Помню, Садальский только начал работать с Таней Васильевой и мама принялась делать прогнозы: «Женится! Говорю тебе, на ней точно женится». Я ее не разочаровывала в бесперспективности ставок. Сейчас, насколько поняла, эта история закончена — и в этом весь Стас.
— Мы со Стасом Садальским были первыми, кто организовал в нашей стране ток-шоу. Точно вам говорю! Молодые, начинающие, не очень сытые, приехавшие покорять Москву, каждую минуту мы ждали подтверждения, что гениальны и таких, как мы, искусство и город еще не знали. Проверяли степень своего дарования при каждом удобном случае.
— Я с тобой развожусь! — орал вдруг Стас на всю улицу.
— Как разводишься? А как же наши дети?! — включалась я в игру.
— На фиг детей, это твои дети, ты их нагуляла!
В общем, разыгрывали сцену: он вроде как поймал меня на измене, я заламывала руки — мол, бедные наши крошки! Тем временем вокруг потихоньку собирался народ. Мне в основном сочувствовали, Садальского ругали.
— Бессовестный! Как девочка с такими глазами может гулять? Опомнись, дурак! Твои же дети! — кричали женщины.
Стас азартно отбрехивался. Мужики поддерживали в основном его, конечно:
— Правильно! Гони в шею! Дальше будет только хуже! Такие не меняются!
Это сейчас ток-шоу не сходят с экранов, а тогда люди с удовольствием включались в любовные обсуждения прямо на улице, в живой канве. Когда мы покидали свою импровизированную сцену, Стас толкал меня в бок: «Гениально сыграли!» Так что именно с ним на улицах Москвы я постигала основы профессии.
— Вы же чуть ли не всю жизнь дружите?
— С перерывами, конечно, в силу его характера и других житейских катаклизмов. Садальский сразу понравился и родителям моим, когда был еще тонким-звонким. А в последние годы, думаю, продлил и здорово раскрасил дни моей маме. Дал ей прозвище Царевна. Так и звонил: «Царевна, сегодня расскажу тебе такую историю любви!»
Я ругалась:
— Что морочишь старушке голову? Зачем ей все эти пикантные подробности — кто с кем?
Ведь даже про меня сколько придумывал, такое накручивал!
— Богданова, чтоб ты знала: людям всегда интересны чужие деньги, чужая постель и чужая смерть! — говорил Стас, абсолютно уверенный в своей правоте. Может, так и есть, у мамочки, по крайней мере, он находил понимание всегда.
Помню, только начал работать с Таней Васильевой и мама азартно принялась делать прогнозы: «Женится! Говорю тебе, на ней точно женится». Я ее не разочаровывала в бесперспективности ставок, потому что любовь, дружба и работа у Садальского всю жизнь смешиваются в один клубок. Сейчас, насколько поняла, и эта история закончена — и в этом весь Стас. Хотя, может, и правильно: у всего есть начало и конец.
Но даже мне казалось, что Васильева будет всегда. Однажды не удержалась и спросила у Тани:
— Как ты его терпишь?! Он же постоянно во все лезет!
Она искренне удивилась:
— Не понимаю твоего вопроса... Мне как раз и нравится, что лезет. Ему я всегда интересна. Он неравнодушен! Не просто скажет, что платье мне не идет, а потащит в магазин и купит другое!
Мне это очень понравилось! Впрочем, как ни мудра Таня, финал был точно таким же, как и все предыдущие: женщина сразу попадает в черный список, ищется новая, которую надо обожать. Правда, в последнем случае, думаю, ею стала телепрограмма «Таблетка».
— Говорите, финал всегда один. Но вы же с ним не рассорились?
— Еще как рассорились! Все прекратили! Но мысли о том, что неплохо бы все вернуть, возникали у обоих. Есть легкая ностальгия, несмотря на то, что Стас действительно невыносим! Ведь как подумаешь, что снова каждую минуту будет к тебе цепляться... Обидеть может очень сильно, и наболтать лишнего, и дурить. Много в нем всего намешано. С Садальским всегда все бурно, причем на совершенно ровном месте.
— Зачем ты берешь яичницу?
— Стас, потому что хочу съесть яичницу!
— Не бери! Мы на море, здесь надо есть рыбу! Потому что море и в нем рыба! Яичницу в Москве потом поешь, идиотка!
Бесполезно спорить, что рыбу здесь подают такую же, как в столице, и плавала она давно и совсем не тут. Все равно не даст поесть то, чего хочется. И так каждый раз. Или принимает таблетки (он обожает лечиться!) и тебе запихивает горсть непонятных медикаментов прямо в рот. Ну куда это годится?! Как можно самому жрать все подряд от слабительного до снотворного и пичкать этим других? Для сосудов ему кто-то посоветовал одно, другой порекомендовал витаминный комплекс... В любом городе ни одной аптеки не пропустит!
Поражаюсь, насколько неслучайно все в жизни: нашла-таки Стаса телепрограмма о здоровье. Многие его ругают, а мне нравится. Кажется, это настоящий прорыв: придумал себе образ, который отрабатывает, как положено творческому человеку. Одно то, что он стал отчетливо, внятно произносить слова, не может не поражать! И это тот самый Садальский с хронической кашей во рту! Не узнать просто!
