В театре, на съемочной площадке мне приятно внимание, а в жизни наоборот — хочется скрыться, спрятаться... Когда узнают на улице и подходят, не сказать, что страшно радуюсь.
— Дмитрий, у меня складывается впечатление, что вы один из самых закрытых артистов, вас практически нет в соцсетях. А как же актерское тщеславие, желание быть на виду?
— Если под тщеславием понимать «Смотрите, вот же я!» — то его действительно нет. Спросите меня, сколько работ в кино — не скажу. Когда-то подсчитывал, потом бросил это неблагодарное занятие. В Интернете все равно пишут ерунду, добавляют в фильмографию картины, в которых я даже не снимался или которые не вышли и их судьба неизвестна.
А соцсети... Недавно начал дружить с «Инстаграмом*». Завел аккаунт, чтобы рассказывать о ролях, выкладывать фотографии со съемок. Потому что в рамках профессии что-то транслировать миру — это не про тщеславие. Написал несколько постов, и тут же известный спортивный бренд надарил кучу кроссовок на всю семью.
Этим все закончилось. Не знаю, что надо писать под фотографией и зачем в принципе что-то писать. Понял: не моя история — жизнь напоказ и все эти соцсети.
Если распыляться, раскрываться еще и в медиапространстве, энергии не останется. Ну и потом, я появляюсь в проектах Первого канала, «России» и ТВЦ, где зрителям 40+. И в театр на мои спектакли приходят люди примерно того же возраста. А они, так же как и я сам, неактивны в соцсетях.
Евгений Владимирович Князев, мой художественный руководитель в Щукинском училище, говорил: «Чтобы выяснить, какой Ульянов артист, надо с ним вместе поиграть. В кулуарах не поймете». На сцене и в жизни я абсолютно разный. В театре, на съемочной площадке мне приятно внимание, а в жизни наоборот — хочется скрыться, спрятаться... Когда узнают на улице и подходят, не сказать, что страшно радуюсь. Спасибо, конечно, что люди смотрят фильмы с моим участием. Но иногда случаются забавные казусы.
Например говорят: «Все фильмы с вашим участием посмотрела! Напомните — а где вы сыграли?» Как-то на пляже молодая пара подошла: «Михаил Александрович, можно с вами сфотографироваться? Что? Михаил Александрович умер? А вы кто? Дмитрий Борисович? Ну хорошо, все равно давайте сфоткаемся». И я понимаю, что люди загуглили, увидели имя другого Ульянова и даже не поняли, о ком речь. Произошел разрыв между поколениями. Я, например, в детстве прекрасно знал, кто такой Смоктуновский или Олег Ефремов, а сейчас эти имена молодым незнакомы. Даже актерам! Снимаюсь с юными ребятами, выпускниками театрального, говорю: «А вот Табаков» — они глазами хлопают, не понимают, кто это.
— Вашему сыну пятнадцать. Ему-то легенды советского кино известны?
— Не факт, что Боря посмотрел все значимые советские фильмы, не было у нас такой задачи — показать ребенку в полном объеме золотой фонд кинематографа. Думаю, любимые в моем детстве «Семнадцать мгновений весны» сыну незнакомы, хотя Тихонова в лицо наверняка знает. Для молодых «Штирлиц» — это страшно медленно, а потому скучно. Они и Пушкина давно перестали понимать. Новое поколение живет на других скоростях. Лет до десяти я читал сыну стихи Александра Сергеевича, часто наизусть. И хотя Боре нравилось слушать «папу-радио», он постоянно отвлекался, просил объяснить значение устаревших слов. Русский язык ведь очень изменился.
— Но фильмы с вашим участием ребенку знакомы?
— Он не любит смотреть картины, в которых я сыграл. Понимаю почему. Когда сам был маленьким и приходил к родителям на работу, замечал, что они другие. Чуть отстраненные, вроде даже чужие... А кино — это вообще отдельная история. На экране я разговариваю не так, как в жизни, поступаю так, как никогда сам не поступил бы. Там вымышленные герои, а не я сам — близкий ему человек. Поэтому никогда не настаивал, чтобы Боря смотрел кино с моим участием. Хотя «Остров ненужных людей» ему понравился, получилась действительно интересная, захватывающая история. Смотрел и «Спящих». Нравится ему этот фильм или нет, я не в курсе. Но то, что в школе был резонанс, что сын с товарищами активно обсуждал сериал, знаю точно.
