Ушла одна из самых народных актрис. Она избегала публичности, практически не давала интервью, мы мало что знали о ее жизни, но очень любили. И боль от этой потери сравнима только с утратой родного человека. Давайте вспомним о ней.
актриса
Точного числа не помню, но это случилось в мае 2017 года. В тот день я заехала к Нине Михайловне по ее просьбе, чтобы заплатить за квартиру и кое-что купить. Отдала пакеты, квитанции, сдачу и собралась уходить. «Посиди немного», — сказала она. Я осталась. Не думала, что это надолго, но просидела часа три. Молча. Говорила она. В какой-то момент моя рука потянулась к телефону, чтобы включить диктофон, но...
Записывать ее без предупреждения было бы подлостью. Я открыла рот, чтобы попросить разрешения, но осеклась. Испугалась, что собью с мысли и Дорошина замолчит. Нет, она не смогла бы говорить при включенном диктофоне. Исчезла бы искренность, без которой все потеряло бы смысл. По большому счету, моя вина не в том, что не записала, а в том, что не перенесла весь ее рассказ на бумагу сразу же по возвращении домой, когда впечатления еще были свежи, а детали — точны. За это я, наверное, буду пожизненно себя корить.
«О чем она тогда рассказывала? Не о тайнах ли закулисья актерской профессии?» — спросите вы. Отнюдь, она говорила о любви. Обычно артисты не любят распространяться о личной жизни и сразу предупреждают об этом журналистов: «Спрашивайте только о работе». Но рассказы о работе никому не интересны. Интересен живой человек, драматургия его жизни. А жизнь, тем более женщины, — это любовь.
Считается, что главной любовью Нины Михайловны был Олег Ефремов. Но у меня сложилось впечатление, что она любила и Олега Даля. Просто это были разные чувства, которые как-то переплетались в ее душе и в то же время существовали автономно.
«Зачем? — подумала я в середине ее монолога. — Зачем она все это мне рассказывает?» И вдруг поняла: Нина Михайловна хочет, чтобы история ее любви осталась жить и после нее, чтобы она бродила по миру до конца времен. Потому что для нее она священна.
У Дорошиной не работал телевизор, и все знакомые, естественно, пытались заняться его починкой. Нина Михайловна категорически этому сопротивлялась. Сначала мне казалось, что просто стесняется, не хочет никого обременять лишними хлопотами, но потом до меня дошло: боится, что работающий телевизор собьет ее с внутренних настроек на личную историю.
Она жила ею, опиралась на нее, просматривала своим внутренним взором словно кино. Более того, она над этим кино работала как над сценическим этюдом: что-то корректировала, перемонтировала, вычищала сюжет от мелких ненужных деталей или придавала им иной, глобальный смысл.
Я начала плотно общаться с Дорошиной в апреле прошлого года. Меня назначили стажером в ее педагогический отрывок. Все это происходило в Щукинском театральном училище, нашей альма-матер.
А занялась педагогической деятельностью Нина Михайловна в далеком 1981 году. Я тогда училась на третьем курсе. Помню ее появление в коридорах училища — она выглядела растерянной. Видимо, то был непростой период ее жизни: сорок шесть лет, детей нет, роли молодых уже играют молодые, все зыбко и бесперспективно. Спектакль «Любовь и голуби», который она много лет блестяще играла в театре, никто еще экранизировать не собирался... Скоропостижно умер отец. Это стало большим ударом. Все обстоятельства навалились одновременно, и груз оказался не по силам.
Дорошина обратилась к своему худруку, ученице Вахтангова Вере Константиновне Львовой с просьбой о помощи. Та была краткой.
— Чтобы завтра же приходила в училище на мое занятие, — приказала она.
— Зачем? — удивилась Нина Михайловна. Она не сразу поняла, что ей предлагают стать педагогом, а когда осознала, заволновалась: — Но у меня, наверное, не получится?..
— Получится, — не терпящим возражения тоном констатировала Львова.
И оказалась права.
Училище вдохнуло в Дорошину новую жизнь, и все вокруг нее вдруг начало меняться в лучшую сторону. Во-первых, она вышла замуж за прекрасного, верного, надежного и спокойного человека, который боготворил ее давно.