Помню, в «Современник», где мы оба волею судеб оказались в молодости, однажды пришел педагог по сценической речи поработать с актерами. Тогда много набралось артистов с дефектами речи, акцентом, ну а Садальский со своим «косылек-косылек» — вообще находка для логопеда! В общем, педагог в него просто вцепился, а Стас всегда был ершистым. «Зачем вы мне делаете замечания?! — возмутился он. — Гафту сначала сделайте, у него тоже неправильный прикус!..» Мол, с золотого фонда начинайте, а потом и на молодежь наезжайте.
— Вы в «Современнике» познакомились?
— Точнее в общежитии, куда поселили всех иногородних артистов театра, в котором я совершенно по-дурацки оказалась... Окончила Школу-студию МХАТ, Садальский — ГИТИС, и пришли в «Современник». Тот первый после института год был особенно трагическим. Очень важный урок мне преподал. Я пошла в театр, в который мне не нужно было идти. Хотя как знать, может, все так сложилось именно для того, чтобы однажды возник Театр Российской армии, который стал судьбой... Сейчас даже странно вспоминать, как я очутилась в «Современнике»! Вместо того чтобы после Школы-студии пойти в один из театров, в котором ждали с распростертыми объятиями и давали роли, я пошла туда, куда пригласили жениха. Только одно оправдание мне и есть — любовь. Валера Чемоданов пришел к нам на курс из «Гнесинки». Талантливым был бесподобно!
В 1974 году на Всесоюзном конкурсе артистов эстрады Чемоданов занял первое место. В то время как Алла Пугачева, тоже принимавшая участие, — только третье. Представляете размах таланта? Он пел не как классический исполнитель, а как драматический актер! Строчки «Земля снегов и лебединых облаков, земля березовых закатов...» из песни «Березовые сны» до сих пор у многих ассоциируются с его роскошным баритоном.
В «Современник» его позвали с третьего курса — играть в спектакле «С любимыми не расставайтесь», где партнершей была замечательная Татьяна Лаврова. Пока мы учились, на курсе сложились влюбленные парочки, педагоги знали, что Таня Бронзова с Борей Щербаковым, я с Валерой... И все в один голос говорили, чтобы шла за Валеркой в «Современник». Да и сама я как-то не понимала, куда же без него теперь? Галина Волчек сказала уклончиво: «Ты нам понравилась, но ролей пока для тебя нет, обещать ничего не могу».
Сейчас понимаю, что означают такие фразы главрежа, но тогда решила — пройдут какие-нибудь полгода и роль найдется. Тем более что мхатовские педагоги это тоже подтверждали: «Ты талантливая! Подожди и сыграешь там все!» Я вообще многого еще не понимала.
Росла я в Кишиневе, в чудесной семье, любящей, обеспеченной. Наискосок от нашего дома располагался прекрасный драматический театр, в общем-то — иди и работай! Но все последние школьные классы жила с одной мыслью: «В Москву, в Москву, в Москву!» — просто как в «Трех сестрах». Откуда во мне это родилось и застряло, непонятно абсолютно, идефикс! И сейчас не смогу этого объяснить, но стремление уйти из отчего дома было каким-то неистовым.
Однажды папа, человек из аппарата ЦК Молдавии, смотрел по телевизору спектакль, возможно, первый в своей жизни. Героиня, полная женщина в возрасте, с папиросой и бокалом усаживается на колени к партнеру, и тот шлепает ее по заднице. Папа представил, как пройдут годы и я с папиросой сяду кому-то на колени... В общем, сердце его это не принимало.
— Ты туда идешь? — грозно спрашивал он. — Вот туда?!
— В Москву, в Москву! — отвечала из своего странного анабиоза я. И без подготовки умудрилась поступить во все театральные вузы Москвы, в которые только попробовала постучаться. Из ГИТИСа с трудом забрала документы, решив остановить свой выбор на Школе-студии МХАТ. Но когда папу спрашивали, где Ольга, он трагическим тоном сообщал: «Ушла в никуда!»
Училась я хорошо, получала то стипендию Качалова, то Станиславского, но мало что понимала — больше наблюдателем себя чувствовала. Мои однокурсницы — Ира Акулова, Таня Бронзова или безумно талантливая Наташа Назарова (на ее дуэте с Людмилой Гурченко в «Любимой женщине механика Гаврилова» киношную молодежь учить надо!) — в отличие от меня прекрасно видели, куда пришли и куда двигаться в профессии дальше, их шаги были уверенными и четкими. Я же как трава при дороге: вроде и тут, а зачем? Внешне, может, это и не бросалось в глаза, но внутри была одна растерянность.
Даже когда мне несказанно повезло будучи студенткой сняться у Леонида Гайдая, не поняла вообще ничего. Пришли, пригласили в «12 стульев» — и что тут такого? У какого режиссера выпала честь показаться на большом экране, осознала только приехав к родителям. В Кишиневе просто проходу не давали — звезда! Можно ведь сыграть в десяти главных ролях — и тебя не узнают на улице, а можно было у Леонида Иовича однажды в эпизоде появиться — и слава обеспечена! Кстати, меня не отпустили из Школы-студии на озвучание, а я не смогла придумать, как бы это устроить. Фразу моей героини, требующей от Бендера проценты за сделку со стульями, произносит другая актриса.
