Собрал вещи: большой медвежий нож, кастрюльку, что-то из теплой одежды. Думал отправиться на Алтай. Найти глухой уголок где-нибудь в лесу и поселиться там. Понятно, что долго бы не протянул. Рано или поздно замерз бы или напал дикий зверь, который кончил бы все разом.
— Свой первый музыкальный альбом «Танцуй на битом стекле» я начал записывать на Свердловской киностудии. 1988 год. Денег, конечно, не было. Впрочем, их тогда ни у кого не водилось. Поэтому мне поставили условие: писаться разрешат, если отработаю тут же охранником. Благо студия звукозаписи находилась в непосредственной близости от входа — можно совмещать приятное с полезным. В это сейчас, наверное, сложно поверить, но я был худым, жилистым, спортивным таким парнем. Серьезно увлекался айкидо и джиу-джитсу, в общем, вполне себе секьюрити.
И вот пишусь, значит, и охраняю. Однажды дверь на киностудию открывается и входят очень представительные мужчины в дорогих пальто и чистой обуви. «Чиновники, наверное», — подумал я.
— Кто такой? — спрашивают.
— Охранник, — отвечаю, и все засмеялись.
— Какой из тебя охранник? — удивляются. — С полными карманами бычков!
Что было правдой. Я курил — а где взять деньги на сигареты? Насобираешь бычков, опалишь спичкой перед тем как затянуться, чтобы антисанитарию не разводить. Я и мылся в раковине. Но не напрягало как-то — в то время многие так жили. Ничего зазорного или неловкого.
Легко рассказал все как есть: что музыку пишу, а охраняю, поскольку денег нет на запись песен. Мужчины переглянулись.
— Наиграй что-нибудь, — предлагает один.
Сыграл.
— А «Черного ворона» можешь? — спрашивает.
— Конечно, — отвечаю и запел под свой аккомпанемент: — «Черный ворон, что ты вьешься над моею головой...»
Мужчина подхватил:
— «Ты добычи не добьешься, черный ворон, я не твой...»
Так в два голоса и допели. Человек сразу как-то расслабился, начал спрашивать, с чего живу. Опять честно признался, что сплю тут же и пару дней уже ничего не ел. Он нахмурился и приказал помощникам слетать в магазин. До сих пор помню, что в целлофановом пакете, который мне вручили, были сигареты, батон белого хлеба, колбаса и молоко. А звали человека, распорядившегося меня накормить, Борис Николаевич Ельцин. Но это я узнал позже, когда увидел мужчину, с которым мы пели «Черного ворона», по телевизору на броневике.
Прошло много лет. Шла избирательная кампания «Голосуй или проиграешь!», к которой я имел, скажем так, техническое отношение. Стоял за кулисами, когда мимо шел Ельцин. Надо заметить, что за прошедшие годы с Борисом Николаевичем лично мы ни разу не сталкивались. В ту нашу первую встречу я был худеньким и лысым, а тут стоял уже поправившийся, с бородой-эспаньолкой... И тем не менее он меня узнал! Повернулся, легко ударил в живот ладонью и засмеялся:
— Ничего себе на моем батоне с колбасой тебя разнесло!
На самом деле он смешнее сказал, но выражения непечатные.
— Как же вы меня узнали? — искренне поражаюсь.
— Я все знаю, — ответил президент.
Эту историю раньше не рассказывал, чтобы не подумали, что примазываюсь как-то. Честно скажу, не знаю, была ли какая-то ельцинская поддержка в тот период или просто совпадение, но с той самой встречи в Свердловске у нас в музыкальном смысле как-то все складываться начало.
Бог свидетель, ни разу не обращался за помощью к сильным мира сего. Хотя, поверьте, у меня весьма обширные в этом смысле возможности. Но и тогда и теперь все проблемы решаю самостоятельно.
— Макс, и все-таки такие встречи сложно недооценить... Вас часто судьба подводила к нужному человеку?
— Можно по-разному к этому относиться, но думаю, кармические вещи в нашей жизни присутствуют чаще, чем мы обращаем на них внимание. Вот где бы пересечься маленькому мальчику Максимке Фадееву из зауральского Кургана с великим композитором Шостаковичем? А я в пятилетнем возрасте, между прочим, у него на коленках посидел! На самом деле всему виной был мой чрезвычайно непоседливый характер.