— От актерской профессии постараетесь его уберечь? Куда Борис собирается после окончания школы?
— Пусть у него будет своя судьба, не навязанная родителями. Поэтому на съемочные площадки никогда не возил. Исключением стал Таиланд, где я провел почти год, жена Юля с сыном ко мне прилетали раза два или три. Боре тогда было лет шесть, и он сказал: «Пожалуй, буду оператором».
Правильно все понял: артисты бегают, от них чего-то все хотят, режиссер нервничает, кричит и только один человек на площадке хранит спокойствие. Он — центр притяжения всеобщего внимания. Может, и правда выберет эту профессию, не знаю. Но «глаз» у сына хороший, видит кадр. Недавно участвовал в фотоконкурсе нашего района «Неглинная, люблю тебя», и его снимки выделили, вывесили на всеобщее обозрение. Приятно! Вообще, знаете, я заметил, что новое поколение кардинально отличается от нашего. Детям, родившимся в СССР, говорили: «В четырнадцать лет Гайдар командовал полком — а ты какую пользу принесешь стране?»
И мы с детства знали, что будем врачами, журналистами, актерами, инженерами. А теперь ребята оканчивают школу без представлений кем быть. И это нормально, в таком возрасте вообще трудно определиться.
— В Интернете пишут, что вы росли хулиганом и чуть ли не двоечником.
— А потом — раз! — и стал артистом! Так редко бывает. Мама как-то даже исправила информацию одного популярного сайта «Дмитрий учился плохо»: она вписала «не плохо», обидно же читать глупые домыслы. Я не был отличником, учился на четверки. Радует, что сын пошел дальше и учится лучше.
— И не хулиганили?
— Нет. У меня даже не было этого пресловутого подросткового бунта: волосы остригу, воткну серьгу в нос, родителей слушать не стану! Все ровно, спокойно. Может, мама с папой другого мнения? Они меня очень любили, дома мне было хорошо. Родители никогда ничего не запрещали, а я в свою очередь не стремился идти им наперекор. Например одно время, возвращаясь из школы домой, почему-то ставил ботинки на шкаф, как американцы — увидел в каком-то вестерне. Думаете, родители требовали оставлять их в прихожей? Нет. Товарищи поражались: нас бы убили за такое!
Классе в третьем отправились с другом за бычками — окурками импортных сигарет, которые кидал с балкона сосед. Товарищ затянулся и протягивает мне: мол, хороший, кури. А мне уже и не хочется. Так, кстати, и не курю всю жизнь, интереса нет. Не знаю, есть ли в этой жизни четкие правила, но в моем случае история повторяется. Боря проходит подростковый возраст так же ровно, без резких синусоид. Дома ночует, пьяным не возвращается. Наверное потому, что чувствует нашу с Юлей любовь и принятие: нет смысла с нами бороться, если мы в принципе всегда на его стороне. Когда уходит гулять с друзьями, которых мы, конечно, хорошо знаем, я не спрашиваю, куда направляются. Просто доверяю, и все. И предполагаю, как он сможет повести себя в той или иной ситуации. Как-то задумался: а как я вообще воспитываю ребенка? На каких принципах? И понял: в любой ситуации во мне звучит голос — или папин, или мамин. Настолько четко ощущается влияние родителей.
— А как Борис относится к вашей популярности?
— Помню, они с Юлей приехали ко мне на съемки в Питер. Сын был еще маленьким. Когда мы гуляли, то и дело подходили люди с просьбой сфотографироваться. Сначала Боря не понял, в чем дело, и тоже вставал в кадр, а потом вдруг будто осознал: его игнорируют, не обращают внимания — и отошел в сторонку. Думаю, стало неприятно, что внимание чужих людей предназначалось не всей его семье. Ребенку как объяснишь? С возрастом привык, конечно. Он родился, когда на экраны вышел фильм Владимира Хотиненко «72 метра». Следом появилась телеверсия, затем показали «Московскую сагу», и все — даже когда ехали по Москве на машине, узнавали. Люди открывали стекла, что-то кричали, махали. Популярность волнообразна. То гуляем — и никто особенно не реагирует. Ну артист, и чего? А то узнают, подходят. Если заходим на рынок, спрашивают о «Зверобое» или «Доярке из Хацапетовки».
— Дима, почему, как вам кажется, по телевизору совершенно нечего смотреть?