Потом пригласили в хорошую картину на «Молдова-фильм». А я подумала: «Зачем мне это? К маме приехала, отдыхать хочу...» И отказалась. Вдруг звонок, однокурсница Ира Акулова: «Привет! Я в Кишиневе! Очень хочу к тебе в гости, ты же у родителей?» Я даже не сообразила, зачем она сюда могла приехать... Конечно, прилетела сниматься в картине в той самой роли, от которой я отказалась, сидя на мамином диване! Вот так и жила тогда.
А после того как вслед за Чемодановым оказалась в «Современнике», стало еще хуже. Он играл, я — нет. Мы несколько раз подавали заявление в ЗАГС, но потом ссорились и до свадьбы не доходило. В общем, жизнь моя напоминала провал по всем статьям: люблю человека, а с ним не складывается, служу в театре, в котором не нужна. И главное, не понимаю: почему же так?
В начале сезона хотела пойти на сбор труппы, как вдруг позвонили из дирекции. Пригласили в кабинет и сказали: «Мы ошиблись, когда вас взяли». А я же живой человек! Как ошиблись? И дело было ведь не в ошибке, но за давностью лет не хочется вспоминать подробности. Просто я не одна была сильно влюблена в Чемоданова... У дамы из руководства «Современника» с Валерой тоже сложились отношения. Это потом, конечно, выяснилось. Поначалу я ничего не понимала: когда мы подали с ним заявление в ЗАГС, она даже присылала мне цветы... И честно сказать, если бы не было рядом Стаса Садальского и Юры Богатырева, может, окончательно спятила бы от массы «открытий чудных». Общежитие «Современника» располагалось в необычном месте: комнатками-пеналами разгородили бывшую квартиру Инессы Арманд на Манежной улице. Жилье было скромным, малогабаритным, едва кровать с тумбочкой помещались, зато соседи действительно прекрасные!
Помню, Юра Богатырев в основном питался капустными котлетами, такие по шесть копеек в «Кулинарии» продавались. Его пригласил в картину «Свой среди чужих, чужой среди своих» Никита Михалков, но поставил обязательное условие: сильно похудеть. Вот Юрка и перешел на капустные котлеты. Поначалу шифровался, не объяснял, почему истязает себя диетой. Видно, боялся сглазить — съемки-то еще не начались. Но в одиночку худеть было совсем грустно, и он угощал нас со Стасом: вечно голодные, мы всегда живо откликались. Кстати, очень вкусно было! Они оба понимали в профессии и уже вовсю атаковали киностудии. Стас тоже начал сниматься, и только я все сидела как репка на грядке.
Еще одно из ярких воспоминаний общежитского быта — неожиданный приезд отца Садальского. У Стаса рано умерла мама, ему только двенадцать лет исполнилось. Вдовец женился на другой, отдав своего сына-кровиночку в интернат. Спихнул. Что многое объясняет в Садальском, кстати. Там ему помогла одна учительница, он очень чтил ее всегда, но казенное учреждение есть казенное. И вот Стас потихоньку стал разворачиваться как актер, вышел фильм «Три дня в Москве», где он худенький, хорошенький невероятно, — и отец явился в столицу. Оказался потрепанным жизнью среднестатистическим мужичонкой.
Стас гораздо интереснее, да и вообще похожи они были весьма отдаленно. У мужичонки на лице читалась некая мысль: он, видно, хотел что-то от сына получить — и Стас попросил меня помочь в деле выдворения отца из Москвы. «Сценарий» мне не понравился. «Сыграй, будто ты оторва, будто прямо с вокзала тебя привел», — просил Садальский. Я не хотела такую играть, но он уговорил. Стас считал, что отец его предал, и хотел спровадить так, чтобы тот и дорогу к нему забыл. Я не придумала ничего лучше, чем взять за основу героиню из спектакля, который однажды так шокировал моего папу. Пришла в Стасиков пенал с папироской, хохотала как пьяный матрос, плюхнулась к нему на колени... Спровадили. Папочка ушел сильно обескураженным. Но если правильно помню, впоследствии Садальский все же ему помогал. Стас очень добрый и щедрый человек, хотя и любит демонстрировать обратное.
А однажды мы так заигрались, что Садальский сделал мне предложение руки и сердца. Но я была настолько влюблена в Валеру, что действительно семи лет оказалось мало, чтобы разглядеть: история эта изначально не могла стать моей... По сути после окончания Школы-студии каждый из нас пошел своей дорогой, даже не отдавая себе в этом отчета. Поэтому свои творческие проблемы с Валерой я не обсуждала, ни к чему это было. Чемоданов тоже ведь уволился из «Современника» в итоге, что жаль. Ударился в эстраду, но там такого феерического взлета, как на театральных подмостках, уже не случилось. Хотя поработал с Микаэлом Таривердиевым, гастролировал с Жанной Бичевской: она пела одно отделение, Валера — другое. Ситуация в театре проехалась трактором по нам обоим и окончательно раскидала по разные стороны жизни.
Я не была свидетельницей той истории — мы не общались, но отголоски до меня долетели: Валера попал в беду. Подрался, но не настолько серьезно, на сколько его потом посадили. Человек, которого ударил, оказался не из простых. У Чемоданова была женщина, ее звали Надеждой. Она, как мне рассказывали, ждала его из тюрьмы, куда потом делась, не знаю. Но, извините за грустный каламбур, Надежда была! На самом деле о Валере вспоминаю всегда с грустью и именно с надеждой на то, что все в его творческой судьбе еще наладится! Он ведь был самым лучшим на нашем курсе, самым ярким и обещающим...
