Непросто, особенно вначале, слышать: «А, это же Колькин сын!» Полосовало как бритвой по сердцу. А сам-то я кто такой? Когда утвердился в профессии, печаль прошла. Если кто-то сравнивает с отцом, говорит, что похожи, переполняюсь гордостью.
— На предложение сыграть мужа Салтычихи в «Кровавой барыне» откликнулся сразу. Хорошо знаю режиссера Егора Анашкина, снимался у него в сериале «Деньги», о чем вспоминаю с удовольствием. Егор задумывал снять «Кровавую барыню» как черную сказку — в этом жанре преуспел Тим Бертон, но получился триллер. Мой маленький сын увидел эпизод, где девочку Дашу отправляют в монастырь, а она умоляет отца оставить ее дома, и чуть не расплакался:
— Папа, что с ней будет?!
Сразу же убрал ребенка от телевизора:
— Все, Фрол! Мы это кино не смотрим!
Роль жестокой помещицы сыграла Юлия Снигирь. Она часто спорила с режиссером, многое сделала в фильме по-своему, но убедительно. И пара у нас с ней получилась.
Анашкин — замечательный человек, бессребреник, честно выполняет свою работу. Надеюсь, это не последний наш совместный проект. Но ему было трудно добиваться задуманного. Скажем, требуется пять женских платьев для сцены бала, а дают одно — экономят. Зачем тогда вообще ввязываться в исторический проект, входить в эту воду? Продюсеры воспротивились и многому из того, что хотелось сделать мне. Например придумал, что у моего героя заячья губа. Даже нашел художника по пластическому гриму. Но узнав, сколько будет стоить его работа, отказали: «Каждый съемочный день тебе это клеить? Нет!»
— Такому перфекционизму у родителей научились?
— Наверное. Я родился в актерской семье: отец Николай Григорьевич Лавров был ведущим актером Малого драматического театра, работал в БДТ, мама Наталья Леонидовна Боровкова всю жизнь прослужила в питерском ТЮЗе, куда ее пригласил после ЛГИТМиКа Зиновий Яковлевич Корогодский. Родители учились на его актерском курсе при ТЮЗе, в институте и познакомились. Им преподавали выдающиеся театральные режиссеры Лев Додин и Вениамин Фильштинский. Прекрасная школа. Папа помимо театра был востребован в кино, снимался в том числе у Динары Асановой, Алексея Балабанова, Александра Прошкина.
Как большинство актерских детей, я рос за кулисами. Помню спектакль из школьной жизни, где по сюжету хулиган дергал маму за косички. Я наблюдал за происходившим из зала и не выдержав, с криком «Мамочка, тебе больно?! Сейчас ему надаю по шее!» ринулся к сцене, но на подступах меня перехватила бдительная билетерша. Мама до сих пор работает, занята в репертуаре.
В основном меня воспитывала бабушка, родители пропадали на гастролях, съемках, репетициях. Не то чтобы страдал, но было обидно, что редко их вижу. Честно скажу: актером стать не мечтал. Насмотрелся на них — ох и тяжелая это профессия! Хотя мир кино мне нравился. Когда отец снимался в «Острове погибших кораблей», взял нас с мамой в экспедицию. Я только окончил пятый класс. Дело происходило на Азовском море, на песчаной косе в окрестностях Бердянска. Наблюдая за съемками, восторгался Константином Аркадьевичем Райкиным, прибалтийскими актерами. Отец всюду таскал меня с собой, когда не был в кадре, мы ловили креветок, варили уху. Я думал: «Блин, как же здорово!»
Но оканчивая школу, хотел посвятить себя медицине или, на худой конец, журналистике. И тут вмешалось одно обстоятельство. Санкт-Петербургская театральная академия находилась в пяти минутах ходьбы от нашего дома, а на журфак или в Первый мед пришлось бы добираться, прикладывать усилия. Кроме того, мне не хватало знаний по химии, чтобы поступить в мед, а я был юношей амбициозным, мечтал не просто освоить врачебное ремесло, а серьезно заниматься наукой. Требовалось подтянуть химию, делать это было лень. Вот и отнесся к выбору будущего, можно сказать, безответственно.
Родители восприняли все спокойно. Думаю, пойди я в архиереи, они бы и это одобрили. Стал бы шахтером — и слава богу. Мама с папой считали неважным, кто перед ними — дворник, епископ или космонавт. Главное, чтобы был мастером своего дела, любил его. Я унаследовал такое же отношение к людям, не делю их на белые и синие воротнички.