Шостакович бывал в наших краях, приезжал лечиться к знаменитому доктору Илизарову. На исполнении своей Седьмой симфонии Ленинградским симфоническим оркестром Дмитрий Дмитриевич присутствовал лично. Мой отец был композитором, заслуженным деятелем искусств, одним из создателей теоретического отделения курганского музыкального училища. Так вот, в силу моей крайней любознательности и невозможности оставить под чьим-то присмотром папа частенько брал меня с собой на работу. Все-таки музучилище или филармония относительно безопасные для ребенка объекты. Лучше лазанья по деревьям и стройкам уж точно! Плюс родился я с пороком сердца, и надо мной постоянно тряслись: в угол не ставили и выволочек не устраивали. Хотя ситуации частенько требовали именно такой родительской реакции — я был мальчиком невыносимо подвижным. В общем, в здании старой Курганской филармонии оркестр репетировал Седьмую симфонию Шостаковича, а я носился по кругу с криками: «А-а-а-а!..» Подпевал как умел. В конце концов при заходе на очередной круг оказался пойманным мужчиной, сидевшим в зале. Он спросил:
— Сладкого хочешь?
— Конечно, — ответил я.
Незнакомец посадил меня к себе на коленки, пообещав конфету, если спокойно дослушаю симфонию до конца. Шостакович не обманул — конфету выдал.
— Если интересно, можешь прийти и завтра, — сказал на прощание Дмитрий Дмитриевич.
На самом деле у великого композитора не оказалось выбора: на следующий день я все равно пришел бы — отцу опять совершенно некуда было меня девать. Шостакович запасся заранее конфетами, и после финального аккорда я, счастливый, быстренько набил карманы платой за спокойствие.
Счастье прикоснуться к большому творцу, конечно, я осознал только повзрослев. Вот такая история про встречи.
Во мне течет цыганская кровь — мама цыганочка. Характер любознательный, в связи с этим, конечно, возникали не только хорошие истории. Начиная с маминой шпильки, засунутой в розетку, и обесточивания всего подъезда, за что, безусловно, от нее прилетело. И заканчивая прыжком с пятого этажа с зонтиком после просмотра знаменитой картины с Чарли Чаплином и повторением аналогичного эпизода. Подробностей не помню, мне было лет пять тогда, но мама впоследствии рассказывала эту историю весьма ярко. Напротив нашего дома располагался детский садик, к забору которого то ли сгребали снег во время уборки с тротуаров, то ли ветром намело огромный сугроб. В общем, на своем зонтике я улетел прямо туда! Пока мама в ужасе бежала на улицу, успел выбраться, испугаться и убежать.
— А в чем еще кроме вашей детской непоседливости чувствовался цыганский колорит семейства?
— Помимо музыки, а народ действительно невероятно музыкален и творчески одарен, с цыганской культурой связана одна из самых тяжелых историй моего детства. Дедушка по маминой линии был цыганским баро — старейшиной, кем-то вроде старосты клана — и считал, что мужчина должен быть как кремень, расти человеком жестким, суровым.
А я, несмотря на повышенную активность, был очень добрым и мягким ребенком. Деду это не нравилось... История произошла, когда я был постарше, чем в эпизоде с зонтом, — лет восемь исполнилось, поэтому помню каждую ее деталь.
По сути, в детстве мне очень нравились два занятия — говорить с папой о музыке и играть с бабушкиным поросенком. Борька был моим другом. Очень любил чесать его своими маленькими игрушечными грабельками. Перевешивался через стенку загона в сарае и начесывал хрюшку, пока тот не падал от удовольствия на бок. Мы превесело проводили вместе время. Однажды, как обычно, приехал в деревню, и дедушка протягивает мне стакан томатного сока: «Пей». Пью, а сок страшно невкусный, но ослушаться сурового деда не мог. Когда стакан опустел, он сказал, что я выпил Борькину кровь...
Даже не добежав до сарая, увидел, как поросенка разделывают на заднем дворе. Мой собственный крик до сих пор стоит в ушах. Я кинулся на деда с кулаками, лупил что было сил и ногами, и руками, цеплялся как клещ, кусался! Конечно, справиться с взрослым человеком не мог, он просто держал меня на вытянутой руке и спокойно и холодно смотрел мне прямо в глаза. До этого момента не был знаком с такими чувствами, как ярость, ненависть, агрессия. Когда выдохся, горько расплакался. Дед обнял меня и сказал: «Вот теперь увидел в тебе мужчину. В твоих глазах был гнев. Ты единственная моя надежда».
Но я пошел от противного, решив, что никогда не стану тем, кем он хотел меня видеть. Отношения с дедом потом были сложными. Конечно, с возрастом простил его, но не забыл.
— Грустная история. Папа воспитывал иначе?
— Папа — немецкий еврей, вырос в ярославском детдоме. Прошел через большое количество лишений, поэтому много мне привил правильного: уважать хлеб, ценить искреннее отношение, правду. А главное — научил любить музыку безусловно. Благодаря папе я ориентируюсь в классике даже не как рыба в воде. Рыба и та чувствует сопротивление, у меня таких ощущений нет. Будто музыка — это часть меня. В музыкальную школу отдали рано, но отец никогда не заставлял заниматься. Мама же в этом преуспела, и благодаря ей я научился импровизации. Когда спрашивали, занимался ли, отвечал всегда утвердительно. «А что ты сейчас играешь? — интересовалась мама. — Баха? Ну пойдем проверим!» И я импровизировал в стиле Баха. Или Моцарта, или Генделя. Весь мой сознательный возраст сопровождает музыка, она как сама жизнь, понимаете?..