Владимир Ишков — выпускник историко-архивного института, художник по свету. Перипетии судьбы привели его в осветительский цех театра «Современник», видимо, ради встречи с его Ниночкой.
А во-вторых, Владимир Меньшов приступил к съемкам хита «Любовь и голуби» и не нашел лучшей кандидатуры на главную роль, чем Дорошина. Это был грандиозный подарок, о котором мечтает любая актриса. Душевные раны зарубцевались, страсти улеглись. Но история любви продолжала в ней жить.
Когда мы начали работать с Ниной Михайловной в училище, она окружила меня теплом и лаской как родное дитя. Была честна и доверчива, словно ребенок, и это подкупало. Я сразу заметила в ней такую особенность: о чем бы Дорошина ни говорила, какую бы тему ни затрагивала в быту или на репетициях, в разговоре обязательно возникал Олег Николаевич Ефремов. А за ним непременно появлялся и Олег Иванович Даль. Их ежедневное восторженное поминание стало ритуалом, в том числе и последнего года ее жизни.
В Олега Николаевича она влюбилась сразу, как только увидела в спектакле Центрального детского театра. Ей было тогда семнадцать лет. Но мало ли в кого влюбляются барышни в столь юном возрасте. Возможно, ее чувство испарилось бы, не оставив следа, не встреться они вживую в 1954-м на съемках «Первого эшелона».
Дело происходило в Казахстане. Нина Михайловна рассказывала, что вся закадровая атмосфера была пропитана любовью. Среди актеров сложились пары Извицкая — Бредун и Дорошина — Ефремов. А к Татьяне Дорониной приехал не занятый в фильме влюбленный в нее Олег Басилашвили. И они пошли жениться прямо там — в казахстанском ЗАГСе. Свидетелями на их свадьбе стали Ефремов и Дорошина.
Тогда юной Нине было еще невдомек, какой роковой станет для нее любовь к Ефремову. Он был увлекающимся человеком, а верность хранил только театру. Это сложно понять, принять, отпустить ситуацию и победить ревность. Конечно, когда все постигалось и проживалось Дорошиной впервые, ей приходилось многое претерпевать и она страдала. Ефремов приходил, уходил, у него рождались дети... Но ее любовь эволюционировала и постепенно превратилась в абсолютную, всепрощающую, ничего не требующую взамен. А страдания сделали ее личностно и профессионально сильнее.
Есть французская пословица Pour etre belle, il faut souffrir — «Чтобы быть красивой, надо страдать». Вот чтобы стать хорошей актрисой — та же история.
Когда Олегу Николаевичу принесли знакомиться новорожденную Настю (его дочку от Ирины Мазурук), Дорошина находилась в той же квартире. Семья Ефремова попросила ее тогда уйти в дальние комнаты. Она сидела там и слушала их радость от встречи с малышкой. Какие эмоции бурлили в ее душе?
Много лет спустя Нина Михайловна рассказала об этом эпизоде Насте Ефремовой. У них, кстати, сложились прекрасные отношения. Настя даже звала ее к себе погостить.
С Далем Нина Михайловна встретилась через семь с небольшим лет после «Первого эшелона» на съемках фильма «Первый троллейбус». Занятное совпадение названий фильмов и имен возлюбленных, не правда ли? Причем Олег Николаевич был старше Дорошиной на семь лет, а Даль — на семь лет моложе.
Считается, что Даль влюбился в нее сразу. Но развитие отношений с Олегом Ивановичем произошло в «Современнике» во время его ввода в спектакль. Нине поручили шефство над молодым артистом. Они работали вместе и, по словам Дорошиной, «дорепетировались до свадьбы».
Актеры понимают, как это происходит. Репетиции любовных сцен иногда перетекают в реальность. Все очень близко в нашей русской театральной школе. Никто же ничего не играет, все живут в предлагаемых обстоятельствах. «Истина страстей, правдоподобие чувствований...» — глядишь, вот и новая ячейка общества образовалась.
На свадьбу Дорошиной и Даля пришел весь «Современник». Ефремова старались на празднество не пустить, но он все же явился в середине вечера. О том, что был сильно подшофе, я знаю из других источников. Нина Михайловна не упоминала пристрастия Ефремова к выпивке, будто этого не было вовсе.
