверьте, у Люси не дрогнул бы ни один мускул на лице. Вот такой характер!
А вот еще случай. Девяностые годы. Мы улетаем в большое турне по Америке. И в Шереметьево мне вдруг на шею кидается женщина: «Костя, дорогой, сколько лет, сколько зим!» Я узнал в ней давнюю знакомую. Она даже внимания не обратила на мою спутницу — рано утром, в платке, в черных очках Гурченко выглядела совсем не звездно. Люся, мгновенно превратившись в ледяную статую, проплыла в вип-зал. Когда я подошел к ней, на пол тут же полетели серьги и кольцо с сапфирами — мой недавний подарок. Мне было очень неловко перед сидящей рядом Валентиной Терешковой. Всю дорогу до Нью-Йорка Люся меня пытала: кто эта незнакомка? Пришлось признаться, что это моя первая любовь.
— Ну, теперь все ясно, почему ты так меняешься! — твердила она, поджав губы.
— Люся, это было давно! У тебя тоже был тогда муж!
Никакие аргументы не действовали. Пытка продолжалась всю поездку с небольшими перерывами на походы по магазинам. Но стоило вернуться в отель, как все начиналось снова...
— А вы Гурченко ревновали? В сериале есть кадры, когда ваш герой наблюдает за эротической сценой между Гурченко и Михалковым. Ходили слухи, что у них на съемках был роман...
— За камерой я не стоял, желваками не играл, меня вообще не было на съемочной площадке. Картину снимали в Сибири, а я был в Москве. Кроме того, в сериале после страстного поцелуя «Никита» говорит «Люсе» с бравадой: «Что? Вспомнила, да? Вспомнила, когда настоящий мужик-то целует?..» Какая пошлость! Михалков никогда такого не сказал бы. Вообще, будь Люся жива, не думаю, что такой фильм мог появиться на экранах. Она бы этого не допустила. Гурченко не терпела фальши и пошлости...
Возвращаясь к ревности — честно скажу: я ни разу не усомнился в ее супружеской верности. Хотя, конечно, звонили «доброжелатели», рассказывали о Люсе всякое: дескать, гуляет на съемках, пьет... Но я никому не верил. Поводов ревновать она не давала.
Однажды поздно вечером, я уже лежал в постели, раздается звонок.
— Здравствуйте, это Наташа Кустинская. Вы муж Люси?
— Да.
— А вы знаете, что сейчас ваша жена на даче встречается с моим мужем?
— Что вы говорите? Она в Италии, я секунду назад с ней разговаривал.
Так что к подобным «разоблачениям» я относился с иронией. Конечно, на съемках ей приходилось целоваться с партнерами, но Люся всегда объясняла просто: «Это работа. Я могу и по канату пройти, когда услышу «Мотор!» Сняться в постельной сцене для нее — это то же самое, что пройтись по канату. Люся не придавала этому никакого значения, да и я тоже. Помню, встречаю ее на вокзале после съемок в Киеве. Они с Михалковым приехали в одном купе СВ. Другой бы на моем месте занервничал, а я преподнес букет, и мы, счастливые, поехали домой. Как-то Сережа Шакуров пришел к нам — они с Люсей собирались на прием в Кремль. Шакуров расхаживал по нашей квартире в майке и спрашивал: «Люся, ну какую мне рубашку надеть?!» Ну и что теперь? Отелло разыгрывать?
В сериале «Людмила Гурченко» Люсе чуть ли не роман с Высоцким приписали. Могу смело сказать, что они общались очень редко. Володя только один раз был у нас дома, навещал Гурченко после операции. Это было жарким летом. Люся лежит в постели с загипсованной ногой. В доме на Маяковке, где мы жили, высокопоставленные соседи все время писали жалобы, что по паркету громко стучат каблучки и слышен лай собаки. А тут приехал Высоцкий, сел у ее кровати, расчехлил гитару и начал петь, громко отстукивая ритм своим высоким каблуком. В одиннадцать ночи! Я похолодел: ну, думаю, сейчас соседи вызовут милицию. Но до четырех утра весь дом с открытыми окнами слушал песни Высоцкого.
Это была просто дружба необыкновенно талантливых людей, не более того...
Правда, иногда Люся все-таки пыталась вызвать мою ревность. Каждый раз, когда кто-то звонил и дышал в трубку или спрашивал на разные голоса Петю или Таню, она говорила: «Это Кобзон!» Вроде как намекала, что тот хочет ее вернуть. Но я думаю, просто выдавала желаемое за действительное. Я однажды слышал слова Кобзона: «Удивительно, как Купервейс столько лет выдерживает Гурченко!»