— Как же все это сочеталось со спортом?
— Заниматься восточными единоборствами жизнь заставила. Человека ведь воспитывает среда. И то, что не удалось в свое время дедушке, прекрасно подкорректировалось улицей. Начинал учиться я в английской школе № 29, это в центре Кургана. А потом отца определили заведовать музучилищем, и мы переехали в поселок Энергетики. Школа там оказалась непростая, потомственно рабочая. Но мама сказала: «Ничего, другие же дети учатся, и наш пусть!» Поэтому до сих пор не знаю английского, зато прекрасно владею техникой ведения уличного боя. Не скажу, как сейчас, но тогда, если ты хотел ходить по Энергетикам спокойно, надо было обладать неким боевым минимумом, а лучше — максимумом.
Я занимался айкидо, джиу-джитсу, носил кличку Самурай и скрывал от ребят-друзей занятия музыкой — не поняли бы. Если идешь по улице и несешь в руках ноты — ты не мужик однозначно. Поэтому ноты всегда носил в спортивной сумке, и они были хронически мятыми.
Родители много работали, уходили — еще темно, приходили — уже темно. То есть не очень были в курсе глубин моего погружения в восточные единоборства и применения полученных на тренировках навыков в быту. У них своих проблем хватало. Жили мы достаточно бедно — отец заведовал музыкальным училищем, мама крутилась на пяти работах, где ей зачастую платили мясом, яйцами, молоком... Очень непросто было в зауральской провинции под закат СССР. Но сейчас бы многое отдал, материальное имею в виду, чтобы просто вернуть те годы. Я — советский человек по духу, и время то — доброе, простое. Скучаю по деревянному домику бабушки в поселке Восточном, по пыльным грунтовым дорогам, улыбчивым людям...
В Энергетиках я чувствовал себя уверенно, несмотря на то что порой происходило разное. Район на район ходили, а там всякое случалось — и арматурой можно было по голове получить, и огнестрелы бывали. Мне на таких «встречах» не везло — почти всегда потом зашивали. Но внутри я действительно чувствовал себя самураем — не было страха, не отступал. Однажды даже продолжал драться с ножом в ноге.
А параллельно всему этому хаосу шла музыка. Папа видел, что плакаты с Брюсом Ли и изображениями каратистов занимают значительное место в моей жизни, но, как и раньше, ничего не навязывал, не заставлял. Невероятно тонкий человек. Просто стал чаще заглядывать в мою комнату для разговора на музыкальные темы. Вроде сидишь, растягиваешься на шпагате, а папа спрашивает: «У меня есть новости о Моцарте. Тебе интересно?» И я шел слушать его истории. Так интеллигентно меня и втягивал.
К моменту поступления в музыкальное училище и я, и ровесники уже достаточно повзрослели, чтобы относиться к занятиям музыкой уважительно. Появилась группа «Конвой», мы выступали с концертами, произошла встреча с Ельциным, с которой начал свой рассказ. Конечно, хотелось развиваться, давно подумывал уехать в Москву. Казалось, в столице и есть та самая настоящая творческая жизнь. Кроме того, случился эпизод, который всерьез заставил задуматься на сложные темы — о скоротечности времени, поиске своего места в мире. В семнадцать лет я пережил клиническую смерть. С того света вытащила доктор Елена Евгеньевна Литасова. Когда сердце остановилось, она завела его вручную — прямым массажем. Взяла в руку и запустила сердце! Можете себе представить такое?.. Мама потом встала перед врачом на колени, а я по сей день считаю ее второй матерью. Но это известная история, потому не буду останавливаться на подробностях.
— Вы и на личной жизни не особенно остановились, а говорят, она была бурной.
— Да что там могло быть бурного?! В первый раз женился действительно рано — в восемнадцать лет. В шестнадцать ушел из дому, чтобы отдельно жить и зарабатывать. Правда, поселился у бабушки, что вовсе не мешало чувствовать себя самостоятельным. Через два года вступил в брак, а еще через год развелся. Вот и вся история. Мы слишком разными людьми оказались, да и маленькими, чего уж там. А потом встретил Наташу — женщину, с которой рядом двадцать пять лет. Она меня провожала сегодня на работу и говорила, чтобы теплее одевался, погода испортилась. Правда, здорово?
