Однажды Шахназарову сказал: «Снимаю с режиссерами их лучшие фильмы. С Захаровым — «Обыкновенное чудо», с Нахапетовым — «Не стреляйте в белых лебедей», с Мишей Козаковым — «Покровские ворота». С тобой, Карен, «Курьера», «Цареубийцу»...»
— Николай Владимирович, в вашей фильмографии пятьдесят шесть работ. Как сами считаете, это много или мало?
— Много, потому что выходит практически по картине в год. Первую снял полвека назад, в 1969-м. Но вообще дело не в количестве, как вы понимаете. На счету Сергея Урусевского всего полтора десятка фильмов, зато каких: «Сорок первый», «Летят журавли», «Неотправленное письмо»! Как-то встретил на «Мосфильме» молодого оператора. «У меня, — хвастается, — уже пятнадцать полных метров!» Думаю: «Лучше бы два-три, но как у Урусевского, чем таких, которые никто не увидит». Важно ведь не просто снимать, а еще и выбирать то, что ложится на душу.
Для меня имеет огромное значение и материал, и, конечно, режиссер. От него вообще все зависит. Посмотрите, сколько народу бралось за Шекспира. У одного получается гениальная картина, у другого безобразная, а текст один и тот же! С экранизацией классики вообще трудно, в ней всегда таится загадка. Возьмите гоголевскую «Шинель». Ну что за история? Не детектив, не мистика, но какая глубина! Гоголя, на мой взгляд, до сих пор никто хорошо не снял. Не дается Николай Васильевич...
Или «Барышня-крестьянка». Казалось бы, простая вещь, в сюжете на первый взгляд ничего сложного. Но это единственная работа, которой по-настоящему горжусь, хотя люблю почти все свои фильмы.
«Барышня...» — это память Пушкина, которого обожаю. Вы в курсе, что пушкинская история — всего страниц семь текста? Почти без диалогов. «Он ей сказал... Она выучилась азбуке удивительно скоро...» — вот и все. Но режиссер Алексей Сахаров сделал невозможное: снял двухчасовой фильм со сплошными разговорами! Оказалось, он внимательно перечитал шесть томов классика, выискивая и выписывая фразы, которые подходят к сюжету «Барышни-крестьянки».
Зрители часто за нее благодарят. «Спасибо вам, посмотрела уже восемь раз!» — сказала однажды маленькая девочка. Как-то был в гостях у хороших знакомых. Собралось много разных людей, ели, пили...
— А вы кто? — обратилась ко мне некая дама.
— Оператор, снял, например, «Барышню-крестьянку».
— Ой, это же мой любимый фильм! Видела его раз двадцать пять!
Кстати, Лизу Муромскую должна была играть Екатерина Редникова. Как правило, я согласен с режиссером: членам команды следует грести в одном направлении. Но тут вмешался и предложил другую артистку. «Леш, — говорю Сахарову, — вон по коридорам «Мосфильма» ходит Корикова. По-моему, Лена гораздо ближе к героине, в ней чувствуется порода. Давай попробуем, съемки лишь через месяц, к тому же это не пленка, а видео, мы ничем не рискуем».
Нужно отдать должное Леше, он прислушивался к мнению других. Корикова сыграла сцену с Дмитрием Щербиной, и сразу стало понятно: она нам и нужна. Хотя по фактуре ребята мало друг другу подходили: Щербина высоченный, а Лена — метр с кепкой. Если внимательно смотреть картину, нетрудно заметить, что в некоторых сценах актриса играет на подставках.
С Сахаровым мы снимали еще «Случай с Полыниным» и «Лестницу». Он работал настолько интенсивно, что получил инфаркт в шестьдесят четыре года. В январе исполнилось двадцать лет, как его с нами нет. Налил рюмку, выпил за его память. А больше никто и не вспомнил...
В каждую картину, над которой работал, я вкладывал частичку души. А искренняя история, затрагивающая человеческие отношения, задевает, остается в памяти. «Покровские ворота» — это признание в любви Москве и москвичам. «Не стреляйте в белых лебедей» — мое восхищение русской природой. В лирической комедии «Старики-разбойники» я выразил симпатию к пожилым людям.
— Николай Владимирович, я видела «Стариков-разбойников» раз сто. И готова смотреть еще столько же! Когда снимали, было ощущение, что заглянете в вечность?
