Свататься ко мне Ежов приехал с Булатом Окуджавой. Собирайся, говорит, в ЗАГС! «Нет-нет, — отвечаю, — несерьезно это!» Тут за жениха вступился известный поэт: «Ты хоть знаешь, кто тебя замуж зовет? Ваше благородие! «Белое солнце пустыни» видела? Так это он и есть!»
Если бы мне кто-то сказал, что я буду женой знаменитого сценариста, лауреата всех мыслимых и немыслимых премий Валентина Ежова, рассмеялась бы! Я была очень серьезной, работала программистом в вычислительном центре на огромной машине «Минск-22». Вышла замуж в восемнадцать лет, родила сына, после развода счастливо жила с гражданским мужем Пашей. Словом, никаких перемен не ждала, но судьба, оказывается, уже мостила дорожки к будущей встрече с Ежовым...
У приятелей меня познакомили с начинающим модельером Вячеславом Зайцевым. Молодым, симпатичным, веселым. Мы танцевали, вдруг Слава предложил: «А давай возьмем тебя в журнал мод? Что ты с этими перфолентами возишься?!» В то время в Советском Союзе выходило совсем немного модных журналов: «Модели сезона», «Мода стран социализма», «Журнал мод» и просто «Мода».
Я отправилась в Дом моделей на Кузнецком Мосту, который поразил своим великолепием: мраморные лестницы, лепнина, высоченные потолки. На старинном лифте поднялась на последний этаж. В фотостудии с зеркальной стеной на меня надели шляпу и сняли для обложки. В Доме моделей, по-моему, в подростковом отделе работала юная Таня Михалкова, тогда еще Шигаева — по первому мужу. Стройная, воздушная, с русалочьими волосами: все называли ее «акварельной девушкой». Никиты рядом еще не было видно...
Мне так смешно читать «воспоминания», где пишут, что Дом моделей был рассадником валютных проституток. Какие проститутки?! Там была партийная организация, все модели были комсомолками, их личные дела проходили через Первый отдел.
Благодаря Дому моделей у меня появились подруги-манекенщицы, с ними — их поклонники из мира богемы, а значит, и кино. Все общались в мастерских художников, в основном у Бориса Мессерера, в Доме кино и ВТО. С Ежовым мы познакомились в 1976-м, на старый Новый год в ЦДЛ. Я спускаюсь по лестнице в длинной креп-сатиновой юбке в пол и на высоких платформах. Смотрю, в холле стоит Андрон Кончаловский, рядом незнакомый мужчина. И оба, задрав голову, на меня глядят. Поздоровалась с Андроном и пошла дальше. До этого Ежова я никогда не видела, но много о нем слышала: «Ежов — гений, Ежов — бабник». Лет в восемнадцать смотрела фильм «Баллада о солдате», снятый по его сценарию. Вот, собственно, и все...
С той мимолетной встречи прошел месяц. И вот возвращаюсь с работы. Звонит наш с Пашей приятель сценарист Будимир Метальников: «Ребята, у Никиты показ фильма «Раба любви». Сходим?»
После просмотра картины Михалков в Доме кино устроил банкет. У входа в ресторан опять столкнулась с Кончаловским и Ежовым. Они всюду ходили парой, поскольку писали тогда сценарий «Сибириады».
— Наташ, Валя Ежов хочет с тобой познакомиться, — подозвал Андрон.
Валя поцеловал мне ручку и с места в карьер предложил:
— Знаю, вы любите кино. У нас будут закрытые просмотры. Не хотите пойти?
— Хочу, конечно!
— Дайте телефончик.
— Возьмите у Андрона.
Мне было интересно: даст Кончаловский мой телефон или нет? На следующий день раздался звонок Ежова, мол, приходите — не пожалеете. Пашу отправили от АПН в командировку, и на «Мосфильм» мы поехали с подругой. После сеанса Андрон предложил отправиться в ресторан. За ужином в ЦДЛ Кончаловский «распушил перья» — это была его любимая манера, он так себя вел со всеми женщинами. Ежов, напротив, помалкивал. Я пошла в дамскую комнату. Выхожу, Ежов ждет у дверей.
— Наташа, давай уйдем.
— А как же остальные?
Валя махнул рукой. И мы ушли по-английски, не прощаясь.
Февраль. Темно, падает снег крупными хлопьями — красота необыкновенная. Мы гуляем вокруг моего дома, нарезая круги по Арбату. Ежов с воодушевлением рассказывает истории из своей жизни. О том, что его, рожденного семимесячным, бабушка положила в валенок и «донашивала» на печке. И благодаря этому он в страшную зиму 1921 года чудом выжил. О том, что имя ему придумала мама, простая медсестра, под впечатлением от каватины Валентина из оперы «Фауст». О том, как его девятнадцатилетнего забрали в армию и он до 1943 года составлял на Дальнем Востоке погодные карты для штурманов. О том, как чудом остался жив, летая стрелком-радистом на боевые задания над линией Маннергейма. Уже под утро Ежов рассказал феерически смешную историю.
1961 год. На вручении Ленинской премии в Кремле собралась выдающаяся компания: Твардовский, Рихтер и Пашенная. Фурцева предупредила Ежова: «Валя, ты веселый человек, только не говори ничего не по теме. Поблагодари партию и правительство и будь серьезен!» Валя поблагодарил партию и правительство, а в конце не удержался и добавил: «Извините за компанию!» Весь зал зашелся в хохоте.
После вручения премии был банкет в «Праге». А Фурцева, когда выпьет, очень любила петь. Говорит: «Рихтер, сыграй нам «Бублики»!» Он садится за расстроенное пианино и начинает аккомпанировать со сложными проигрышами. Фурцева никак под это не подладится — петь неудобно: «Рихтер, и за что тебе Ленинскую премию дали?» И тут к маэстро подходит Ежов: «Извини, можно я попробую? Я «Цыганочку» знаю, могу и «Бублики».
И сыграл тремя аккордами «Бублики». Фурцева с удовольствием спела. Рихтер в конце «отыгрался»: исполнил после Валиных «Бубликов» Чайковского, да так, что все сидели затаив дыхание...