— Получается, ваш брак строился на безоговорочной вашей зависимости от Гурченко?
— У нас был прекрасный тандем: и творческий, и личный. И вот как раз больше всего Люся боялась именно моей независимости, ведь тогда она просто потеряла бы свое влияние. Мы вроде работали на один карман, да только она за концерт получала десять рублей, а я — рубль.
Но и она от меня сильно зависела. Например, была совершенно беспомощной в быту, все эти заботы лежали на мне. Когда ей кто-то звонил, а я отвечал, что Люси нет дома, никто не верил. Такого не могло быть — мы были вместе двадцать четыре часа. Я сопровождал ее на съемках. После дублей Люся всегда подходила и спрашивала: «Ну как?» — ей было интересно мое мнение. Хотя, естественно, могла не только сыграть блестяще — сама и сценарий написать, и фильм снять, и за камерой постоять, да еще и костюмером у себя поработать.
Она обладала какой-то гипнотической силой, которая действовала не только на меня — на всех вокруг. Маленькая женщина в платке обводила взглядом съемочную площадку, и разговоры тут же смолкали. Она могла тихо сказать маститому оператору: «Эти «бебики» надо убрать, а на тот прожектор поставить розовый фильтр...» И он прислушивался, потому что Гурченко была великим профессионалом.
Она очень жадно работала, не из-за денег, а ради любимой профессии. Совершенно не была материалисткой. Однажды Эльдар Рязанов приехал на съемки «Вокзала для двоих» на только что купленном шикарном «мерседесе». Я от восторга всю ночь не спал, а утром стал уговаривать Люсю:
— Ну ты же народная артистка, тебе тоже подходит «мерс»!
— Костя, зачем нам «мерседес»? «Жигули» же есть... — она была кремень. — Это тебе нужна машина. А я народная артистка, за мной черную «Волгу» присылают...
Правда, позже Людмила Марковна все-таки стала ездить на «мерседесе».
А вот квартиру — да, она решила поменять. В 1990 году Люся, уезжая за границу, сказала мне: «Не хочу больше жить в Безбожном. Давай поищем что-нибудь в центре». Помню, как Никита Михалков над ней подтрунивал: «Как ты можешь жить в переулке с таким названием — Безбожный?» Но наш дом неподалеку от проспекта Мира по тем временам был очень престижным, цековским, с охраной. Соседями были министры, секретари обкома партии, три замминистра торговли. Я ходил к ним подписывать бумаги: то на холодильник «Розенлев», то на «жигули». Люся ни за что не стала бы обращаться с просьбами.
Один хороший знакомый помог нам в выборе дома, он дал Люсе списки квартир после капремонта. И она выбрала Трехпрудный. Потом снова уехала, а я в перерывах между работой принялся за ремонт. Я был пианистом, руководителем эстрадного ансамбля, выступал с солистами нашей эстрады, увлекался джазом, но в общем на все сил хватало. Это было счастливое время, кроме двух последних лет...
А все началось с фильма «СекСказка», где Люся познакомилась с продюсером, а впоследствии — своим мужем Сергеем Сениным. Она вдруг перестала ездить со мной на концерты. У нас была шикарная аппаратура, звукорежиссер, рабочий сцены, но Люся ездила с фильмом и перед сеансом пела а капелла. А мне объясняла: «Ну зачем так далеко таскать аппаратуру?» И между нами стал возникать какой-то неприятный холодок, а потом начались конфликты. И виноват, конечно же, снова был я. «Ты изменился, — твердила она. — Готовишься к другой жизни». Я не понимал, что происходит. Люся уезжала на неделю, мне же говорила по телефону: «Не надо приезжать, Костя...»
Я был настолько уверен в ней, что у меня и мысли не возникло, что у Люси кто-то есть. Однажды беру билет и лечу в Вильнюс. Люся о моем приезде ничего не знает, я предвкушаю, как она обрадуется сюрпризу. Долго ищу за городом коттеджи, где поселили актеров. Стучу в ее номер на втором этаже. Она открывает и удивленно спрашивает:
— Зачем ты приехал? — и опять началось... В мой адрес понеслись упреки: — Ты стал другим, ты мечтаешь уехать, у тебя кто-то есть...