Есть у меня теория, которая касается прежде всего творческих людей. Редко когда успех сопутствует на протяжении всей жизни. Так везет только уникумам актерского мира, таким как Зельдин например. Обычно выпадает блеснуть или в самом начале, или во второй половине жизни. Сколько юных актрис, в которых все влюбляются, хотят их беспрерывно снимать! Взять мою однокурсницу Наташу Назарову, которую я уже вспоминала, — какие роли были! Какое будущее ей прочили! После нападения и сильного удара по голове она потеряла профессию и очень изменилась... А бывает так, что никаких происшествий, просто будто щелкает выключатель — и ты становишься никому не нужна. И есть те, кому в самые, казалось бы, яркие молодые годы приходится смиренно ждать своего часа, до определенного возраста их будто не видят! Мне кажется, я актриса из той, «второй» половины.
Вроде бы ничего не менялось, но как-то вдруг я стала волевой, анализирующей, профессиональной, а жизнь моя гораздо осмысленнее. Первые перемены начались еще в «Современнике», когда после слов руководства об ошибке я не разрыдалась, как должна бы. Не написала заявление об уходе по собственному желанию, а очень правильно не сдалась. Осталась в штате и начала показываться по театрам. Правда, в те, куда приглашали раньше, уже взяли других актрис. Я была безмерно благодарна директору «Современника» Леониду Эрману, который позволил жить в «пенальчике» еще сезон, несмотря на то что в определенный момент я все-таки написала заявление и ушла из театра. В моей жизни не раз случались подтверждения тому, что когда ты в отчаянии, не знаешь куда идти и несешься не разбирая дороги, обязательно найдется тот, кто протянет руку. Ни разу не была брошена.
— «Плата за вход» в «Современник» оказалась высока. Театр Советской армии показался спокойнее?
— Он, возможно, не считается самым модным, самым раскрученным, его не сопровождает бесконечный пиар. Но мне кажется, этот театр имеет очень правильную основу и крепкие традиции, как фундамент его здания — прекрасного памятника архитектуры авторства Алабяна и Симбирцева. Девяносто колонн и, если посмотреть сверху, дом в форме звезды — все это создает внутри какую-то удивительную защиту, которую я чувствовала тут всегда. Не избушка на курьих ножках. Мы не забронзовели, появляются молодые режиссеры, но и традиции не выветриваются, наоборот — со временем концентрируются.
Показываться приходила два раза. Сначала небольшому кругу, потом вызвали на солидный худсовет. Очень смешно Зельдин про это вспоминает. По горячим следам рассказывал так: «Половина голосов была против тебя, половина за. Но я настоял, что нам такая яркая девочка жизненно необходима». К сегодняшнему дню история трансформировалась — чуть ли не все были против, но Зельдин дрался как лев! Одно бесспорно: Владимир Михайлович сразу обратил на меня внимание. Впрочем, он окучивал каждую молодую актрису. Всегда спрашивал, какие проблемы, помогал их решить и с удовольствием поступает так же по сей день.
Борис Морозов, нынешний главный режиссер нашего театра, сразу дал мне роль — пусть небольшую, в проходной современной пьесе про любовь. Зато следующая, в спектакле по повести Веры Пановой «Спутники», была бесподобна. Играла украинскую девочку, которая прибивается к санитарному поезду во время Великой Отечественной войны. Образ этой Васьки Буренко вышел удивительно пронзительным, а я на ее примере поняла всю суть профессии — такие персонажи или рождаются, или нет. Она родилась и сопровождала меня полжизни, я играла эту сцену на концертах, в отрывках, в рамках программ, которые мы возили для наших военных в Афганистан, Чернобыль, по госпиталям, по отдаленным гарнизонам. Наша концертная бригада — это не просто форма творчества, а отдельный мир: Нина Сазонова, Федор Чеханков, Владимир Зельдин, Алина Покровская (как же в гарнизон без всенародно любимого символа — офицерской жены Любы Трофимовой?).
Помню, Людмила Чурсина пришла в театр уже будучи очень известной, настоящей звездой отечественного кино. А у нас как раз намечалась поездка в Афганистан. И директор решил с нами посоветоваться: стоит ли предлагать Чурсиной? Даже прозвучало, что, наверное, уговаривать придется... «Когда летим?» — только и спросила Людмила. Мне кажется, такие вещи сами по себе очень характеризуют человека. А в контексте нашего театра — это почти как кровь сдать на профпригодность. Если артист, выступая на двух бронетранспортерах вместо сцены, чувствует свою миссию — он наш!
Но забежала вперед. В отличие от Людмилы я пришла в театр совсем не столь успешной актрисой. Сумки с моим скромным гардеробом из общежития «Современника» предложил перевезти великолепный Зельдин. А с первым собственным жильем — комнаткой в коммуналке — помогла прекрасная Нина Афанасьевна Сазонова, женщина и актриса удивительной и одновременно трагической судьбы.
— Она так страшно ушла...
— Может, скажу странную вещь, но у меня нет ощущения, что она покинула наш театр. Каждую минуту кажется: что вот-вот Сазонова войдет, засмеется... Чаще других ее вспоминаем. Она как душа театра. А значит — будет всегда.
Если бы меня спросили, какая женщина Нина Афанасьевна Сазонова, ответила бы: «Счастливая!» И это тоже прозвучит странно, потому что все помнят финал ее жизни. Но она была Богом поцелованной и действительно чрезвычайно счастливой работой, ролями.