Слушать его рассказы можно было бесконечно. Ежов проводил меня до подъезда и вдруг сказал:
— Выходи за меня замуж!
Я оторопела:
— Так сразу и замуж? Сначала я должна вас лучше узнать!
— А что тут узнавать? — удивился он. — Мое имя есть в справочнике Who is Who. Если отыщешь там, выйдешь?
Я засмеялась, не поверила. На следующий день побежала на работе в спецхран. Открываю энциклопедию — и действительно нахожу фамилию Ежова...
Вечером звонит Валя. Говорю ему, что еду в дом бывшей свекрови и останусь до завтра. «Я к вам подъеду. Где она живет? Какой там номер телефона?» У свекрови жил мой сын, я ночевала у нее через день. И вот туда звонит Ежов: «Наташа, скоро буду. Смотри в окошко». Я периодически поглядываю. Вдруг вижу, к подъезду подъезжает мусорная машина, а из кабины вылезает шутник Ежов. Он входит в квартиру и, едва поздоровавшись, просит моей руки... у бывшей свекрови!
Выходить замуж я отказалась категорически. Зачем? А как же Паша? Помню, подружка очень смеялась, узнав, что Валя сделал мне предложение: «Не верь — он тебе лапшу на уши вешает. Вся Москва знает, что Ежов — ловелас и никогда ни на ком не женится».
Но понравившуюся женщину Ежов брал приступом. Он не дал мне очнуться: взял за руку своими железными пальцами и не отпускал всю жизнь...
На пятый день знакомства я сбежала от Паши к бывшей свекрови. Узнав об этом, Валя обрадовался: «Жди!» Свататься приехал на зеленых «жигулях», за рулем сидел Булат Окуджава. Собирайся, говорит, в ЗАГС! «Нет-нет, — отвечаю, — несерьезно это!» Но продолжая верещать, словно под гипнозом сажусь в машину. Тут за Валю вступился известный поэт и его «кунак» Булат: «Ты хоть знаешь, Наташа, кто тебя замуж зовет? Ваше благородие! «Белое солнце пустыни» видела? Так это он и есть! Однажды встречаю Ежова и спрашиваю:
— Валя, мне Шварц заказал слова песни к вашему фильму. А кто ее поет, что за человек?
— Понимаешь, — объясняет Валя, — он офицер — ни за красных ни за белых. Одним словом, Ваше благородие.
И все! Родилась песня, — закончил Булат. — Вот какой человек замуж зовет. А ты? Не хочу, не буду...»
Словом, уговорили. В ЗАГСе на нас посмотрели с подозрением: жениху пятьдесят пять, невесте тридцать два. Да и выглядела я моложе своих лет: худая, всего пятьдесят два килограмма. И нам «влепили» два месяца ожидания вместо одного: «Слишком большая разница в возрасте».
Свадьбу назначили на двадцать второе апреля — день рождения Ленина. Ежов даже крякнул: оказывается, Ленин его всю жизнь «преследовал». В день смерти вождя пролетариата, двадцать первого января, Ежов родился. И при советской власти не мог нормально отпраздновать свой день рождения — неудобно было шуметь. Всюду по городу вешали траурные флаги, и если откуда-то доносилась веселая музыка, приходил участковый и брал собравшихся на заметку. А тут еще в день свадьбы по телевизору Ильича будут прославлять...
Едва мы подали заявление в ЗАГС, со всех сторон набросились «доброжелатели». Ежова убеждали: «Она мужиков меняет как перчатки, ей нужны только твои деньги!» Мне докладывали: «Разве не знаешь, что он ужасный бабник?» Кстати, первым позвонил Андрон: «С ума сошла! Соображаешь, что делаешь?» Когда он нас знакомил, думал, все ограничится «хи-хи, ля-ля», а люди всерьез жениться собрались. В довершение всего позвонил Будик Метальников и словно приговор произнес: «Он плохой муж, плохой сын и плохой отец!»
От переживаний я с утра до вечера плакала, перестала есть, совсем исхудала. Подруги крутили пальцем у виска: Паша заботливый, внимательный, кофе в постель носил, все делал по дому. А тут что?
Спрятаться от «советчиков» было некуда: я живу со свекровью, Ежов делит квартиру с бывшей женой. Словом, мыкались мы, будто два студента, по знакомым. Помню, поехали к Толе Ромашину в его домик в поселке художников на «Соколе». Они дружили, Толя не только поставил ежовскую пьесу «Соловьиная ночь», но и играл в ней в Театре Маяковского. Долго сидели за столом, Толя с Ежовым о чем-то говорили, а я прикорнула в кресле и заснула.
Денег особых не было: то густо, то пусто. Ежов с Андроном только-только закончили «Сибириаду» и ждали гонорара, но за полтора года работы над сценарием Валя набрал много долгов. Иногда в ЦДЛ Ежов спускался в подвальчик и играл в бильярд на деньги — на выигрыш мы и ужинали. Однажды к нам за столик подсела знакомая Ежову редакторша и пригласила к себе ночевать. В жуткой квартире с клопами мы просидели ночь на подоконнике, а в пять утра тихонько вышли на улицу. Начало марта, идет снег, слякоть, темно-темно. И только женщины, закутанные в платки, бегут к метро, боясь опоздать на работу. Ежов посмотрел на них и сказал: «Если ты все-таки выйдешь за меня замуж, этого с тобой не будет ни-ког-да!»
Вскоре я уволилась с работы, и Ежов поехал к директору Дома творчества в Болшево: «Я женюсь. Нас с Наташей совсем затравили, можно мы у вас поживем?» «Болшево» Сталин подарил кинодеятелям, чтобы они могли не отвлекаясь создавать советское искусство. Посреди леса стоял корпус с белыми колоннами, от крыльца тянулась аллея из голубых елей. В котельной жила собака по кличке Голубой Пес. На самом деле собака была белая, просто она спала на куче угля и выкрасилась. Только люди творческие, с воображением могли так назвать этого грязного пса.