А познакомились вот как. Был кастинг, мы искали себе танцовщицу в клип нашей группы «Конвой». Сидели с ребятами за столом и с умным видом рассуждали, подходит ли нам для танцев очередная претендентка или нет. Заходит девочка, и я почему-то сказал:
— О!
— Ты ее знаешь? — спросил приятель.
— Конечно, это моя жена!
— Как же ее зовут?
— А это мы сейчас выясним.
Таким вот был наглецом.
— Девушка, как вас зовут?
— Наташа.
— Наташа, будьте моей женой! Вы же придете сюда завтра на съемки?
— Наверное нет, я к бабушке в деревню еду.
— Не уезжайте, — попросил я и встал на колени.
На следующий день она пришла на съемки простенького клипа, который мы решили снять на VHS, что казалось тогда верхом крутизны. Так и осталась...
В общем, в Москву приехал с женой. При нас было две авоськи, одна — со сгущенным молоком, вторая — с тушенкой. Поселились у друга в трехкомнатной квартире. Поначалу и он, и его родители относились к нам прекрасно. Я думал, мы все искренне друг друга любим. И очень благодарен за то время, хотя сейчас этот человек вычеркнут из моей жизни по разным причинам. Предал, чтобы улучшить свое положение, — куда банальнее?.. Прожили мы у друга, назовем его, допустим, Мишей, три месяца. Нас кормили и поили. Денег-то не было. Я многому у него научился. Миша — москвич, в большом городе как рыба в воде, а я — непонятный парень из Кургана. Столица казалась туманным, пугающим гигантом. Друг говорил, что надо уметь выключать душу и сердце, только тогда можно чего-то добиться в Москве. Кстати, этому я так и не научился. А тогда был сильно эмоционально подавлен. Правила игры слишком отличались от того, чему учили отец и мать. Думаю, это до сих пор приводит ко многим моим конфликтам.
— Наталья сразу согласилась ехать в никуда с авоськами?
— Зауралье близко к Азии, и жена моя по своей сути типичная восточная женщина. Она просто идет за мужчиной, и все. Не задавая лишних вопросов, не поучая, не диктуя условия. Могу уехать на три дня, и Наташа будет обеспокоена только тем, по погоде ли одет и сыт ли. Никогда не слышал от нее вопросов в ключе «Где ты был?» или приказов «Дай посмотрю твой телефон». Даже представить такое дико. Мы и ссорились-то раза два за все это время. Правда, однажды она едва не ушла... До этого мы пережили страшную трагедию, по сравнению с которой бытовые неурядицы, о которых вы спросили, — самая мелкая пыль...
Умерла наша новорожденная дочь, а следом едва выжила и сама Наташа. У нее был страшный стресс, который вылился в сильное кровотечение. Я позвонил в больницу, и мне сказали так: «Готовься, парень. Она потеряла слишком много крови. Очень слаба». Была зима. Я выбежал из дома в свитере, поймал такси и помчался в Черкизовскую больницу. Время подходило к двенадцати ночи. Естественно, все закрыто. Стал стучать в дверь запасного выхода, в котором было маленькое окно. В какой-то момент наконец к нему подошла старушка в белом халате, наверное медсестра.
— Бабушка, пожалуйста, Фадеева Наталья!.. Мне звонили, все плохо! — пытался докричаться через стекло. — Умоляю вас!
До сих пор помню ее лицо через криво врезанное окно.
— Ладно, стой, я сейчас, — и ушла.
Ее не было всего две минуты, но они показались вечностью. Как меня тогда трясло — и сейчас описать не могу! Первое, что увидел на лице старушки, когда она возвращалась, — это улыбку. И я понял, что Наташка держится.
— Жива она, — сказала бабушка, — иди домой с Богом.
Денег на обратную дорогу не было. От пережитого стресса навалилась страшная усталость, слабость какая-то невероятная. Я присел на огромный сугроб, чтобы отдышаться, и не заметил, как уснул. Проспал в снегу всю ночь. Очнулся, когда уже светало, люди шли на работу. А я даже не чувствовал холода. Видимо, адреналин зашкаливал. Кстати, потом у меня даже насморка не было.
Но такие вещи все-таки не проходят бесследно. Меня мотало. Личная жизнь преподносила тяжелейшие испытания, к которым был совсем не готов, зато жизнь творческая, напротив, цвела и пахла. Я запутался.
Случилось это в девяностые годы, появился проект Линда, мы выступали на стадионах. Естественно, еще и от такой звездности крышу мою повело. Женского внимания тоже было с перебором, что очень мне льстило. Я тогда носил модный черный плащ до пят, мне он казался страшно артистичным. Отпустил длинные волосы, которые укладывал гелем. Сам черный... Пуэрториканец такой. Мачо. В общем, приехал как-то с концерта домой, шумно так вошел.
— Поесть что у нас? — спрашиваю Наталью. — А что это ты с чемоданом?