В общем, я определился с выбором, но моя подготовка в институт, по большому счету, была пущена на самотек. Папа, конечно, время от времени вникал, как она проходит, давал советы. Мама помогла разучить цыганочку: она занималась балетом, даже преподавала. И все же сказать, что я жизнь положил на то, чтобы поступить, не могу. Возьмут — хорошо, провалюсь — и ладно!
Честно говоря, стихи я читал неважно. Был уверен, что знаю, как надо, но выяснилось, что ни черта в этом не понимаю. Да и плясал не лучшим образом. Но меня все-таки пропустили на третий тур. Никому не признавался, кто мой отец, однако экзаменаторам не составило труда сопоставить фамилию-имя-отчество. К третьему туру собрался и сыграл отрывки из «Доходного места» и «Свадьбы Кречинского», которые помогали нам готовить режиссеры-выпускники, так что доказал: достоин учиться в этом вузе.
Студенческие годы оказались непростыми. Мне требовалось ровно три минуты, чтобы дойти от дома на углу Пестеля до академии на Моховой. При этом я всегда опаздывал. Думаешь: «Куда спешить? Мне ближе всех, посплю еще пятнадцать минут, выпью лишнюю чашку кофе». В итоге прибегал последним.
В год моего поступления курс набирал Владимир Викторович Петров — опытнейший педагог, воспитавший около двухсот актеров, среди которых Лариса Гузеева, Александр Лыков, Александр Половцев. Он большой мастер, но не скажу, что мы жили душа в душу. Я по натуре бунтарь, революционер, люблю проламывать стены и двигаться дальше. Владимир Викторович давал нам академическое образование, и я с ним много спорил. Петров говорил: «Артист необязательно должен быть умным». Для меня это неприемлемо. Актер обязан владеть не только голосом, телом и расшатанной нервной системой, но и иметь мозги. Еще Шекспир наставлял своих артистов: работай лучше всех, знай больше всех и ничего не жди взамен. Не всегда удается следовать его завету, но я стремлюсь. Чем лучше образован, тем серьезнее вооружен. Пусть пока это знание мертвое, книжное, но в будущем оно может пригодиться.
Сегодня, с появлением опыта, вынужден согласиться, что в определенном смысле мастер был прав. Встречаются сверходаренные актеры, которым совсем необязательно читать и понимать Шопенгауэра. Не будем оглашать имена, их много. Но ко мне природа не была так щедра. И сколько живу, столько помню себя с книжкой в руках. Среди любимых писателей Роберт Музиль и Франц Кафка. Высоко ценю поэзию Стефана Малларме, Райнера Марии Рильке. А недосягаемым считаю Георга Тракля, которого не только читаю, но даже иногда пытаюсь переводить. Мой немецкий оставляет желать лучшего, равно как французский с английским, поэтому вооружаюсь словарем. У нас множество прекрасных переводчиков, но все они привносят в тексты свою индивидуальность, а мне нравится переводить дословно. Занимаюсь этим не так часто, когда выдается свободное время.
Из театральной академии выпускался со спектаклем «Волки и овцы», играл Мурзавецкого. Родители приходили смотреть, смеялись. Я очень переживал, волновался, что скажет отец. Брось он «Все нормально», расстроился бы. Но папа начал разбирать финальную сцену, которая пришлась ему по душе, давал советы, как сделать ее лучше. Произнес: «Я увидел человека». Для меня это высшая похвала.
— Как складывалась ваша актерская судьба?
— Плохо! Получил диплом в 1996-м, когда театры бедствовали, актеры играли при полупустых залах, кино практически не снимали. Я много куда показывался и везде не подходил. Молодой, двадцатиоднолетний, невысокого роста. На очередном прослушивании кто-то посоветовал: «Идите в ТЮЗ». Но у меня же амбиции через край! Какой ТЮЗ?! Кого там буду играть — пионеров? Я считал себя настоящим большим артистом! Тяжело приходилось, был на грани отчаяния.
Выручил Вениамин Михайлович Фильштинский. Он посмотрел мой дипломный спектакль и пригласил в свою студию, которая называлась тогда Театр на Крюковом канале, а спустя несколько лет стала «Этюд-театром». Там играли и Костя Хабенский, и Миша Пореченков, и Миша Трухин. Они окончили академию раньше, во время учебы мы дружили, я, бывало, бегал им за водкой. Так что приняли меня хорошо, сразу ввели в несколько спектаклей, поскольку кто-то постоянно уезжал на съемки.