Люся умела меня довести — она никогда не истерила, истерил я. Она говорила холодно и тихо... От несправедливости и беспощадности ее обвинений я упал на пол.
— Да я сейчас голову себе разобью!
— Бей, бей! — хладнокровно приговаривает Люся.
Этот кошмар длился полночи, часов в пять я сел в такси и уехал в аэропорт. По дороге вспоминал наши прошлые бурные ссоры. Во время одной из них я брился и в порыве отчаяния полоснул себя по щеке, потом по руке. Не знаю, что на меня нашло. Нужно было как-то выплеснуть свое возмущение. Но на Люсю это не действовало.
В другой раз, помню, мы ругались — и Люся потеряла сознание. Сидела на диване, вдруг обмякла, побледнела и стала сползать на ковер. Я бросился к ней, подал воды: «Прости, прости!» В такие моменты извинялся, конечно же, только я.
Было в этих сценах что-то театральное. А главный ужас заключался в том, что Люсино настроение менялось стремительно: через пятнадцать минут так, через час по-другому... Не угадаешь.
В общем, вернулся я в Москву. Люся перестала мне звонить. И я ушел, взяв свои любимые рубашки...
Я тогда не понимал: в чем дело? Это потом до меня дошло, что таким вот жестоким способом, с кровью и болью, она специально отрывала меня от себя. Ей надо было самой себе внушить, что я — предатель, что преследую корыстные цели. А в чем корысть? Я посвятил ей почти двадцать лет своей жизни, а в итоге что? Я не добился в жизни того, чего мог добиться. Самое обидное, она не хотела считать меня способным на большее...
Не подумайте, я не жалуюсь. Но мне кажется, Люся все время искала какие-то факты, которые оправдали бы наш разрыв. Помню, как однажды она заглянула в гороскоп и с торжеством объявила: «У Скорпиона и Льва роковой союз!»
...Месяца полтора я жил в своей старой хрущевке, пытался встать на ноги, даже «бомбил» ночами. Видимо, Людмила Марковна думала, что я без нее пропаду, а иначе как объяснить, что вскоре она вернула меня домой. Люся была неприятно удивлена тем, что я сбрил бороду. Ведь когда-то я отпустил ее, чтобы выглядеть рядом с ней постарше. Для нее это был знак: Костя вышел из-под влияния и пошел своей дорогой.
И тогда, почуяв неладное, она повезла меня в Севастополь — туда, где мы когда-то были счастливы. Мало того, ей пришла в голову идея повенчаться. Мы заказали обручальные кольца, выгравировав внутри моего кольца «Людмила», а внутри ее — «Константин». Но венчание не помогло...
Из Севастополя мы уезжали совершенно измученными от бесконечных ссор. Я шел по летному полю, навьюченный тяжелыми сумками. Пока я распихивал багаж по полкам, Люся села у окна, закрыв глаза, не заняв мне место...
— В одном интервью Ирина Великанова, тоже подруга Гурченко, сказала, что Людмила Марковна пыталась даже покончить с собой...
— Особенно мне «понравилось», что, по словам Иры, на полу нашей квартиры валялась пустая бутылка из-под водки. У нас водки в доме никогда не бывало! Самое интересное — я не помню, была ли Великанова вообще у нас в тот день?
Ира была портнихой Люси, она глубоко вошла в нашу жизнь, ездила с нами на гастроли, помогала, носила Гурченко бутербродики на съемки. Я бы сказал, что Ира посвятила Люсе жизнь: не вышла замуж, не завела детей. Она сразу же приняла главное правило: звезде нужно служить днем и ночью. Прекрасно знала, что Людмила Марковна требует от своих близких АБСОЛЮТНОЙ ВЕРНОСТИ. А кто не выдерживал — тот предатель...
В тот день Люся, как всегда подозревая меня во всех смертных грехах, устроила очередной скандал. В расстройстве я шарахнул пять таблеток снотворного. Лег в кровать, вдруг слышу: что-то звякнуло в ванной. Вскочил. Люся пыталась вскрыть себе вены, но, как понимаю, чиркнула неглубоко. Я быстро перевязал ей руки и помчался в травмпункт за врачом.
— Привозите жену сюда. Мы на дом не выезжаем, вызывайте «скорую».
— Понимаете, моя жена Людмила Гурченко... Я заплачу.
И он поехал со мной.