— Бывает, читаешь сценарий, радуешься: замечательно написан. Встречаешься с режиссером — все прекрасно. Соглашаешься сниматься, работаешь с азартом, а в итоге не получилось хорошего материала. Потому что существуют дубли, и на каком из девяти остановился режиссер при монтаже — на втором, удачном, или пятом, который не очень, — знает только он сам. Или бывает — кино получилось отличное, а каналы его не берут или берут, но не показывают. Лежит картина и год, и два, и три, а потом просто исчезает, потому что время прошло, уже не в тему.
Конечно, хочется хорошего материала, а его все меньше, к сожалению. Бывает, сценарий слабый, но сильный режиссер, и уже на площадке мы вместе вытягиваем материал. Находим повороты, переписываем диалоги.
Взять, к примеру, «Горюнова» — как раз благодаря режиссеру у меня получилась характерная, смешная, интересная роль. Сначала отказался участвовать в проекте, решил, что снова, в двадцатый раз, придется играть капитана подводной лодки. Оказалось — нет, другой персонаж. Стараюсь подрасшатать амплуа, не повторяться, быть разным.
Обидно, когда материал отличный, команда прекрасная, роль увлекательная, а фильм не вышел и как сложится его судьба — неизвестно.
В моем багаже четыре такие работы. Одна — «Женский детектив» — по сюжету отдаленно напоминает «Тутси». Режиссер Вадим Дубровицкий, с которым мы работали вместе над спектаклем «Вишневый сад» — я играю Лопахина, неожиданно позвал на острохарактерную роль в свой новый фильм. Это находка для артиста, особенно когда в основном играешь социальных героев. Еще с театрального института пытался пробить стереотип восприятия режиссерами моей внешности, но максимум, чего достиг, — стал играть злодеев.
Так вот, в том фильме с переодеваниями было очень интересно сниматься. Но я не мог даже предположить, что будет настолько трудно! Думал, что вам, женщинам, удобно ходить в вашей одежде, но колготки, которые мне помогали натягивать костюмеры, каблуки, платья... Какой-то ад! Оказывается, в юбках жутко холодно, дует. И каблуки — неустойчивая и опасная конструкция. Так вот почему вам надо руку подавать — не из-за галантности даже, а в целях безопасности. Споткнетесь же, слетите со шпилек, разобьетесь!
Раньше, когда коллеги-артистки между дублями просили гримеров подправить им губки, не понимал — да нормально все с губами-то! А тут сам начал: «Ой, посмотрите, помада не растеклась? Контур четкий?» Быть женщиной очень трудно... Вы же должны постоянно следить, как выглядите, как сидите, не развалились ли, как говорите. Режиссер просил: «Дима, добавь женственности». А я не понимал: как это? Говорить на тон выше? Жеманничать? Начал присматриваться к партнерше Ане Дубровской. Сидит спокойно, разговаривает низким голосом, а при этом женщина-женщина, а я какой-то клоун, разряженный мужик.
— Наверное, после этих съемок взаимопонимание с женой улучшилось? Влезли в женскую шкуру, многое осознали...
— Однозначно. Мы с Юлей семнадцать лет вместе. А семейная жизнь — это тяжелый труд над общим бизнес-проектом. И постоянные раскачивающиеся качели: вверх — вниз... Без взаимного понимания не выжить.
— Особенно когда вокруг мужчины так много соблазнов: красивые юные артистки, поклонницы. Браки актеров язык не повернется назвать крепкими, слишком много разводов. Что вас с Юлей удержало вместе?
— Артисты на виду, поэтому все вокруг и замечают, когда что-то идет не так. «Не женюсь на артистке» — это, знаете, то же самое, что сказать: «Только не за учителя математики!» Нас с Юлей удерживает вместе любовь, как ни банально это звучит. Но ведь действительно с нее все начинается. И если изначально она оказывается, как в нашем случае, мощной, сносящей с ног, то дальше пусть меняется, но не перестает быть любовью. Вообще понятие «семья» имеет для меня огромное значение. Ее следует беречь, защищать.
Не понимаю мужчин, которые говорят: «Да я сына не видел пять лет, бывшая к нему не пускает». Как?! Это же твой ребенок! Что значит «не пускает»?! Другой вопрос: может быть, самому неинтересно? Не могу и не хочу такие вещи понимать. Хотя, конечно, это личное дело каждого человека, не собираюсь никого учить.