Мэтры кино приезжали в «Болшево» каждый выходной: Донской, Райзман, Юткевич с женами и Каплер с Друниной. Классики принципиально не заводили собственных дач, в «Болшево» за ними были закреплены комнаты. Аристократы, старая гвардия, они переодевались к ужину, сидели за крахмальными скатертями в галстуках и бабочках. Подавальщицы в белых фартучках развозили блюда на тележках.
Номера были стандартными: вытянутая комната с окном, кровать, платяной шкаф, у входа раковина, удобства на этаже. Ежов шутил: «Только покойник не ссыт в рукомойник!» У окна стоял обязательный атрибут дома творчества — письменный стол. Постояльцы днем играли в бильярд, вечером смотрели в кинозале непрокатные фильмы из Госфильмофонда в Белых Столбах и умудрялись что-то еще писать.
Например Ежов с Виктором Конецким и Гией Данелией создали в «Болшево» сценарий «Тридцать три». Идея была Валина: будучи в Болгарии, он пришел к зубному врачу удалять зуб. Тот — прямо по Чехову — целый час возился. Чуть ли не долотом его ломал, а когда наконец вытащил, сказал: «Слушай, это у тебя тридцать третий зуб!» Во время работы над сценарием друзья установили сухой закон. Когда написали слово «Конец», побежали в магазин, чтобы обмыть это дело.
Валя обычно работал ночью. Я никак не могла перейти на его режим, все время хотелось спать: Ежов что-то спрашивает, я ему сквозь сон невпопад отвечаю. А он ненавязчиво помогал подстраиваться, учил жить его жизнью. Я не сопротивлялась. Вначале убедил, что именно я решаю все проблемы, хотя на самом деле их решал он. А главное, внушил: если уйду от него, он умрет. И я верила — у Вали было больное сердце, он перенес инфаркт.
Два месяца ожидания свадьбы быстро пролетели. В ЗАГСе нас отправили в подвальное помещение, где расписывали возрастные пары. Кого-то из брачующихся вообще заносили на носилках, кто-то приезжал в инвалидной коляске. Ежова эта картина не шокировала, а я от обиды чуть не плакала: «Валь, ну это вообще ужас! Может, мне хоть обручальное кольцо купим?» И мы отправились на Арбат за кольцом...
У Вали не было комплекса неполноценности по поводу разницы в возрасте. Он был очень современным человеком, никогда меня не спрашивал, куда пошла, когда приду. Не ревновал, не устраивал сцен. После многочисленных романов, мне кажется, он захотел наконец причалить к тихой пристани...
Расписавшись, поехали в Дом писателей «Переделкино». Платить за путевку было нечем, я обходила обитателей и просила в долг по пять рублей. Записала в список кредиторов Васю Аксенова, Толю Приставкина. Потом с тем же списком обходила всех и раздавала долги.
Писатели, в отличие от киношников, предпочитали смотреть не эстетские фильмы, а футбол. Помню, по телевизору транслировали чемпионат мира. В холл набились болельщики, негде было яблоку упасть. Вдруг телевизор — раз! — и погас. Ежов кричит: «Наташка, у нас телевизор сломался! Иди сюда!» Вхожу, все оценивающе оглядывают меня с ног до головы: мол, оторвал Ежов девчонку. С невозмутимым видом снимаю заднюю стенку телевизора и меняю лампы местами. Он тут же заработал. С народом случилась истерика: никто не подозревал, что модель в мини-юбке окончила Авиационный институт...
Устав от домов творчества, поехали в Улан-Удэ — собирать материал для будущего сценария. Выходим на главную площадь, а там монумент — гигантская голова Ленина размером с дом. Спускаемся оттуда по лестнице вниз — решили пообедать, а в ресторане говорят: «Извините, закрыто». Вдруг меня узнала местная официантка, любительница московских журналов мод. Нас тут же накормили до отвала. Ежов возмутился: «Я знаменитый сценарист. Сто премий за одну «Балладу о солдате», а кормят меня благодаря тебе!»
И рассказал, за что они с Чухраем получили эту сотню международных премий. Возвращались однажды приятели из ВГИКа. Гриша вдруг говорит: хочу, мол, снять фильм про простого солдата. А тогда ведь картины были все больше «генеральские». Солдатики в них, как неизбежный реквизит, бежали в атаку за танком. Они с Чухраем и были тем самым солдатским «реквизитом». Сценарий писали у Ежова в Черкизово, где тот жил с первой женой. Леся готовила им одну кукурузу, а голодный Гриша деликатно намекал: «Я, конечно, никого не уговариваю, но давайте лучше купим пшенку».
Худсовет, посмотрев «Балладу о солдате», единодушно проголосовал против. Министр культуры Михайлов возмущался:
— Вы что наснимали? Какая-то девочка, мальчик-солдат, какая-то любовь. Сюси-пуси! О чем говорят ваши герои? Об узелках! Он же комсомолец и мог бы о светлом будущем рассказать девушке, мы же коммунизм строим?! И потом, зачем вы его в конце убили?
Тут подал голос Ежов:
— Его убили не мы. Его убили немцы. Война была...
Но Михайлов был непреклонен:
— Этот фильм вообще не может выйти.
За картину заступился режиссер Сергей Герасимов. Он настоял, чтобы ее послали в Канны. Затем в Лондон. Там «Баллада» получила Гран-при и только после этого вышла на экраны. Дальше были многочисленные премии, всемирное признание...
А вот родители Валиной жены долго не понимали, что зять — знаменитость. Пока однажды в Белоруссии их не позвали на встречу со зрителями. Зал, где крутили «Балладу о солдате», был набит битком. После показа тещу Ежова завалили цветами, чуть ли не на руках носили. Не знаю, поменяла она свое мнение о зяте или нет, но «минута славы» ее настигла...