От анестезии Люся категорически отказалась. Она даже глазом не моргнула, когда врач накладывал ей швы. А у меня от этой картины ноги свело. Стою под действием снотворного, качаюсь, все как в тумане. Уходя, врач предупредил, что обязан сообщить в психбольницу о попытке суицида. «Если вызовешь психиатрическую, с балкона выброшусь», — тихо сказала ему Люся.
Бригада все равно приехала, но Люся их даже на порог не пустила. «Я случайно порезалась, до свидания!» — и захлопнула перед ними дверь.
— Вам не кажется, что Гурченко вас очень сильно любила?
— Многие наши общие знакомые мне потом рассказывали, что она меня ждала, надеялась, что вернусь. Но почему-то каждый раз ей приходилось возвращать меня самой. Если бы Люся по-другому себя вела, мы бы, скорее всего, спокойно жили дальше. Я мог приспособиться к чему угодно — забыть, все простить. Но в ее жизни появилось что-то новое — или кто-то, новые отношения. Союз актрисы и продюсера давал перспективы в профессии. А тут я, такой родной и понятный. И Люся рвалась на куски, как с треском рвется шелковая ткань... Она сама меня бросала — и меня же за это ненавидела. Это было похоже на бой раненых оленей: мы в ярости сцепились рогами, а расцепиться не могли...
После второго моего ухода я впал в депрессию. Даже к знакомому психиатру обратился за советом. Он сказал: «Ты взвалил на свои плечи груз, который не смог по молодости выдержать...» Меня могло спасти только чудо. И оно произошло — я встретился с Наташей. Увидел ее солнечную улыбку, и на душе стало легче. Появилась надежда, что я могу начать новую жизнь, что я кому-то нужен...
Но тут буквально перед самым Новым годом снова раздался звонок от Людмилы Марковны:
— Куда делась секретка от машины?
— В машине лежит.
— Нет ее нигде. Ты ее специально спрятал!
Я собираюсь к Люсе — искать секретку. И тут мама становится передо мной на колени:
— Не ходи!!!
— Мам, да ты чего? Сейчас вернусь!
Ловлю левака, подъезжаю прямо к Люсиной машине, Леля открывает мне дверь салона. Смотрю — прямо в ногах на коврике лежит секретка. Поднимаюсь к Люсе, та пожимает плечами: «Ты ее из дома привез». И тут со мной что-то случилось. Я вижу дверь, которую неделю оклеивал обоями, вижу картины, которые вставлял в рамы, стол, за которым мы столько лет пили чай. Все такое родное, привычное... Люся подходит и ласково кладет мне руку на голову. И я вдруг как разрыдаюсь! Людмила Марковна участливо спрашивает: «Чем я тебе могу помочь?» И все — я опять сдался...
Вечером мы спокойно пьем чай. И тут снова начинается «старая песня о главном»:
— У тебя кто-то есть... ты какой-то другой...
А у меня, простите, уже действительно есть Наташа. Поначалу все отрицал, а потом признался:
— Да, есть женщина с ребенком.
Она вскочила, побежала в прихожую одеваться. Леля встала у двери, пытаясь ее остановить:
— Ты дура! Вы с Костей вместе почти двадцать лет!
— У него есть женщина.
— Ну и что? Глупости! Да никого у него нет, он со мной вечерами сидел, когда ты уезжала. Сколько раз я его уговаривала пойти куда-нибудь...
Люся выскакивает на улицу. Декабрь, идет снег. Я выхожу следом и поворачиваю в другую сторону. Оглядываюсь. Она садится в машину, дает по газам. На дороге гололед. Машина останавливается на углу. Это тоже было похоже на кадр из какой-то мелодрамы: героиня сидит, уронив голову на руль...
После этого мы больше с Людмилой Марковной не виделись. Правда, я стал получать анонимные послания, кто-то ночью кричал мне в трубку: «Уезжай в свой Израиль!» За нами с Наташей явно следили. У режиссера Эйрамджана в его книжке я потом прочитал, что он ездил с Люсей в частное сыскное агентство. Оказывается, сыщики подробно описывали мои свидания со «стройной блондинкой» и отправляли эти отчеты Гурченко.
По вечерам я стал играть джаз в ресторане на Арбате. Однажды, узнав, что вечером у нас будет выступать Гурченко, не вышел на работу. Мало того, затонировал окна в машине, поставил на телефон определитель — я не желал встречи с ней. Она ведь могла бы положить руку мне на голову и сказать: «Идем», и я как зомби пошел бы за ней. А еще, того хуже, приказать: «Стань на край балкона и прыгай!» И я бы наверняка спрыгнул...