— Ухожу.
— Куда?
— Наверное, к маме пока.
Стою и не понимаю, о чем это она.
— Надолго?
— Навсегда.
— Как? А что случилось? Почему?!
— Тебе уже не объяснишь, — отвечает жена, продолжая укладывать свои скромные вещи.
Я, естественно, просто клещами в нее вцепился:
— Объясняй, — был уверен, что никакого повода бросить меня у нее нет.
— Ну ладно, попробую, — Наташа взяла за руку и повела в ванную.
Тут надо заметить, я только-только закончил в данном помещении ремонт. Плитку, ванну и унитаз заменили на новые, в черно-сером цвете. Сейчас понимаю, насколько страшно все выглядело, а тогда, после советского засилья белой сантехники, казалось ужасно крутым. При том, что стоило это богатство восемьсот долларов и было отлито из чистейшей пластмассы. Установил я его, пока Наталья лежала в больнице, то есть сюрприз сделал. И вот жена ведет меня в ванную, а я думаю: «Ремонт ей, что ли, не понравился?»
— Ты видишь что-нибудь? — спрашивает. — В этом основная проблема.
— Нет, — ответил и уперся взглядом в единственное имевшееся в доме зеркало. Оттуда на меня смотрело лицо с отпечатками женской помады, улыбочка в уголках губ так и застыла страшным самодовольством. Я понял, о чем она.
— Изменюсь, слово даю, только не уходи. И со сцены уйду, дарить музыку смогу, не выходя к людям сам, есть много мыслей на эту тему...
Во взгляде жены читалось сомнение. И тогда я остриг свои длинные черные волосы. Кстати, больше никогда их не отращивал. Так лысым и хожу. И благодарен Наташе, что дала понять, когда дух мой стал меняться, появилась зависимость от популярности. В один миг она поставила мою сорванную крышу на место. А я понял две важные вещи, которые определили дальнейшую нашу жизнь: во-первых, я не готов потерять жену. Во-вторых, что можно заниматься музыкой, не погружаясь в неугодные Богу состояния, оставаясь вне тусовки, вне не самой здоровой атмосферы.
— Почему в Интернете пишут, что вы женились на гримере Линды?
— Потому что Наташа училась на стилиста-дизайнера и впоследствии именно она придумала женский образ певицы Линды, полюбившийся публике. Так что все правильно, за исключением хронологии.
— А как вы вообще пришли к тому, чтобы писать песни другим артистам, «лепить» их?
— Лепить из себя получалось не очень. На радио — это вообще отдельная история — песни не брали как неформатные. Да и вообще как-то не звали меня никуда, чтобы был повод вылезти из своего глухого андеграунда. А тут Степа Михалков и Федя Бондарчук предложили написать музыку для их картины «Синяя армия», которая в итоге не вышла на экраны. Но музыку я тогда сочинил удивительную, сейчас пытаюсь ее восстановить по памяти. Хотя прошло уже более пятнадцати лет. Но я ее обязательно восстановлю...
В ходе нашего сотрудничества Федор познакомил меня со Светой Гейман и ее отцом. Девушке была нужна песня. Написал. Им понравилось. Решили делать альбом. Так родилась певица Линда. То, что она исполняла до сотрудничества со мной, казалось странным, а копирование Мадонны, на мой взгляд, было уж совсем лишним. Только самые ленивые девочки в девяностые не «рисовали кальку» с Мадонны.
Деньги отец певицы по тем временам предложил хорошие — тысячу долларов в месяц, и я согласился сотрудничать. Вытащил из Кургана ребят-музыкантов. Поначалу все мы существовали, включая съемное жилье, вписываясь в эту тысячу. Но вскоре появились отдельные зарплаты у всех. Мы целиком поменяли образ певицы, нашли стиль. И согласитесь, наша подопечная выделялась на эстраде как никто другой. По сути — это мои мысли, которые Линда весьма успешно транслировала. Мы были близкими друзьями, схожими по духу людьми, и она мне очень доверяла как художнику. В общем, сработались.
С Линдой записали шесть альбомов, один из которых платиновый, один золотой, и девять раз она получала титул певицы года. Но тут ведь какое дело? Естественно, когда появляются успех и деньги — каждый из участников процесса начинает считать именно свой вклад основным. Поэтому и появляются интриги, сплетни, вранье. И я, и отец Линды попали в цепь достаточно грамотных интриг, инициированных некоторыми участниками нашей творческой группы. Ему говорили одно про меня, мне про него — другое. Результат всем известен: до сих пор не разговариваем. Хотя я отношусь к нему с уважением и сегодня. Но зато теперь знаю точно, кто был предателем, тем самым, кто все развалил. Думаю, очень скоро Лев разберется — если захочет — в этой судьбоносной интриге, которая по сути не стоит и выеденного яйца.
