На пробы фильма «Конец прекрасной эпохи» я пришел с жуткого похмелья. Говорухин внимательно посмотрел на меня: «Пьешь? Куришь?» Киваю, понимая, как от меня разит. «Для довлатовского героя подходит», — заметил режиссер. И утвердил на главную роль.
В магазине напротив нашей школы на Малой Бронной стояли огромные клетки с сушками в пакетах, и мы с друзьями с удовольствием «освобождали» их из этой «тюрьмы». Проделывали дырку в целлофане и воровали по колечку, а затем как последние идиоты съедали свои трофеи прямо на лавочке перед булочной. За дружным хрустом нас однажды застал Юрий Никулин — он жил в том же доме. Будто из кино «Старики-разбойники» вышел — плащ, шляпа, портфель... Решил пообщаться с детьми: «Хотите, анекдот про сушки расскажу?»
Помню, смеялись мы только из приличия — несмешной оказался. «Ну что же вы всухомятку едите, пойдемте ко мне пить чай!» — пригласил Юрий Владимирович. Конечно, он не подозревал, что собирается угощать вареньем маленьких воришек. Многие постеснялись, а я пошел и вот так запросто погостил у любимого актера. Через много лет после смерти Никулина подруга нашей семьи Лидия Ивановна Самойлова, работавшая в цирке, позвонила и предложила забрать его диван: родственники делали ремонт и раздавали некоторые вещи. Я снова вошел в эту квартиру и поразился, какая она маленькая! А в детстве огромной казалась. И тут окончательно понял, что человеком Никулин был не только скромным, но и крайне непритязательным.
Не скажу, что меня это сильно удивило: понимал, что большинство советских актеров никогда не жили шикарно. Может, и рассказываю об этой встрече так по-бытовому, потому что с детства многих наблюдал: сам бывал у них в гостях с родителями и часто видел на собственной кухне, где почти каждый вечер проходили театральные и киношные тусовки.
Мой папа — Сергей Валентинович Колесников, москвич в пятом поколении, актер МХТ имени Чехова, вы знаете его и по сериалу «Мелочи жизни» и по передаче «Фазенда». С мамой Марией Александровной Великановой их познакомил театр: ее родители пришли на спектакль, после чего пригласили в гости компанию актеров, в том числе моего будущего отца. Там он в нее и влюбился. А с актерами мой дед Александр Александрович Великанов дружит, потому как он, известный архитектор и художник-сценограф, оформил более пятидесяти театральных постановок. Работал с Резо Габриадзе и даже имеет прямое отношение к «Чижику-пыжику» — они вместе его придумывали. У дедушки дома стоит гипсовая копия питерской достопримечательности.
Архитектура у нас в семье — дело потомственное. Прадед Александр Петрович Великанов — автор проектов по всему Союзу, работал в управлении строительства Дворца советов. Мой старший брат Саша, названный в честь деда и прадеда, пошел по их стопам. Я же вслед за папой продолжил актерскую династию Колесниковых. Мама всегда обшивала и семью, и МХТ: делала декорации, костюмы для спектаклей. Она самоучка, но с потрясающим вкусом, и сейчас работает модельером.
Мой брат родился безумно красивым — стройный блондин с огромными голубыми глазами. Я же спустя год и восемь месяцев появился на свет эдаким толстячком с заплывшим лицом и походил на вьетнамца. Сразу после рождения у меня случился «летаргический сон» — трое суток спал, мама уж было заволновалась, что так и не проснусь. Но я в конце концов открыл глаза. Рос вполне здоровеньким — доедал не только свою кашу, но и за братом тарелку рукой подчищал, даже если ее уже поставили в раковину.
Жили мы в центре, и я знал Москву как свои пять пальцев. До моих четырнадцати лет обитали на «Белорусской» в тридцатишестиметровой квартире с круговым коридором — он окольцовывал две комнаты. Мы с братом назвали его таксодромом, потому что наша такса Плюша прытко нарезала по нему круги. Потом семья переехала на Трифоновскую.
Поскольку был супердвоечником, сменил несколько школ, в один прекрасный момент меня даже записали в церковно-приходскую. Но оказалось далеко ездить — мамы хватило ровно на неделю. В некоторых заведениях пытались переучить с левши на правшу, но мама, оберегая индивидуальность сына, запрещала это учителям. Особенно трудно давались мне (как и брату) точные науки, да и мама любовью к ним не отличалась, мы могли весь вечер просидеть вместе над задачкой. В итоге она срывалась и от бессилия награждала меня подзатыльником. С «красным дипломом» только папа у нас школу окончил — единственный умник в семье!