— Не было. Хотя интуитивно всегда чувствую, получится картина или нет. Наверное, благодаря четверти цыганской крови. Премьера состоялась в 1971-м в кинотеатре «Правда». Громадный зал набился битком. Съемочную группу и сам фильм зрители встретили аплодисментами.
Когда вечером шли с Никулиным домой, он вдруг обронил:
— Коля, это полный провал.
— Да почему же? — удивился я. — Зрители так живо реагировали, никто не ушел во время показа.
Но он стоял на своем и выглядел расстроенным. Время такое было, когда лирическая комедия — вроде и не фильм вовсе. Не масштабные эпопеи вроде «Освобождения» или «Войны и мира», за которые Госпремии давали.
И Рязанов, с которым дружили, считал «Стариков...» своей неудачей.
— Зря снимали во Львове, надо было в каком-нибудь русском городе. Вышла бы другая атмосфера, — однажды поделился с горечью.
Помню, я возразил:
— Эльдар Александрович, прошли десятилетия, а «Стариков-разбойников» до сих пор показывают, и люди с удовольствием смотрят. Разве это не говорит о том, что у нас получилось? И если откровенно, не все ваши картины так же любят, как эту.
— С Рязановым легко было работать, раз вы дружили?
— На «Стариках-разбойниках» как раз было трудно. Он тогда худел, сбросил килограммов двадцать и стал крайне раздражительным. Я даже думал, что больше на площадке не встретимся. Но почти через тридцать лет Рязанов предложил снимать «Тихие омуты». Вспомнив прежний опыт, сначала отказался. А он под каким-то предлогом попросил заглянуть в монтажную «Мосфильма» и вручил сценарий. В общем, уговорил...
На «Тихих омутах» Рязанов в очередной раз худел, но был уже шелковым и полностью мне доверял. Снимали на Валдае. Однажды в перерыве режиссер куда-то пропал, а у меня возник срочный вопрос. Пошел искать. Вижу на стоянке автомобиль Эльдара Александровича и его самого, почти полностью скрывшегося в багажнике. Окликнул, он испуганно обернулся. В одной руке — батон, в другой колбаса. Ел втихаря, пока Эмма, его жена, не видела. Несколько лет спустя мы сняли еще один совместный фильм — «Ключ от спальни».
— Хотя Рязанов не оценил «Стариков-разбойников», они и сегодня смотрятся современно.
— Скажу больше: недавно полотно Куинджи украли из Третьяковки четко по сценарию «Стариков-разбойников»!
Для меня фильм стал знаковым. Именно после этой работы — она третья по счету, где я был главным оператором, — получил право выбора материала. Не снимать то, что предлагают, а читать сценарии, прикидывать, интересно или нет.
«Старики...», «Случай с Полыниным» и особенно «Обыкновенное чудо» дали возможность двигаться в профессии дальше. До этого провел несколько лет на подхвате, в должности ассистента и второго режиссера, решал технические, нетворческие вопросы.
На «Дядюшкином сне», который значится в моей фильмографии первым, в обязанности входило поднести-унести, словом, делать что велят. А это же смертельно скучно, я в буквальном смысле засыпал. Подумал-подумал и решил: в двадцать восемь лет дремать на работе — не дело. Профессия-то нравится! Начал размышлять, а как бы сам снял. Идеями делился с замечательным оператором-постановщиком Георгием Куприяновым: «В голову пришла глупая мысль, можно скажу?» Иногда к разговору подключался и режиссер Константин Воинов. Они выслушивали, с чем-то соглашались. И знаете, будто огонь внутри загорелся: я очнулся, стало интересно работать. Видимо, прилив энтузиазма, который Воинов почувствовал, повлиял на появление моей фамилии в титрах уже не как ассистента, а как оператора.
— В «Дядюшкином сне» одну из ролей играл Николай Крючков, снимавшийся еще у вашего отца, режиссера Владимира Немоляева.
— Да, папа с Николаем Афанасьевичем любили друг друга, хотя близкими друзьями не были. В детстве, кстати, я мелькнул в эпизоде у отца в «Счастливом рейсе», где играл Крючков. Просил его: «Дядя, покажи фокус!»
В этом большом артисте ощущалась огромная внутренняя сила и какая-то загадка. При этом Николай Афанасьевич не был отстраненной звездой. Всегда веселый, подвижный, живой. Лидия Смирнова шутила: «Коля всю карьеру проснимался на табуретке». (Чтобы быть вровень с другими партнерами, он же невысокий.) Но в актере главное — не внешность, а харизма, за это его и любили зрители. К тому же Крючков обладал своеобразным, запоминающимся тембром голоса.