Поначалу играла эпизоды — соседок, прохожих — и, что невероятно, совершенно не злилась на судьбу. Потом война. Первый концерт: она и Тося Романова пели частушки на Белорусском вокзале, провожая солдат на фронт. Думали, что все быстро закончится, но война затянулась на четыре страшных года. Нина Сазонова стала ездить с концертной бригадой на фронт. Однажды попали под обстрел, все погибли, а ей удалось выжить. И Нина Афанасьевна мне рассказывала, как одна брела к своим через линию фронта, ночевала где придется, не очень понимая, куда идет, и разговаривала со звездочкой. Она верила, что эта звездочка и вывела ее в конце концов к нашим! И рождена Нина Сазонова была седьмого января, в Рождество Христово. Не думаю, что в такой день появляются на свет случайные люди.
Петь любила всегда. И песни вроде простые, музыка незатейливая, но как за душу цепляло! «Стою на полустаночке в цветастом полушалочке...» — и каждая из послевоенных, трудно живущих женщин слышала соседку из родной деревни, боевую подругу, а не артистку Сазонову. Сердцем пела. Людмила Зыкина говорила в интервью, что не рискнет повторить песни из репертуара Сазоновой — опасается не достичь такой же глубины исполнения. «Ромашки спрятались, поникли лютики...» — и снова феномен! Ну кто вспомнит, что песня — просто эпизод из фильма «Моя улица» режиссера Марягина? «Ромашки» сразу зажили собственной жизнью. Были понятны миллионам. Ее драматические роли также находили глубокий отклик, люди поверить не могли, что это сыграно. Думали, все ее тети Паши и бабы Клавы — реально существующие женщины. К ней так и обращались! На рынок с Ниной Афанасьевной можно было спокойно идти без кошелька: «тете Паше» все давали бесплатно. Сазонова для всех была своей! Жизнерадостная, открытая. Она жила на Селезневской улице, от театра до дома десять минут пешком, но иногда Нина Афанасьевна добиралась больше часа. Ее узнавали, начинали общаться, завязывалась беседа.
Случалось, кто-то засомневается — она ли? И тогда Сазонова с присущей ей прямотой просто говорила: «Это я. Нина Сазонова». На концерты народ нес домашние соленья, варенья, колбаску. Мы стеснялись, а Нина Афанасьевна учила: «Не надо говорить — не возьму. Может, человек от чистого сердца эту банку варенья принес. А вы его обижаете». Кажется, ее обожали абсолютно все.
Но у любой медали есть оборотная сторона. И это ее сердце щедрое, любовь к людям и своему ребенку — казалось бы, бесподобные качества... Однако даже материнская любовь, когда она безмерна, приобретает отрицательную энергию. Конечно, упустила единственного сыночка, чего-то не заметила, на что-то закрывала глаза. Плюс Нина Афанасьевна очень много играла в театре, а еще кино, концерты, поездки бесконечные. В общем, все сошлось.
Миша жил с мамой всегда. Высокий, крупный, с яркими черными глазами, обаянием в мать и очень остроумный. Но не нашел себя. Сидел на шее у мамы, которая едва доставала ему до подмышек. Не работал. Попивал. Первый юношеский брак оказался скоротечным, однако в нем родился внук, которого Нина Афанасьевна почему-то вычеркнула из жизни.
Когда я только пришла в Театр Советской армии, невольно стала свидетельницей телефонного разговора — Сазонова звонила в антракте сыну: «Картошечка в холодильнике, Мишенька. Котлетку обязательно положи, в сковородочке котлетки, мама только утром тебе пожарила...»
Я решила, что ребенку лет пять, еще удивилась, как же оставила его одного. Но оказалось, Миша — взрослый мужчина. Сумасшедшая материнская любовь совершенно размыла границы его возраста.
А омуты тем временем засасывали. Когда у Михаила появилась женщина, Нина Афанасьевна почему-то не решилась отпустить от себя сына. А будет ли им хорошо? Ведь у этой женщины свой ребенок... Такие находила аргументы. Конечно, ошибок допустила много. Но эти ошибки шли от любви! Другой вопрос — к чему все привело...
Настал момент, когда у Миши не осталось интересов кроме бутылки и общения с мамой. Мы возили его кодироваться, и помогло: месяцев восемь не пил совсем. Но в нем проснулась какая-то изощренная жестокость. Было видно, что мать — единственный человек, с которым Миша общался, — раздражает его больше всего в жизни. Заходить к ним стало тяжело. В театре она по-прежнему оживала, но трагедия нарастала. Сазонова просила у женщин, которые дежурят у нас в пятом подъезде на служебном входе, позволить ей ночевать в театре. Они оставляли ее в своей комнатке, никому ничего не говоря. Это стало известно позже, как и другие чудовищные подробности. Поначалу, если кто-то в театре замечал у нее на руке синяк, говорила, что упала. Однажды Нина Афанасьевна пожаловалась: «Оля, у меня очень голова болит... Миша меня так сильно за волосы вчера схватил». Я похолодела.