Ребята шли на взлет, перед Хабенским и Пореченковым уже распахнулись двери в новую жизнь. Я в тот период был лопух лопухом и отчасти им завидовал, хотя считал старшими товарищами. При том что актерская профессия лютая, про нее говорят «падающего подтолкни», ребята всегда меня поддерживали. То ли принимали за своего, то ли что-то во мне видели. Смотрел на них с восхищением: у нас незначительная разница в возрасте, но на тот момент они были гораздо опытнее.
Год, проведенный под началом Фильштинского, дал мне гораздо больше, чем четыре у Петрова. А потом режиссер Виктор Моисеевич Крамер позвал в театр «Фарсы» на роль в спектакле «Село Степанчиково и его обитатели». Это был такой кайф! Я купался в работе! Спектакль Крамера «Фарсы, или Средневековые французские анекдоты», давший название театру, в свое время гремел на весь Питер. Хабенский играл в фарсовском «Гамлете» Горацио, когда он перебрался в Москву, роль получил я. Костя выстроил интересный рисунок, который здорово отличался от шекспировского, пришлось его осваивать.
Позвонил приятель: «Федь, Геннадий Тростянецкий собирается ставить спектакль в БДТ, хочет с тобой повидаться». Геннадий Рафаилович меня знал: в ЛГИТМиКе его студенты-режиссеры постоянно приглашали играть в своих отрывках. Тростянецкий позвал на главную роль в «Веселого солдата» по Виктору Астафьеву. Меня! На главную роль в БДТ!
Первым, кого встретил в театре, оказался Кирилл Юрьевич Лавров. Он улыбнулся, поприветствовал: «Ну здравствуй, однофамилец!» Когда папа служил в БДТ, у них сложились хорошие отношения. Коллеги вообще отнеслись ко мне по-доброму. Наверное потому, что любили папу. Хотя непросто, особенно вначале, слышать: «А, это же Колькин сын!» Полосовало как бритвой по сердцу. Что значит «Колькин»? А сам-то я кто такой? Приходилось постоянно доказывать, что и без папы что-то из себя представляю. Наверное, с подобной проблемой сталкиваются все дети известных родителей. Со временем, когда утвердился в профессии, печаль прошла. Напротив, если кто-то сравнивает с отцом, говорит, что похожи, переполняюсь гордостью.
В БДТ удалось доказать, как самоотверженно и небессмысленно умею работать. Случалось, даже ночевал в театре. И постановка удалась, меня хвалили. Сыграл еще в одном спектакле как приглашенный артист, и Светлана Николаевна Крючкова позвала в «Вассу Железнову». К тому моменту уже несколько раз звали в труппу, обещали, что будут отпускать на съемки, — их у меня было много.
Андрей Юрьевич Толубеев, видя, что колеблюсь, взял за руку: «Все, пошли в кадры! Пиши заявление, сразу премию выдадим!» А с деньгами как раз обстояло туговато. И действительно, в тот же день я получил приличную сумму.
Об Андрее Юрьевиче вспоминаю с особой теплотой, доброжелательнейшим был человеком, трогательно заботился о молодых актерах.
И Светлана Николаевна многому меня научила. Хотя она человек требовательный, в театре побаиваются ее темперамента, но Крючкова имеет на это право, поскольку сама большой мастер.
А какая радость до сих пор играть «Лето одного года» с Олегом Басилашвили и Алисой Фрейндлих! Это пьеса о пожилой паре, у которой сложные отношения с дочерью. Мне досталась роль почтальона, приносящего ее письма. Малюсенькая ролюшка, но дорогого стоит. Приходил в театр за два часа до начала спектакля и заслушивался в гримерной рассказами Олега Валериановича. Иногда заглядывала Алиса Бруновна: «Федечка, дорогой!» Обнимала. Как после этого сыграть плохо? Они и сегодня, когда приезжают в Москву с этим спектаклем, зовут назад, задают риторический вопрос: «Может, ты к нам вообще вернешься?»
— В какой момент вас потянуло в Москву?
— Когда понял, что стою на месте, все питерские дороги исхожены и некуда двигаться. Казалось, главные события разворачиваются в столице. Как-то спросил театрального художника, продюсера и друга семьи дядю Пашу Каплевича:
— Нет ли чего-то интересного для меня в Москве? А то топчусь в Питере на одном месте.
