«Пусть Люба живет с нами», — неожиданно огорошил Тасю Булгаков. «Как это? — опешила та. — В одной комнате?» — «Но ей же негде жить!» — раздраженно бросил Михаил. Тася не позволила...
Тридцатого мая 1923 года в квартире бывшего присяжного поверенного, а ныне адвоката Владимира Коморского в Малом Козихинском переулке прислуга Манюшка металась как угорелая между кухней и спальней хозяйки. Вечером ожидалось много гостей, а Зинаида Васильевна, славящаяся на всю Москву своим хлебосольством, так некстати приболела.
Прием устраивали для литераторов в честь возвратившегося из Берлина графа Алексея Толстого. Женщин не приглашали, но нельзя же, в самом деле, без хозяйки, так что Михаила Булгакова пришлось позвать с женой Татьяной Николаевной.
Булгаков высоко ценил литературный талант Толстого, но незадолго до намеченного торжества впервые увидев знаменитость, записал в своем дневнике: «Держит себя распущенно и нагловато. Много пьет». Красный граф весь вечер веселил собравшихся, балагурил, громко объявлял тосты и рассказывал забавные истории. Татьяна Николаевна, заметив, как муж смотрит на гостя, подумала: «Славы — вот чего хочет Миша больше всего на свете, сегодня и сейчас, такой же оглушительной, как у Толстого». Весь вечер заменяя Зинаиду Васильевну, она подавала на стол, и каждый норовил выпить с дамой рюмочку.
В итоге Тася, по ее собственному выражению, так набегалась и «наклюкалась», что по неосторожности села на кухне на тарелку с помидорами. Пока замывала в ванной свое светлое платье — господи, в этом доме была ванна! — случайно услышала, как в передней Толстой втолковывал Михаилу: «Жен менять надо, батенька» и что-то о том, что у настоящего писателя их должно быть никак не меньше трех. Домой на Большую Садовую Булгаковы возвращались пешком. По лестнице Тася уже не смогла подняться. Михаил отнес ее на четвертый этаж на руках.
В этой, как он выражался, «гнусной комнате гнусного дома» они жили уже второй год. Но бывший доходный дом с длинными лепными балконами, выстроенный владельцем табачной фабрики «Дукат» миллионером Ильей Пигитом в 1904 году для состоятельных жильцов из интеллигенции, был вовсе не гнусным, а очень даже солидным. Комнату занимали хорошую, светлую, с двумя окнами во двор. Соседей было шестнадцать человек. По коридору слева от Булгаковых жил пекарь, справа — проститутка Дуся с мужем. В дверь к Булгаковым иногда по ночам ломились с криками: «Дуся, открой!» Тася коротко отвечала: «Рядом!» В следующей за Дусиной комнате — семья начальника милиции, который вечно пропадал в командировках. Напротив Булгаковых в комнате с окнами на Садовую проживала Аннушка Горячева. Казалось, она непрерывно лупит своего сына, поскольку тот постоянно орал.
Соседи в основном были из пролетариев, и все пили самогон. Булгаков в фельетоне «Самогонное озеро» описывал свой коммунальный быт: субботним вечером после Страстной пятницы вязали... квартхоза, гонявшегося за своей половиной. Жену тот не догнал и пообещал: «...завтра зарежу. Она моих рук не избежит». Утром, на Пасху, далее писал Булгаков, в квартиру «...пришел младший дворник (выпивший слегка)», потом — «старший (мертво-пьяный)», за ним — «истопник (в страшном состоянии. Молчал и молча ушел, 5 миллионов, данные мною, потерял тут же в коридоре)».
В квартире номер 50 регулярно завязывались драки с криками «Спасите, помогите!». Однажды Михаил не выдержал, ринулся в милицию — пришел наряд, а пролетарии как мышки сидят за закрытыми дверями, в квартире тишина. Стражи порядка возмутились, даже хотели Михаила оштрафовать. После их ухода пролетарии пригрозили Булгаковых выселить.
Когда осенью 1921 года тридцатилетний Михаил Афанасьевич приехал с женой из Киева в Москву, чтобы навсегда здесь остаться, свободного жилья не было никакого. На его счастье жившие на Садовой сестра с мужем Андреем Земским как раз съезжали и уступили свою комнату Булгаковым. От Земских остались диван, большое зеркало, два шкафчика и письменный стол.