Просто кто-то очень хотел быть продюсером вместо меня, кто-то хотел быть композитором, аранжировщиком. А ведь все эти роли на протяжении многих лет совмещал в себе я. Возьмите, к примеру, вкладыш любого из наших с Линдой альбомов. Там вы найдете множество фамилий людей, которые участвовали в записи альбома: есть и хоры мальчиков, и хоры бабушек, и музыканты, играющие на странных этнических инструментах. На самом же деле — это все я. Сам делал аранжировки, писал музыку, тексты, пел бэк-вокал за всех выдуманных бабушек и мальчиков. Будучи человеком стеснительным, тогда намеренно вписывал в буклеты существующие и несуществующие фамилии музыкантов, которые якобы принимали участие в записи.
Самый показательный в этом отношении — альбом «Ворона». Я делал его, когда все музыканты Линды были в отпуске. Спустя несколько дней после его релиза ребята, вернувшиеся из отпусков, пришли в студию, дабы с любопытством послушать, что у нас с Линдой вышло. Но хочу отметить, что звукорежиссером записи был действительно Михаил Кувшинов, а автором звуковых эффектов между песнями в альбоме — Евгений Поздняков. Все остальное делал я. И когда ушел, со мной ушло все, кроме голоса певицы. И сейчас, сколько бы эти люди ни ругали мою музыку, ни клеймили и так далее, на концертах-то все равно ее исполняют! И это единственный объективный показатель. Чувство благодарности редко кому присуще. А мне так и вообще на таких людей как-то не везет.
Но я ни на кого из них не в обиде, потому как ушел сам. Что касается Линды — всегда к ней относился тепло и с большим трепетом. Она очень хорошим человеком была и, уверен, осталась. Я и к Гейману неплохо отношусь, потому что, по большому счету, он — прекрасный отец. Рубится за своих детей, и это очень правильно... В общем, никогда не желал ей ничего плохого. Больше скажу, однажды даже просил солистку группы SEREBRO Ольгу Серябкину подойти к Линде на одном концерте и сказать, что Максим снова готов сотрудничать и написать для нее новую пластинку. Но на контакт они не идут, не хотят. А я убежден, что это снова могло бы стать интересным творческим и бизнес-проектом.
История с Линдой многое изменила во мне самом. Раньше всегда любил своего артиста. Да и мог ли по-другому относиться к Юле Савичевой, например, которую в пеленках на руках держал? Или к Наташе Ионовой, которая из девочки с вздорным характером на моих глазах выросла в настоящую звезду и прекрасную женщину? Мне очень важно, чтобы артист был счастлив, устроен в жизни. Поэтому и лез в их судьбы за пределами сцены или студии. Некоторые даже папой называют. Теперь стараюсь по-человечески не очень сближаться.
С прежней любовью только к юным артистам отношусь. В детских глазах есть Бог. Они слишком искренние, и не ценить такую роскошь, особенно по нынешнему времени, — это ж каким глупцом надо быть! Ребенка ведь обмануть нельзя — он на уровне энергий чувствует. А какая отдача от самых маленьких артистов! Думаю, все-таки неспроста ни один из маленьких подопечных из шоу «Голос» от меня еще не ушел. Все рядом, пишу им песни, снимаю клипы.
— Видите, они от вас не уходят, а вы почему-то из «Голоса» ушли...
— Дети тут вообще ни при чем. С Первым каналом всегда связывали сложные отношения. То он меня десять лет любит, потом пять ненавидит, а потом — снова внезапная любовь. На Первом были недовольны моей работой в шоу на канале «Россия» параллельно с участием в «Голос.Дети». Поэтому и решили втайне от меня, что я не буду больше участвовать в проекте, и искали мне замену на новый сезон шоу. А я об этом случайно узнал и решил сделать ход на опережение — ушел сам. Не позволил себя в очередной раз унизить.
Для меня «Голос.Дети» был проектом особенным, дорогим, любимым. Кроме того, за участие в нем я не брал гонорар. Могу сказать больше: вкладывал свои собственные средства — в костюмы моих артистов, реквизит, постановки, аранжировки. То есть в некоторой степени «спонсировал» праймовый эфир Первого канала. Это ли не замечательно? Но я искренне скучаю по «Голос.Дети».
— Вы нередко высказываетесь о шоу-бизе нелестно, если вообще не дистанцируетесь. Решили навсегда остаться инородным телом?