Каплевич сказал:
— Конечно узнаю, нет проблем!
Прошло несколько дней, вдруг мне позвонил сам Кирилл Серебренников (когда-то пробовался в его картину «Изображая жертву», но неудачно) и сразу перешел к делу:
— Можешь приехать в Москву?
— Конечно!
Кирилл Семенович сделал очень странное предложение:
— Попозже ты понадобишься мне как актер. А пока не согласишься преподавать моим студентам в Школе-студии МХАТ?
Честно говоря, так и присел, преподавание для меня — темный лес, не представлял, как это делать:
— Кирилл, я же их бить буду! Я не педагог, не методист, могу только поделиться личным опытом.
Он говорит:
— Именно это мне и надо!
Я поработал какое-то время в Школе-студии, поставил со студентами лермонтовскую «Тамань». А потом Серебренников взялся за роман «Околоноля», куда пригласил и меня. Этот проект «Табакерки» играли на Малой сцене МХТ. Естественно, за нами пристально наблюдал Олег Павлович Табаков. В какой-то момент позвал в кабинет и сделал предложение, от которого я не смог отказаться. Сразу получил роль в «Мастере и Маргарите», а дальше понеслось!
Играл в «Событии» у Богомолова, ввелся в его «Чайку». Костя интересный режиссер, однозначно талантливый и прекрасен в своей нише. Богомолов — приверженец постдраматического театра, где ничего не надо играть. В том же ключе сегодня работают в Европе. Если драматургия сильная, актеру действительно можно расслабиться и ничего не «раскрашивать», действие все равно останется выпуклым. Костя это тонко чувствует. Хотя все-таки не могу назвать его театр полностью своим.
Лев Борисович Эренбург ставил «Преступление и наказание» и дал мне роль Порфирия Петровича. Интересная получилась работа, жаль, что уже не идет в МХТ. Параллельно получил приглашение в «Табакерку», к этому театру отношусь трепетно, с тех пор как еще в Питере посмотрел «Смертельный номер» — спектакль, перевернувший мои представления о нашем виде искусства. Как же там актерам, свободно хулиганившим на сцене, удавалось высекать из всего смысл! В «Табакерке» играю по сей день.
В МХТ каждый занимается исключительно собой, своей карьерой, и это правильно. Если БДТ я воспринимал как театр-дом, где стоит мой диван, телевизор, висят полки с книжками, где всегда можно заночевать, то в Камергерском все иначе. Пришел на свое рабочее место, отыграл и закрыл за собой дверь. Пока мог, делал это честно. Даже друзей среди актеров особо не завел, как-то не сложилось. Но в какой-то момент перестал успевать, да и в администрации кое с кем не сошелся характерами. Не захотел отказываться от интересных кино- и телепроектов и предпочел свободу. Пришло такое время. Олегу Павловичу, светлая ему память, всегда буду благодарен.
— Видимо, из театра уволились не зря. Ведь это позволило сыграть уже сто пятнадцать ролей в кино.
— Не знаю, не считал. Тем более что далеко не все из них большие и любимые. Но с чего-то надо было начинать! Дебютировал у Дмитрия Месхиева в «Американке». Фильмов тогда выходило мало, я согласился не раздумывая. Дмитрий Дмитриевич даже не делал проб, посмотрел на мою рожу и спросил:
— На гитаре играть умеешь?
— Да.
— Подходишь! Тебе только парик наденут.
В популярном сериале «Улицы разбитых фонарей» снимался раз пять. Играл разных персонажей, что давало возможность не впадать в безденежье. В этом проекте участвовали все питерские актеры, кто мало-мальски на виду. Приобрел интересный опыт, познакомился с режиссерами, которых не знал. Одним из них стал прекраснейший Вячеслав Сорокин. Он приходил на мои театральные премьеры и позвал в «Убойную силу».
Ничего психологически сложного я там не сыграл, в сериалах этого не требуется, а травму однажды получил. Снимали взрыв, пиротехники не рассчитали силу заряда, и тех артистов, которые находились в кадре, разбросало в разные стороны. Мне «повезло» больше других: я влетел башкой в столб. Слава богу, тогда еще не брил череп наголо, волосы смягчили удар. Кровь хлынула на лицо, съемки остановили, вызвали скорую. Думаете, поехал в больницу? Нет, отправился домой, отлеживался три дня, а на четвертый вернулся к работе. Правда, на голове остался заметный шрам. А так все зажило как на собаке!