Ежов с удовольствием рассказывал о своей первой жене. Леся была дочерью профессоров, новаторов Тимирязевской академии. Тесть, специалист по свиньям, доказывал советским ученым, что свинья — самое чистое животное. Тогда был страшный падеж свиней. По методике профессора свинарник разбили на три части: в одной свиньи спали на соломе, во второй — ели из чистых корыт, а в третьей устроили туалет, который мыли ежечасно. И оказалось, что свиньи с удовольствием живут в стерильных условиях, мало того — они перестали умирать. Теща Ежова писала труды по топинамбуру и очень хотела внедрить корнеплод под названием земляная груша в наше сельское хозяйство.
Леся, хоть и была профессорской дочкой, на самом деле реализовывала мечту Вали о барышне-крестьянке. Он жил примаком в маленьком доме родителей жены в Черкизово, тогда еще деревне. Огород, куры бегают. Летом молодые спали на сеновале, на лоне природы. Родители жены были работягами, а Ежов как человек творческий все больше размышлял, лежа на диване. Тещу соседи спрашивали:
— Ну что зять-то твой?
— Целый день лежит.
Спустя время на тот же вопрос она ответила: «По-моему, он с ума сошел от безделья. Днем лежит, а по ночам ходит по трамвайным путям».
«Понимаешь, — объяснял он мне позже, — это была единственная дорожка, очищенная от снега. Кругом сугробы, а тут идешь по шпалам и обдумываешь сценарий». У него был такой стиль работы: вначале все сочинял в голове, а потом переносил начисто на бумагу.
Но теща в эти тонкости не вникала и считала зятя бездельником. Однажды не выдержала: надо идти на колонку за водой, а он снова лежит, уставясь в потолок. Теща стала сердито стучать ведрами. Леся Валю в бок толкает:
— Слышишь, мама говорит, воды нет.
— У меня что, как у собаки Павлова, на стук ведер рефлекс должен сработать? — удивился он.
Со временем родители Леси Валю все-таки оценили и полюбили.
Их брак продолжался двадцать пять лет. И хотя Валя официально с Лесей не разводился, с шестидесятых они фактически не были вместе. У Ежова начались непрерывные романы, но при этом он трогательно заботился о первой жене всю жизнь. Леся больше так и не вышла замуж, и Ежов продолжал ее опекать: построил дачу, из поездок за границу привозил подарки — то туфли, то сумку. На свое семидесятилетие пригласил Лесю, сидел за столом между нами и с гордостью говорил: «Это моя бывшая жена, а это нынешняя!» Очень трогательно, что Леся пришла на день рождения к бывшему мужу с сумочкой Chanel, которую он ей привез из Италии много лет назад...
О своих романах Ежов вспоминал с юмором. Называл эти рассказы «По следам боевой славы»... Про ежовскую способность охмурять слабый пол ходили легенды. Женщины его обожали, а он обожал их. Все удивлялись: у Ежова во-о-от такой нос, букву «р» не выговаривает, может ведро выпить, а баб к себе словно магнитом притягивает! Он вроде не был обольстителем, брал галантностью: приложится к ручке, погладит ее и обязательно скажет что-то хорошее, например «Целую глазки». Ни одна женщина не могла устоять...
На исходе шестидесятых с Валей приключилась романтическая история. Его пригласили в Польшу на совместный проект. В конце декабря поляки разъехались по домам праздновать Рождество, в старинном замке за городом, где жила группа, Ежов остался совсем один. «Захожу в зал, — рассказывает, — а за столом сидит изумительной красоты девушка. Оказалось, актрису из Любляны тоже забыли. И мы с этой девушкой встретили вместе рождественскую ночь. Проговорили, сидя за длинным дубовым столом при свечах, до самого утра...» Потом она писала Ежову письма, фотографии присылала.
А вот еще рассказ Ежова из серии «По следам боевой славы»: «Конец фестиваля. Болгария, солнце, море. Я в предвкушении последнего любовного свидания с красивой актрисой. В начале банкета подали креветки. Через два часа смотрю, а она совершенно зеленая. И вдруг теряет сознание, да и я на грани. На «скорой» обоих отвезли в больницу, в боксе положили рядом на койки, между нами поставили ширмочку. Промывали желудок целых четыре часа! И вот лежим мы с клистирами и трубками... Пришла пора улетать мне в Москву: стоя на дрожащих ногах, мы на прощание по-братски обнялись. Любовь испарилась. Клистир нас сделал родственниками...»
Еще в него была влюблена японская скрипачка. Йоко Сато победила на конкурсе имени Чайковского, а домой уезжать не хотела. Она ходила за Ежовым со своей бесценной скрипкой Страдивари по мастерским художников. Однажды, рассказывал Ежов, он взял эту скрипку и сыграл на ней «Цыганочку», будто на балалайке. И гости, и сама Йоко пришли в восторг. Японка была очень миниатюрной и у кого-то из знакомых спала на шкафу на детском матрасике.
На кинофестивалях Ежову как самому галантному ухажеру поручали курировать итальянских звезд — Софи Лорен и Джину Лоллобриджиду. Валя рассказывал, что перед приездом Лорен все мосфильмовские туалеты забили досками, чтобы она, не дай бог, туда не зашла. А Софи объявили: «Извините, ремонт!» Другая дива, Лоллобриджида, заявила: «Обожаю ночную жизнь!» А где ее, ночную жизнь, в Москве возьмешь — в шестидесятые все закрывалось в одиннадцать вечера. Но Ежов вышел из положения: прихватив транзистор, повез Джину в ночное кафе, где ужинали таксисты. И Джина всю ночь танцевала под «ча-ча-ча», которое неслось из его старенького транзистора.
Мне кажется, секрет Валиного успеха у женщин в том, что он был романтиком в отношениях. Ежов говорил: «Сейчас так много цинизма, а ведь раньше когда мы собирались на свидания, покупали не просто цветы и конфеты, а обязательно украшение — колечко, брошечку». Да что там свидания, он ни разу на кафедру во ВГИКе, где был профессором, не пришел без конфет или шоколадок. Ну что тут скажешь? Ваше благородие!
Романы романами, но бывали у Ежова и серьезные отношения, оставившие след в его сердце. С Кларой Лучко у них была настоящая любовь. И тут-то его красноречие и юмор куда-то испарялись: Валя не говорил на эту тему. Единственное, часто вспоминал, как Клара на свидании наряжалась в кимоно, втыкала в волосы палочки и кланяясь, словно японка, подавала ему чай.
