Я последняя из Кальманов. Сестра Лили погибла молодой, брат Чарли ушел несколько лет назад. Бог не дал нам детей, и после меня не останется ни одного потомка Императора оперетты, как еще при жизни называли отца. Поэтому езжу по миру и стараюсь популяризировать его наследие.
— В России всегда любили музыку Кальмана, она близка людям. В этом я убедилась еще в середине семидесятых, впервые попав в вашу страну с делегацией немецких музыкантов. Самое смешное, что числилась переводчицей, хотя совершенно не говорила по-русски. Мама все устроила. Она уже бывала в СССР и успела познакомиться со многими деятелями советской культуры, даже с министром Екатериной Фурцевой. Вдову Имре Кальмана приглашали в ту поездку, но мама отказалась и сосватала меня. Я была не прочь посетить Москву и Ленинград, смущало только незнание языка.
— Как я буду общаться с русскими?
— Возьмешь переводчика! — засмеялась мама. — Не бойся, в СССР многие говорят по-английски. А ты знаешь не только английский, но еще пять языков — как-нибудь выкрутишься.
Принимали нас на высшем уровне. В столице поселили в «Национале», прямо напротив Кремля. Интерьеры красивые, но кормили невкусно, как будто готовили из консервов. Однажды по ресторану пробежала мышь, вызвавшая нешуточный переполох. В остальном все прошло прекрасно. Особенно запомнилась экскурсия в Кремль и концерт в Зале Чайковского, на котором один из участников нашей делегации, знаменитый баритон Дитрих Фишер-Дискау, исполнял произведения Шуберта под аккомпанемент Святослава Рихтера.
Поначалу я была шокирована внешним видом московской публики. Люди выглядели так, словно пришли не на концерт классической музыки, а в спортзал. Но они плакали, слушая Шуберта, и я простила отсутствие вечерних платьев и смокингов.
Через несколько дней отправились в Ленинград. Программа была довольно насыщенной, но один из вечеров неожиданно оказался свободным. Я обратилась к сотрудникам «Интуриста»:
— Не подскажете, что сегодня интересного в вашем городе? Куда можно пойти?
— Премьера «Сильвы» в Театре музкомедии. Но все билеты давно проданы.
— А вы позвоните и скажите, что спектакль хочет посетить дочь Имре Кальмана.
Через пару часов прислали приглашение в директорскую ложу, и я отправилась в театр. В антракте предо мной предстал сам директор с букетом белых роз.
— Для меня огромная честь познакомиться с дочерью великого Кальмана, — сказал он на ломаном английском, — да еще на премьере «Сильвы»! Это поистине историческое событие! Позвольте вас обнять! — Так расчувствовался, что сломал несколько цветов. И сообщил: — Завтра утром у нас «Баядера». Вы обязательно должны присутствовать!
— Но я не могу, у меня экскурсия в Петропавловскую крепость!
— Приходите после экскурсии! Мы будем ждать!
Я пришла на два часа позже и с изумлением узнала, что оперетта до сих пор не началась — публика ждет дочку Кальмана! Стало страшно неудобно. После спектакля познакомилась с одним из старейших артистов театра, игравшим во всех постановках «Баядеры». Он оказался настоящим фанатом Кальмана и даже написал о нем книгу. Мы вместе поужинали и хорошенько набрались. Поклонник отца неустанно поднимал тосты за него, и я не могла не выпить. Удивительная была поездка! Я влюбилась в русских людей. Они такие открытые и сердечные!
— А почему вы не говорите по-русски? Ведь мама и бабушка из России?
— Да, но в семье царил немецкий, детей никогда не учили русскому языку. У меня сложилось впечатление, что принципиально. На нем общались исключительно мама и бабушка. Не знаю, что уж такого они скрывали, но иногда вели себя как два секретных агента!
— Возможно, это было связано с прошлым? Слышала, что ваша мать Вера Макинская — дочь великого князя Константина Константиновича Романова.
— Знаете, отец часто сравнивал маму с Толстым и Чеховым. Она сочиняла такие истории! У мамы были богатая фантазия и явный литературный талант. Они с бабушкой любили наводить тень на плетень, делать тайну из самых простых вещей. Думаю, правды мы уже никогда не узнаем. Возможно, легенда о родстве с великим князем имела право на существование, а может и нет — им просто хотелось в нее верить. Все русские эмигрантки первой волны называли себя княжнами и графинями. А мама отличалась такой эффектной внешностью и царственными манерами, что ее аристократическое происхождение не вызывало сомнений.