— Тогда расскажите, где удалось найти верную спутницу жизни? Явно не на съемочной площадке, ведь Юля не актриса.
— Встретились мы... на улице. Она шла по Манежной площади с моей бывшей однокурсницей Аней Ореховой.
— Привет!
— Привет!
— Это Дима, это Юля.
Смотрю на девушку, и все — меня переклинило, влюбился в ту же секунду! Видимо, тот образ, который я когда-то себе нарисовал пацаном, совпал с реальностью. В голове вспышкой пронеслась мысль: «Она станет моей женой и родит мне ребенка!» Нас толкали прохожие, и мы быстро разбежались. «Пока-пока» — девчонки пошли дальше, а я побрел в торговый центр. Причем в оцепенении: «Как Юлю найти-то?!» Анькиных контактов нет, бежать следом не мог — предстояла встреча, меня уже ждали. Спустя пару часов оказался на Тверской, и вдруг навстречу снова Аня с Юлей. Я как закричу: «Стоять! Так, быстро написали мне телефоны! Куда сегодня вечером собираетесь? Я приду». И все.
Через год мы поженились. Юле, когда мы встретились, было всего двадцать два, но она уже хотела семью, детей. Все совпало, одним словом.
— Сложные периоды чета Ульяновых проходила?
— Разные ситуации случались. Но обоим хватает понимания, что нельзя разрушать то, что так долго вместе создавали. Ради чего? Чтобы начать новую историю и спустя годы снова прийти к тому же? Мы с Юлей условно — из одной «детской», но не скажу, что одинаковые, нет. Есть в моем окружении люди, с кем легче находить понимание. Но с ними я не смог бы вместе жить. Конечно ссоримся, спорим. Я за то, чтобы «не жалеть» близкого человека, скрывая от него свои эмоции. Не подумайте, что дома я ору и не выбираю выражений. Я лишь за то, чтобы не молчать, когда что-то не так. Это накаляет обстановку и отдаляет людей друг от друга. Смейся, кусайся, кричи, но будь собой. Последние годы мы ругаемся глобально, а не как в молодости: кто вынесет мусор и помоет посуду. «Ты меня не понимаешь! И вообще никогда не понимала, мы разные люди!» — и начинаем смеяться абсурдности фразы: ну правильно, мы действительно не единый организм.
— Наши представления о семье закладываются родителями. У ваших, видимо, крепкий союз?
— На счастье, да. Папе недавно исполнилось девяносто, маме — восемьдесят. Всю жизнь вместе... Верно вы говорите: родители прививают определенные ценности, но при этом не влияют на наш выбор. Скажем, моя родная сестра в разводе. Тут уже каждый распоряжается своей судьбой так, как считает нужным. Что касается меня, то сохраниться в непростой актерской профессии как раз и помогает семья — ощущение прочного тыла, поддержки, безопасности. Сначала родители своей безумной любовью и принятием дали мне пожизненную уверенность в себе, затем собственная семья. Даже когда что-то не получается, не сомневаюсь: все в итоге будет хорошо. Наверное, поэтому и не нуждаюсь в том, чтобы выкладывать личную жизнь в соцсети, нервно заявлять о себе, искать подтверждения собственной состоятельности со стороны незнакомых людей.
Если нахожусь дома, а случается, что съемок нет два-три месяца и я относительно свободен, то полностью погружен в дела семьи. Мне нравится проводить время с сыном, женой.
— И простои не пугают?
— Я не гонюсь за количеством ролей. Недавно снимались в Ярославле пять месяцев подряд. Честно скажу, предложений было несколько, но выбрал по принципу поближе к дому. Проект закончили, вернулся, и тут же звонки — еще две работы. Отказался. Дайте выдохнуть, ребята! У меня ведь есть театр, мы гастролируем. И потом, мне сорок семь лет. Пора уже осознать, что нет смысла хвататься за все подряд, чтобы играть и играть, забыв, какой на дворе год.
— А так случалось?
— Да. Иногда просыпался утром в гостинице и не понимал, хоть убей, в каком городе нахожусь и какое сегодня число. А ведь я человек непьющий! Поначалу хотел доказать, что могу и эту роль, и ту! Желательно характерные. Теперь отношусь проще: нравится то, что предлагают, — соглашаюсь, не очень нравится, но что-то зацепило, — соглашаюсь и тогда дорабатываю историю персонажа. Просто в гонке больше не участвую, успеть и здесь и там не рвусь.