Когда мы познакомились (эпизод в «Счастливом рейсе» в расчет не беру), его популярность уже шла на убыль, наступила эпоха интеллигентных героев вроде Баталова и Смоктуновского. Это только кажется, что мы сами собой что-то представляем, актерская востребованность ведь зависит от времени.
— Николай Владимирович, насколько уверенно вы чувствовали себя на съемочной площадке в двадцать восемь лет? Как работалось молодому парню с корифеями?
— В 1961 году я окончил ВГИК и попал по распределению в Таджикистан, год снимал хронику. Вернулся на «Мосфильм» и восемь лет проработал ассистентом оператора. Год провел на «Войне и мире» у Бондарчука, работал и на «Братьях Карамазовых» у Пырьева. Первым фильмом, где был главным оператором, стал «Только три ночи». Знаете? Нет? Ну и правильно, неинтересная картина получилась. Невнятный сюжет о парне, который ездил по селам и крутил кино, а параллельно крутил романы. Его девушка родила внебрачного ребенка — аморально поступила по тем временам. Поэтому картину положили на двадцать лет на полку. Ерунда, когда говорят, что там лежали одни киношедевры.
Героиню сыграла Нина Гуляева. Это первый и, пожалуй, единственный случай, когда я невзлюбил актрису. Понимал, что неправильно, искал в ней симпатичные черты, иначе работать невозможно. Мне, неопытному молодому оператору, казалось, что на роль куда больше Малеванная подходит. Валя женственная, ранимая, зритель ее жалел бы. А Нина жесткая. Но помалкивал: кто бы мое мнение стал тогда слушать?
— Актрисы утверждают, что главное — дружить с оператором.
— Правильно, актрису важно любить. И главное, выигрышно преподнести с первого же ее появления. Оно застревает в памяти зрителя навсегда. Женя Симонова призналась однажды: «Так, как Коля, никто меня больше не снимал». Считает, что ее образ в «Обыкновенном чуде» один из лучших.
Какой поставить свет, какой взять план — все это решает оператор. Плюс он обязан на уровне интуиции чувствовать, чего хочет режиссер. Часто ведь бывает так, что тот сам не понимает. Помните, у Феллини в «Восьми с половиной» Гвидо Ансельми мечется в поисках вдохновения, готовясь снимать очередной фильм? Это частая история: съемки уже начались, а режиссер еще в глубоких раздумьях.
На первых картинах я во многих вопросах был беспомощным. Мало что знал, упускал тысячи вещей. Как-то по глупости подставился и получил «по мордам». Подошел пиротехник:
— Можно уйти пораньше?
Говорю:
— Ну иди, все равно конец смены.
Не сообразил, что вообще-то на площадке главный — режиссер.
Тут же нашлись шептуны, подлетели к нему и настучали, что Немоляев распускает работников. «Где пиротехник?! — взревел режиссер при всем честном народе. — Какой идиот разрешил ему уйти?»
Тот случай научил меня субординации.
— Полагаю, еще это был наглядный урок, свидетельствующий о том, что люди творческие довольно вспыльчивы...
— Актер, у которого что-то не получается в кадре, может сорвать злость на гримере, костюмере, операторе. О подобном не раз слышал, но сам всерьез не сталкивался. Как-то, правда, вышла история с Куравлевым. Общались с Леней по-дружески, в футбол играли, и вдруг на площадке он однажды зашумел: «Чего так долго ставишь свет?! Сколько можно?!» Я огрызнулся, мол, сколько надо, столько и ставлю. Вот и все. Или, помню, Броневой взбрыкнул на «Покровских воротах», выказал по какому-то незначительному поводу недовольство. Ну мало ли, нервы сдали. А по большому счету приступов звездной болезни не наблюдал.
Я с молодости четко усвоил, что актеры — люди ранимые и обращаться с ними надо бережно. Скажем, играют сцену, а персонал на площадке болтает. Они воспринимают на свой счет: значит, все плохо, неинтересно! Опытные режиссеры старались, чтобы актерам было комфортно, боролись за дисциплину как могли. Рязанов, например, бросал мегафон в тех, кто треплется на площадке. Но вообще у Эльдара и актеры, и персонал тихохонько себя вели.