Страховок от несчастного случая у актеров тогда не было. Режиссер спрашивал:
— Сам трюк исполнишь?
— Могу!
И поехали! Только если артист отказывался, вызывали каскадеров. Сегодня к этому относятся строже, актеры стали грамотными, засудить могут.
Те, кто играл в «Улицах...» и в «Убойной силе» главные роли, стали кумирами, собирали стадионы. Но ни один не зазвездился, не превратился в того, к кому «не подойди, не плюнь». Ребята какими были, такими и остались. Понимали, что сериалы долгоиграющие и если начать ссориться, то работа превратится в сущий ад. Когда у кого-то на площадке сдавали нервы, его тут же меняли.
— Неужели не случалось конфликтов?
— Один произошел на съемках сериала «Группа Zeta», где моим партнером был замечательный Миша Евланов. Раньше я страдал аэрофобией и до дрожи боялся высоты. А режиссер попросил, чтобы повисел на скале, понятно, со страховкой: «Один дублик отснимем, остальное сделают каскадеры». Я согласился. Глаза перед камерой не зажмуришь — превозмогая ужас, провисел два дубля. А режиссер все недоволен. Я взвился, он разорался... Я потребовал: «Зови продюсеров! Я вообще не должен висеть, никто не собирается выплачивать никаких трюковых, просто хотел выручить группу». В общем, разругались смертельно, а снимать еще полторы недели. Работали стиснув зубы, даже не здоровались.
Но такое случается редко. Зачем орать? Как правило, сразу предупреждаю: «Вон стоит мое такси, я поехал!» Конечно, тоже могу выйти из себя, но ругаюсь по делу. Недавно снимался, костюмеры не привезли сменное нательное белье. Поинтересовался:
— Ребят, где оно?
— А вы наденьте вчерашнее.
— Вы сами наденете грязное?
— А при чем тут это?
— При том, что вы не выполняете своих прямых обязанностей! Давайте я явлюсь на площадку с невыученным текстом или на два часа позже назначенного времени. Я же беру на себя обязательства. Чем вы лучше?
Я отходчивый, прощаю оплошности. Главное, чтобы человек извинился. Когда снимали «Фурцеву», переезжали с Черного моря на Азовское. Стою в ожидании команды «Мотор!», режиссер Сережа Попов обращается к реквизиторам:
— Дайте Феде портсигар.
— А мы не взяли.
— В каком смысле не взяли? У Феди должен быть в руках портсигар!
— Мы его забыли, может, он возьмет что-то другое?
Сережа остановил съемку, и пока они не съездили за семьдесят километров туда и обратно и не привезли портсигар, ничего не происходило. Уважаю. Если в портсигаре есть художественная необходимость, выньте его да положьте. А то дойдем до того, что в руках придется держать дамский ридикюль.
— Не каждый актер может гордиться тем, что снимался у Александра Сокурова, а вы появились в трех его фильмах — «Тельце», «Отце и сыне» и «Русском ковчеге».
— К Александру Николаевичу меня привела его бессменный второй режиссер и друг нашей семьи тетя Таня Комарова. В «Тельце» сыграл сразу две роли — санитара, который ухаживает за Лениным, и фотографа, снимающего Сталина. Мне полностью меняли внешность, приклеивали уши, усы.
Действие происходило в Горках Ленинских, там и жили: режиссер хотел, чтобы испытали полное погружение в материал. Сокуров умеет создавать потрясающую атмосферу, ты будто попадаешь в другое измерение. Он человек негромкий, почти невидимый, ни на что бурно не реагирует, но если тебе посчастливится очутиться с ним на одной волне, окажешься в создаваемом на экране мире не понарошку.
На площадке приходилось нелегко, это была одна из первых моих работ в настоящем, большом кино. Как в нем существовать, совершенно не представлял. Но Александр Николаевич проявлял терпение, иногда учил, иногда бросал в работу как котенка в воду и смотрел, выплыву ли. Я не всегда знал, что делать, не понимал, как он относится к своим героям. Но разгадывать эти ребусы было интересно, а еще интереснее наблюдать за Сокуровым. Помню, решили отметить успешные съемки трехсотого кадра, устроили вечеринку, все выпили. И вот уже кто-то играет на гитаре, кто-то поет, а кто-то повалился лицом в салат. А Александр Николаевич стоит в сторонке с бокальчиком белого вина и наблюдает — по-доброму, без раздражения, любуясь происходящим. Я подошел, что-то спросил и моментально очутился в потоке его потрясающей энергии. Тоже залюбовался коллегами.