— Вы поступили в театральный не с первого захода. Несмотря на неудачи, продолжали стучаться в закрытые двери. Настолько верили в свой талант?
— Я с двух лет знал, что буду артистом, показывал в садике этюды, развлекал друзей. Представьте, на меня, шестилетнего пацана, воспитатели оставляли группу и уходили пить чай. А я показывал, как обезьяна ест или поднимает штангу. Товарищи хохотали. Тогда и понял, что могу держать внимание людей, в этом моя сила. А вот дома никак не проявлялся, стихи, стоя на табуретке, не читал. Родители даже не знали, что у меня способности. Удивились конечно, что штурмую театральный.
Три года не мог поступить, дважды выгоняли из института. В общей сложности учился шесть лет, пока не получил диплом. Ни разу отец с мамой не сказали: «Хватит! Иди в инженеры...» А ведь времена-то стояли непростые, начало девяностых, все разваливалось. Любой родитель в такой ситуации захотел бы вмешаться в судьбу ребенка и отправить его в более «теплое» место. Мой папа тогда был начальником наземной авиационной службы в аэропорту Домодедово. Занимался грузовыми перевозками — вот это конкретика, а не какой-то там артист. Вспомните годы, когда театры пустовали, кино не снимали. Но мы были молоды, а это значит: чем хуже, тем лучше! Драйв и кайф.
Впервые на сцене родители увидели меня уже на четвертом курсе. И поняли: да, артист. Перевоплотился, стал другим человеком!
— А вы что поняли об актерской профессии?
— Что она очень трудная. Но если человек выбрал ее правильно, все сложится и на этом поприще он будет ощущать себя органично. Кажется, Янковский сказал: одно дело удачно сыграть в двух-трех фильмах, а другое — быть артистом всю свою жизнь. Это же определенное мировоззрение, восприятие людей через профессию. Огромное количество актеров вдруг понимают, что занимаются чужим делом, и уходят на пике карьеры.
Я учился в театральном и играл уже на сцене Вахтанговского, когда в один из спектаклей собирались ввести талантливого парня. Он оканчивал Щукинское, уже снялся в главной роли в каком-то фильме. Ему прочили большое будущее. Неожиданно после второй репетиции забрал документы и ушел из профессии. Сказал: не мое.
— И я понимаю, почему актерами не все могут быть. Помимо таланта надо уметь ждать, смирять тщеславие, когда приглашают не на главные роли, а на второстепенные. Помню вашего Роберта в картине Звягинцева «Изгнание». О нем говорят весь фильм, но сам герой появляется на пару минут в самом финале. Это вас не огорчило?
— Встреча с Андреем Звягинцевым — отдельная страница в моей биографии. Хотя я играл у больших режиссеров — и у Петра Ефимовича Тодоровского, и у Хотиненко, и у Дружининой — встреча с Андреем стоит в отдельном ряду. Считаю ее огромной актерской удачей.
Пробы длились год! Изначально предполагалось, что я сыграю главного героя, его брата — Костя Лавроненко, а героиню — Полина Кутепова. Это был второй фильм Андрея, он сомневался, боялся ошибиться. Мы готовились снимать для Каннского кинофестиваля, именно там планировалась премьера. Одним словом, ответственность большая. И вот через год Андрей решил пригласить на пробы замечательную шведскую актрису Марию Бонневи. Когда-то они познакомились в Стокгольме на премьере одной из картин с ее участием. Мари знала Звягинцева, на Западе он стал популярен уже после первой своей работы «Возвращение». Помню, вся наша съемочная группа страшно удивилась, ведь в случае утверждения европейскую актрису пришлось бы переозвучивать — она не говорила по-русски ни слова.
Надо сказать, что Андрей подбирает актеров интонационно созвучных. Чтобы мы не только хорошо играли или гармонично смотрелись в кадре, а звучали бы красиво. В итоге он все же отослал ей текст, и когда Мари прилетела в Москву, попросил меня ей подыграть. Бонневи страшно волновалась за свой монолог, который вызубрила наизусть. Но эпизод получился сильным, от волнения актриса была невероятно красивой в тот момент, а из ее глаз текли крупные слезы — помните? Сняли несколько дублей, и я уже сам понял, что визуально мы не совпадаем. Не похожи на пару — на мужа и жену. Мари выглядит на экране крупнее меня и старше.