На съемках фильма Родиона Нахапетова «Не стреляйте в белых лебедей» снимали проникновенную сцену, где Любшин беседует с мальчиком о душе. А два парня-осветителя стоят в десяти метрах и ржут. Любшин поднялся: «С этими работать не буду, звоните директору «Мосфильма», меняйте на других». И ушел. Думали, отойдет артист, но нет! Час прошел, второй на исходе, парни чуть не на коленях молили Любшина простить. Но Слава оставался непреклонен. Нахапетов еле уговорил его вернуться в кадр.
Интересно, что автор романа «Не стреляйте в белых лебедей» изначально не принял картину. Борис Васильев посчитал, что актер выбран неудачно: Любшин жесткий, а его Полушкин практически блаженный. Писатель даже снял свою фамилию с титров. А спустя годы на вопрос, какой фильм по его прозе самый любимый, назвал именно «Лебедей».
Мне посчастливилось поработать со многими большими мастерами: Жора Бурков, Андрей Миронов, Табаков, Ефремов, Филатов, Гафт, Дуров, Санаев, Леонов, Евстигнеев...
Вспоминаю Ефремова в «Войне и мире», он играл Долохова. Плачет в кадре: «Мама...» — и крупные слезы текут по щекам. Пока меняют свет, идет перестановка, Олег закуривает, рассказывает анекдот, все хохочут. Звучит «Тишина! Мотор!», снова входит в кадр, и снова — слезы. Фантастика! Я тогда понял, что передо мной великий артист.
— Вы упомянули Евгения Евстигнеева. Читала, что он не мог запоминать текст и роли не учил.
— С Женей мы работали на «Стариках-разбойниках» и «Городе Зеро». Он был замкнутым, всегда в себе, но я не замечал за ним трудностей с запоминанием текста. Помню, на «Стариках...» часто в перерывах спал на раскладушке в соседнем павильоне. Он много работал — концерты, встречи со зрителями, озвучание на радио — и сильно уставал. В какой-то момент его будили, протягивали листочки с текстом, он глазами пробегался — тр-р-р! — и сразу вставал в кадр. Обычно мы снимали несколько дублей, но не потому что артист плохо сыграл, просто так было принято. Пленка-то дешевая, чего бы не сделать лишний дубль?
А Евгения Леонова открыл мой папа, сняв его, двадцатитрехлетнего, в «Счастливом рейсе». Роль добродушного пожарного маленькая, ее даже в титрах нет, но актер запомнился. После «Рейса» был «Морской охотник», на тех съемках в Крыму я присутствовал. В перерыве группа сидела болтала, смеялась, и я, пацан, вдруг обратился к Евгению Павловичу:
— Жень! А что вон там...
Леонов выдержал паузу и с какой-то затаенной грустью обронил:
— Вот мне почти тридцать, а все Женя...
Не лично мне сказал, всем вокруг. Действительно, ему тыкали, звали исключительно Женькой.
Спустя годы я снимал Евгения Павловича в «Обыкновенном чуде». Он уже был невероятно популярным, казалось бы, мог измениться. Но нет, остался таким же скромным.
«Чудо» мы сняли в рекордные сроки, всего за два месяца и пять дней. Вычтите выходные, да и смена тогда длилась восемь часов, а не двенадцать, как сейчас. Выходит, уложились за месяц. Сегодня это нереально.
Снимали в павильоне, а финал, где герои уходят вдаль по белому песку, — в подмосковном Лыткарино. Там же, кстати, снимали и «Курьера». Я это место знал и привез съемочную группу. Помните сцену в начале фильма, где парни танцуют брейк? Кино — обман, хоть в одном месте все сними, как это делал Иван Пырьев. Вся натура его картин — река Истра. Хотя каждый раз выбор проходил долго и тщательно: группа садилась на пароход, шли до Астрахани. Там все высыпали на пристань, разминались, играли в преферанс и плыли обратно. В итоге все равно снимали на Истре.
Так вот, «Обыкновенное чудо»... Абдулову тогда было двадцать пять, он уже снялся в нескольких фильмах, но именно эта картина сделала его народным любимцем. На мой взгляд, Саша не был уверен в своих силах, переживал. Марк Захаров очень его любил и помог выстроить роль Медведя, ставшую в карьере лучшей.
— В этом году Олегу Ивановичу Янковскому, сыгравшему Волшебника, исполнилось бы семьдесят пять...