И все равно она его безмерно любила! Мы умоляли ее разъехаться — пусть бы Михаил попробовал наконец пожить один, да и ей полегче стало бы, но она наотрез отказалась. У нее была соседка Люба, вот к ней Нина Афанасьевна бежала за спасением. Та принимала Сазонову, случалось, оставляла ночевать, кормила. И вот Люба сделает котлеты, покормит народную артистку, а та спрашивает: «А нет ли еще котлеты? Отнеси, пожалуйста, Мише, он голодный». Даже в те дни все ее мысли были о сыне. Ничем не измеримая любовь. И всякий раз его защищала, надеялась на то, что завтра будет по-другому... Но все случилось как случилось.
Как я понимаю, в новогоднюю ночь одержимый очередным приступом агрессии Миша избил мать до полусмерти. Очнувшись под утро, решил, что убил ее — Нина Афанасьевна лежала в прихожей, — и выбросился с одиннадцатого этажа. Мне и его жаль до слез — не для того ведь родился на свет, не для того! Мать пережила его на два года и ни слова не произнесла о Мише, не спросила...
Каждый раз, оглядываясь на ее историю, думаю: разве такой судьбы заслуживала? Мы навещали Нину Афанасьевну в госпитале в Красногорске. В последний раз были в маленькой квартирке, где Сазонова оказалась после выписки. В свою квартиру она не смогла вернуться из-за проблем с наследником ее сына. Племянница Лариса, которая жила с Ниной Афанасьевной, ухаживала за ней, нашла им съемную. Рассудок Сазоновой был затуманен, память рассеялась, но нас вроде узнала, обрадовалась. Говорим об одном, другом и видим: смотрит ясно, но не понимает. И тогда Сережа Комаров, наш артист и ее постоянный аккомпаниатор, заиграл «Ромашки спрятались». Эта песня как часть ее природы, что-то из состава крови... Все мы, как смогли, запели. Нина Афанасьевна просветлела, сначала беззвучно шевелила губами, потом стала напевать мелодию и отдельные слова. Это была наша последняя встреча, вскоре Сазоновой не стало. Возможно, вы правы, это одна из самых страшных историй, по крайней мере нашего театра. Несправедливо страшных.
— После того как мы обе поплакали, может, вспомним самую светлую историю? Если не путаю, вы же почти сразу после того, как пришли в Театр Российской армии, замуж вышли?
— Было бы здорово рассказать про то, как единым штурмом я взяла и творческие высоты, и поразила принца на белом коне, который завалил меня бриллиантами... Вот был бы поворот! Но у меня другие истории.
— На каком же коне был принц?
— На коне своего таланта! Он из Челябинска приехал. Говорили, если Александр Михайлушкин играет Яго в «Отелло», спектакль надо называть «Яго». Саша был женат на дочери генерала, проживал с семьей в замечательной квартире... История банальная: репетировали с ним про любовь и однажды влюбились. Помню, как собирались на гастроли, сели в поезд: меня провожал Валера Чемоданов, его — жена. Дали нам в дорогу еды какой-то... С гастролей мы исправно звонили домой, он даже как-то сунул мне в руку трубку, сообщив супруге, что с ней желает пообщаться одна ненормальная. Честно говоря, я не предполагала, что так все повернется. Но оказалось, и он в меня влюблен, точнее — так молниеносно все решил, что это автоматически было засчитано мной как подтверждение неземной любви. Потому что когда все смутно, оно семь лет, как с Чемодановым, тянется. А если мужчина говорит: «Все, завтра к тебе переезжаю!» — значит, любовь. У меня же комнатка в коммуналке, туда еще решиться надо переехать из генеральской квартиры. Впрочем, когда Александр еще даже не переселился ко мне и мы не успели пожениться, я стала открывать в нем такие особенности, что мой внутренний, еще не окрепший голос робко сказал: «Ой, не надо бы...»
Саша был прекрасным человеком с невероятно трудным характером. На гастролях в Красноярске ждал меня в номере: роман был в самом разгаре, а я выходила в начале спектакля, потом освобождалась и могла отправляться на все четыре стороны. Как на грех, выйдя из театра, встретила наших актрис. Немного поговорили. Не помню, на сколько задержалась, но не критично. А он ждал, приготовил какой-то салат из фруктов и овощей, украсил его, достал шампанское... Когда вошла, Михайлушкин взял тарелку с этим салатом и шваркнул об пол! И мой тоненький внутренний голос вновь пропищал: «Не надо бы...» Пустяк же — и такой совершенно несоразмерный выплеск эмоций!
Мы вернулись в Москву, внутренний голос замолчал, а Саша однажды просто явился с чемоданами. И отказать я не смогла. Вроде как из-за меня разрушил семью... Хотя это было не так. Вообще в жизни часто бывает не так, как говорят факты. Есть внутренняя канва, которую мы не всегда можем прочесть. Мне кажется, он сам искал повода уйти из той семьи. Например, с трудом представляю, что человек с таким вулканическим темпераментом мог подчиняться тестю-генералу. Взрывов я видела тысячи, при том что Саша был человеком благородным, порядочным и талантливым. Он мог бы прозвучать как Луспекаев... Но двадцать два года мы прожили вместе под мой внутренний писк «ой, не надо бы». Не зря же говорят: характер — есть судьба. Не уживался. Неугомонный. Непричесанный. Саши уже нет на земле, но его часто вспоминают в театре. Он был лакмусовой бумажкой, словом правды, иногда резким, несправедливо громким. В некоторых ситуациях до сих пор думаю: «Был бы жив Саша, такое бы сейчас устроил...»