Когда у него прихватывало сердце, всегда приговаривал: «Почему я на Кларе не женился?» Он был уверен, что Клара стала бы ему хорошей женой. Лучко помогала Ежову хоронить мать, а это о многом говорит... Если человек всю жизнь помнит женщину, значит, было сильное чувство.
Их красивый роман начался в шестидесятые годы. Муж Лучко Сергей Лукьянов, знаменитый «кубанский казак», был Валиным приятелем. Клара уже овдовела, когда они с Ежовым полюбили друг друга. Вместе ездили в творческие командировки, это их сблизило. Валя говорил, что кино не передает и половины ее прелести: «У Клары было удивительно тонкое и красивое лицо...»
Почему они расстались — тайна, покрытая мраком. Видимо, Валя обидел Лучко тем, что не женился на ней. Клара спустя время вышла замуж за журналиста Дмитрия Мамлеева, но простить Ежову обиду так и не смогла. Однажды мы с Валей были на вручении премии «Золотой орел». Пришла и Клара. Столько лет минуло, но она не хотела на Ежова даже смотреть. Я заметила, как он вокруг нее вьется: то с одной стороны подойдет, то с другой, а она отворачивается. Не простила...
Только ради Вики Федоровой Ежов наконец-то развелся с женой. Это было для него поступком: ни одна женщина до Вики не могла этого добиться. Валя преподавал во ВГИКе, а Вика там училась. Близко познакомились они в Ленинграде, Федорова там снималась в фильме «Ход белой королевы». Начался роман, несмотря на большую разницу в возрасте (ей двадцать пять, а Ежову пятьдесят). У Вики было очень тяжелое детство. Дочь знаменитой актрисы Зои Федоровой и американского атташе разлучили с матерью, которую за связь с иностранцем отправили в тюрьму. Вика жила в Казахстане с теткой и долго называла ее мамой. Однажды мальчишки ее, дочку врага народа, столкнули в выгребную яму. Девочка чуть не погибла...
Валя очень жалел Вику и любил. Она была какой-то надломленной жизнью. Ее почти не снимали, вдобавок еще все время переозвучивали. А Валя не мог ходить к режиссерам и уговаривать взять Вику. Это было не в его правилах: ни за себя, ни за других никогда не просил.
Кончаловский, увидев Ежова с Викой, предупредил: «О-о-о! Сложные у вас будут взаимоотношения». Действительно, жилось им вместе непросто. Их любовь длилась года полтора-два.
Валя жил у Федоровых, в доме напротив гостиницы «Украина»: Зоя Алексеевна в одной комнате, они с Викой в другой, а в третьей был склад барахла — Федорова со всего Союза свозила домой купленные по случаю вещи. Однажды приволокла рулон тюля. Развернули, а там огромная дыра — ткань от времени истлела. «Ничего, — сказала она, — дырку обрежем, а из остального занавески сошьем». Притащила с рынка тапки, четыре штуки, и все на одну ногу: купила по дешевке.
Ее ближайшей подругой была Лидия Русланова, они вместе сидели во Владимирской тюрьме. Вот та была по-настоящему богатой женщиной! Собрала целую коллекцию редких картин. Однажды Зоя Федорова взяла с собой к певице Ежова. Он был поражен: во всю стену картина Шишкина в золоченой раме, сейчас это полотно в Третьяковке висит. Русланова пообещала подарить подруге большой изумруд. А когда неожиданно умерла от инфаркта, выяснилось, что все, чем владела, завещано государству. Федорова страшно ругала Русланову, что так и не подарила ей тот изумруд.
Надо сказать, Зоя Алексеевна сразу же невзлюбила зятя. Ежов часто над ней подтрунивал: рассказывал, что Федорова носила высокую прическу под модным названием бабетта, покрытую лаком. На этой бабетте любила спать ее обожаемая собачка Хеппи.
Кстати, с Хеппи произошла смешная история. Она капризничала, ничего не ела, и Вика с мамой становились на четвереньки перед миской любимицы, умоляя съесть хоть кусочек. Однажды обе разъехались по командировкам, а Ежова оставили приглядывать за собачкой. Он ставит перед ней миску — та не ест. Ежов миску убирает. На второй день тоже не ест, а на третий сожрала сосиски вместе с пленкой! Хозяйки вернулись, а Хеппи жрет все подряд с большим аппетитом. Зоя Алексеевна впервые похвалила зятя: «Ну ты и Макаренко!»
Вика была фантастически красивой, экстравагантной, но с чудовищным характером. Если ей что-то не нравилось, могла и поскандалить, и посуду побить. Легко провоцировала мужчин на драку: даст кому-нибудь в ресторане пощечину — и началось! В ход шли стулья, столы, посуда. Все в зале дерутся, а она вскочит на стол, снимет туфлю и дубасит по головам.
Володарский описал такой случай. У Вики был роман с известным футболистом Мишей Посуэло. Зое Федоровой после реабилитации подарили ЗИМ, и Миша упросил Вику дать ему ключи от машины, чтобы покататься. Вика подходит к его подъезду и видит следующую картину: мамина машина битком набита барышнями, а за рулем ее Миша. Он быстро рванул с места. Вика в ярости гналась за машиной метров двести и швыряла вслед камнями, даже заднее стекло разбила. Если бы дело дошло до драки, мало никому бы не показалось...
А вскоре и Ежов ощутил все прелести Викиного характера: начались скандалы. Дело в том, что мать не пила, а дочь любила это дело. Зоя Алексеевна считала, что Ежов должен ее дочь воспитывать — не давать пить. Впрочем, Вике много и не надо: один бокал, другой, а третий уже кому-нибудь в лицо может запросто выплеснуть. Однажды Валя с Викой сидели в ресторане Дома кино. К их столику подошел майор и вежливо пригласил даму на танец, а дама тут же опрокинула ему на китель бокал вина. Назревала драка, Ежову пришлось ее срочно увозить.