Михаил и Тася занимали комнату на птичьих правах, за прописку жилтоварищи откровенно вымогали взятку. Они бы дали, да — нечем: в первую свою московскую зиму супруги страшно бедствовали. Булгаков носился по городу в поисках литературного заработка. На два месяца устроился секретарем ЛИТО Наркомпроса, месяца полтора заведовал хроникой в частной газете. Учреждения быстро закрывались, но тут же объявлялись новые. Валенки разваливались.
Когда удавалось выручить немного денег за проданные статьи, покупали на рынке мороженую картошку и Тася готовила на керосинке на общей кухне. Однако чаще сидели без гроша, приходилось что-то из вещей относить на базар, но скоро продавать стало нечего. Тася угасала с каждым днем от малокровия и все больше лежала. В отчаянии Михаил обратился за помощью к брату матери дяде Коле, известному московскому врачу — надо было спасать Тасю. Дядя вручил мешок картошки, немного муки, бутылку постного масла и успокоил: жена поправится, если будет нормально питаться. (Позднее дядя Коля стал прототипом профессора Преображенского в «Собачьем сердце».)
Тогдашнюю свою жизнь Михаил называл бешеной борьбой за существование. По счастью, взяли штатным фельетонистом в газету «Гудок». Норму определили — восемь фельетонов в месяц. С первой получки Булгаков починил Тасе туфли, мечтал добыть ей теплую обувь. Но главное — удалось заручиться «окончательной, фактической» бумагой с резолюцией руководителя Главполитпросвета Надежды Константиновны Крупской: «Прошу выдать ордер. Ульянова». И прописаться в жилтовариществе на законных основаниях.
По ночам он сочинял «Белую гвардию» и обещал будущий роман посвятить Тасе. Порой, обдумывая очередной сюжетный поворот, увлеченно рисовал профиль Мефистофеля, раскрашивал цветными карандашами и вешал над столом под книжной полкой со сфинксами по бокам. Пока работал, любил, чтобы Тася сидела рядом и шила. От переутомления у него холодели руки, жена согревала на керосинке воду, и Булгаков блаженно опускал в таз онемевшие пальцы. В комнате помимо того немногого, что оставили в наследство Земские, появился ореховый овальный стол XVIII века на гнутых ножках, некогда принадлежавший Тасиной прабабушке. Он случайно оказался в Москве у давней Тасиной знакомой, и та предложила его забрать. Булгаковы тащили прабабкин раритет через всю Москву на себе, денег на подводу не было.
Когда-то, в прошлой жизни, ореховый стол стоял в гостиной Тасиных родителей. Николай Николаевич Лаппа, столбовой дворянин, имевший чин действительного статского советника, служил управляющим казенной палатой в Саратове. Из шестерых его детей Тася была старшей. Своенравная девица гимназию не любила и часто вместо учебы убегала на каток. Еще она увлекалась театром, особенно оперой, недурно играла на фортепиано.
Мать воспитывала Тасю барыней, и если дочь разбрасывала свои вещи, наставляла: «Не подбирай, горничной скажи. Неизвестно, как сложится жизнь. Пока позволяют обстоятельства — ничего не делай». В 1908 году сестра отца Софья пригласила Тасю на лето погостить. Ей только шестнадцать, и так заманчиво подобно взрослой даме одной путешествовать из Саратова в Киев. На пересадке в Тамбове девушка потребовала чаю со сливками. Чай подали жидкий, она велела переменить. Сохраняя достоинство, расплатилась и, как положено, оставила чаевые.
Первым киевлянином, с которым познакомилась Тася, стал семнадцатилетний гимназист Миша, старший из семерых детей вдовы Варвары Михайловны Булгаковой. Юноша сдавал экзамены и ночевал в доме тети Сони, подруги матери, поскольку семья его перебралась на дачу в Буче. «Миша, покажи Тасе город», — попросила Софья Николаевна и не успела оглянуться, как парочка улизнула. Лаппа сразу влюбилась в прекрасный Киев, в перерывах между экзаменами долгие летние дни они проводили вдвоем, катались на лодке по Днепру. Как-то Тася взялась грести и чуть не перевернула лодку. «Нет, грести вы не умеете», — улыбнулся Миша и отобрал весла. Потом в каком-то ресторанчике ели необычную яичницу — зажаренный кусок хлеба, а внутри желток.