Впрочем, бешеный темперамент легко уживался в нем с инертностью в быту, плюс появился алкоголь. Поначалу он привносил радость в общение за столом, поднимал тонус. Со временем же алкоголь всегда (и это мое убеждение) превращается в мрак, и чем дальше, тем темнее. Я много работала тогда, а муж сидел в кресле и пил виски. Купишь в дом полку какую-нибудь — попросить его прибить нереально. Пригласить человека из ЖЭКа тоже. Почему-то Саша всегда был против. В итоге — тупик. И таких тупиков набиралось много. Очень хотела жить в красивой квартире! Бывала в гостях у приятелей, которые уже успешно «отъевроремонтились», а потом возвращалась к себе... В какой-то момент махнула рукой. Стала со всем соглашаться.
У меня тогда начался пик сотрудничества с ведущим режиссером нашего театра Александром Васильевичем Бурдонским, которого я называю своими университетами. Роли — одна лучше другой: Ева в комедии «Шарады Бродвея», Эва Перон в «Бриллиантовой орхидее», в голливудской картине «Эвита» ее сыграла Мадонна... «Период Ев» забрал мою душу, я летала, каждый раз заново рождаясь, как первая женщина на Земле. Работа захватила настолько, что не очень обращала внимание на то, что происходило дома. Не ждала перемен, потому что уже достаточно повзрослела, чтобы смиряться с неизбежным. Не поднывало. Не искалось. И я бы никогда не приняла решения развестись, но Бог управил за меня...
Однажды выяснилось, что у мужа появилась девушка. Весь театр был в курсе, кроме меня. А когда узнала, господи, как же я обрадовалась! Ко мне все время кто-то подходил и ободряюще говорил:
— Держись! Все наладится!
— Конечно продержусь, — отвечала, скроив постную мину, а сама думала: «Если бы вы только знали, как я рада, что такое произошло!»
Это развязывало узел, разрубить который самой духу не хватило бы никогда! Саша, как мне казалось, тогда даже испугался немного. Стал цепляться за мысль, что мы не сможем нормально поделить квартиру. Но тут уж я пошла до конца. Чтобы разменять жилье на достойные варианты, пробилась к самому начальнику Генштаба! Так хлопотала за бывшего мужа, что там решили: развод фиктивный. Иногда трудно поверить в правду!
— Смешно. Представляю, как комментировал происходящее несостоявшийся жених Садальский...
— О да! Неоднократно подкалывал по этому поводу. Я ему позвонила, чтобы сообщить о своей свободе. Стас один из немногих знал, что я вовсе не рыдаю в подушку, напротив — вполне рада развязке.
— Теперь можем пожениться, как ты хотел, — посмеялась я.
— Ну конечно... Когда уже все попользовались! — ответил в своем фирменном стиле Стас.
Родители мои бедные совершенно ничего не понимали, а он их еще и допекал: «Вот такая у вас дочь! Не любит тех, кто к ней хорошо относится. Ее обязательно надо топтать!» Или говорил:
— Только тех, кто над тобой издевается, и можешь полюбить!
— Тогда должна больше всех любить тебя, Стасик! — хохотала я.
И снова начался какой-то совершенно новый отсчет времени. Я научилась водить машину, почувствовала другую скорость жизни, наслаждалась воздухом свободы. Возникло ощущение другой меня, той, которая больше не должна подстраиваться и помалкивать. Как это ни странно, но наконец почувствовала себя абсолютно счастливым человеком!
В своей единоличной квартире, которая досталась после размена, с небывалым энтузиазмом начала делать ремонт. Помогала подруга Аллочка, которая дружит с дизайном. И вот спрашивает она меня:
— Мы все-таки как будем делать? Это жилище для тебя одной или с перспективой на не только?
Я подумала и сказала:
— Давай все-таки на двоих.
— А какого бы ты хотела видеть рядом?
Я всю жизнь борюсь с лишним весом, поэтому сразу выпалила первое, что пришло в голову:
— Не толстого!
И этот Щуплый, как Аллочка его определила, виртуальный Щуплый, скоро вошел в мою жизнь.
Я была на гастролях, звонит Алла, сообщает, что кровать в спальню привезут завтра, и уточняет: «На Щуплого тумбочку брать?» Так и понеслось: тут Щупленький будет сидеть или ты? Сюда еще для Щуплого надо кресло поставить, будем беседовать вечерами. Когда я рассчитывалась за мебель, подруга отдавала мне чеки со словами: «Оль, нам этот Щуплый уже так дорого встал!»
Всем говорю: девушки, мысль материальна. Появится что-то на языке, а потом придет и в реальность. Был тяжелый период, уходил из жизни папа. На его сорок дней мне запланировали гастроли. Что делать? Пошла на кладбище и говорю папе: надо вроде людей собрать, но у меня гастроли, как быть? При жизни он всегда отпускал, говорил: «Надо ехать — работа же». В общем, поплакала и отправилась в Симферополь. И в этот самый день, в поездке, на моем пороге возник если уж не щуплый, то подтянутый и спортивный точно. Виталий занимался прокатом спектаклей.
Мы с Чурсиной сошли с поезда, он нас встречал и повез на такой машине! «Альфа-Ромео» — красная, спортивная, молниеносная! Мы с Людмилой уже, что называется, закаленные антрепризой, ко многому были готовы. В общем, неслись по Симферополю на бешеной скорости и растерянно думали: что же нас тут ждет еще? Но все сложилось как нельзя лучше: Виталий куда надо домчал, мы играли, принимали хорошо...