— А я счастлив быть в этой сфере инородным телом! И поверьте, знаю, о чем говорю. В тридцать восемь лет я начал терять слух и практически оглох. То ли контузия от звука, то ли еще что профессиональное... У меня есть и другие версии, но такие вещи точно нельзя пощупать — кармическая история, которая дала понять, что не прав, что-то сделал не так. Бог ведь лишил меня именно слуха! А если я умею жить только музыкой, слышать музыку?.. То отнять слух означает лишение связи с теми сферами, которые дают возможность создавать музыку! Разные мысли на самом деле бродили по этому поводу. Конечно, и поступки были, которыми вовсе не горжусь. В общем, наверное, проще остановиться на контузии. Пробовал лечиться, но, что странно для контузии, болезнь не поддавалась ни на сантиметр.
Научился читать по губам. И это не принесло, поверьте, положительных открытий. Много раз со мной здоровались, улыбались, жали руку, а потом человек отходил и говорил что-то моему коллеге. Я, конечно, не слышал. Но знал, что тот сказал. Приятного говорили мало. Да и вообще, кому интересен глухой композитор?.. Телефон звонил все реже и реже. Во мне перестали нуждаться.
И однажды я пришел к выводу, что дальнейшая жизнь не имеет ни малейшего смысла. Наложить на себя руки не решался, потому что я человек верующий, а самоубийство — грех страшный. И тогда родилась мысль пойти по пути воина. Собрал вещи: большой медвежий нож, кастрюльку, что-то из теплой одежды. Думал отправиться на Алтай. Найти глухой уголок где-нибудь в лесу и поселиться там. Понятно, что долго бы не протянул. Рано или поздно замерз бы или напал дикий зверь, который кончил бы все разом. И все было бы по-честному: один на один с природой, один на один с Богом. Кроме того, родным не придется ходить к холмику, чтобы страдать там... «Прекрасный способ исчезнуть», — решил я.
Тогда был еще жив Шабтай Калманович, и он как почувствовал. Несколько раз звонил и в итоге уговорил приехать. У Шабтая дома сидел маленький старичок-китаец, доктор Ху. Он осмотрел меня и сказал, что попробует помочь. Предупредил:
— Но это будет очень больно. Ты готов?
— Хоть режь живьем, — отвечаю, — только верни мне слух!
Началось лечение. В успех я не верил. Но после первого сеанса в одном ухе почувствовал тоненький, почти ультразвуковой свист. Даже растерялся, пытаясь понять: этот свист действительно слышен или он существует только в моей голове?
Длинные иголки засовывали мне в уши, протыкали ими шею, однажды такую боль испытывал, что пальцы вывернуло в обратную сторону. Каждый день как на работу ходил к доктору Ху и молился. И однажды меня услышали.
Сначала в ушах появился звук, будто сыплется на металлический поднос рис, потом я начал слышать отдельные звуки из произнесенной кем-то фразы. Постепенно стал улавливать человеческую речь в электрическом тоне, будто роботы говорят, абсолютно не мог разобрать, но слышал! Потом пришла мысль, что музыку можно слышать не только ушами, но и душой. Будучи лишенным слуха, я написал одну из самых красивых своих песен «Дыши» для группы SEREBRO. Так понял, что меня прощают. Но судьбы Бетховена не желал, я не такой сильный, как он. Хотел слышать голос своего сына, шум прибоя, что-то очень простое вроде шкварчащей на сковороде яичницы. Мечтал вернуть звук! И Всевышний оказался милостивым. Одно ухо сейчас функционирует на сорок процентов, второе — на шестьдесят, но я счастлив и этому.
Хочу вам также рассказать о своих друзьях, которые не списали меня со счетов в период моей болезни. Это Лолита и Коля Басков. Когда лечение уже стало давать эффект, я начинал слабо, но слышать, Лола на каждом своем концерте набирала мой номер. Потом говорила: «Слушай, Макс! Я пою для тебя!» — клала телефон на сцену и исполняла мою песню «Жизнь отдам за тебя». Зал кричал, аплодировал, желал здоровья, и это трогало до слез. Но таких тонко чувствующих и честных людей в шоу-бизе ох как немного. Основная масса, включая тех, кого искренне считал друзьями, единомышленниками, довольно легко удалила меня из контактов. Разве можно такое забыть?..
— Был момент, когда вы предпочитали работать на расстоянии от нашего «Вавилона», живя в Германии.
— Да, хотя изначально мы с Наташей поехали в Баварию, потому что ждали ребенка и, имея за плечами трагический опыт, не доверяли отечественной медицине. Рожала жена в чудесном месте, в клинике при соборе. То есть Савва появился на свет практически в церкви. Вскоре планировали вернуться, но место оказалось настолько потрясающим, что задержались на шесть лет. Вели спокойную бюргерскую жизнь в красивом небольшом городке, гуляли в парке, где чистейший воздух и бродят настоящие олени. То время — это ощущение гармонии и покоя. Нас было трое, и мы счастливы. Кто в таких обстоятельствах захотел бы вернуться в Вавилон?..
— К композитору, продюсеру, шоумену не так давно добавился еще и сказочник, практически мультипликатор. А как появились сказки?