Экзамены в гимназии давно закончились, но Миша не торопился к своим за город. А если и уезжал, то сразу возвращался. На исходе лета проводил Тасю на вокзал, она обещала приехать на следующее лето. Целый год переписывались. Лаппа уговорилась с няней, и когда отцу привозили портфель с почтой, та принимала его и первым делом доставала барышне письмо от Михаила.
Следующим летом разразилась катастрофа — родители вместо Киева решили отправить дочь в Москву к «маминой бабушке». Перед самым отъездом принесли телеграмму. Отец, Николай Николаевич, расписавшись в получении, с недоумением несколько раз перечитал депешу, подписанную приятелем Михаила: «Телеграфируйте обманом приезд Миша стреляется». Допытывался у Таси, что все это значит, та отпиралась. Телеграмму переправили тете Соне в Киев. Вместе с матерью Михаила женщины посмеялись, а вот ему было не до смеха. В честь окончания гимназии Булгакову подарили двадцать пять рублей, и Миша написал Тасе, что купит билет до Саратова, пусть придет на вокзал повидаться, и он сразу уедет обратно. Письмо перехватила Тасина мать, и барышню посадили под замок. Мишу из Киева тоже не отпустили...
Они не виделись три года, связывали влюбленных только письма. Булгаков поступил в университет, учился на врача, но душой постоянно рвался к любимой, успевал плохо, даже остался на второй год. Тася, окончив гимназию, объявила родителям, что хочет учиться в Киеве, так они договорились с Мишей. Отец с матерью предлагали Париж, но она отказалась. Тогда глава семейства настоял, чтобы дочь еще на год осталась в Саратове. «Хочу посмотреть, сможешь работать или нет», — сказал Николай Николаевич. И с осени Тася в качестве классной дамы уже трудилась в ремесленном училище. Девицы ее совсем не слушались, и пытаясь их урезонить, она обиженно лепетала: «Знаете, вот вы... не надо... вот так себя вести».
Зимой в Саратов наведался Миша, и семья Лаппа дочкиного кавалера приняла благосклонно. А на следующий год Тася поступила в Киеве на Высшие женские курсы. Ежемесячно отец присылал ей пятьдесят рублей, больше не мог — у семьи возникли непредвиденные расходы. Этих денег еле-еле хватало на еду, жилье и плату за учебу. Как-то она даже собралась заложить в ломбард золотую браслетку, подаренную родителями в честь окончания гимназии. Браслетка была толщиной в палец, вся состояла из мелких золотых колечек и словно струилась на запястье. Слава богу, перекрутилась и до ломбарда дело не дошло.
Через полгода Тася курсы бросила, а Булгаков, наоборот, наконец взялся за ум. Весной 1913-го, сразу после Пасхи, решили повенчаться. Будущая свекровь отговаривала Тасю: «Как вы собираетесь жить? Семейная жизнь — это совсем непросто, Мише надо учиться». Булгаков отмахивался: ну мало ли, что она не хочет, не все ли равно. Свадьбу назначили на двадцать шестое апреля.
Из Саратова невесте прислали денег. Накануне венчания приехала мать молодой и пришла в ужас — ни денег, ни подвенечного платья. Дочь не признавалась, на что потратилась, — она избавилась от беременности, рожать пока не хотела. Времени на пошив наряда не осталось, мать срочно купила Тасе белую маркизетовую кофточку и светлые туфли. От фаты невеста отказалась. Булгаков украсил себя Тасиной браслеткой. В церковь пришло много молодежи — друзей и родственников.
Михаил заказал обручальные кольца — солидные, плоские — в лучшей ювелирной лавке Маршака. На своем кольце выгравировал дату венчания и «Татьяна Булгакова», на Тасином — дату и «Михаил Булгаков». Под венцом молодые все время хохотали. В мае Мише исполнилось двадцать два, впереди виделась счастливая семейная жизнь, солидная врачебная практика, большой дом на берегу Днепра и множество детей.