Как Макинские попали в Европу, мне не рассказывали. Только слышала, что до приезда в Вену мать жила в Берлине, работала манекенщицей и снялась в паре эпизодических ролей в кино. Чем занималась бабушка Соня, точно не знаю, видимо, устройством личной жизни. Она была еще достаточно молода. Во всяком случае, в Вене мама оказалась одна. Жила в дешевом пансионе, где ютились такие же начинающие актрисы, и безуспешно пыталась пробиться на сцену. Однажды в кафе случайно познакомилась с моим отцом, и начался роман, длившийся около года.
Отец любил ее, но никак не мог решиться на брак. Однажды даже обратился к Соне, написал необыкновенно прочувствованное и искреннее письмо, в котором говорил, что слишком стар для ее дочери, что ей больше подойдет какой-нибудь молодой человек, а не сорокашестилетний мужчина, много повидавший и переживший. Это были не пустые слова. Незадолго до встречи с Верой отец похоронил любимую женщину, с которой прожил почти двадцать лет.
Паула Дворжак была его музой и ангелом-хранителем. Она умерла от туберкулеза. Для отца это стало огромной потерей. Говорили, что именно Паула познакомила его со своей подругой графиней Агнес Эстерхази, звездой немого кино. Хотела, чтобы любимый был счастлив, обрел семью и детей. Отец увлекся и даже купил роскошный особняк в центре Вены, куда собирался привести молодую жену, но Агнес под венец не спешила. Ей льстила любовь знаменитого композитора, но совершенно не привлекала роль жены и матери. Графиня слыла довольно эксцентричной и непостоянной. Какое-то время отец мирился с ее изменами, а потом его терпение лопнуло...
Он понимал, что они с мамой не очень подходят друг другу, но боялся ее потерять. А Соня, разумеется, не стала уговаривать Имре Кальмана расстаться с ее дочерью. О таком известном и богатом зяте можно было только мечтать! И он, как ни старался, так и не смог освободиться от Веры и ее колдовского очарования. Кстати, мама ухитрилась подружиться с графиней Агнес Эстерхази. Мудрая женщина, она прекрасно понимала: чтобы нейтрализовать соперницу, нужно завербовать ее в подруги. Я впервые увидела Агнес после войны, когда наша семья вернулась в Европу из Штатов. Уже не первой молодости, графиня определенно не могла сравниться с моей матерью. Та была не просто красивой женщиной, но и сильной, харизматичной личностью. Знала, чего хочет, и всегда добивалась своей цели.
— И стала блестящей светской дамой и хозяйкой роскошного особняка, обставленного антиквариатом?
— Мама была не просто светской дамой. Она общалась с людьми искусства и вела очень интересную творческую жизнь. Но проблема заключалась в том, что они с отцом оказались абсолютно разными людьми. Она — веселая, жизнерадостная, жаждущая приключений и развлечений. Он — замкнутый, рассудительный, меланхоличный и очень суеверный. Хотя мама тоже верила в приметы. Помню, в доме не разрешалось класть на стол ключи — считалось, что денег не будет. Если просыпали соль, ждали скандала. В таком случае полагалось бросить щепотку через левое плечо и трижды сплюнуть. Отец никогда не назначал премьеры или концерты на тринадцатое число. Не приглашал тринадцать гостей.
Мама обожала танцевать, а он не любил и не умел, хотя писал такую музыку, под которую ноги сами просятся в пляс. Она постоянно меняла наряды и тратила на них огромные суммы, а он мог годами носить один костюм. У отца была нелегкая юность, он много лет поддерживал своих родственников и привык тщательно рассчитывать расходы. По натуре Кальман был достаточно консервативен и не гнался за модой. Если нравился какой-то костюм, заказывал точно такой же. То же самое было с рубашками: купив одну удачную, отец приобретал шесть таких же. Но это до брака с мамой — она отучила его от старых привычек.
Что касается роскошного дома, коллекции картин и антиквариата, то все пошло прахом, когда в 1938 году Австрия присоединилась к фашистской Германии и нашей семье пришлось эмигрировать во Францию. Особняк достался нацистам вместе со всем содержимым, вывезти ничего не удалось. После освобождения Вены в 1945-м в нем располагался советский госпиталь. Вполне возможно, что новые власти возвратили бы дом прославленному композитору, но отец после войны не вернулся в Вену.
— Семье пришлось бежать, потому что Имре Кальман был евреем?