Вика не могла жить без компании. Только Валя сядет за сценарий — один за другим гости валят. Сидят на кухне, веселые уже, песни поют и орут: «Валя, иди сюда!» Как творить в такой обстановке? «Ну что делать? Надо догонять...» — сдавался он и шел к ним травить байки. Ночью Вика его будила и приказывала: «Иди принеси выпить». А где в такое время спиртное взять? Но Валя послушно одевался и у ночного сторожа гостиницы «Украина» покупал бутылку.
За эти два года безумной жизни Ежов не смог написать ни строчки. В квартире тещи бесконечные застолья, только уедет в Дом творчества, звонит Вика: «Забери меня...» И он мчится в город выручать. К ней удивительным образом липли всякие подозрительные личности. Она могла, например, сорваться и укатить в неизвестном направлении с шофером такси.
Вика причинила Ежову много горя, мучила чудовищно. Была неуправляемой и непредсказуемой: у него больное сердце, а тут такая беспокойная жизнь. В итоге Валя вернулся к бывшей жене, поняв, что просто погибнет. Это были и любовь, и саморазрушение. Кто кого бросил — сказать сложно. По словам Вали, Федорова связалась с балеруном из Большого театра, а мне кажется, он от нее просто сбежал...
История с Федоровыми имела продолжение уже при мне. Мы только поженились, и вдруг Ежову приходит повестка. Оказывается, Зоя Алексеевна нашла старую расписку от Ежова: «Зоя, я взял у тебя две тысячи на колеса. Обязуюсь вернуть». И отнесла ее в суд. С тех пор прошло лет десять, но дело завели — все-таки знаменитая артистка. На суд Ежов пошел с Вадимом Труниным, сценаристом «Белорусского вокзала». Через пять минут друзья вышли из зала заседаний с выпученными глазами: Ежову присудили выплатить долг. Самое смешное, что Валя раза три по этой расписке уже отдавал ей деньги, этот был четвертый. Зоя Федорова расписку не рвала и продолжала требовать «свое»...
А с Викой они больше не общались. Вскоре она навсегда уехала в США к своему отцу Джексону Тейту, вышла замуж, родила сына. Зоя Алексеевна тоже собиралась перебраться в Америку к дочери. Но накануне отъезда ее убили выстрелом в затылок в собственной квартире...
Уже на следующее утро после убийства к нам пришел следователь. Он долго расспрашивал Ежова о его жизни в доме Федоровых. Хотел узнать, что тот думает о гибели Зои Алексеевны.
Валя рассказал, что Федорова была очень подозрительной после тюрьмы и ни за что в жизни не открыла бы дверь постороннему человеку. А убийцу спокойно впустила, значит, была с ним знакома. Это кто-то из своих, он, видимо, думал, что в квартире есть деньги и драгоценности. С тех пор прошло много лет, но преступление так и осталось нераскрытым...
Журналисты часто спрашивали Ежова о Вике, он отвечал так: «Я встретил свою нынешнюю жену Наташу и забыл про всяких Вик и про тот веселый период своей жизни». И это правда. Мы хорошо друг друга дополняли, хотя бывало всякое: ссоры, слезы. Валя мог где-нибудь и загулять, и тогда в порыве обиды я била его кулаком в грудь — в то место, где у него в кармашке обычно лежали очки. Столько очков перебила, страшное дело!
Но с ним было настолько интересно, что все быстро забывалось. Он радовался тому, что у него молодая жена, что к ней приходят молодые подруги: «Другие дедушки сидят в уголочке, никому не нужные, а вокруг меня молодежь. Хорошо!» Он не общался с ровесниками, не любил «старичье», потому что сам никогда не был стариком.
Жили мы, конечно, весело, но на самом деле жена писателя — это жуткая работа: ты круглосуточно занимаешься только им, он ночь не спит и ты стоишь на кухне картошку жаришь. Ежов ничего не просил для него делать, сама впряглась. Я была и машинисткой, и секретарем, и временами соавтором, а еще электриком, столяром и плотником. Вдобавок шофером у Ежова. Его любимая фраза — «Водитель, поехали!»
Машину мы купили на гонорар за «Сибириаду». Помню, муж принес домой деньги, я вошла в комнату и ахнула: весь стол покрыт купюрами словно скатертью. Сам Ежов никогда не сидел за рулем. О том, как учился вождению, у него была припасена драматическая история.
Конец шестидесятых. Дино Де Лаурентис, для которого Валя писал сценарий «Дубровский», подарил ему «Волгу»-пикап, ее называли в народе сараем. На машине они со сценаристом Вадимом Труниным отправились на пикник с двумя барышнями. За руль посадили одну из девиц и поехали на Николину Гору. Расстелили плед, выпили, закусили. Коньяк ударил в голову, и друзей потянуло на подвиги. Трунин зачем-то полез на стог сена, а Валя сел за руль «Волги» и стал нарезать круги по скошенному полю. Кончилось тем, что, попав колесами в глубокий ров, машина встала вертикально. Ежов ударился о руль и выбил передний зуб. Плечом высадил заклинившую дверь и, отплевываясь кровью, с криком «Ложись!» пополз прочь от задымившейся машины. Трунин от ужаса скатился со стога и напоролся на сук: нога — хрусть! — пополам. Один лежит с выбитым зубом, у другого нога сломана, машина дымится. Вечер, вокруг никого: кричи не кричи, помощи ждать неоткуда. И вдруг из тумана выезжает машина с надписью «Хлеб». Оказывается, мужики, срезая дорогу, едут в магазин за водкой. «Волгу» выволокли тросом, погрузили всех в хлебовозку и повезли стонущего Трунина в больницу. «Ребята, подождите, я сейчас вернусь!» — помахал с носилок автор сценария фильма «Белорусский вокзал». Но вышел только через месяц: пришлось делать серьезную операцию.
Благодаря выбитому зубу в жизни Ежова появился доктор Мурат. Он вставлял ему «фиксу» несколько раз: зуб все время выпадал. Эта история продолжилась уже при мне. Приходит Ежов в очередной раз к зубному, садится в кресло, а Мурат вдруг говорит:
— Дочь у меня какая-то безалаберная растет. Не поможешь ее в институт пристроить?