— Янковский из тех актеров, кто нечасто был душевно удовлетворен тем, что делает. Отсюда внутренняя загадочность, второй план, неоднозначность, сложность образа. Не знаю, может, ошибаюсь... С ним было легко работать. Еще раз с Олегом Ивановичем встретились на «Цареубийце» Карена Шахназарова, Янковский сыграл Николая II. Карен не любил царя как исторический персонаж. И вот снимаем: стоит Николай в полный рост, рядом императрица. Царь в исподнем, а под столом ночной горшок. Понятно, что бытовая сцена, и все же — к чему горшок-то? Мы с художником картины Милой Кусаковой говорим:
— Карен, все же это наш царь, давай уберем горшок.
— Пусть стоит!
Понимая, что не переубедишь, просто взял другой план: горшок хоть и не исчез из кадра, но стал маленьким и незаметным.
Вообще, я однозначно счастливчик. Однажды так Шахназарову и сказал: «Снимаю с режиссерами их лучшие фильмы. С Захаровым — «Обыкновенное чудо», с Нахапетовым — «Не стреляйте в белых лебедей», с Сахаровым — «Барышню-крестьянку», с Мишей Козаковым — «Покровские ворота». С тобой, Карен, «Курьера», «Цареубийцу», «Город Зеро», который получил чикагского «Золотого Хьюго».
А лучший фильм режиссера Вадима Дербенева — «Тайна «Черных дроздов». Я прочел сценарий и сразу заинтересовался, поскольку до этого детективы не снимал. Любопытно, что все операторы, которым до меня предлагали поработать на картине, отказались — уж не знаю почему. А я согласился, но с условием: во-первых, перенести действие из двадцатых годов в современность, чтобы не напрягаться ни по поводу костюмов, ни по поводу декораций. И во-вторых, слетать на несколько дней в Лондон, поснимать современный город — мосты, Тауэр, Биг-Бен, проезды героев. Затем нашпиговать этими кадрами картину, чтобы создать видимость, будто все действие и впрямь происходит в Англии.
Не сразу, но Вадима убедил. Слетали и все три дня как заведенные бегали по городу, даже заскочить в паб выпить пива не успели.
Картина, на мой взгляд, получилась стильной. Ее мог бы ждать международный прокат, если бы наши купили авторские права на экранизацию у наследников Агаты Кристи. Но нам такую цену заломили, что Госкино не потянуло. Жаль... А в нашей стране «Дроздов» посмотрели тридцать пять миллионов.
— Наверное, не меньше зрителей оценило и «Покровские ворота»...
— Которых могло и не быть. На роль Костика никак не находился актер. Человек двадцать пробовались, Миша Козаков даже сына Кирилла привлекал, но все играли как-то неубедительно. А когда появился студент Щепкинского училища Олег Меньшиков и сыграл в паре с Догилевой, мы моментально поняли, что и как снимать. Сразу появилась стилистика. Фильм стал большой удачей Миши. Думаю, это лучшая его картина, потому что она снята с искренней симпатией к пятидесятым и людям того времени... В противовес восьмидесятым годам, в которых тогда жила страна и которые Козаков недолюбливал. По этому поводу мы с ним в перерывах между съемками постоянно спорили.
Я спрашивал: «Чем ты недоволен? Тарковский, Иоселиани, Кончаловский снимают что хотят. Сам ездишь по стране и читаешь стихи какие хочешь, самовыражаешься. Да, многих больших режиссеров официально не принимают, премиями и орденами не награждают, но они все равно творят для своих зрителей». В конце концов перепалки мне надоели. «Миша, — говорю, — вот слова одного небезызвестного тебе поэта: «Ожесточиться, очерстветь и наконец окаменеть». Это Пушкин. Козаков задумался и спорить перестал.
Помните, Костик в конце фильма говорит: «Молодость, ты была или не была?» Время пронеслось, и мы встретились с Мишей через четверть века, он снимался в сериале «Зоя». В перерыве сидели в шезлонгах и вспоминали.
— Какие были чудесные годы! Прекрасные люди! — вздыхал Козаков.
— Миш, ты забыл, как ругал восьмидесятые?
— Я ошибался.
Надеюсь, «Покровские ворота» будут смотреть и следующие поколения, потому что фильм окрашен любовью всей съемочной группы. Вдруг вспомнил эпизод, где Моргунов импровизировал за инструментом: исполнял «Когда я на почте служил ямщиком, был молод, имел я силенку!» и остервенело бил по клавишам. Группа стояла разинув рты, и когда Евгений Александрович закончил, дружно зааплодировала.