— На ночь их мне всегда рассказывал папа. Помню, читал наизусть «Конька-Горбунка» Ершова, и будучи маленьким, я поражался: как он умудряется все запомнить?! Когда вырос, сам пытался выучить того же Ершова, Пушкина. Но Бог не дал хорошей памяти, поэтому пробелы стал привычно заполнять импровизацией. А первую свою сказку придумал лет в семнадцать — про две тапки, которые сначала искали друг друга, а затем хозяина. На самом деле я много писал и пишу, что называется, в стол — стесняюсь. Сейчас думаем все это издать.
Савве рассказывал на ночь сказки с самого маленького его возраста. У нас была такая игра на двоих: я начинал, он продолжал — считаю, это помогает развивать детскую фантазию. Однажды сын меня спросил:
— А Солнце когда-нибудь погаснет?
— Конечно, сыночек. Оно не вечно, как и все остальное. Все, что живет, однажды прекращает свое существование.
— А Бог? — спросил Савва, и я опешил:
— Бог вечен.
— А сердце?
— Сердце останавливается. У кого-то раньше, у других позже...
— А у Бога есть сердце? — спросил сын.
Я окончательно растерялся:
— Наверное, оно какое-то другое.
Абсолютно был шокирован этим разговором. Сын уснул, а я начал писать сказку «Савва. Сердце воина». Мальчик путешествует, попадает в различные ситуации, его все время сопровождает Волк, который дает добрые советы. Волк — это я. Потом появился мультфильм, так и пошло.
— Сын больше на вас похож или на супругу?
— Характером Савва больше похож на Наташу, но есть в нем и мой «металл». Вообще рад, что сын больше похож на жену. Он такой же, как мать, сдержанный и рассудительный, даже по знаку зодиака Весы. Я человек беспокойный, а они оба уравновешенные.
— Чем сын сейчас занимается?
— Он учится на кинооператора и режиссера. В его арсенале уже клипы и фотосессии для некоторых артистов. В частности, его клип «Сломана» для группы SEREBRO, на мой взгляд, очень достойная вещь. Пишет неплохо, причем в стихах.
— Что нового лично у вас?
— Запустил нетипичный для себя проект. Хотя идея открыть детский ресторан родилась у меня более десяти лет назад, когда мы с маленьким Саввой вернулись в Россию. Уже тогда мы с Наташей поняли, что в Москве нет места, где можно безопасно и вкусно накормить ребенка. Так что мысль создать не просто гастрономическое, но и очень современное, творческое пространство для всей семьи появилась у меня давно.
А два года назад я познакомился с Эмином Агаларовым, не только успешным музыкантом, но и ресторатором с большим опытом. Так случилось, что наши мечты о семейном музыкальном ресторане совпали. И вот теперь я могу с гордостью сказать, что наше совместное детище — музыкальный ресторан «У Дяди Макса» — уже открыл свои двери в ТЦ VEGAS.
Я очень увлекся. Мы с Эмином лично выбирали каждый предмет интерьера, вместе с бренд-шефом придумывали необычную концепцию подачи блюд из меню. Ну где вы еще найдете конфеты из телятины? А наши десерты «Картофельное поле», «Метеориты» уже стали настоящими хитами в социальных сетях. И могу заверить, что в процессе приготовления блюд не используются никакие химические добавки, а все продукты у нас фермерские — экологически чистые и полезные.
Посетители кафе уже начали присылать мне отзывы, в которых пишут, что даже самые капризные детки в восторге от наших блюд и атмосферы. В ресторане имеется множество зон для творческого досуга наших маленьких посетителей. Ну а главное, в нем есть настоящая музыкальная студия, где каждый желающий сможет сделать профессиональную запись любой композиции! И исполнить ее там же, в ресторане, на настоящей сцене. Уже сейчас я уверен, что мы с Эмином все сделали правильно и очень скоро кафе будет любимым местом досуга для больших и маленьких.
А в остальном все по-прежнему: с удовольствием работаю с детьми и пишу песни для исполнителей. Правда, мама с Наташей уже допилили меня на тему петь самому. Мама так и вообще придерживается теории, что проблемы со слухом у меня начались, потому что петь перестал. Она считает: если человеку Бог дал петь, он должен лечить людей своим голосом. «А если не выполняешь свою миссию, зачем тебе слух?» — так и говорила, представьте себе.
Папа, он ушел не так давно, был очень серьезным музыкантом. Но при этом то, что пишу я, никогда не ругал, говорил:
— Примитивно, однако душевно.
— Пап, ну а что я могу? Большую форму написать? А кому это надо? — отвечал я.
Сейчас вот пишу большую форму — классический реквием, который посвящаю ему. И дирижировать сам буду.
Подпишись на наш канал в Telegram