Что случилось, когда Олег Николаевич пришел на свадьбу, знают, по-моему, уже все. Как он сказал невесте: «А любишь ты, лапуля, все равно только меня».
Даль психанул и ушел в ночь. Чуть позже Ефремов тоже ушел, причем на этот раз вместе с Татьяной Лавровой. Дорошина рыдала на полу. Мобильных не было, Даль пропадал дня три непонятно где. Все были в панике. А потом он вернулся как ни в чем не бывало. И они с Дорошиной стали пытаться сложить семью.
Друзья — внук Сталина Александр Бурдонский с сестрой Надей — предоставили им комнату в своей квартире. Но жизнь молодоженов не задалась.
Спустя два года они официально развелись. Даль еще дважды женился, но неоднократно приходил к Дорошиной. Есть версия, что любил он всю жизнь только ее. О его появлениях она вспоминала с нежностью.
Пришел Даль и накануне своей кончины. Нина Михайловна абсолютно верила в то, что его смерть была запланированным самоубийством, и заставляла меня поверить: «Он приходил прощаться — это было очевидно».
К сожалению, все нюансы того последнего разговора Дорошиной с Далем стерты из моей памяти. Помню только, как с сомнением спросила:
— Но зачем он поехал в Киев?
— Как зачем? Специально, чтобы это случилось не здесь, — быстро ответила Нина Михайловна.
Может быть, такой способ ухода казался ей более благородным?
Не верю, что Дорошина выходила замуж за Даля, только чтобы отомстить Ефремову. «Он был такой юный, чистый, красивый», — говорила Нина Михайловна об Олеге того периода.
Двадцать лет счастливой жизни с Владимиром Ишковым в трехчасовом повествовании Дорошиной оказались лаконично вложены в одну фразу: «Это был очень хороший человек!» А все остальное время, как приключенческий роман, она рассказывала мне историю своих перипетий с двумя Олегами. Было очевидно, что сей небанальный сюжет ей нравится.
Вообще, Дорошина была счастливым человеком. И в профессии, и в личной жизни. Ее любовь к Ефремову нельзя назвать несчастной. Попробовали бы вы эту любовь у нее отобрать! Ни на какие «счастья» она ее не променяла бы. Со временем страсти улеглись, боль ушла, осталась добрая память. И этой памятью она жила.
Нина Михайловна не страдала, что у нее нет детей. «Я не могла этого. У меня была такая семья, что рожать без брака было невозможно», — коротко и без сожаления закрыла Дорошина эту тему.
Она не была одинокой. Телефон разрывался: звонили из театра, из училища, отовсюду. С племянницей Олесей, которая живет под Геленджиком, связь поддерживалась ежедневно. Олеся полностью заменила Дорошиной дочь, ее дети считались полноправными внуками. Нина Михайловна ждала, когда старший Олесин сын Миша приедет в Москву поступать в колледж и поселится у нее. «Ты знаешь, я думаю, что Мише будет удобнее у меня. Все-таки я живу в центре, в просторной квартире», — убеждала она, как будто я тоже имею право голоса в решении данного вопроса.
Дорошину опекали соседи, и ничего драматичного я в этом не вижу. Она распространяла вокруг себя море доброжелательности, люди радовались общению и помогали ей от души. Последний Новый год встречала у Ксении Лемешевой — соседки по площадке.
Нина Михайловна оставалась на ногах до конца жизни. Ноги болели, но доктора заставляли ее больше ходить, хотя бы по квартире. И она ходила. Ни о каких сиделках не шло и речи.
Ее посещал парикмахер. У Дорошиной были роскошные длинные волосы, их требовалось прокрашивать, чтобы прятать седину. Нина Михайловна следила за внешностью. Она никогда не была старухой. Не прозябала в нищете и голоде, как написали где-то. Не готовила супы, котлеты — ей все привозили из театра. Я если и докупала, то только фрукты и кефир. Она любила мир, и мир отвечал ей взаимностью.
Хотя допускаю, что в некоем меланхолическом настрое она могла произнести с чувством фразу: «О, как я одинока!» Но не надо забывать, что Дорошина — великолепная актриса.