На Рождество Тася поехала к родителям в Саратов одна, Булгаков не смог. Обещал: «Буду сидеть и заниматься, никуда без тебя не пойду. Даже бриться не буду. Только долго не задерживайся. Неделя-две — и достаточно». Родители не могли наглядеться на любимую дочь, задарили подарками: Николай Николаевич когда-то привез жене из-за границы толстую золотую цепь-веревку, теперь фамильная драгоценность перешла к Тасе. В дорогу надавали снеди, вина. Дома ждал Миша в смешной рыжей бороденке, тут же побрился, и закатили пир.
Летом 1914-го поехали в Саратов уже вместе. Началась война. Тасина мать Евгения Викторовна Лаппа, жена управляющего казенной палатой, женщина почтенная и уважаемая, стала дамой-патронессой города и занималась организацией госпиталя на общественные средства. Медицинского персонала не хватало, и она попросила зятя помочь перевязывать раненых.
Через два года Булгаков наконец окончил университет, причем с отличием. На выпускные экзамены «на удачу» надевал Тасину браслетку. В звании зауряд-врача его направили сначала в военный госпиталь в Каменец-Подольский, потом в Черновцы. С фронта туда поступало множество раненых с гангреной, Михаил с утра до ночи только и делал, что ампутировал руки и ноги. Тасе, которая в качестве медсестры помогала мужу, от вида отрезанных конечностей становилось дурно, и чувствуя, что вот-вот упадет в обморок, она тихонько отходила понюхать нашатыря.
Булгакова перебрасывали из одного госпиталя в другой, пока они с женой не осели в земской больнице в Никольском. В первую же ночь Михаила вызвали на сложные роды. «Возьми книги, и пойдем вместе», — велел он Тасе. Муж роженицы заявил доктору: «Смотри, если убьешь ее — зарежу». Миша сунул Тасе учебник по акушерству, пояснил, какие страницы открывать, прибегал, проглядывал их и уносился снова в операционную. Слава богу, помогала ему опытная акушерка, так что справились, мужик его не зарезал...
В Никольском Булгаков пользовал окрестных крестьян, иногда за день приходило до ста человек. Как-то через трубочку отсасывал у ребенка дифтеритные пленки и испугался, что заразился. На всякий случай сделал себе прививку, хоть и знал о ее тяжелых побочных эффектах. Началась аллергия, боли и зуд были нестерпимыми, для облегчения попросил медсестру Степаниду впрыснуть морфий. Помогло, но ненадолго. Незаметно уколы учащались, скоро Михаил кололся уже два раза в день. Тася выговаривала Степаниде:
— Что вы делаете? Не приносите!
Та в ответ разводила руками:
— Он же врач, не смею ослушаться.
Запасы морфия в больнице резко сократились, Михаил ездил по аптекам и получал препарат по рецептам, заверенным своей печатью. Когда Булгакову продавать морфий отказались все аптекари, он понял: разоблачения не избежать — и перевелся в Вязьму.
Для Таси пребывание в Вязьме стало сущим кошмаром. Каждое утро муж совал ей рецепт и требовал: «Иди ищи аптеку». Она шла, приносила морфий. Потом искала другую аптеку, где еще не появлялась. А Михаил, исхудавший, страшный, стоит на улице, ждет. Господи, что она только не делала: уговаривала, отвлекала, угрожала — все впустую. Порой мелькала мысль бросить, бежать, но глянет на мужа — и такая жалость захлестывает. Думала всякий раз: «Как же оставлю его? Кому он нужен?» А Михаил твердил одно: «Только не отдавай меня в больницу». Вторая ее беременность закончилась как и первая — абортом. Рожать от морфиниста она боялась.
В стране грянула революция, но захолустную Вязьму ее волна как-то не задела. Почти всю зиму Тася добывала по аптекам морфий, пока не осталось ни одной, где бы ее не запомнили. «Надо уезжать, иначе у тебя отнимут печать», — предупреждала она мужа. А без докторской печати, то есть права выписывать рецепты, врач не мог принимать больных и фактически лишался практики.