— Еще один знаковый фильм — «Курьер», который пару лет назад отметил тридцатилетие. Главную женскую роль в нем сыграла ваша дочь. Как получилось, что Анастасия начала сниматься, и куда пропала с экранов?
— Моя мама, звукооператор на «Мосфильме», сначала дочку Свету (актрису Светлану Немоляеву. — Прим. ред.) тащила в кино, потом и внучку Настю. И правильно делала. Первый раз мой ребенок снялся в фильме «Старый Новый год». Потребовалась девочка, вот мама ее и привела на площадку. Позже Настя была со мной в экспедиции на картине «Не стреляйте в белых лебедей», снова снялась, хотя в титрах не значится. Несмотря на то что киношный опыт у нее имелся, к окончанию школы не очень ясно представляла, чем хочет заниматься. А тут Шахназаров с «Курьером».
Пробы проходили на «Мосфильме». Я дружил и с Кареном, и со вторым режиссером Арнольдом Идесом, и с Панкратовым-Черным. Все они часто заходили ко мне в гости на рюмку чая, благо живу по соседству со студией.
Получилось так, что именно Настя привела на пробы Федю Дунаевского, они вместе учились. Дочь притащила в школу сценарий (она приносила туда все, с которыми я работал), ребята прочитали и сказали: «Это же наш Дунаевский!» И сам Федя так же заключил: «Герой — точно я! Сыграю!»
Когда Настя рассказала о реакции одноклассников, я устроил парню встречу с Кареном. Она прошла за закрытыми дверьми, поэтому я не сразу понял, почему через пятнадцать минут выскочил Федька, а за ним разъяренный Шахназаров. Набросился на меня: «Ты кого привел?!»
Выяснилось, что этот сопляк с порога заявил: «Сценарий ни на что не годится — молодежь так не говорит, родители себя так не ведут и вообще все следует переписать!» А Карен, на минуточку, — автор повести.
Конечно, такой наглости Шахназаров стерпеть не мог. Но отдаю ему должное как режиссеру: самолюбие усмирил и вызвал Федьку на пробы. Ведь у героя Ивана такой же разрушительный характер, как у самого Дунаевского.
На пробах попросили подыграть мою Настю, чтобы Феде было проще. Меня в тот день не было. То, что ребята хорошо сыграли в паре и их, наверное, утвердят, узнал от второго режиссера. Хотя я обрадовался не столько тому, что дочь понравилась, а что вообще начнем снимать. Карен ведь до этого прямым текстом говорил: «Если героя не найдем, фильма не будет».
Но тут картину посмотрел худсовет и посоветовал актера заменить! Девочка еще ладно, ничего... Чиновники возмущались: «Да вы что?! Нужен молодой Михалков или Петр Алейников — обаятельный, улыбчивый. А это кто?!»
Съемочная группа помалкивала, ждала режиссерского решения. Шахназаров еще раз посмотрел отснятый материал и решил: нет, с Федей попал в точку. Нашелся бы новый Михалков — получилось бы другое кино.
— Не дали Федору возможности поправить сценарий, а может, он лучше знал, чем и как живет молодежь.
— Вряд ли Карен на это пошел бы. Сценарий замечательный, а Шахназаров не из тех, кто позволяет отсебятину. Всегда говорит актерам: «Учите текст, чтобы стал вашим. Тогда не придется играть».
Вообще, он предельно точно подбирает актеров. Например на роль Коли Базина в «Курьере» вместе с пятью другими хулиганами, которых предоставила на съемки детская комната милиции, пробовался Володя Смирнов. Так вот, парень сыграл хуже всех: текст не мог запомнить, заикался. Карен посмотрел видео, утвердил Вову и не ошибся. Базин — запутавшийся подросток без царя в голове. Смирнов точно попал в типаж: жизнь он прожил безалаберно и, кажется, лет в тридцать разбился на машине.
Шахназаров и типаж моей Насти тоже безошибочно угадал и будто заглянул в ее будущее. В «Курьере» героиня говорит: «Хочу японскую машину, чтобы кататься на ней в развевающемся по ветру шарфе, а рядом собачка». Мечты сбылись — Настя катается на джипе, есть собачка, трехэтажный дом, трое детей, прекрасный муж... Все у нее замечательно.
Дочь окончила ГИТИС, снялась в двух десятках фильмов, но сменилось время, пришли новые героини. В кино началась чернуха, а это не для Насти. Она такая милая, хорошая — в современном кинематографе ей нечего делать. У них с мужем собственная художественная студия.