— Она пишет что-нибудь? Пусть принесет, почитаю.
И вот приходит к нам домой рыжая, высокая, голенастая. Принесла Ежову свои рассказы. Он почитал, ему понравилось, позвонил профессору ВГИКа Парамоновой: «Кира, тут у меня есть девочка, пишет вроде ничего. Давай ее посмотрим». Когда дочку Мурата взяли на сценарный факультет, она принесла Ежову презент от мамы: трехлитровую банку варенья. Мама оказалась зубным хирургом и помогла Вале наконец вставить зуб. Через два года Кира Парамонова говорит Вале: «Спасибо тебе за девочку. Очень способная». Эту девочку звали Рената Литвинова....
Валя умел раскрывать таланты. У него было удивительное чувство слова. Он много читал, особенно любил Толстого. И естественно, когда вышел фильм Бондарчука «Война и мир», пошел его смотреть. На премьере все с восторгом трясли режиссеру руку, а Валя подошел к нему и сказал: «Сережа, я тебя поздравляю, ты — гений, а роман-то ведь так... говно!» Бондарчук оценил иронию и засмеялся.
Позже у Ежова с Бондарчуком отношения были сложными. Когда на «Мосфильме» собирались делать с американцами картину о Джоне Риде, в Союз приехал Уоррен Битти. Ежов придумал ход: художественный фильм перемежают документальные воспоминания людей. Но в итоге Битти сам снял фильм «Красные» в Голливуде, использовав находку Ежова. Через несколько лет проект решили возобновить и в качестве режиссера пригласили Бондарчука. Валя написал новый сценарий, отдал на «Мосфильм». И тут началось! Бондарчук считал себя великим мастером, мучил Валю бесконечными поправками и в итоге взял итальянца переделывать сценарий. Как Валя терпел это, непонятно. Однажды Ежов выпил для храбрости и высказал Бондарчуку все, что о нем думает: «Сережа, ты прекрасный актер, средний режиссер и никуда не годный сценарист». И снял свою фамилию из титров «Красные колокола». А если бы не снял, получил бы Госпремию вместе с Бондарчуком. Но он не беспокоился по этому поводу: главное, чтобы не было стыдно.
Интересно, что Госпремия догнала-таки Ежова. В 1997 году он получил ее за «Белое солнце пустыни», хотя с момента выхода фильма прошло двадцать семь лет! Шутил: «Можно было и не дожить...»
История этого легендарного фильма очень интересная. В 1969 году Григорий Чухрай создал Экспериментальную студию. Директором студии стал необычный для советской жизни человек: аккуратная стрижка, прекрасно скроенный костюм. Это был отец Владимира Познера. Он вызвал Ежова и предложил.
— Валентин Иванович, в плане студии фильм на среднеазиатскую тему про басмачей. Нужен советский вестерн. Возьметесь?
— Но я ничего про Среднюю Азию не знаю...
Ежову срочно нужен был соавтор, знаток восточного колорита. Он преподавал на Высших сценарных курсах, там учился Рустам Ибрагимбеков.
— Пустыню знаешь? — спросил его Ежов.
— Конечно! — ответил Рустам.
Сценаристам дали консультанта — старого комбрига, который когда-то гонял басмачей. Сидят они день, два, три, пьют, комбриг вспоминает свои приключения. Ежов с тоской думает: «Какой-то «Джульбарс» получается». И просит консультанта:
— Лучше расскажи смешную историю.
— Едем мы по пустыне, — вспоминает тот, — а возле колодца — брошенный гарем. Сидят бабы и не знают, что делать.
Валя тут же оживился:
— То, что нужно!
Сценарий «Белого солнца пустыни» Ежов с Ибрагимбековым писали на Волге, в небольшой деревушке Зименки. В просторной избе под гудки пароходов увлеченно работали и ждали приезда режиссера картины Кончаловского. Наконец этот день настал. Послышался шум, сценаристы выглянули в окно и видят: по улице, окруженный босоногой толпой ребятишек, в джинсе и в черных очках на пол-лица вышагивает инопланетянин! Валя с Рустамом выбежали встречать Андрона на крыльцо. Тот, обдав их запахом пачули, объявил: «Ребята, я соскакиваю. Влюбился насмерть! Красавица, француженка русского происхождения, к тому же владелица собственной киностудии. Завтра улетаю в Париж, женюсь! Пишите сценарий без меня». И улетел к Маше Мериль. Рустам и Валя долго сидели на берегу Волги, повторяя слова из песни про «Стеньку Разина»: «Нас на бабу променял». А фильм снял Владимир Мотыль.
Кончаловский только что закончил снимать «Дворянское гнездо» по сценарию Ежова. Кстати, Валя считал эту картину лучшей у Андрона, говорил, что если бы он пошел этим путем, стал бы русским Висконти. Ежов придумал отличную сцену, как молодой князь, которого в этом фильме играл Никита Михалков, покупает на ярмарке коня. Этого у Тургенева нет.
Андрон и Валя любили друг друга, хотя были полной противоположностью, просто Штольц и Обломов! Один следил за здоровьем, не курил, правильно питался, вставал в одно и то же время, другой не переставая смолил сигареты, ел что под руку попало и не признавал никакого режима. «Кто мне звонит до двенадцати дня, мой личный враг!» — предупреждал Ежов. Он работал только ночью.
Несмотря на то что Валя любил Андрона, прекрасно знал его недостатки. Говорил: «Пока работаем, он тебя любит, кормит-поит, звонит, целует. Едва работа закончилась, тут же забывает звонить...» Многие, кто с Кончаловским сотрудничал, на него обижались. Ежов им словно малым детям объяснял: «Ну не может Андрон вечно со всеми в «Арагви» ездить». Кончаловский просто менял «гаремы»: другой фильм — другой гарем.