В феврале 1918 года супруги подались в занятый немцами Киев. Поселились в квартире Булгаковых на Андреевском спуске, и для Таси начался тот же ад — ежедневные поиски морфия. В один из дней она взбунтовалась и принесла обычную воду. Миша страшно разозлился: швырнул в нее шприц, следом горящую лампу. В порыве ярости наставлял браунинг то на нее, то на себя. Прибежали братья, вышибли из рук пистолет и спрятали. Мать Михаила к тому времени вышла замуж за давнего знакомого, врача Воскресенского, и Иван Павлович предложил Тасе помощь. Она ухватилась за нее как утопающий за соломинку.
Дальнейшие события иначе как чудом объяснить невозможно. Иван Павлович давал Тасе ампулы, в которых доза морфия в воде неуклонно сокращалась и однажды исчезла совсем. Михаил решил принять правила их игры: существовать и умереть убогим наркоманом — не для этого он пришел на белый свет. В своем доме Булгаков открыл врачебный кабинет, но доход частная практика приносила нерегулярный, и когда деньги кончались, большой компанией ходили по деревням, меняли вещи на продукты. Как-то раз дородная баба позарилась на Тасину браслетку: «Я о цэ хочу». Не отдали...
Власть в Киеве между тем постоянно менялась: немцы, гетман, белые, красные. Когда нагрянули петлюровцы, Булгакова как врача мобилизовали. Вечерами Тася с Варей, Мишиной сестрой, сидели вдвоем в темной квартире, прислушиваясь к далекой пушечной канонаде, и очень боялись налетов. Вдруг среди ночи звонок в дверь — Михаил сбежал от петлюровцев.
Скоро город заняли красные, но по Киеву ходили упорные слухи, что Петлюра не сегодня завтра вернется. Всем семейством — Тася с Мишей, его братья и сестры — спрятались в лесу. Миша снова надел Тасину браслетку — на счастье. Несколько дней жили в каком-то заброшенном сарае, пока не узнали, что вместо Петлюры пришли белые, и вернулись в город. В сентябре 1919 года Булгаков получил от нового командования назначение во Владикавказ. В дорогу опять взял талисман — счастливую браслетку жены.
Две недели спустя прислал телеграмму, и Тася через Екатеринослав помчалась к мужу. Поезд проходил по местам, где хозяйничал батька Махно, и пассажиры с замиранием сердца гадали — проскочат или нет. Проскочили... При встрече Миша признался: браслетка в ломбарде. В Ростове на станции его поезд надолго застрял, от нечего делать он решил сыграть на бильярде. Проигрался в пух и прах, пришлось заложить браслетку. Впрочем, на вокзале встретил своего кузена, вручил Косте квитанцию и попросил залог выкупить. Тася лишь отмахнулась: самим бы в живых остаться, бог с ней, с браслеткой.
Через несколько дней перебрались из Владикавказа в Грозный, оттуда в Беслан, жили в теплушке на рельсах, ели одни арбузы. Если б не солдаты, которые крали кур, варили суп и угощали доктора с женой, протянули бы ноги.
Из короткой поездки в Пятигорск Михаил вернулся с брюшным тифом. Лежал с высокой температурой, бредил, все проклинал. Тася таскала и грела воду, давала лекарства, кормила мужа с ложечки. В штабе спешно готовились к отступлению, но врачи качали головами и говорили Тасе, что больного нельзя трогать с места — умрет. Однажды ей и впрямь показалось, что Миша отходит: глаза закатились, острый подбородок задрался. Но она отняла его у смерти.
Как-то утром вышла на крыльцо и видит — пусто кругом, только клочья соломы летают по ветру да пустые ящики валяются. Оказалось, ночью белые покинули город. Две недели, пока не вошли красные, не было никакой власти, на улицах Владикавказа хозяйничали мародеры. Едва придя в себя, Михаил принялся упрекать Тасю, почему не увезла его с белыми. Жена оправдывалась тем, что врачи запретили, уверяли, что умрет в пути. Совсем оправившись, Булгаков заявил, что доктором больше не будет. Станет писателем.