К двойкам родители относились спокойно — понимали, что учеными мы с Сашкой не станем. Делали упор на гуманитарные науки. Однажды летом папа заставил меня выучить целую главу из «Евгения Онегина»: я декламировал ее, стоя на крыше бревенчатого дома в деревне Жари, где бабушка в свое время выменяла участок земли за банку кофе. Это и были первые выступления на публике — под строки Пушкина отец с друзьями мог пить пиво или рубить дрова. С тех пор во всех школах я декламировал стихи на разных мероприятиях, а потом мне натягивали оценки, чтобы не остался на второй год.
С братом лет до шестнадцати отчаянно дрались. Но если кто-то посторонний меня обижал, Сашка тут же горой вставал на защиту. Помню, шли в школу, по пути пиная смятую пивную банку. Подлетает какой-то парень: «Хватит шуметь, у меня бабушка спит». Пожали плечами — и дальше играем: дзинь-дзинь-дзинь! И тут я получаю кулаком в нос. Стою хлюпаю, утирая кровь ладонью, и вижу, как брат бросается на обидчика, берет в стальной зажим и лупит под ребра. Впрочем, за Сашку я тоже как-то раз на дискотеке сражался — когда подрос, конечно.
В седьмом классе впервые влюбился — в одноклассницу Лену Шатову. Но она была «занята», поэтому когда к ней подкатил — получил от ухажера тумаков. И совершенно заслуженно, я даже не сопротивлялся. В любви я всегда был максималистом, считал, что это раз и на всю жизнь, уже тогда хотел семью и говорил маме:
— Я женюсь на Лене!
— Подожди немного, — осаживала меня она.
Когда в десятом классе Лена меня неожиданно бросила, мама поддерживала. Я страдал, рыдал, кричал:
— Это любовь всей моей жизни, я верну ее!
— Сынок, потерпи, все пройдет!
— Ни-ког-да!
Серые тучи сгустились в моей душе: как дальше жить без Лены? Самое смешное, что рассеялись они ровно за один день, когда зашел во внутренний дворик Щепкинского училища. Увидел курящих и смеющихся студентов, и словно озарение снизошло: «Боже, как здесь хорошо! Чего же я страдаю-то?»
То, что буду учиться на актера, воспринимал как нечто само собой разумеющееся. Выходил с отцом на сцену МХТ имени Чехова лет с десяти: в спектакле «Борис Годунов» требовались дети для массовки, и мы выбегали с деревянными мечами, одетые в лохмотья. Однажды забыл снять с головы огромные наушники, которые прилагались к новенькому плееру. Авангардно получилось, но отец за такое пренебрежение к театру отругал. Более серьезно к актерской профессии стал относиться, когда пригласили на главную роль в постановку «Плащ в пригоршню» — в первом акте я изображал героя в детстве, а взрослого во втором играл Борис Щербаков. Тут уж надо было не просто бегать по сцене, а играть — плакать, смеяться... Отец помогал репетировать.
Сниматься я тоже начал рано, и не у кого-нибудь, а у Карена Георгиевича Шахназарова! Была забавная история: накануне проб мама отчитала меня, двенадцатилетнего, за то, что обращаюсь к другу семьи Николаю Чиндяйкину на «ты». А он сказал «Вань, давай так: снимемся в одном фильме — будешь со мной на короткой ноге!» И тут буквально назавтра Шахназаров утверждает меня в «День полнолуния» на небольшую роль. Единственное, что осталось в памяти о тех съемках, — проходили они в Элисте и мне предложили побриться наголо. Зато прекрасно помню, как на очередном сабантуе хлопнул Чиндяйкина по плечу: «Ну что, Коль, снялись мы с тобой в одном фильме!»