— Кто-то из ее детей проявил интерес к актерству?
— Только Ефросинья, младшая внучка. Ей двенадцать, занимается в театральной студии. Недавно ходил к ней на спектакль, понравилось, как наша девочка играет. Средняя, Евдокия, учится в МГУ на нейробиолога, ей восемнадцать. Старшей Софье двадцать пять, она модельер.
— Николай Владимирович, вы упомянули, что сами еще ребенком мелькнули в эпизоде у отца в «Счастливом рейсе». Удивительно, что актерство не увлекло, как это произошло со Светланой Немоляевой, вашей сестрой. В семь лет она снялась в «Близнецах» — и с тех пор на ее актерском счету сотня ролей.
— Мне было лет тринадцать, когда папа подарил фотоаппарат «Зоркий». Я быстро его освоил и увлекся фотографией. Еще очень нравилось рисовать. А кино нет, не увлекло! Родители у нас со Светкой были замечательные, постоянно хвалили: все, что ни сделаем, прекрасно. Папа, глядя на мои любительские зарисовки, восклицал: «Как ты это делаешь? Это же великолепно!»
Бабушка, мудрая женщина, поддерживала меня материально — покупала рисунки. Денег хватало на мороженое, конфетки и кино. Увлечение осталось на всю жизнь: рисую, когда есть свободное время.
Так вот, вернусь к родителям. Они нас интересно воспитывали — никаких поучений, морализаторства. Мы со Светой самостоятельно до всего доходили, собственной головой. Скажем, мама часто брала меня в гости к друзьям. Однажды сообщает: «Коля, сегодня пойдем к Найденовым. Они были когда-то самыми богатыми людьми Москвы, знаменитыми купцами». Поднимаемся по узкой лестнице в доме на Саввинской (мы жили недалеко, на Плющихе). Открывает дверь сгорбленная старушка, проводит в крошечную комнату-пенал с одной кроватью. И я понял: это и есть Найденова. Они со взрослой дочерью жили крайне бедно.
Или была среди маминых знакомых тетя Наташа, которую я звал про себя «грубый голос». Жила на углу Зубовской площади. Ее муж-чекист в годы сталинских репрессий брал деньги с несчастных, чьих родственников посадили. Ему платили, чтобы облегчил участь арестованных, а он... не помогал. Потом его самого расстреляли. А тетя Наташа не пострадала, ее даже не уплотнили. Помню, приходили к ней в гости: темная комната в полумраке, тяжелые портьеры, картины в дорогих рамах, люстра дымчатого стекла... А это было сразу после войны, когда все вокруг жили крайне скромно. Так что историю страны я узнавал не по учебникам, а через людей, постепенно понимая, что жизнь многогранна.
— Светлана Немоляева лишь в сорок лет сыграла у Рязанова в «Служебном романе» и проснулась знаменитой. Почему вы не помогали до этого сестре?
— Света, окончив театральный, активно ходила на пробы — и на «Ленфильм», и на «Мосфильм», и на Студию Горького. Но в юности она была полненькой, а в моде худощавые. Долгое время никто из режиссеров ее не замечал.
Допустим, я мог ее предложить. Но давайте посмотрим куда? В «Случае с Полыниным» пробовались Терехова и Вертинская. Выбрали Вертинскую, у которой в то время был роман с Олегом Ефремовым, он играл главную роль. Явно моя сестра не подходила. Дальше случились «Старики-разбойники», там тоже не нашлось для Светы роли. А потом ее позвал Рязанов на пробы «Иронии судьбы...». Она могла стать Надей, если бы Эльдар Александрович не предпочел Брыльску. Зато он взял Немоляеву в следующую свою картину — «Служебный роман».
Откровенно говоря, просить за своих — не в моем характере. И сам никогда не прошусь работать. В «Тайне «Черных дроздов» сестра появляется в эпизоде, но предложил ее не я, Дербенев утвердил. Однажды назвал имя Светиного мужа, актера Александра Лазарева. Ответили: «Не надо, планируем снимать другого актера». Было неловко...
— То, что в «Случае с Полыниным» сыграли актеры, которые в жизни переживали яркие чувства, пошло фильму на пользу?
— Конечно! Мы точно не знали, какие отношения связывают Вертинскую и Ефремова. Ни Настя, ни Олег Николаевич не афишировали свои чувства, но в их поведении таилась загадка, недосказанность. Они интересовали друг друга и вне кадра, потому что обоих переполняла любовь.