Во Владикавказском подотделе искусств он отрекомендовался профессиональным журналистом. Отчасти это было правдой — немного печатался в газетах. Вот только жалованья большевики не платили, а белогвардейские деньги — «ленточки», которые остались у Таси, принимали лишь в одной лавке в обмен на балык. Они с Михаилом уже видеть не могли соленую рыбу. Положение спасла родительская золотая цепь-веревка. Тася ходила к ювелиру, тот отрубал кусочек, и на вырученные деньги они добывали дрова, кое-какие продукты. Тасе неожиданно повезло — взяли на работу в контору уголовного розыска. Потом Булгаков устроил жену статисткой в местный театр, она даже получила профсоюзный билет по актерской профессии.
В стране наступал НЭП, длинную золотую цепь-веревку всю проели. Михаил метался, но его никуда не брали. Пролетарскую революцию он так и не принял. Младшие братья ушли с белой армией за границу, многие из гимназических и университетских знакомых тоже оказались в эмиграции. Булгакова не оставляла мысль уехать из страны, пока не поздно. С Тасей свои планы он не обсуждал, просто однажды поставил перед фактом: «Поеду за границу. Но не беспокойся, где бы ни был, я тебя вызову, как всегда вызывал». Она апатично кивнула. Супруги отправились в Батум, откуда корабли уходили в Константинополь. Продали обручальные кольца с венчальными надписями. Деньги поделили. Михаил посадил жену на пароход в Одессу. Тася плакала, понимая, что скорее всего они больше не увидятся. По дороге у нее украли весь багаж, и как добралась до Киева, где оставались хоть какие-то вещи, она не помнила.
Свекровь встретила холодно, сообщив: никакого их имущества, которое можно продать, не сохранилось. В начале сентября 1921 года Тася подалась в Москву: здесь обретались сестры и московская родня. На первых порах поселилась в медицинском общежитии на Большой Пироговке, в комнате, где жила уборщица, и послала телеграмму Михаилу в Батум: «Хочу вернуться». Не могла без него, хотя понимала, что он скорее всего уже за границей, а значит, пора искать какую-то работу. Но без профбилета никуда не брали, а ее актерский был уже просрочен. Следовало сходить в театральный профсоюз — восстановить. Но как пойдешь? Актриса — и вся в рванине? Стеснялась. Обращаться к родне было бессмысленно: отец умер, братья тоже — Женя погиб на фронте в первом же бою с немцами, а Костя застрелился в свой день рождения в 1916-м. От большой и дружной семьи Лаппа остались мать и сестры, но они сами еле-еле концы с концами сводят.
Тася еще не знала, что Михаил уже в Москве и разыскивает жену по знакомым. В последний момент он решил остаться: страшила незавидная судьба начинающего русского литератора на чужбине. В итоге разлука, показавшаяся Тасе вечностью, длилась меньше месяца. И тут — чудо из чудес! — объявилась комната в бывшем доме Пигита. Так началась их московская жизнь.
Весной 1923 года Михаил наведался в Киев проведать родных. Там его ожидала Тасина браслетка, кузен не подвел — выкупил. Когда вернулся домой, объявил жене: «Никуда больше из Москвы не поеду». Устроившись в «Гудок», свою работу он четко разделил на две части: фельетоны и заметки, иногда откровенно халтурные, — для заработка, а то, что писал по ночам, — для души. Как-то прочел Тасе отрывок из «Белой гвардии», где Елена умоляет Божью Матерь исцелить брата Алексея ценой жизни мужа. Тася возмутилась: такого быть не может! Булгаков резко ответил, что она ничего не понимает и не разбирается в психологии брошенной женщины. Но молитву Елены смягчил — теперь она просила о спасении брата не ценой жизни супруга, а просто чтобы Тальберг не возвращался.
Тася радовалась, что Михаил наконец нашел себя, что полон творческих замыслов, но все чаще закрадывалась мысль: а кто она такая? Домохозяйка, которая только и умеет, что ругаться с Аннушкой на общей кухне, бегать на Смоленский рынок и уставать к вечеру так, что хочется только покоя. Миша стал ее стесняться, предупреждал: если встретишь меня с женщиной на улице, сделаю вид, что мы с тобой не знакомы. Он назначал свидания Зине Коморской, вечерами пропадал у машинистки Ирины Раабен, увлекся Юлией Саянской. И это только те, о ком Тася знала. Оправдывался тем, что писателю необходимо вдохновение и Тасе надо на все его увлечения смотреть сквозь пальцы. Убеждал: «Тебе не о чем беспокоиться — я никогда от тебя не уйду». Но Тася не могла смотреть на похождения мужа сквозь пальцы, скандалила, однажды, как сама выразилась, «по физиономии ему свистнула». При этом ей самой флиртовать строго возбранялось. На встрече нового, 1923 года за Татьяной Николаевной приударил знакомый Давид Кисельгоф — шутя ухватил за щиколотку. Вроде ничего предосудительного: все на глазах, Дэви был с женой, но Михаил страшно возмутился и всю дорогу до дома ее отчитывал.