Еще прошел кастинг в американский фильм, обучающий детей русскому языку (даже не помню названия). При этом с сюжетом, драматургией, гримом. А как вкусно на площадке кормили! Получал я в валюте и сразу стал мегабогат: двести пятьдесят долларов по тем временам — бешеные деньги. Подумал: «Как хорошо быть киноактером!» Купил телевизор, сводил всю семью в ресторан, приобрел мобильный телефон — тогда это была редкость. Потом обменял его у одноклассника... на машину — зеленый «москвич», который приходилось все время чинить, но именно в нем подкатил к школе на выпускной вечер. Мол, смотрите все, какой я взрослый! На первом курсе Щепкинского еще гонял на нем, а потом папа отдал свою «ниву» и «москвич» был тут же забыт. Даже не помню, куда делся, — наверное, просто бросил его на одной из московских улиц. «Ниву» тоже не берег — гоняли с однокурсниками на ней нещадно, пока не убили в хлам.
В театральное поступал без особого трепета. Может, в этом и был залог успеха? Актеры не раз замечали, что пробы, которые очень хочешь пройти, зачастую не удаются — нервы мешают. А если относишься к делу легко, играешь более расслабленно. А для меня МХТ был родным — не раз сталкивался в коридорах с Олегом Николаевичем Ефремовым. «Привет, Ванька! — окликал он. — Как жизнь молодая?» У нас на кухне, как уже рассказывал, постоянно собирались артисты, и я, маленький, засыпал под их галдеж. Мы с папой и братом устраивали перед ними домашние концерты: Сашка стеснялся, мог только играть на гитаре, а я пел на публику. Папа сочинял песни и как-то предложил нам всем придумать по куплету. Но оказалось, складывать рифмы — совсем не мое: вдохновения хватило на одну строчку «Елки в дремлющем лесу лапы держат на весу». Папа обожал Шаляпина и меня приобщил, на поступлении я исполнял «Двенадцать разбойников».
Однако от Школы-студии МХАТ в результате отказался. Набирал в том году Евгений Борисович Каменькович — усмехнулся, увидев меня на первом туре: «А, Колесников пришел! Ну, читайте!» Прослушав, мастер заявил: «Вы бездарность и ко мне не поступите, однако на второй тур я вас пропускаю». Но дальше после такого вердикта я сам не пошел. А в Щепкинском меня сразу взял на свой курс Виктор Иванович Коршунов, чему я несказанно рад. Кстати, Шаляпин тут тоже помог. На коллоквиуме меня спросили:
— Назови французского полководца.
В голове — белый лист.
— Он в треуголке ходил? Небольшого росточка был? — говорю.
— Ну да... А зовут как?
— Знаете что? Его Шаляпин воспевал! — и грянул песню про Наполеона на слова Жуковского:
В двенадцать часов по ночам
Из гроба встает полководец;
На нем сверх мундира сюртук;
Он с маленькой шляпой и шпагой;
На старом коне боевом...
Педагогов это страшно развеселило.
Поступил и на радостях ушел в отрыв. Верным приятелем по пьянкам-гулянкам стал Саша Ильин, одной из первых заметных ролей которого был Лобанов в «Интернах». По очереди ночевали друг у друга, в какой-то момент мама даже купила ему раскладушку. В моей комнате на обоях осталась надпись на английском: «Дорогому другу». У Сашки многодетная семья — кроме него еще два брата, и я до кучи к ним регулярно по ночам заявлялся. Его отец, актер Александр Адольфович Ильин, обычно встречал нас у подъезда с ножкой от табуретки, готовый защищать от хулиганов. Владимира Адольфовича, его дядю, я видел реже, в основном на семейных торжествах. Новый год всегда начинали встречать в одном доме, а заканчивали в другом. В общем, были с Сашкой как братья. И дружим до сих пор — уже своими семьями.
Первый курс пролетел незаметно: домашние задания мы оба не выполняли, вечно что-то придумывали перед парой. Однажды по дисциплине «Память физических действий» показывали, как пьем водку и закусываем солеными огурцами, — собственно, это мы с Ильиным и делали накануне. Коршунов подытожил: «Очень убедительно, но на экзамен пропустить не могу». Дошло до того, что Виктор Иванович решил отчислить меня за безделье. Тогда я заявился к нему в Малый театр и сказал: «Осознаю, что пропустил первый курс, но обещаю наверстать. Не отчисляйте, хочу учиться». Мастер дал мне второй шанс, хотя с некоторыми расставался беспощадно. На втором курсе я продолжал бухать и веселиться, но при этом учился, сыграл Корзухина в «Беге» и Андрея в «Трех сестрах».