Она была крещеной, и меня, конечно, не оставляло желание привести ей батюшку для исповеди и причастия. Я искала слова, подходила к этой теме издали, но все-таки Нина Михайловна испугалась.
— Но ведь священников зовут лишь к умирающим! — с ужасом воскликнула она.
— Нет, не только, — промямлила я.
Она собиралась жить и выходить на сцену вечно. Помню последний сыгранный ею спектакль. Это был «Крутой маршрут». Она готовилась к нему за месяц, каждый день настраивала себя на победу над немощью. «Я встану, я должна, я сыграю», — твердила как мантру.
Но в день спектакля с утра вдруг забеспокоилась, что ничего не получится. Я позвонила и застала ее в смятении. Однако решено было играть. Я купила цветы, поехала смотреть. Волновалась так, будто мне самой идти на сцену.
И вот начало второго акта... Из кулис вылетает задорная девица без возраста. Это Дорошина? Какие восемьдесят лет? Какая болезнь? Она шутит, кокетничает по роли и распространяет вокруг себя столько энергии, что видно на сцене только ее!
Вдруг Нина Михайловна садится на пол, и мне становится страшно. Она заигралась и забыла про больные ноги! Как теперь встанет?! Но Дорошина ни о чем не забыла. Видимо, партнерши были предварительно предупреждены, потому что в нужный момент они подхватили и подняли ее. Зал ничего не заметил.
Спектакль «Крутой маршрут» остро поднимает тему ужасов сталинизма. После него хотела спросить у Нины Михайловны, каково ей участвовать в нем? Ведь ее семью культ личности не затронул. Отец Дорошиной в то время был ответственным работником, и сама она близко дружила с родственниками деспота. Даже ее семейная жизнь с Далем протекала в квартире его внука... Но тема эта такая сложная, что я не решилась подступиться к Нине Михайловне с расспросами. Тем более что могу чего-то не знать про ее родню.
В последний раз Дорошина выходила на улицу (не считая переездов в больницу) в июле. Мы с ней посетили экзамен в Щукинском училище. Она нарядилась, выглядела великолепно. Туфли были на небольших каблучках.
— Ну вы даете! — сказала я. — В свои пятьдесят я уже на каблуках не хожу.
— А я еще могу, — задорно ответила она.
Дорошина радовалась всем, кого встречала в училище, шутила, рассказывала анекдоты. И все улыбались в ответ.
Ко всему в жизни Нина Михайловна относилась позитивно. Ни разу не видела ее слез. Но было очевидно, что ей больно вспоминать об уходе младшей племянницы, полной ее тезки Нины Дорошиной. Девочка умерла совсем рано — в двадцать семь лет. Это была какая-то невероятная трагедия для всей семьи.
А история Ефремова и Даля не мучила ее — она вдохновляла, питала творческие силы. За исключением одного эпизода. Когда Ефремов умирал, он позвонил Дорошиной и попросил срочно приехать. Она не могла. У нее был запланирован показ студентов во МХАТ имени Горького. О них договариваются заранее, отменять нельзя.
«Олеженька, не могу, я детей Танечке показываю, — верещала она в трубку. — Приеду сразу, как только освобожусь». Ефремов настаивал, но она все же отказала.
И вот идет показ. Студенты играют на сцене МХАТа, Доронина с Дорошиной сидят в зрительном зале. Вдруг Татьяну Васильевну вызывают в фойе, где сообщают о смерти Олега Николаевича. Она возвращается в зал, говорит об этом Дорошиной...
Считается, что на сцене слезы актеров не столь убедительны, как в кино. В театре ведь нет крупных планов. «Не артист обязан плакать, а зрители должны рыдать», — так меня учили в Щукинском. Знаете, когда Нина Михайловна рассказывала мне этот эпизод про смерть Ефремова, она не плакала, нет... Зарыдала я.
Возможно, у кого-то сложились о ней совсем другие воспоминания. Но все, кто общался с Дорошиной, сойдутся в одном: она украшала мир своим позитивом. А сложная история ее любви все-таки завершилась простым тихим семейным счастьем, о котором любая женщина может только мечтать.