Между мной и водителем спорткара пробежала искра, но я хладнокровно вернулась в Москву. Поскольку не понимала, зачем мне эти искры, к чему? Людмила говорила: «Не отказывайся, он такой симпатичный! Пусть короткий роман, пусть месяц — два, но твои. Чувства дорогого стоят!» А я все равно не понимала. Как это — короткий роман? Что-то не греет. Чтобы было что вспомнить? Когда вспомнить? И зачем мне нужно потом это вспоминать? Очень русская я в этом плане. Терпеть, страдать, жить не с тем — зато всю жизнь. А после короткого романа ты как у разбитого корыта.
Но Виталий звонил и звонил. Приехал в Москву. Я — в штыки. Зачем приехал? В общем, начался не легкий романчик, который так упорно предсказывали друзья, а совместная жизнь. С Виталием мы вместе уже пятнадцать лет. Он спокойный и уравновешенный, такого мне всегда очень не хватало. У него техническое образование, но к искусству всегда тянуло, к счастью, в разумной степени. И не артист! Благодаря Виталию у нас появилась дача, о которой я никогда не мечтала, а теперь лечу туда при любой возможности. Многое в нем на меня действует положительно. Приучил любить баню. Приобщил к здоровому образу жизни. Под его чутким руководством, к примеру, рассталась с сигаретой, чему от души рада. Отец он очень хороший. Несмотря на то что живет отдельно от своих детей, всегда серьезно и глубоко ими занимался. Его старший сын недавно приезжал к нам уже с девушкой. Я была рада. Как говорит моя сегодняшняя героиня Филумена Мартурано: «Дети есть дети». Очень много моих мыслей сошлось в этой роли.
— Ольга, мы сегодня стольких прекрасных артистов вспомнили, много ваших собственных жизненных ситуаций... А появился ли идеал? Удалось ли раскрыть самый главный секрет жизни?
— У нас все Зельдина пытают на этот счет! Ну кого, как не его? Кто еще в сто один год играет и собирает аншлаги? А жить долго и успешно любой бы хотел! Но на все расспросы Владимир Михайлович обычно только загадочно улыбается и говорит: «На то он и секрет!» Приходится наблюдать и делать выводы самой. И вот что я заметила: Зельдин никогда не торопится. Вот возьмем в буфете одинаковый обед, так я съем за две минуты, а он полтора часа сидит. И все время говорит: «Куда так спешишь, Олечка? Наслаждайся!» Я и наслаждаюсь. Только по-своему. У каждого ведь свой путь, своя судьба, своя скорость, в своей «спешке» и проживаю свой путь, нахожу драгоценное, свое собственное счастье.
А Зельдин никуда не торопится и везде успел. Во всем феномен! Вы бы видели, сколько юных поклонниц Владимира Михайловича появляется, куда бы мы ни приехали. Когда приходят женщины среднего возраста, которые помнят «Учителя танцев» или его блистательную игру в фильме «Свинарка и пастух», могу это понять. Но когда видишь девочек, которым, кажется, в самый раз на концерты Димы Билана ходить, а они идут на Зельдина... И ведь стоят, ждут, приносят цветы, очень мило и непосредственно краснеют, если их герой благодарит или помогает спуститься со сцены, подставив руку под локоток! С одной мы даже побеседовали, и я поняла: ну разве может устареть то, что является основным? Неважно, сколько лет прошло после «Свинарки и пастуха», девочки ищут именно такие отношения! Даже замечательный Валентин Гафт, чьи эпиграммы бывают острыми, жгучими, Зельдину написал лирически прекрасно:
Был пройден путь большой и яркий,
«Учитель танцев» что?! Бог с ним!
Он так любил свою свинарку,
Как дай ей Бог любимой быть другим.
И конечно, все замечают его фирменную галантность. Идешь, бывало, по театру в обновке, коллеги пролетят мимо со своим «здрасте», и только Зельдин обязательно остановится: «Олечка, у тебя новая кофточка? Такую на тебе еще не видел. Очень идет!» И даже зная, что видит он сейчас уже не очень, расцветаешь.
Играли мы с ним очень много. В молодые годы мне доставались роли влюбленных в него девушек, возлюбленных, все они мечтали выйти за него замуж. Сколько слез пролили из-за Зельдина мои юные героини! И вот победа! Я дослужилась до жены. К девяностопятилетию Владимира Михайловича вышел спектакль «Танцы с Учителем» — своеобразный парафраз знаменитого «Учителя танцев», эту пьесу написали Исаак Фридберг с Юлием Гусманом (он и поставил). Главный герой — сам Зельдин. Я играю его жену, которая списана с настоящей супруги Зельдина Иветты. Когда работала над ролью, мы много говорили. Иветта вспоминала, иногда телефонные разговоры заканчивались только под утро. Роль создавали вместе. Зато сейчас когда играем, все шутят: у Зельдина на спектакле две жены — на сцене и в зале. А я вообще считаю, что Владимира Михайловича надо клонировать и размножить, чтобы каждой женщине достался свой Зельдин. На земле счастья стало бы больше. Кажется, это хороший финал разговора про жизнь и про любовь?
Благодарим Центральный академический театр Российской армии за помощь в организации съемки.
Подпишись на наш канал в Telegram