Вскоре я женился. Лина Раманаускайте училась на курс младше. Увидел ее, спускающуюся по лестнице в танцевальном трико после занятия по сценическому движению, сразу подошел и нагло так заявил:
— Когда заканчиваешь? Проводишь меня до дома?
— Ты обалдел, что ли?
— Тогда пойдем гулять после занятий!
Лина пришла на встречу. Тут же ввязались в приключение: на улице какой-то пьяный избивал женщину. Я попытался его образумить, чем обратил гнев на себя: «Давно не получал?!» Поняв, что мужик готов переключиться на нас, выкрикнул: «Лина, тикаем!» Кинулись бежать, драчун погнался за нами — преследовал аж до Цветного бульвара. Дальше я стал бегать от него вокруг машины, а Лина кинулась в метро, в отделение милиции на станции.
— Там человека убивают! Помогите!
— Наверху не наш участок, — равнодушно ответил страж порядка.
Лина вернулась за мной. Какое-то время погоня продолжалась, пока мужик не выдохся и не махнул на нас рукой. Первое свидание закончилось тем, что я посадил Лину на маршрутку до Крылатского, где она жила. Через четыре месяца новогодним утром, лежа в постели, сообщил маме:
— Я нашел жену.
— Она кто?
— Литовка.
— Ну, женись! — одобрила мама.
Долго готовил Лину к знакомству с родителями. Шутил, что семья у меня бедная, едим на газетах и бухаем. Невеста боялась приходить в гости и крайне удивилась, увидев, что на стенах повсюду картины и в доме довольно чисто. За столом отказывалась от еды, опасаясь, что кому-нибудь не достанется. Потом раскусила, что я ее просто разыграл. Со свекровью у нее сложились очень нежные отношения — Лина рано лишилась мамы, и моя окутала ее теплом и заботой. Кроме того, у них практически одна профессия — актрисой жена не стала, выучилась потом в Школе-студии МХАТ на художника по костюмам. Ее отец-бизнесмен сначала не воспринимал меня как добытчика, но когда я начал активно сниматься, вроде бы изменил мнение.
Расписались в Кутузовском ЗАГСе — нашем «фамильном», там в свое время регистрировались родители и дедушка с бабушкой. Фрак и цилиндр я взял в театре, мама сшила штаны из вельвета баклажанного цвета. А Лине сделала платье в стиле Джульетты. Мы отплясывали, папа, Петя Смидович и Коля Чиндяйкин пели. В общем, обычная театрально-студенческая свадьба. Но в «Щепке» относились к нашему браку скептически — думали, ненадолго. Слишком быстро все случилось.
Без притирки, конечно, не обошлось. Лину предупредил: «Мы поженимся, но друзья у меня будут всегда». И сразу после свадьбы стал чуть ли не ежедневно приглашать в Крылатское — мы жили у жены — ребят с курса. До ночи пьем, языками чешем, а жена готовит и посуду моет. Утром встает — пятнадцать мужиков на полу валяются, храпят. Подружки ей советовали, как мужа держать в ежовых рукавицах. Лина слушалась и пыталась меня построить — я уходил в протест. Полгода ругались так, что до развода чуть не дошло — даже разъехались. Я отправился с товарищами по «Щепке» Сашей Ильиным и Антоном Хабаровым отдыхать в Судак, Лина приехала туда же с сестрой. Мы даже тусовались в одной компании, но вроде как не вместе. Потом она потеряла сумку с деньгами и обратилась ко мне за помощью. Отдал ей все что было, а сам уехал раньше времени. Встретились в Москве на Садовом кольце, обнялись, извинились друг перед другом и вот уже шестнадцать лет счастливы. Я расставил приоритеты: друзья по-прежнему занимают важное место в моей жизни, но дома я шалмана больше не устраиваю.
Мы очень похожи, может поэтому нам так хорошо вместе. Оба неконфликтные, у Лины даже во время беременности оставался чудесный характер. Радостную новость она сообщила спустя три года после свадьбы. Детей я хотел с тех пор, как сам был ребенком, говорил маме: «Нельзя ли сделать так, чтобы не было жены, но появились малыши?» Лина, правда, мечтала о сыне Феде, а на УЗИ узнала, что ждет девочку. От неожиданности зарыдала:
— Так и думала, что будет какая-то лажа!
— Тогда назовем дочку Лажа Ивановна? — разрядил я обстановку.