Следующий Новый год встречали у Саянских. Гадали — капали в воду воск. У Таси выходила какая-то глупость, а у Михаила — сплошь ровные кольца. Она почему-то страшно расстроилась и дома даже расплакалась:
— Вот увидишь, мы разойдемся.
Миша отмахнулся:
— Ну что ты в эту ерунду веришь?!
В январе в Бюро по обслуживанию иностранцев в Денежном переулке состоялся вечер встречи вернувшихся из эмиграции литераторов-«сменовеховцев». Присутствовал на нем и журналист Илья Василевский с женой Любой Белозерской. «Нарядная надушенная дама», такой увидел ее Михаил, легко скользила между гостями, вела умные литературные разговоры и сыпала колкими замечаниями. Поговаривали, что супруги на грани развода, Любовь Евгеньевна ожидает вызова из-за рубежа, там осталась «ее большая любовь». Эта женщина много повидала на своем веку. В Париже, поссорившись с мужем, танцевала в кафешантанах, и фото русской аристократки в костюме из перьев украшало витрину известного фотоателье.
Михаил познакомил Белозерскую с Тасей, она учила жену Булгакова танцевать фокстрот, жалуясь на свои беды: с Василевским рассталась, жить негде.
— Пусть Люба живет с нами, — неожиданно огорошил Тасю Михаил.
— Как это? — опешила Татьяна Николаевна — В одной комнате?
— Но ей же негде жить! — раздраженно бросил Булгаков.
Тася не позволила... Михаил с отчаянием написал в своем фельетоне: знакомая Л.Е. уезжает в Италию. «Увы, ей нет места даже за перегородкой. И прекраснейшая женщина, которая могла бы украсить Москву, стремится в паршивый какой-то Рим». Однако вызова от своей «большой любви» Любочка так и не дождалась и откровенно занялась поиском нового достойного партнера, желательно из литераторов.
Летом из «гнусной квартиры» переехали в пятикомнатную, под номером 34. Инициатором переезда стал жилец дома, бывший миллионер Артур Манасевич. По решению жилтоварищества его следовало уплотнить, и он сам подыскивал достойных соседей. У Манасевича был телефон и только одна соседка — конечно, никакого сравнения с «самогонным озером»! Комната, правда, оказалась хуже прежней, окно упиралось в стену мастерской художников, и все же Михаил настаивал на скорейшем переезде. Сюда, нимало не смущаясь, часто захаживала Любочка, ей даже звонили по квартирному телефону. Тася, конечно, возмущалась.
Был уже ноябрь, когда после завтрака Булгаков заявил: «Если достану подводу, сегодня от тебя уйду». И отправился на поиски. Через какое-то время вернулся.
— Я пришел с подводой, хочу взять вещи.
— Уходишь? — тихо спросила Тася.
— Да, насовсем. Помоги сложить книжки.
Заставить эфирную Любочку таскать его пожитки — да такое и представить невозможно. А Тася таскала. И отдала все, что муж хотел забрать, кроме своей браслетки, как он ни просил. Мадам Манасевич очень удивлялась, что соседи даже не поскандалили. После ухода Булгакова Тася рухнула на кровать и долго не могла подняться. Официальный развод оформили в марте 1925 года, а в апреле Михаил женился на своей Любанге или Банге, как называл Белозерскую.
Но Тасю не забывал, иногда навещал и помогал деньгами. Когда в журнале «Россия» опубликовали часть романа «Белая гвардия», принес его бывшей жене. Прочитав на первой странице «Посвящается Любови Евгеньевне Белозерской», она швырнула журнал Булгакову в лицо. Как же так, ведь обещал посвятить роман ей, с Белозерской тогда не был даже знаком! И те страшные дни в Киеве они пережили вместе. И когда писал «Белую гвардию» в их комнате на четвертом этаже, она, а не Люба сидела рядом и грела воду, если у него немели пальцы. Михаил оправдывался: «Она меня попросила. Не могу чужому человеку отказать, а своему — могу».