На главную роль в картину «Отец и сын» я пришел сразу после похорон папы. Он ничем не болел, сгорел за четыре дня. Некроз поджелудочной железы — диагноз смертельный. Ему исполнилось всего пятьдесят шесть. Я крайне тяжело переживал потерю. А сюжет фильма рассказывает о том, как сын ищет отца. Мы с Сокуровым поговорили три минуты, он узнал все мои обстоятельства, решил:
— Федь, ты должен играть.
Я пообещал:
— Послужу верой и правдой.
Снимали в Лиссабоне, с тех пор я полюбил Португалию, не единожды туда возвращался. Когда фильм закончили, Александр Николаевич сказал: «Это очень честная работа». Такая похвала для меня дороже всего. Значит, сделал что мог и даже больше. Все сошлось: и герой отца не нашел, и я своего потерял. Видел в этом совпадении какую-то метафизику, удивительную магию потустороннего.
— А что вспоминается о работе с Германами — старшим и младшим?
— У Алексея Юрьевича в «Трудно быть богом» снимался около пяти месяцев, хотя на экране от роли осталось несколько секунд. Но там такая школа, что год идет за пятнадцать! Он буквально выбивал из меня результат. Когда предстояло вбегать в кадр с выпученными глазами, мне прямо за шиворот выливали огромное ведро воды со льдом. Режиссер говорил, что только в этом случае у меня наполненные глаза. Костюм весил около двадцати пяти килограммов, неделю учился в нем ходить. Герман заставил забыть все, чему учили, хотел видеть голый нерв, приходилось выкладываться на сто пятьдесят пять процентов.
А у Алексея Алексеевича сыграл небольшую роль в «Гарпастуме», прежде чем получил приглашение в «Бумажного солдата». Тяжелая была история. Снимали на Баскунчаке, на границе с Казахстаном. Практически весь короткий световой день мы барахтались по грудь в грязи в пересохшем солончаковом озере. Выматывались страшно! Я долго не мог притереться к Леше — он тогда существовал в монологе. Но на мое счастье, у Германа случился день рождения, мы хорошо посидели, выпили и нашли точки соприкосновения. Начался диалог: он вдруг стал меня слышать, отзываться на предложения. Фильм получился достойным, горжусь этой работой.
Впрочем, не могу назвать картину, за которую испытываю чувство стыда. Секрет прост: стараюсь работать честно. Иногда получается лучше, как случилось, например, в «Кратком курсе счастливой жизни» Валерии Гай Германики. Лера — человек необычный, оригинальный. Сначала не мог понять, что происходит на площадке. Приезжаешь, а там бабье царство и все кричат, стоит мат-перемат, которого не слышал даже в казарме. Думал: «Господи, во что вляпался?!» Но делать нечего, работаем. Германика умеет добиться удивительной достоверности, если этого не происходит, требует бесконечное количество дублей.
Снимали в Переделкино, моим партнером был музыкант Олег Гаркуша. Однажды болтали, курили, Подошла Лера:
— Ребят, давайте сходим в гости.
— К кому?
— К Мамлееву.
А я читал произведения Юрия Витальевича, ценил его как писателя, философа, метафизика. Но знаком не был.
— Конечно пошли!
В тот вечер Германика открылась с неожиданной стороны: с Мамлеевым и его гостями, знаменитыми, чтимыми мною авторами, общалась на равных, была частью их атмосферы, и я ощутил, насколько она глубокий, объемный человек. С тех пор если зовет:
— Можешь сняться в эпизоде? — отвечаю:
— Сделаю это бесплатно!
В «Оттепели» я сыграл сценариста с трагической судьбой, прообразом которого послужил Геннадий Шпаликов. Валерий Тодоровский собрал на площадке замечательную банду, мне было комфортно, не требовалось себя ломать, что-то изобретать. Ролюшка небольшая, но удалось прочувствовать персонажа, оказаться правильной приправой к «салату» под названием актерский ансамбль. Хотя Валерий Петрович со мной не соглашался: «Ты не прав! Твой герой смыслообразующий!» Наверное, ему виднее.