На родах чувство юмора тоже выручало. Я стоял у изголовья и дышал вместе с Линой: «Дыши, дыши, будто бежишь стометровку!» Исторический момент заснял на видео — на часах было ровно 15:00, когда Дуня оказалась на руках у врача. Родилась она невероятно красивым ребенком — с прической. Черное каре, чистое гладкое личико. Я расплакался и перерезал пуповину. Дуня — папина дочка, первые полтора года я сидел с ней дома, пока Лина доучивалась в Школе-студии МХАТ на художника. Тогда начал сам готовить и поправился до девяноста килограммов — варил борщи, жарил котлеты. Кстати, по дому все делаю: первое, что забрал из родительской квартиры, — чемодан инструментов. Сколачивал мебель, а Лина ее декорировала — приятно заполнять квартиру тем, что сделано собственными руками.
Вторая дочка родилась спустя шесть лет. Вера появилась на свет вся заплывшая, с узкими глазами, похожая на кореянку. Какие только шутки не ходили в нашей семье на эту тему! Потом расправилась, подросла и стала красавицей. Но с ней я проводил уже меньше времени из-за постоянных съемок, поэтому Вера ко мне не успевала привыкнуть — выгоняла из кровати, желая занять место рядом с мамой, молотила пятками. Сейчас ей шесть, Дуне — двенадцать. В сентябре у нас появилась третья дочка — имя пока не дали, но я уже задумал поставить «Три сестры», где девчонки будут играть с малых лет и до глубокой старости. Шучу. С увеличением семьи переехали в квартиру на Трифоновской, где я вырос, а родителям купили рядом — поменьше. По-прежнему ходим друг к другу в гости, а всей семьей собираемся на даче в Тарусе. Все сложилось, как мечтал.
А вот в работе шло не так гладко. Сразу после свадьбы отец предупредил: «Актерство для семьи опасная профессия — сегодня есть съемки, завтра нет». В 2004 году мы вместе сыграли в сериале «Не забывай» — он папу, я сына. На съемках случилось «ранение» — рядом грянул взрыв, отлетел в лицо камень, кровища хлестала... Половина физиономии покрылась коркой, боялся, что на этом карьера закончится. По счастью, обошлось, я опять обрел надежду: «Ну, сейчас попрет!» И потом долго сидел без работы, не считая эпизодических ролей в малоинтересных сериалах.
Еще учась в Щепкинском, выпустил в МХТ спектакль по Милораду Павичу «Вечность и еще один день» — это моя любимая театральная работа. По окончании вуза мне нужна была отсрочка от армии, но МХТ ее не обещал. Возможно, из-за давней конфликтной ситуации: на третьем курсе я получил предложение перевестись в Школу-студию на курс Каменьковича, но отказался, памятуя о его словах на поступлении. Потом меня планировали ввести к нему в спектакль, но тут уж воспротивился Евгений Борисович. Так что в 2005-м после окончания училища показался в Театр Моссовета, и Павел Хомский, тогдашний худрук, договорился, чтобы я год отслужил при Театре Российской армии. Затем три года должен был отработать у него. Начиналось все прекрасно, но подвела моя глупость. Павел Осипович решил ввести меня в «Короля Лира» на Эдмунда. «Сходи, — попросил, — посмотри, потом скажешь, как тебе постановка». Не понравилась... А поскольку еще не научился дипломатии, так прямо и заявил Хомскому:
— Спектакль ужасный!
— Согласен, — отвечает. — Но это я поставил.
Сейчас осознаю, как тогда «умно» выступил: даже не выяснив, кто режиссер, вынес вердикт. За то и поплатился — три года сидел без ролей. Понял, что такое бедность: ни работы, ни денег, ни съемок, а дома жена с ребенком. Потихонечку начинал сходить с ума и очень благодарен Лине с папой, которые меня поддерживали. Отец брал на творческие вечера и фестивали, где я исполнял песни Вертинского. Любовь к этому артисту проснулась на первом курсе Щепкинского. Однажды мы с Сашей Ильиным выпивали в гостях у однокурсника Леши Янина и поставили под настроение «Мальчиков» Вертинского, после чего всю ночь прорыдали, обсуждая, как начинающих актеров не ценят и используют. С тех пор я переслушал все его композиции, прочитал биографию. Тонкая ирония, которой пронизаны даже самые трагические песни, оказалась мне близка, ведь в нашей семье к любым жизненным перипетиям принято относиться с юмором. Только это и спасало.