— Да, но еще в школьные годы он сменил имя и фамилию и из Эммериха Коппштейна стал Имре Кальманом. Кальман — очень распространенная венгерская фамилия, а отец считал себя венгром и гордился этим. В его музыке очень сильны венгерские мотивы, поэтому она до сих пор так популярна на его родине. Что же касается каких-то еврейских традиций, то папа их не придерживался. По крайней мере, я такого не помню. У нас была не слишком религиозная семья, и у всех — разное вероисповедание. Мама, например, была крещена в православной вере, мы с братом и сестрой — в католической, и это не создавало каких-то проблем.
О своих родных отец мне не рассказывал, не любил ворошить прошлое — это была больная тема. Брат умер молодым, две сестры погибли в концлагере. Наверное, папа не считал возможным говорить о таких вещах с маленькой девочкой. Не хотел меня «грузить».
Я родилась в тяжелые времена. Кальман был одним из любимых композиторов Гитлера, но не согласился принять от него звание «почетного арийца» и тем самым поставил себя под удар. Его оперетты запретили к постановке, а он уже был в достаточно солидном возрасте и содержал большую семью, в которой росло трое детей. Когда отправились в эмиграцию, Чарли было девять, Лили — семь, а мне всего полгода. Сначала жили в Париже, но вскоре стало ясно, что туда тоже придут фашисты. Буквально за месяц до начала Второй мировой войны чудом успели уехать в США и всегда благодарили судьбу за то, что дала нам такую возможность, хотя для отца это стало суровым испытанием. В пятьдесят семь лет пришлось начинать жизнь заново, а он ведь даже не знал английского! Постепенно выучил.
Поселились в Лос-Анджелесе. Папа очень рассчитывал на кинокомпанию Metro-Goldwyn-Mayer, купившую права на экранизацию нескольких его оперетт, и был готов сочинять музыку к фильмам, но ни один из намечавшихся проектов так и не состоялся. Маме нравилось в Голливуде, ей была близка атмосфера вечного праздника, а отцу — нет, да и климат не очень подходил, но он все терпел ради любимой Верушки. Как-то отправились на семейную прогулку на автомобиле. Мама была за рулем, а папа сидел рядом с неизменной сигарой и кричал: «Куда так гонишь?! Ты нас убьешь! Подумай хотя бы о детях!»
Я была сзади с Чарли и Лили и чувствовала себя ужасно. В машине укачало и мутило от дыма. А мама смеялась и давила на газ...
Еще одно из ранних детских воспоминаний связано с Нью-Йорком, куда мы перебрались из Лос-Анджелеса. В тот вечер папа выступал с оркестром Артуро Тосканини и взял нас с Чарли с собой. Когда он появился на сцене, брат повернулся ко мне и сказал: «Видишь человека с дирижерской палочкой? Это отец».
Наверное, считал совсем маленькой и глупенькой. Мне было около трех, а ему уже одиннадцать. С братом нас связывали очень теплые отношения. Он никогда меня не обижал, наоборот, всячески баловал. А я им восхищалась: Чарли был очень красивым и талантливым. Уже в раннем детстве у него проявились способности к музыке, но отец не хотел, чтобы сын пошел по его стопам и стал композитором или пианистом. Понимал, какой это тяжелый хлеб, и мечтал, что Чарли выберет более серьезную и стабильную карьеру. Папины родители, кстати, когда-то тоже хотели, чтобы сын стал адвокатом, а он предпочел музыку. Отец прекрасно осознавал, что если Чарли поступит так же, его неизбежно будут сравнивать с Кальманом-старшим. Хотя с такой фамилией брату, наверное, было бы нелегко в любой профессии. Это участь всех звездных детей.
Чарли все-таки стал композитором и работал в самых разных жанрах, писал и классические симфонии, и эстрадные песни. Одно время с ним сотрудничала Лили. Вдвоем они создали несколько мюзиклов, которые поставили в Европе. Лили тоже была очень одаренной, в детстве могла сыграть на рояле любую мелодию по слуху, без нот. Позже увлеклась живописью и дизайном, стала замечательным художником-иллюстратором. К сожалению, судьба ее сложилась трагически: сестра попала под влияние страшного человека, увлеклась наркотиками и погибла в сорок один год...
В Нью-Йорке у нас был открытый дом. Но если отец приглашал бедных эмигрантов, всегда старался накормить и обогреть одиноких и нуждающихся людей, то мама устраивала шикарные вечеринки и приемы с участием знаменитостей, например Марлен Дитрих и Греты Гарбо. Марлен была необыкновенной женщиной, красивой и стильной, но при этом она запомнилась мне очень доброй и скромной, даже застенчивой. Чарли однажды оказался вместе с ней на остановке такси. Когда подъехала машина, хотел пропустить Дитрих вперед, но она запротестовала: «Нет, нет! Вы подошли раньше!» Гарбо вообще не походила на звезду экрана, очень просто одевалась и не выносила повышенного внимания к своей персоне, старалась спрятаться в каком-нибудь уголке.