В 1925 году он на время выпросил у Таси браслетку, чтобы выбить гонорар за «Роковые яйца». Опять сработало. Хотел выкупить у нее свой талисман, но Тася отказала: «Пусть тебе новая жена браслетки дарит!» В итоге продала чужому человеку. Как же Булгаков возмущался!
Ее собственная жизнь никак не складывалась: ни профессии, ни семьи. Устроилась на стройку разнорабочей, таскала кирпичи, потом стало полегче — перевели на выдачу инструмента. Из квартиры номер 34 Татьяна Николаевна переехала в полуподвал. К Манасевичам вернулся сын, и им понадобилась Тасина комната. Через несколько лет, заработав профбилет, Тася устроилась в регистратуру Марьино-Рощинской амбулатории.
К Булгакову пришла вожделенная слава — пьеса «Дни Турбиных» по роману «Белая гвардия» с огромным успехом шла во МХАТе, ставились и другие произведения писателя. Но триумф оказался недолгим — спектакли стали снимать с репертуара. Он жаловался Тасе, что никому как драматург не нужен.
Все эти годы Тася не верила, что они расстались насовсем, ждала, когда Михаил бросит Любангу. В конце своей девяностолетней жизни она поделилась с литературоведом мыслями об уходе мужа к Любе Белозерской и о себе тридцатилетней: «Ближе меня никого у него не было. И в разрыве с ним я сама виновата, по молодости не могла простить ему увлечения (кстати, кратковременного) другой женщиной. Как сейчас помню его просящие глаза, ласковый голос: «Тасенька, прости, я все равно должен быть с тобой. Пойми, ты для меня самый близкий человек!» Но... уязвленное самолюбие, гордость, я его, можно сказать, сама отдала другой женщине». Даже на закате жизни Татьяна Николаевна продолжала верить в то, что все еще можно было исправить. Но оставив «парижскую штучку», Булгаков к ней не вернулся, а женился на Елене Сергеевне Шиловской.
Тася жила довольно замкнуто, по старой памяти приятельствовала с Коморскими, у которых когда-то исполняла роль хозяйки приема и слушала байки графа Толстого, и их друзьями Крешковым и Кисельгофами. Когда Александр Крешков отправился врачом в Сибирь, часто писал Тасе, признавался, что без нее не может, звал к себе. В 1936 году Татьяна Николаевна снова стала женой доктора и уехала в Сибирь. Но вряд ли их брак можно назвать счастливым: Александр ревновал к Булгакову, считал, что жена его не разлюбила. Как-то в порыве злости уничтожил все, что связывало Тасю с писателем: фотографии, письма, документы. В марте 1940 года Крешков показал ей некролог Булгакова в газете. Тася как раз собиралась в Москву, но погода не позволила — приехала только в апреле. Сходила на могилу, встретилась с Мишиными сестрами, узнала от них, что перед смертью брат хотел с ней увидеться, попросить прощения. Сестры искали Тасю, но не смогли найти. Говорили, что Булгаков часто повторял: «Меня за Таську Бог накажет».
После войны Татьяна Николаевна с Крешковым рассталась. Ей было уже за пятьдесят, когда давний знакомый юрист Давид Кисельгоф — тот самый, что за новогодним столом хватал ее за щиколотку, позвал замуж. В 1947 году они уехали в Туапсе, где и прожили до самой смерти Давида в 1974 году. На прабабкином ореховом столе с гнутыми ножками у них стоял телевизор. До ухода супруга из жизни Тася никому не рассказывала о том, что была первой женой Булгакова. Этот факт стал известен впоследствии только исследователям творчества знаменитого писателя, с которыми она переписывалась и иногда принимала у себя в Туапсе.
«Нехорошая квартира» номер 50, в которой супруги Булгаковы прожили горькие и счастливые три года, стала культовым местом, куда со всего света приезжают почитатели Михаила Афанасьевича, человека, который ей был дороже всех и кому она все простила...
Подпишись на наш канал в Telegram