В Театре Моссовета за три года сыграл только в одном спектакле — «Мораль пани Дульской», и то не успел его выпустить. Моей партнершей была Валентина Илларионовна Талызина, почему-то возомнившая себя педагогом и вечно делавшая замечания, причем с матерком. В какой-то момент не выдержал и отбрил ее при Хомском: «Вот режиссер — я слушаю только его, а с вами мы разговариваем исключительно текстом пьесы!» Дал отпор — и все сразу встало на свои места. Вторая партнерша — Ольга Кабо, у них с Талызиной давние «семейные» отношения, и конфликт этот, похоже, неразрешимый. Но, по-моему, он помогает обеим будоражить друг друга и существовать рядом на сцене. Я же чувствовал себя меж двух огней. Ушел до премьеры, поскольку утвердили в сериал «Легенды колдовской любви».
В следующем году устроился в Театр имени Маяковского — Даша Повереннова сообщила, что ищут актера на роль Андрея в «Три сестры». Поскольку я играл его в Щепкинском, решил: это судьба. Сергей Арцибашев взял в труппу, и три года я проработал под его началом. Готовил к выпуску с Леонидом Хейфецем спектакль «Не все коту масленица», но опять ушел в сериал — «Институт благородных девиц». Сказал, что готов совмещать, но Арцибашев поставил условие: «Либо снимайся, либо играй». И я выбрал кино — никогда не понимал поклонения театру и отношения к нему как к дому. Дом у меня там, где семья, которую должен обеспечивать. Не люблю и обязаловку: сборы труппы, хождения от сих до сих, даже если делать нечего. Хотя играть на сцене интересно. Участвовал в антрепризе «Дублеры», партнерша — Женя Добровольская — за всех выучила текст и порой выступала как суфлер. Я, зная это, позволял себе иногда не готовиться, просил: «Жень, ведь подскажешь?» Она же специально подсказывала не то, а потом смотрела, как буду выкручиваться. Благо спектакль импровизационный.
Поскольку профессия киноактера крайне нестабильная, выучился на осветителя, чтобы иметь хорошо оплачиваемую работу. В новом качестве дебютировал в сериале «Рыжая». Правда, когда режиссер Юрий Лейзеров узнал, что у него актер в «светиках», нашел для меня эпизодическую роль — я сыграл наркомана Кирилла. Кстати, на свои сцены сам себе выставлял свет.
«Личная жизнь доктора Селивановой», «Предлагаемые обстоятельства», «Маруся» — телепроектов в моей фильмографии немало, но не было ролей, которыми мог бы гордиться. Приближалось тридцатилетие, и я с горечью осознавал, что в «Щепке» мечтал заниматься искусством, а в сериальном производстве чувствую себя как на заводе. Начал погружаться в депрессию и сомневаться, то ли дело выбрал...
И тут меня пригласили в полный метр к великому режиссеру — жизнь буквально разделилась на до и после Говорухина. Звонок от ассистента по актерам застал врасплох — на дружеской пьянке, так что на пробы фильма «Конец прекрасной эпохи» я пришел с жуткого похмелья. Говорухин внимательно посмотрел на меня: «Пьешь? Куришь?» Киваю, понимая, как от меня разит. «Для довлатовского героя подходит», — заметил режиссер. И утвердил на главную роль. Дал наказ: «Твой персонаж — Лентулов, лирический герой, а не Довлатов, поэтому про писателя ничего не читай». Не хотел, чтобы зрители нашу картину с биографией автора «Компромисса» сопоставляли.
И началась совсем другая работа: репетиции, обсуждения роли с партнерами и режиссером, возлияния после съемочного дня — кайф! Мы подружились с Федором Добронравовым — недавно отдыхали с семьями в Греции, вспоминали, как в Таллине в ледяную речку сигали. По сюжету фильма — из бани, а на деле построили только деревянный фасад. То есть вылезаешь из воды, погреться негде — бани нет, а лето в Эстонии промозглое. Меня еще в трусы сатиновые обрядили в советском стиле — окунулся, а они просвечивают, как салфетка. Пришлось вторые сверху надеть.