Выздоровление мое было долгим. Мне очень помогла Наташа — своим спокойствием, любовью и пониманием. И ее дочь Лена, которая безоговорочно меня приняла...
— Если бы вы снимали фильм о вашей с Гурченко жизни, какие бы эпизоды там обязательно были?
— Конечно, съемки «Бенефиса». С моей точки зрения, самым веселым и плодотворным временем была ее работа с Евгением Гинзбургом. Люся танцевала с Марисом Лиепой и Александром Ширвиндтом, пела с Джигарханяном. Ночью, пока шли съемки очередного «Бенефиса», я привозил всем артистам из «Арагви» две кастрюли мяса, мы открывали коньяк и весело отдыхали в перерыве между дублями.
Еще, пожалуй, обязательно бы вставил в фильм эпизод, когда в самом начале нашего романа Люся прилетела ко мне в Севастополь. Я жил в маленьком сарайчике, все удобства были во дворе — и вдруг телеграмма от Люси: «Хочешь, я к тебе приеду?» Я заметался, тут же снял сарайчик получше. Еду в Симферопольский аэропорт ее встречать. Стою у сетки на летном поле. И вдруг вижу — ко мне идет Богиня: в мини, в черных очках, на высоченных платформах. Меня так затрясло, я аж по сетке вниз пополз. «Не волнуйся, все будет хорошо», — сказала мне тогда Люся.
Мы рано просыпались в нашем шалаше, умывались в тени дикого винограда из рукомойника, купались в море. Однажды собрались в ресторан, а Люсе надеть нечего. В ближайшем магазине она купила два больших платка и, взяв у хозяйки иголку, к вечеру сшила себе платье. Да еще и мою рубашку заодно переделала: отрезала рукава, из остатков соорудила погоны, а на кармашках вышила цветочки. Она была тихой, ласковой, скромной. «Надо же! — думал я. — А говорили — капризная звезда, давно спилась и мужей как перчатки меняет...» Именно тогда она мне сказала: «Я мечтала всю жизнь, чтобы ко мне так относились...»
Еще я бы обязательно вставил в этот фильм нашу первую долгую поездку с концертами по Средней Азии. Мы зарабатывали на машину. Люся выходила к зрителям в каком-то ауле в легком крепдешиновом платье, а у людей на валенках не таял снег. Она работала по пять концертов в день. Никогда не говорила, что устала, не капризничала, что нет света, что холодно. Я очень любил ее ответы на вопросы. Это было так остроумно, в зале не смолкал хохот.
— Людмила Марковна, в каком фильме вы снимаетесь?
— «На стальных магистралях».
Только я знал, что это не название фильма, мы просто из поездов не вылезали.
Когда любопытные зрительницы спрашивали про ее знаменитую талию и интересовались диетой, она отвечала: «Да я все время есть хочу. Даже сейчас. Ни у кого, кстати, нет чего-нибудь поесть?» И кто-нибудь из зала приносил ей бутерброд, а она его с аппетитом, чавкая, съедала прямо на сцене. Народ от души желал ей еще одной «Карнавальной ночи». И вот тут она с трудом улыбалась и мрачно шутила: «В гробу буду лежать, а мне будут играть вечные «Пять минут»!»
А в конце фильма обязательно вставил бы сцену: я за роялем, аккомпанирую Люсе. В этот вечер мы в ударе, и Люся, повернувшись ко мне, ободряюще подмигивает: мол, молодец. Для меня не было выше награды!
Конечно, сериал под названием «Людмила Гурченко» ничего о личности актрисы не рассказал. Ее, по-моему, представили ветреной, мятущейся между мужьями, слабой женщиной, окружили мифическими любовниками и криминальными «толиками мордами». Обидно!
Я мечтаю о том времени, когда в памяти о Люсе останется только хорошее. Я был рад за Людмилу Марковну, услышав, что она вышла замуж за того самого продюсера Сергея Сенина. А перед тем как жениться на своей Наталье, я пошел в церковь, чтобы попросить развенчать нас с Люсей. Объяснил батюшке, что не был крещен, что повенчали нас в пост. Он сказал мне, что тот обряд венчания недействителен. Я успокоился. Оставил в церкви свое обручальное кольцо, внутри которого было имя «Людмила». А где сейчас Люсино кольцо с именем «Константин» — я не знаю...
Подпишись на наш канал в Telegram