На «Однолюбах» подружились с Сашей Урсуляк, у нее была роль жены моего героя. Долго не могли снять финальную сцену с Максимом Лагашкиным, который играл уже спившегося человека, разрушившего свою и чужие судьбы. Мне казалось, эпизод не выходит по моей вине, уезжал со съемок расстроенным. Но когда увидел фильм, успокоился: в монтаже все смотрится изящно. Я отношусь к себе строго, иной раз ем поедом. Кстати, в «Аритмию» пробовался на начальника подстанции скорой помощи, которого блистательно сыграл Лагашкин. Не жалею, что роль мне не досталась. Макс там великолепен, это абсолютно его история!
— Правда, что вы стали отцом в двадцать лет?
— В девятнадцать. С Софьей мы учились в одной школе, она в классе с художественным уклоном, я в обычном. До ЗАГСа так и не дошли, не видели в этом смысла. О свадьбе вообще не думалось. Тогда жил так, что однажды в течение года четыре раза терял паспорт: то он выпадал из кармана, то оказывался в забытой где-то сумке. И я не считал это проблемой. Если сегодня останусь без документов, начну психовать: господи, что делать?! А тогда спокойно ходил со справкой и ставить штамп было не только незачем, но и некуда.
Я поступил в театральную академию, у Сони с живописью не сложилось. Обитали мы то у моих родителей, то у ее, иногда у кого-то на даче. Как и многие в постперестроечное время, жили непросто. Папа с мамой, конечно, помогали, ведь я перебивался случайными заработками. Но по молодости лет не испытывал по этому поводу глубокой скорби. Она появилась чуть позже: если не видишь впереди перспективы, значит, дело труба. А тогда казалось, что все возможно и будущее светло и ясно.
Заработав первые приличные деньги, без зазрения совести пропил их с друзьями, которых в ту пору было много, и я всех угощал, проставлялся. Среди ребят попадались и музыканты, и художники, и артисты, и воришки, и наркоманы — сегодня из той компании остались в живых немногие. Но эти люди почему-то в меня верили, и я старался не подвести. Деньги являлись доказательством того, что они не ошиблись и я еще всем покажу, сделаю что-то классное и замечательное! Вообще, к дензнакам отношусь с большим уважением, хотя они никогда не становились для меня самоцелью. Главное, чтобы были честно заработанными. Когда начинают словно с неба валиться, настораживаюсь: если видишь сыр, сразу начинаешь искать и мышеловку.
Когда Соня забеременела, ей советовали сделать аборт, не связывать себя по рукам и ногам. Я же считал, что ребенок — это в любом случае прекрасно. Дар божий! Соня ходила тяжело, Глашка родилась семимесячной. Помню первую с ней встречу. Шел по длиннющему коридору роддома к палате, где она лежала в кювезе, а по радио Мэрилин Монро пела: I Wanna Be Loved by You. Врач подвела к ребенку, я взглянул, а там совсем сморчочек. У меня вырвалось: «Господи, какая же она красивая!» Доктор так удивленно посмотрела! Выписали дочку далеко не сразу. Папа внучку обожал.
— Что развело с Софьей?
— Мы были слишком молоды, а семейные дела требуют мудрости. Соня очень категоричный человек, для нее существовало только черное и белое. А я не люблю и не умею рубить сплеча, оттого искал полутона, правда, часто заблуждался.
Соне не нравилось мое поведение. В те годы я играл в группе «Чирвонцы», которую сам и создал, пропадал на репетициях, мы много выступали в Питере, ездили на концерты в Москву. Позже часть музыкантов перешла в «Ленинград». Все было серьезно, но в какой-то момент я понял, что музыка — не мой хлеб. Когда пришла пора расставлять приоритеты, выбрал актерскую профессию. А тогда мог пропасть из дома на неделю, с какими-нибудь панками уехать в психоделический трип. Естественно, Соне это казалось диким, она протестовала. В ответ я взвивался: какого черта мне кто-то что-то запрещает?! В итоге расстались. Сейчас Соня работает где-то в типографии. Ничего, по большому счету, о ней не знаю, мы не видимся.