племянница
— Нина была большой оптимисткой, не припомню, чтобы жаловалась на болячки. Она считала себя счастливым человеком. Обидно, что ее оболгали после смерти: писали, будто умерла в одиночестве и бедности. Я даже в суд подавать хотела, но не стала руки пачкать — Бог им судья. Еще пишут, будто мы делим наследство Дорошиной. И это неправда! Мы в своей семье, поверьте, разберемся. Не в квартирах-дачах счастье, а в том, чтобы родные люди были живы и здоровы.
Сколько себя помню, Нина была рядом. Не тетка-родственница, а вторая мама. Детство я провела за кулисами «Современника», где она служила почти шестьдесят лет — с 1959 года и до последнего дня. Летом Нина часто брала меня с собой на гастроли. Она обладала замечательной способностью обживать пространство. Постоянно возила в чемодане какие-то вазочки, салфеточки, полотенца, пахучие свечки. Взмахнет рукой — раз-два! — и унылый гостиничный номер становится по-домашнему уютным.
Однажды, добираясь из Кишинева в Тирасполь на очередной концерт, заехали в местную деревню. У кого-то из актеров там жил родственник, вот он и решил его проведать. Вернулся с канистрой молдавского вина. Мне позволили понюхать — вино пахло земляникой.
Помню Одессу семидесятых. Рано утром, едва всходило солнце, тетя тормошила: «Олеська, вставай, все счастье проспишь!» Быстренько умывшись и позавтракав, мы мчались на пляж. Кстати, в молодости у Нины была очень ладная фигурка, прямая спина и походка балерины. Ее подруга актриса Людмила Иванова не раз говорила, что ноги у Дорошиной — лучшие в Москве. Когда она шла в коротком платьице, прохожие буквально сворачивали шеи.
Если тетя набирала лишние килограммы, садилась на диету. А поесть она любила, обожала «вредные» макароны. Навернет полную тарелку и вздыхает. Потом махнет рукой: «Один раз живем!» — и накладывает добавку. В возрасте чуть за сорок перешла на свободные балахоны, иногда какой-нибудь отдавала мне: «Тесноват стал — забирай».
Нина любила духи «Кузнецкий Мост». Их аромат напоминал ей запахи детства, проведенного в Иране, куда откомандировали ее отца.
— Она вспоминала детство?
— Говорила о нем часто. Ее папа Михаил Никифорович был мастером по выделке меха и на Востоке закупал овчину для армейских тулупов. Поначалу он уехал в Иран один. Жена Анна Михайловна с семилетней Ниной отправились следом летом 1941-го. Бабушка рассказывала, как их поезд несколько раз попадал под бомбежку. Состав останавливался, пассажиры выскакивали из вагонов и разбегались кто куда. Анна Михайловна бросалась на землю и закрывала своим телом дочь. Во время одного из налетов осколок разорвавшегося снаряда воткнулся в землю совсем рядом с рукой Нины.
В Иране семья провела всю войну. У тети в памяти сохранились светлые картины детства: городок, где жили, много солнца, восточная музыка, лавки, полные сладостей, на улицах — женщины в пестрых нарядах, мужчины в белых чалмах.
Раз уж упомянула о бабушке, добавлю, что она прожила до ста одного года, умерла пять лет назад. До последнего находилась в здравом уме и трезвой памяти, за пару лет до смерти еще полы в доме лихо намывала. И попробуй отобрать тряпку — не отдаст: «Я без дела сидеть не привыкла!» Мощная была женщина.
— Как и Нина Михайловна?
— Я бы даже сказала, что у тети был мужской характер — с четкой логикой, пониманием и разделением «хочу — надо — для чего». Трезвый и рассудительный человек. Эти качества мне в ней всегда особенно нравились. С Ниной было очень легко. Она не выносила сор из избы, не любила жаловаться. Умела держать себя в руках. Знаю, что никогда не участвовала в закулисных интригах и сплетнях, без которых порой не обходится в театре. Она не позволяла себе увязнуть в этом болоте — занималась делом. Помню, однажды на даче за столом кто-то из гостей принялся перемывать косточки знакомой актрисе. Нина тут же это пресекла: «Неудобно говорить о человеке в его отсутствие!» И тему закрыли. Ролей она тоже не выпрашивала: дали — хорошо, не дали — что тут поделаешь. Сохраняла независимость — как в профессии, так и в жизни.