— В Америке музыка Имре Кальмана была не так востребована, как в Европе. На что вы жили?
— Папа был неплохим бизнесменом, умел правильно инвестировать средства. Для творческого человека это редкое качество. Вероятно, сказалась еврейская кровь! В принципе мы жили неплохо, ни в чем себе не отказывали. У меня была своя няня-венгерка, она еще и готовила и проработала в нашей семье в общей сложности пятьдесят лет. Маму я почти не видела: куча друзей и знакомых, ее вечно куда-то приглашали. И шикарные наряды нужно было выгулять. Она одевалась у лучших портных, после войны часто летала на шопинг в Париж. Дома появлялась только для того, чтобы сменить туалет, и опять исчезала.
Бабушка Соня тогда жила в Нью-Йорке (квартиру оплачивал мой отец), но внуками не занималась и часто уезжала. Возможно, это связано с какими-то романами. Бабушка была не так красива, как мама, но все равно недурна собой и до старости кружила голову мужчинам. Я сама это наблюдала в одном из парижских отелей, где она останавливалась. Внизу было очень красивое лобби. Соня любила сидеть там за столиком — вокруг собирались молодые люди. Она рассказывала им необыкновенные истории о своем прошлом, они заслушивались.
Отец помогал Соне, но откровенно ее недолюбливал. Необходимость навестить бабушку часто служила для мамы предлогом, чтобы уехать куда-нибудь. Ему эти поездки не нравились. Папа маму ревновал, и еще как! Страсти кипели нешуточные. Родители часто ссорились, кричали, хлопали дверями, били посуду. А однажды мама попросила развода. Сказала, что полюбила другого мужчину и уходит к нему. Объектом ее безумной страсти стал молодой богатый француз, бизнесмен. Она была настроена очень решительно и не слушала папу, взывавшего к ее благоразумию и материнским чувствам. В то время быстрее всего развестись можно было в штате Невада, славившемся либеральным законодательством. Туда мама и поехала, и в ожидании решения суда шесть недель провела в курортном городке Рино. Отец продолжал ее уговаривать, писал буквально каждый день: «Верушка, подумай! Не торопись!» Она не послушалась. Получив развод, вернулась в Нью-Йорк, где ждал француз. Отец знал, каким поездом она прибывает, и поехал на вокзал с детьми. Когда мама нас всех увидела, то чуть не разрыдалась. Я плохо помню подробности, была слишком мала, но слышала, что сцена вышла драматичной и трогательной. Видимо, мамино сердце дрогнуло, она поняла, что не может нас оставить, и вскоре вернулась в семью. Француз, в свою очередь, проявил странную нерешительность, когда его возлюбленная получила свободу. Может, испугался? Понял, что рядом с такой женщиной будет непросто.
К сожалению, после воссоединения родителей в нашей семье ничего не изменилось. Мама по-прежнему жила своей жизнью, отец не мог ничего с этим поделать и очень страдал. И мне было тяжело, я чувствовала себя одинокой, брошенной. Если бы не папа, не знаю, как бы это пережила. Чарли и Лили он любил, но меня просто обожал. И я обожала отца.
Однажды выгуливали Маринку. У нас всегда была собака. Отец любил такс и называл их именами своих героинь — Марица, Сильва, Маринка, Шари. По дороге заглянули в магазин деликатесов, он купил ветчины на обед. Шли о чем-то разговаривая, Маринка весело трусила рядом, и вдруг отец остановился и сказал:
— Извини, Ивонка, нам придется вернуться домой. Нужно срочно записать мелодию, которая пришла мне в голову.
— Ладно, — вздохнула я. — Пошли обратно.
Дома он сразу сел за инструмент, а мы с Маринкой улеглись на полу под роялем и стали слушать, как играл отец. Он периодически наклонялся к нам и спрашивал:
— Вам нравится?
— Да, красиво, — отвечала я. А Маринка весело гавкала в ответ и виляла хвостом.
Он был таким добрым и душевным человеком! Тихим, домашним. Мы особенно сблизились, когда отец серьезно заболел. Я за ним не ухаживала, наняли постоянную сиделку, но когда приходил врач, особенно если проводились какие-то процедуры, держала его за руку.