К счастью, никто не отлучал меня от дочки. Глаша пошла по нашим стопам, продолжила актерскую династию Лавровых. Она беседовала со мной, выбирая профессию. У дочери прекрасное меццо-сопрано, она всегда пела, занималась музыкой. Я советовал: «Иди в оперу! Класс оперных артистов намного выше, чем драматических». Знаю, о чем говорю, сам занимался музыкой. Мало того, один из моих дедов — композитор Лев Шувалов. Но дочь сопротивлялась. Однажды на концерте так стало плохо от волнения, что упала в обморок. После этого Глаша решила: все, в музыку ни ногой. С тех пор поет только для себя.
Дочка поступила в институт культуры, ей там не понравилось. Полгода думала, куда перейти. Но получила приглашение от Андрея Могучего и сейчас учится у него режиссуре, работает в БДТ, выпускает спектакли. Я ею очень горжусь.
— Как складывалась личная жизнь после разрыва с Соней?
— Барышень в моей жизни хватало, но оглашать донжуанский список как-то несолидно. После того как развелся со второй женой, мама уже не надеялась, что создам семью. Маша работала в театре у Льва Борисовича Эренбурга, занималась светом. Приходила ко мне на концерты, в какой-то момент начался бурный роман. Мы даже дошли до ЗАГСа, но в итоге расстались.
— А среди актрис не оказалось достойных?
— Были и актрисы. Но двум медведям в одной берлоге не ужиться, да и клоунов в семье было выше крыши: папа, мама, я, Глаша. Зачем еще с кем-то состязаться, мериться талантами? Дома надо отдыхать, радоваться и не думать о том, кто лучше сыграл. Это будет пожирать мою энергию, так необходимую в кадре или на сцене. Дом — это что-то родное, сладкое, теплое. Конечно, встречаются крепкие семьи, где уживаются два творческих человека, но могу себе представить, как им нелегко.
Оттого женат на женщине, которая не имеет ни малейшего отношения к искусству. Лена тоже была поклонницей «Чирвонцев», приезжала на наши концерты из Москвы. Я ее как-то не сразу приметил, приходила какая-то мелкая — она на семь лет моложе. Но однажды мы случайно пересеклись в галерее моей питерской названой сестренки. Увидел знакомое лицо, спрашиваю у Лизки:
— Это кто?
— Ты обалдел? Это Ленка! Постоянно приходила вас послушать.
— Неужели? А я ее не помню.
Мило пообщались в тот вечер, и началось. А вскоре я перебрался в Москву, где мы сошлись окончательно. Свадьбу, правда, устроили скромную, тихо посидели в ресторане. Ленка уже ходила с пузом. Собрались только самые близкие. Моя мама не приезжала, поверить в мой очередной брак ей было трудно. Я обиделся, расстроился. Уже позже мы с женой к ней съездили.
Сначала МХТ арендовал нам квартиру, а в какой-то момент Олег Павлович пробил для меня жилье. Огромное ему спасибо! В противном случае до сих пор мыкался бы по съемным углам.
Лена — юрист–международник, работает в ирландской компании, которая занимается оказанием услуг приезжающим сюда работать иностранным топ-менеджерам. Ее фирма подыскивает для них квартиры, школы, детские сады, оказывает юридическое сопровождение.
У нас двое детей. Солнышки мои! Марте шесть, Фролу три. Когда они родились, для меня началась другая жизнь. Я полюбил проводить выходные дома, с семьей. Навещаем тещу в Звездном городке, гуляем там по лесу, играем в снежки. С ребятами я превращаюсь в мальчишку — мы хохочем, кувыркаемся, дети на мне ездят. Марта знает, что папа артист, Фролик в курсе, что меня иногда показывают по телевизору. Дочка ходит в театральную студию, занимается балетом, рисует, плавает, все успевает. Сын составит ей компанию с будущего года. Правда, Марта пока не хочет быть актрисой. Грозится, что станет химиком, дизайнером, дегустатором. Посмотрим, время еще есть!
— Прессе стало известно о вашем брате Григории...
— Это папин внебрачный сын. Никогда с ним толком не общался, хотя однажды виделись, когда не стало отца. Родители прожили вместе всю жизнь, может, когда-то и разбегались, но меня в известность не ставили. Не хочу об этом говорить, история прошла мимо меня.
— Чего бы сами себе пожелали?
— Чтобы хуже не было. Я всегда ищу, куда еще можно двигаться, в правильном, светлом и верном направлении. Хочется, чтобы видел эту дорогу и все двери открывались в нужное время, даже если придется долго ждать. Тогда путь станет нескучным и осмысленным.
Подпишись на наш канал в Telegram