— Вы часто бывали свидетелем служебных романов?
— Даже не вспомню, случалось ли подобное еще... Актеры ведь живут на площадке жизнью своих героев, поэтому сложно понять, игра это или искреннее чувство, особенно если им самим не хочется огласки.
— Как сейчас поживает ваша сестра, Светлана Владимировна?
— Мы погодки, всю жизнь дружны и часто видимся. Она молодец, заполнила работой пустоту, которая образовалась после Сашиного ухода. В театре плотно занята, и это дает ей ощущение дома. В кино снимается, постоянно ездит на встречи со зрителями, кинофестивали.
— А вам самому что дает силы?
— Оптимизм. В кино я почти шестьдесят лет. Сейчас впервые появилось время, чтобы вернуться к увлечению молодости — рисованию. Копировал Кандинского, Малевича, когда между картинами образовалось месяца полтора-два свободного времени.
Сейчас живу один, год назад разошелся с гражданской женой. Мне хорошо — делаю лишь то, что хочу. Долгое время отказывался снимать: не предлагали ничего интересного, а просто заработать денег — не стимул. Мне немного надо: долгие годы жил в коммуналке, потом с тещей. Квартиру купил относительно недавно. К материальным благам спокойно отношусь. Книги, работа, друзья, дочь, внуки — вот и все, что нужно. Еще пять лет назад ездил на «Жигулях», хотя мог себе позволить автомобиль поприличнее.
Если появится режиссер, который скажет: «Есть сложная задача, нужно изображение», — с удовольствием возьму в руки камеру. Творческие силы есть. Здоровье? Первый раз в жизни попал в больницу в прошлом году, продуло на «Медном всаднике России». Снимали в Петербурге, в ветреную погоду.
— Вы ведь на этой картине работали вместе с давним другом, режиссером Василием Ливановым?
— Да, и этот фильм тоже снят с любовью. На сей раз к истории страны, которую, увы, мало знаем. К мощной державе. С нетерпением жду премьеры.
В «Медном всаднике России» речь идет о создании памятника Петру I, и поверьте, зрители узнают такое, о чем даже не подозревали. Скульптор Этьен Морис Фальконе приехал в XVIII веке в Петербург вместе с ученицей. Мари-Анн Колло он поручил смоделировать голову статуи царя. Фальконе был в Мари-Анн тайно влюблен, но роман начался только спустя годы, когда оба вернулись во Францию. Кстати, они прожили вместе двадцать лет. Изначально в фильме не предполагалось любовной линии. Но я убедил Васю ее добавить и снять Париж, который помогает зрителю понять чувства девушки, страдающей в разлуке с любимым.
Полетели буквально на три дня малой операторской группой. Жили в самой дешевой гостинице, с утра до вечера снимали. Когда потребовался Нотр-Дам, выяснилось: если все делать официально, придется заплатить большие деньги. Их у нас нет, значит, обойдемся без разрешения. На рассвете, едва собор открылся, пошли туда с моим сооператором Иваном Алимовым. Быстро сняли переход с витражей высоких стрельчатых окон на скульптуры. И тут нас застукали. Примчался смотритель, расшумелся: «Вон отсюда!» На обратном пути сняли еще колокольни собора. Нотр-Дам получился не праздничным, каким привыкли его видеть туристы, а мрачным, даже трагичным...
В фильме есть кадр, где Фальконе держит маску Петра, которая у него не получилась. Она исчезает и превращается в воду. В отражении скульптор видит возлюбленную, тревожные облака, как на полотнах Эль Греко, панораму витражей и скульптур готического собора.
— Вашей дружбе с Ливановым шестьдесят лет. Как она началась?
— Ливанов, он старше почти на три года, дружил со Светкой и пришел гостем на мой день рождения, двадцатилетие. Подарил детскую раскраску, сейчас покажу.
— Вот это неожиданность! Храните?!
— А как же! Читайте, что написал:
«Четырежды пять равно двадцать...
Желтый, красный, голубой —
Выбирай себе любой.
От табака и алкоголя
Впредь воздерживайся, Коля!
В незабываемый день
5 июля 1958 года...
Москва. Кремль».
Подарок стоил три копейки. Заметьте, книжечку никто до сих пор не раскрасил. Видимо, сделаю это сам — когда найду наконец свободное время.
Подпишись на наш канал в Telegram