После окончания войны мы не сразу вернулись в Европу. Сначала у отца случился инфаркт, потом — инсульт. Потребовалось много времени на восстановление. Он хотел поселиться в Цюрихе, но мама сочла этот город глубокой провинцией и настояла на том, чтобы обосноваться в Париже, где была бабушка и огромная русская диаспора. Мама любила Россию и чувствовала себя русской. И вообще, Париж тех лет — удивительный город, роскошный, элегантный. Увы, его золотой век остался в прошлом.
Уже в Европе отца настиг второй инфаркт. Несмотря на тяжелую болезнь, он продолжал работать и свою последнюю оперетту «Аризонская леди» закончил буквально за день до смерти. Когда он умер, наша семья окончательно распалась, ее больше некому было объединять. Лили и Чарли и до этого жили отдельно. Мама была занята только собой, поэтому я уехала в Штаты. Там чувствовала себя комфортнее и привычнее. Поступила в университет, но проучилась всего год. Прилетев в Европу повидаться с родными, встретила свою любовь и вышла замуж. Моему избраннику было тридцать, мне — восемнадцать. Брак оказался коротким. Меньше чем через год я поняла, что у наших отношений нет будущего.
После развода вернулась в Америку. Несколько лет провела в Бостоне, изучала психологию и лингвистику, а потом опять влюбилась. Эта лав-стори оказалась более счастливой, и карьера складывалась неплохо: я работала в одной из художественных галерей Лос-Анджелеса с перспективой в скором времени стать ее владелицей. Но однажды затосковала, захотела все изменить. Бросила галерею, купила земельный участок в Мексике. Занялась инвестициями, довольно успешно играла на бирже. Позже в моей жизни был еще один мужчина, немец, работавший в крупной авиакомпании. Несколько лет назад он покинул этот мир, и я опять осталась одна. К сожалению, мне не суждено было стать матерью. В молодости перенесла внематочную беременность, пришлось сделать операцию, после которой уже не могла иметь детей.
Наверное, была бы рада, если бы родила ребенка, хотя всегда знала, что воспитание — это тяжкий труд. Не каждому он по плечу. Моя мама так жить не хотела, и я никак не могла выстроить с ней правильные отношения. Пришлось даже обращаться к психологам. Со временем поняла: мы должны стать подругами. Дружба — это максимум, на что я могу надеяться. Она тогда еще была очень красива и не собиралась нести бремя материнства. Мама всегда хотела быть свободной и получила желаемое, став вдовой знаменитого композитора. Жила как хотела. Считала себя центром Вселенной, писала книги. Я никогда их не читала и не собираюсь — неинтересно. Но маму я любила и ни в чем ее не виню.
Она прожила долгую жизнь и умерла в ноябре 1999-го в возрасте девяноста двух лет. Мы с Чарли похоронили ее рядом с отцом и нашей сестрой Лили на Центральном кладбище в Вене. На траурной церемонии присутствовали мой муж Хельмут и семья Чарли — жена и двое ее детей, которых он воспитал и считал родными.
— Ваша мать чувствовала себя русской, а кем себя чувствуете вы?
— Трудно сказать. В Венгрии, наверное, — венгеркой, в Америке — американкой. Мне одинаково комфортно и в Германии, и в Мексике, где я построила семиэтажную виллу в местечке Пуэрто-Вальярта. Сдаю ее туристическим группам и отдельным клиентам, целиком или поэтажно. Проект разработала сама и сама декорировала каждую комнату.
Но мне очень нравится и в России, я могла бы здесь жить. Хотя более или менее регулярно стала ездить в вашу страну только девять лет назад. Я не туристка по натуре, у моих поездок должна быть цель — например премьера «Принцессы цирка» в Московском театре мюзикла.
Это не просто очередная постановка, а совершенно новый вариант, в котором удалось соединить драматическое действие, музыку и цирковые номера. Их исполняют не только приглашенные артисты цирка, но и солисты театра — без страховки! В зале все замирают, когда Мистер Икс выполняет свой трюк. Отец всегда мечтал объединить цирк и оперетту. Думаю, он был бы счастлив, если бы увидел этот спектакль.
Молодое поколение зачастую не знает, кто такой Имре Кальман, но отзывается на его музыку. Некоторые произведения написаны сто и более лет назад, но их с удовольствием исполняют лучшие вокалисты мира, например Анна Нетребко, которую я уважаю и люблю. Она такая страстная и увлекающаяся натура! И прекрасная актриса, которой подвластны самые разные роли. Замечательно поют Кальмана и Николай Басков, и Дима Билан. В ваших театрах постоянно идут оперетты моего отца. Думаю, у меня еще не раз будет повод приехать в Россию!
Благодарим Московский театр мюзикла за помощь в организации съемки.
Подпишись на наш канал в Telegram