Нина была обаятельной, веселой. Умела дружить и не общалась с кем-либо ради выгоды. Никому не предъявляла претензий, всегда оставалась всем довольной. Плачущей я видела ее несколько раз, это случалось, только когда уходили из жизни близкие люди и животные. Смерть кота Рики, прожившего в доме шестнадцать лет и умершего года два назад, уложила ее в постель на несколько дней. В остальном — без ахов-охов и сантиментов. Никогда не вываливала на окружающих свои печали, проблемы, не жаловалась на болячки. Если становилось совсем плохо, просто не подходила к телефону, но через час-два в трубке вновь слышалось ее «алло».
Шесть лет назад я переехала в Геленджик, на родину мужа. Дочка, которой уже пять, родилась здесь. И Верочка, и старший сын Миша называли мою тетю бабой Ниной. Все мы ее любили.
Мои родители до сих пор живут в Лосинке, где Нина родилась, когда-то это был дачный пригород. Семья занимала восемнадцатиметровую комнату в коммуналке. Тетя, с детства мечтавшая стать артисткой, посещала театральный кружок, в котором не было ни одного мальчишки — презирали они это дело. И мужские роли приходилось играть девочкам. Нина не возражала, ей все персонажи были интересны.
Потом тетя поступила в театральный коллектив Клуба железнодорожников, которым руководила актриса Камерного театра Мария Львовская. Она-то и посоветовала талантливой ученице поступать в Щукинское училище. И вскоре Нина стала студенткой.
Из Лосинки до Москвы приходилось добираться в битком набитой электричке. А возвращалась тетя с занятий очень поздно, практически ночью. Однажды зимой ехала в почти пустом вагоне, но обошлось. Выходит на своей остановке, на перроне — ни души. Страшно... На ней была шубка, а на руке золотые часики. В подъезд влетела обрадованная: ну все, дома! И тут выскочил какой-то мужик, схватил ее за рукав и попытался сорвать часы. Нина как заорет своим звонким голосом! Вор пустился наутек.
После этого случая родители разрешили дочке снять в Москве угол, чтобы при необходимости оставаться там ночевать. Правда когда на экраны вышел фильм «Первый эшелон», где еще студенткой тетя сыграла подругу бандита, в Лосинке у нее появилась «охрана». Дворовая шпана прониклась к Нине нежными чувствами, ее начали провожать от станции до двери дома. Вели себя при этом очень уважительно. Некоторые из этих ребят стали тетиными друзьями на всю жизнь.
Сегодня Москва разрослась, Лосинка стала одним из районов столицы, но до сих пор напоминает большую деревню: все друг друга знают. Когда Нина приезжала к нам, большинство жителей высыпало на улицу. Еще бы, известная актриса — и наша, из местных.
Мой папа Евгений Михайлович и мама Лариса Алексеевна предлагали ей переехать к ним множество раз — в Лосинке и места много, и воздух чудесный. Но тетя отказывалась. Говорила: «Я привыкла к Москве, мне удобно, все рядом». От ее квартиры и до «Современника», и до Щукинского училища, где преподавала с начала восьмидесятых, рукой подать, пешком ходила. Когда уже начались проблемы с ногами, за ней стали присылать машину. Дома у Нины повсюду фотографии спектаклей театра «Современник», портреты Олега Ефремова, которого она называла своим учителем, снимки мои и моей младшей сестры, моих детей — Миши и Верочки... Ее личное пространство.
Хотя и не хотела переезжать к брату, мы оставались единым целым. Даже дача была одна на всех, под Сергиевым Посадом. Вместе отмечали праздники. С Ниной всегда было о чем поговорить.
— Она упоминала о том, что плохо себя чувствует?
— Жалоб не было, тетя до последнего оставалась оптимисткой. Мы каждый день находились на связи. Звоню:
— Ну, как себя сегодня чувствуешь?
Она в ответ:
— Давай не будем о болячках, лучше о любви!