Станислава Сергеевича считаю своим крестным отцом в профессии. Слышал, что не все актеры находили с ним общий язык, но я был счастлив работать с мэтром. На меня он не кричал, хотя мог резко высказаться, но это нормально для режиссера. Постоянно слышал, что мы тупая молодежь, которая ничего не читает и не знает. Однако когда выпивали после съемок, Говорухин беседовал со мной о серьезных вещах, и я понимал: тупым он меня вовсе не считает. Просто любил вот так залихватски высказаться.
После выхода фильма вместе ездили по фестивалям: Рим, Берлин, Венеция, Тбилиси... Принимали нас хорошо. Жена режиссера Галина Борисовна просила меня сопровождать ее в походах по магазинам. Общались они со Станиславом Сергеевичем очень смешно: будто все время в ссоре.
Говорухин любил вкусно и правильно поесть.
— В какое сегодня пойдем кафе? — интересуется супруга.
— Выбирай, Галя, сама.
— Вот всегда так, а если невкусно будет — я виновата!
Но пикировались исключительно на публику, а между собой общались тихо, спокойно, и в их отношении друг к другу чувствовались нежность и любовь.
Последний раз видел Станислава Сергеевича в санатории — он устраивал там застолье на день рождения. Был завален книгами, газетами, сценариями — читал, выпивал и планировал снимать фильм по русской классике. Никто не думал, что его жизнь вдруг оборвется...
Кстати, режиссер открыл дорогу в большое кино не только мне, но и моей дочери Дуне. Екатерина Маскина, продюсер картины «Конец прекрасной эпохи», увидела ее на съемках и сказала: «А давайте снимем что-нибудь детское. Подумай об этом, Ваня». Я решил, что это так — фантазии, но через какое-то время она позвонила: «Нашли сценарий, давайте снимать!» Говорухин был худруком картины «Опасные каникулы», я там засветился в эпизоде, а дочке досталась главная роль. Сниматься Дуне понравилось, но пока не думаю, что она пойдет по моим стопам. Пробы не любит, что-то доказывать не хочет, налысо побриться, в отличие от меня в ее годы, для другого проекта не согласилась. Занимается в театральной студии — года через три все будет понятно.
После работы с Говорухиным для меня началось «движение вверх». Когда режиссер Антон Мегердичев позвал на пробы в фильм с таким же названием, он потребовал:
— Сбрось килограммы и набери мышечную массу, чтобы на баскетболиста был похож!
А я абсолютно неспортивный человек, поэтому сказал:
— Мне нужен тренер, сам не знаю, как мышцы накачать.
Но никакого тренера мне не предоставили, так что на тренировки не ходил, да и на роль долго не утверждали. Сижу как-то вечером в гостях у друга, выпиваем — звонок с номера Мегердичева. А в трубке — голос Никиты Михалкова, он был продюсером на картине «Движение вверх»:
— Что же ты, Ваня, в зал-то не ходишь?
Я принялся объяснять ему то же, что и Антону.
— Ладно, будет тебе тренер, — пообещал Никита Сергеевич.
В результате тренировал меня Саша, сын легендарного баскетболиста Сергея Белова, которого в кино играл Кирилл Зайцев. Хотя именно мой герой оказался его однофамильцем. Лишнее сбросил: отказался от сладкого, круп и мучного — придерживаюсь такого режима питания до сих пор и остаюсь в форме. Что требовалось, подкачал, но на съемках надо мной все равно смеялись: «Бегаешь как подстреленная лань». В перерыве, чтобы не остывать, мы играли в баскетбол — я даже умудрялся забивать. Через полгода после съемок нагрузка дала о себе знать — заболели колени. Сделал МРТ — надрыв обоих менисков, это не лечится. Такая у меня теперь профессиональная спортивная травма.
Владимир Машков, сыгравший тренера, как и все актеры, в баскетболе ничего не понимал. Однажды объяснял нам в кадре стратегию, кто куда должен побежать, чертя траекторию перемещений игроков на бумаге — вся бумажка каракулями исчеркана. Шпарил очень убедительно по тексту: «Так, Белов на правый фланг, Коркия на левый... Обходишь противника и там его накрываешь». Отсняли — Машков замечает: «Сам не понял, куда вас, ребята, послал!»
Я, конечно, благодаря картине насчет баскетбола просветился, теперь смотрю матчи, понимаю суть игры. Но заниматься спортом так и не полюбил — не мое это, убивать свой организм. Освоил только сноуборд, зато с завидным упорством: в шесть утра каждый день ездил в Подмосковье на гору, отбил всю задницу, не мог потом сидеть. Уже и старшую дочку поставил на доску, а вот жена нашего увлечения не разделяет.