Когда они взялись за «Сибириаду», Андрон жаловался, что им никак не удается сесть за сценарий. Валя оставался у него на даче на Николиной Горе, спал до обеда — днем добудиться его было невозможно. А когда вставал, шел прогуляться и обратно возвращался веселеньким — дальше писать было уже бессмысленно. Кончаловский все не мог понять, где соавтор успевал подзаправиться. Потом проследил: оказывается, тот прятал коньяк в собачьей конуре. Но на Валю невозможно было обижаться, Андрон понимал, что Ежов — профессионал высочайшего класса и прекрасно владеет формой.
Когда Валю, наконец растормошив, усаживали за работу, он мрачнел, кряхтел, говорил о чем угодно (о погоде, тетеньках в купальниках, рассказывал байки, травил анекдоты), только не о работе. Но удивительно, что это и был творческий процесс: все его притчи и афоризмы органично ложились потом в сценарий. Одна фраза Вечного Деда из «Сибириады» чего стоит: «Помирает не старый, а поспелый».
«Сибириаду» они писали бесконечно долго: Андрон копался в архивах, искал интересные факты о нефтяниках, потом всю эту кипу приносил Ежову. Тот лежал и отбирал. Кстати, именно он придумал название «Сибириада» — по аналогии с «Илиадой»...
Валя любил рассказывать студентам байку про Кончаловского, которую сам придумал. Якобы встречает Андрон своего сокурсника и спрашивает:
— Как жизнь?
Тот отвечает:
— Замечательно! Все годы прожил в Тюмени один, приехал в Москву, встретил бабу, она меня борщом кормит. А еще на студии обещали, что дадут дикторский текст написать и деньги заплатят! А что у тебя, Андрон?
— Все плохо. Мотор во второй машине барахлит, и шофера нет, приходится самому водить. А тут на «Мосфильме» говорят, что надо запускаться с новым фильмом. И представляешь, на втором этаже дачи теплый пол в ванной не греет. Вот ужас!
После «Сибириады» Андрон решил уехать на Запад. Позвал Валю на проводы на Николину Гору, я, естественно, тоже поехала. Мама, Наталья Петровна, накрыла на стол. Собрались только близкие: Наташа Аринбасарова, бывшая жена Кончаловского, со своим мужем художником Колей Двигубским и сыном Егоркой, закованным в гипс, Лена Коренева и еще какая-то пассия Андрона. Двигубский, помню, дурака валял: стоял передо мной на коленях, Наташа на него злилась. Потом он быстро сломался и заснул.
Андрон произнес прощальный тост: «Уезжаю в Америку. Простите, что я всех бросаю...» Он периодически вставал из-за стола и выходил прогуляться по саду с разными дамами. Предложил и мне. Выходим. Вдруг Андрон говорит: «Хочу, чтобы ты приехала ко мне в Америку».
Я совершенно обалдела от такого предложения. И когда мы уже возвращались, Вале в сердцах пожаловалась на Андрона:
— Как он мог замужней женщине такое предложение сделать?
Ежов говорит:
— Дурочка, что ты из-за пустяков расстраиваешься? Я-то режиссера потерял!
Так и случилось... Больше они вместе не работали.
Мы с Леной Кореневой вспоминали тот вечер.
— Тебя Андрон не уговаривал к нему в Америку приехать? — спросила я.
— Конечно уговаривал!
Еще рассказала, что Ежов, наблюдая за их отношениями с Андроном, ей однажды посоветовал: «Нечего тебе делать в этом доме. Андрон — немец, беги отсюда!»
В своих воспоминаниях Кончаловский очень метко написал о Ежове: «Он смесь Дон Жуана, Лепорелло, Гаргантюа и Фальстафа». И это все так. Легкий, солнечный, остроумный. Никогда не унывал. Валя часто цитировал ломоносовскую басню про кузнечика: «Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен, что видишь, все твое; везде в своем дому, не просишь ни о чем, не должен никому». Ежов и вправду был очень свободным человеком, жил по принципу «ничего никогда не проси». Хотя с его регалиями мог жить на Красной площади — так шутили друзья. Его как члена партии и лауреата Ленинской премии часто просили подписать письма против авторов «Метрополя», а несколько раньше письма против Пастернака. Но он никогда этого не делал...
Недоброжелателей у Вали было полно, но он все равно всех любил. Когда ему делали гадости и я возмущалась, Ежов отмахивался: «Ну ладно! Человек слаб». Никогда ни на кого не держал зла. Сколько его баек превратилось в чужие сценарии, а он только шутил простодушно: «Хоть бы кто спасибо сказал или бутылку поставил». Жаль, три заветные истории — «Лейтенант Иван Чепрасов», «Коломенская любовь» и «Голубая ель» — так и остались в набросках. Валя ушел так же легко, как жил. Не лежал, не болел, а просто решил, что пора — помирает не старый, а поспелый...
Мы прожили вместе двадцать восемь лет, а кажется, все пятьдесят, потому что не разлучались ни на миг. Я помогала печатать его сценарии, потом постепенно начала писать свои. Это он меня направил. А когда ушел из жизни, стала вместе с Ибрагимбековым преподавать на сценарном факультете ВГИКа.
Валя был очень надежным и порядочным, на него можно было положиться. Я только в конце оценила слова Булата Окуджавы: «Ты хоть знаешь, кто тебя замуж зовет? Ваше благородие!» Валя Ежов и был тем самым Вашим благородием!
После ухода мужа стали происходить странные вещи. Он считал своим большим грехом то, что потерял могилу родителей. Найти ее на огромном кладбище было невозможно, потому что документы пропали. Ежов очень по этому поводу переживал. Ровно через год после его смерти вдруг меня что-то подняло и я помчалась на Долгопрудненское кладбище. Служитель предупредил: «Только время потратите! Наверное, уже и крест сгнил». Но первая же дорожка привела к холмику, на котором росли цветы. На табличке даже надпись не стерлась: «Ежовы».
И еще... Клара Лучко вскоре ушла вслед за Валей. И умерла так же внезапно. Есть в этом что-то мистическое. И как не вспомнить Валины слова: «Ну почему я на Кларе не женился?» Будто он взял Клару с собой...
Подпишись на наш канал в Telegram