Болели ноги и спина, сердце прихватывало, в больницу даже попадала — все-таки восемьдесят три года. Но она не сдавалась. За два дня до смерти завершила курс массажа. Готовилась репетировать с Лией Ахеджаковой спектакль по пьесе Николая Коляды «Змея золотая».
— Нина Михайловна жалела, что у нее не было детей?
— Она относилась к этому философски: «Бог не дал — значит, так нужно». Призналась мне как-то, что не уверена, смогла ли бы она стать хорошей матерью, ведь всю себя отдавала сцене, а ребенком нужно заниматься. В какой-то степени родных детей ей заменили студенты. Ну и мы с Ниной-младшей. Наш папа был сильно привязан к сестре — она на одиннадцать лет старше — и даже свою вторую дочь назвал в ее честь. Отец вырос за кулисами «Современника», Олег Ефремов говорил: «Женька — наш!»
Любопытный штрих: многие, кто впервые видит мою маму, отмечают, что внешне она очень похожа на Дорошину, один типаж. Выходит, папа выбрал жену, напоминающую ему собственную сестру. Отец тоже окончил актерский, в студенчестве снялся в эпизодах трех или четырех фильмов. После «Щуки» Ефремов звал его показаться в «Современник». А папа не захотел, сказал, что демонстрировать себя как товар на рынке, даже и перед худсоветом, — не мужское занятие: «Бабы пусть показываются, а я не буду!» У него тоже характер тот еще! Выбрал свою дорогу. Преподавал в театральной студии, позже ушел на административную должность, работал замглавы районной управы по культуре и социальной политике. Это счастье — найти свое место, стать полезным и нужным.
Меня в детстве, когда торчала у тети в театре, многие спрашивали:
— Наверное, хочешь быть артисткой?
Я отвечала:
— Навряд ли.
Мне больше нравилось рассматривать декорации, костюмы. По первому образованию я художник: окончила Абрамцевское училище имени Васнецова. А потом решила пойти в театральный — но не в «Щуку». Там уже преподавала тетя, не хотелось разговоров за спиной, мол, взяли по блату родственницу. И я выбрала Школу-студию МХАТ. Одним из экзаменаторов был Олег Павлович Табаков. О том, что я племянница Нины Михайловны, он узнал лишь в начале учебного года. Спросил у кого-то из педагогов: «Не родня ли Дорошиной? Или однофамилица?» Внешне мы с тетей не слишком похожи, абсолютно разный типаж.
Окончила Школу-студию МХАТ, поступила в Театр имени Пушкина. Проработала там тринадцать лет, сыграла множество интересных спектаклей. Но потом пришел новый режиссер со своей командой. Я оказалась «не его актрисой» — есть такое понятие — и в тридцать пять лет осталась без ролей. Похожая история в свое время случилась и с тетей. Она с тридцати сидела без единой премьеры двенадцать лет, хотя Ефремов к ней вроде бы прекрасно относился. Однако Нина и мысли не допускала уйти из «Современника», оставалась предана своему театру. Потом ее пригласили преподавать в «Щуку», и она погрузилась в педагогику. Я тоже горевать не стала, ведь у меня оставалась профессия художника. Сейчас ею и занимаюсь, но не исключаю, что однажды в мою жизнь вновь вернется сцена.
— Нина Михайловна всю жизнь была верна одному театру, одному театральному училищу. Говорят, такой же преданной оставалась и в личной жизни. Некоторые ее коллеги уверяют, будто до конца дней она любила Олега Ефремова.
— Нина действительно всегда говорила о нем с большой теплотой — как и обо всем, что касалось молодости. Пятидесятые — шестидесятые грели душу, часто повторяла: «Москва была совсем другой — машин мало, люди улыбались. Мы чувствовали себя такими счастливыми, горели работой!»
Довольно эмоционально тетя рассказывала, как однажды ее спас Даль: Нина далеко заплыла, испугалась, стала тонуть, и Олег пришел на помощь. Это случилось на черноморских гастролях. Именно тогда она и подумала, что пора начинать новую жизнь: из воды спас, вытащит и из болезненных отношений с Ефремовым. И приняла предложение Даля выйти за него замуж. Но все это происходило задолго до моего рождения, поэтому подробностей не знаю.