Продолжаю играть в сериалах. Надо сказать, они стали более качественными и роли мне теперь предлагают разноплановые, интересные. Часто зовут в исторические картины, говорят, мой типаж — белая кость. Правда, на Вронского в «Анну Каренину...» Карен Шахназаров не утвердил, но пригласил на роль Стивы Облонского. Я в тот момент снимался в сериале «София» в роли брата Иоанна III и отрастил окладистую бороду. Шахназаров просит:
— Только бороду сбрей.
— А как же в «Софии» буду сниматься?
— Сделают накладную.
Сбрил, прихожу на пробы. Карен Георгиевич смотрит и говорит: «А с бородой-то было лучше». В результате в обоих проектах клеили растительность разной длины.
Карен Георгиевич, конечно, не запомнил того лысого двенадцатилетнего мальчишку, которого снял когда-то в эпизоде «Дня полнолуния». «А мы ведь с вами уже работали!» — сообщил я. На следующий день Шахназаров принес диск с тем фильмом и автографом.
Сейчас готовятся к выходу сразу несколько исторических сериалов, где у меня главные роли. В «Союзе спасения» играю Николая I, который во время восстания декабристов отдал приказ стрелять в толпу, и полторы тысячи человек погибло. За один день мой герой превращается в тирана. Пока отсняли только массовую сцену восстания, и она произвела на меня огромное впечатление. По сюжету перед присягой Николай I спрашивает полк: «Вы готовы умереть за меня?» Я, сидя в вагончике, представлял, что на плацу будет десять — пятнадцать человек. Выхожу — а передо мной шестьсот настоящих солдат четко, по-военному как грянули хором: «Так точно, Ваше Императорское Величество!» Я от неожиданности потерял лицо. Режиссер Андрей Кравчук остановил съемку:
— Чего улыбаешься-то?
— Не знал, как здорово быть царем!
Съемки выдались тяжелые: в лютый мороз без утепления проводили по двенадцать часов на Сенатской площади. Один солдат и даже лошадь упали в обморок от обморожения. Пробы в «Союз спасения» проходил в паре с Сергеем Безруковым. Нам выдали специфический текст, очень литературный — язык не поворачивается так говорить. Сергей улыбнулся: «Ну и как мы это учить будем?» С трудом, но осилили (правда, в фильме по каким-то своим причинам он сниматься не стал).
В сериале «Годунов» опять встретились с Безруковым. Он там царя Бориса играет, а я — толмача. На сей раз мне дали текст на древнешведском: «Выучи!» А я не то что выучить, прочитать вслух не могу. Заручился поддержкой Сергея Витальевича, тот сказал: «Я бы тоже не стал учить». В результате мне пошли навстречу: сыграл артикуляцию, а на озвучке начитаю по бумажке.
В эпопее о петровской эпохе «Тобол» играю сына картографа Семена Ремезова — его самого исполняет Дмитрий Назаров. Широкой души человек! У него был юбилей на съемках, так Дмитрий Юрьевич в сибирском лесу поставил столы, выписал туда кухню, вокруг зажгли дымовые шашки от комаров — устроил гулянку. Съемки проходили под Тобольском, куда крайне тяжело добираться — четыре часа на машине по буеракам.
Скоро выйдут двенадцатисерийки «Крылья империи» и «Матрешка», сериал «Русские горки», снимается фильм «Три времени года» — и все с моим участием. Понимаю, почему именно сейчас получил все эти замечательные роли. Когда в 2015 году вручали «Нику» в номинации «Открытие года» за роль Лентулова в «Конце прекрасной эпохи» Говорухина, многие задавали вопрос: «Не обидно, что прорыв случился в тридцать лет?» Но я только тогда понял, почему в Щепкинском училище преподаватели отмечали: «У твоего героя драма, а у тебя глаза сытые». Сыграть боль потери или трагедию непризнания невозможно, если сам не испытывал подобного. Так что все дается вовремя: простои в работе, отношения с женой, детьми, друзьями, которые ушли, — все пошло в актерскую копилку. Именно поэтому у моего героя в «Конце прекрасной эпохи» такой печально-ироничный взгляд. Раньше он бы просто не получился. В общем, не жалею в жизни ни о чем.
Подпишись на наш канал в Telegram