На моей же памяти рядом с Ниной всегда был Володя Ишков. Он тоже работал в «Современнике», художником по свету, хотя окончил историко-архивный институт. Ишков был классным, симпатичным, общительным, моложе тети на пять лет. Расписались, когда ей было под пятьдесят, но к тому времени давно жили вместе. В их семье Володя был не только за хозяина, но и за хозяйку. Нина на даче с книжкой в гамаке лежит, а муж у плиты стоит — грибы жарит, которые мы с ним утром насобирали в лесу. Часто к нам присоединялись мама с отцом и Нина-младшая, случалось, даже бабушка Анна Михайловна. Вот Нину-большую грибы не интересовали — как и дача вообще. Жаркое готово, и Володя зовет: «Нинок, милости прошу за стол!» А какие у него получались соленья-варенья! О таком мужчине можно только мечтать. «Это не актер, у которого не пойми что в голове, — говорила тетя. — Сегодня любит тебя, завтра другую, а на самом деле — никого, кроме себя».
Их с Володей отношения обходились без страстей и драм, болезненных разрывов и бурных примирений. Но я точно знаю, что такое чувство прочнее и счастливее. И это именно любовь.
Когда в 2004 году Володи внезапно не стало, замуж Нина больше не вышла. Мужчины ухаживали, но она говорила: «Такого, как он, больше нет, а другого мне не надо».
Не успела наша семья оправиться от этого удара, как в двадцать семь лет ушла из жизни Нина-младшая. С четырех лет она занималась фигурным катанием у Елены Чайковской, но в подростковый период резко вытянулась и спорт пришлось оставить. После школы сестра пошла в театральный, затем поступила в театр «Сфера». Надо же было такому случиться, что практически все актрисы труппы ее возраста поуходили в декрет и Ниночке пришлось играть двадцать четыре спектакля в месяц! Из-за переутомления она попала в больницу, где обнаружили серьезные проблемы с сердцем. Сестры не стало в одночасье — Господь так распорядился, а Его желания обсуждению не подлежат. Спасала работа, она лучшее лекарство: Нина Михайловна погрузилась в театральные будни, в заботы своих учеников...
— Дорошина довольно много играла в театре. Но для большинства поклонников осталась Надюхой из фильма «Любовь и голуби»...
— Ошибочно считать ее актрисой одной роли, просто театр любила больше, чем кино. Думаю, без «Современника» Нина Михайловна не смогла бы жить. А от сторонних предложений часто отказывалась, хотя они поступали. Буквально до последнего дня Нине присылали сценарии рекламы, сериалов, кинофильмов, антрепризы... Но она критически относилась почти ко всему. Очень высоко держала планку после картины «Любовь и голуби» и спектаклей «Современника», не могла снижать. И считала себя реализовавшейся. Тетя не переживала, что годы уходят. Наоборот, шутила на этот счет: «Уже пора старух изображать на сцене, а я совершенно не умею их играть! Молодые роли переросла, до возрастных не доросла...» Ей в восемьдесят с лишним больше шестидесяти не давали.
По-моему, в отношении профессии Нина всерьез жалела лишь об одном: не довелось сыграть в пьесах Островского. Сокрушалась: «Александр Николаевич, к сожалению, прошел мимо меня».
В ее жизни было и счастье, и горе — как у всех. Ударом стал уход Олега Табакова: в юности они вместе играли на сцене, тетя к нему тепло относилась.
За два дня до смерти Нина в телефонном разговоре сказала: «Так хочу побывать у тебя на море, даст Бог сил — приеду летом». Увы, этого не случилось. Не скажу, что она была сильно верующей, но в храм заходила. Главное, Нина была искренним и достойным человеком.
В телешоу показали соседку, которая якобы держала Нину Михайловну, всеми брошенную и одинокую, за руку в последние минуты ее жизни... Вранье! Тетя набрала номер моей мамы, сказала, что ей нехорошо. Буквально через пятнадцать минут у нее находились две близкие подруги, Юлия и Ксения, моя мама примчалась на такси... Но Нины уже не стало.
Она умерла мгновенно от остановки сердца. Говорят, что легко и без страданий уходят только очень хорошие люди.
Подпишись на наш канал в Telegram