Поскольку с Андреем у нас сразу сложились доверительные отношения — он вообще с людьми открыт, я прямо сказал:
— Вижу, что ты хочешь снимать Костю. Так снимай, он больше подходит.
— Не знаю, не уверен...
И все же вскоре позвонил и сообщил, что утверждает Лавроненко, а меня просит сыграть Роберта. Без раздумий согласился и ни секунды не пожалел об этом. Горжусь тем, что работал со Звягинцевым. Он очень глубокий и при этом легкий человек. Андрей исходит из органики актера, а не пытается нас перекроить. У него дар создавать на площадке замечательную атмосферу, без неразберихи и нервов. Сам всегда говорит полушепотом, но все его прекрасно слышат и понимают с первого раза.
Во время съемок «Изгнания» мы все были настолько погружены в процесс, что складывалось полное ощущение, будто кино снимает каждый из нас. Скажем, я мог подойти к Михаилу Кричману, гениальному оператору, и предложить: «Миш, а вот такая картинка как тебе?» Он соглашался попробовать, пусть потом и делал собственный выбор, но у меня была убежденность, что мы творим вместе. Снимали в Москве, Молдавии, Бельгии и Франции. Год Андрей подбирал натуру, поскольку ему важны детали, а кино — искусство визуальное. К примеру, крошечный эпизод, где мой герой бежит под дождем, снимали в двух странах. Угол дома, в котором располагалось кафе — в Бельгии, а подъезд — уже во Франции. Все это создало особую атмосферу.
На озвучании, когда я услышал голос Бонневи, никак не мог понять, куда делся сильный акцент. Оказалось, ее переозвучила Елена Лядова, и сделала это виртуозно.
За полгода до того как мы начали снимать, Андрей рассказал в деталях и даже показал, что в итоге получится. Он же актер по образованию. Кто куда бежит, кто что говорит — все сыграл! Кино уже существовало в его голове. И потом я все это увидел на экране.
Мало того! На наших первых встречах он подробно рассказал о каждом цехе — актерском, костюмерном, гримерном и так далее — и я понял, насколько скрупулезно он работает, до какой степени перфекционист...
О Звягинцеве могу говорить бесконечно, он снимает на сто процентов свое кино, ни на что не похожее. Наверное, пора ездить с творческими вечерами на эту тему. А вы говорите: маленькая роль. Да просто постоять рядом с таким режиссером — дорогого стоит!
— В «1612: Хроники Смутного времени» Владимира Хотиненко ваш герой Лжедмитрий обезглавлен в самом начале картины. Между тем в титрах фамилия Ульянов стоит среди исполнителей главных ролей.
— Каждая такая история у больших режиссеров — огромная удача. Когда Хотиненко пригласил меня просто поговорить насчет его будущего фильма, то показал портрет Лжедмитрия и спросил: «Понимаешь, почему именно ты должен его сыграть?» А мы, оказывается, внешне очень похожи! В то время сценарий еще не был написан и объем роли, ее направление были непонятны. «Почитай пока об этом персонаже», — велел Хотиненко и вручил несколько увесистых томов. Я увлекся, прочел и то, что он дал, и то, что сам нашел в библиотеках. Да, роль вышла крошечной, но сама работа оказалась захватывающей. Так же как и в «Демоне революции», где я сыграл Красина. Как говорит сам Хотиненко: кино — это искусство потерь. Не с каждым режиссером я на это пойду, Хотиненко же обязан карьерой, поэтому сыграю у него любого героя.
Обязан и Кириллу Серебренникову. Вот два человека, которые повлияли на мою актерскую судьбу. Назову и третье имя: ассистент по актерам Тина Туманишвили. Это она сказала однажды, что молодой режиссер Серебренников собирается снимать кино «Ростов-папа»: «Дима, сходи на кастинг». Пришел, мы немного поговорили. «Где работаешь? В Театре Вахтангова? А что играешь? А что хочешь сыграть? — потом Кирилл предлагает: — Давай продолжим разговор в монтажной? Мне надо с музыкой поработать». Думаю: ну понятно — займется своими делами, а я буду сидеть как бедный родственник...
И поразился тому, что Кирилл, хотя и был занят, ни на секунду не выпадал из нашей беседы. Редкое качество! Он вообще одаренный человек. На роль чеченца Халида в итоге взял меня без проб.
Так я сыграл свою первую главную роль — в одной из серий фильма. Когда «Ростов-папа» вышел на экраны, мне стали предлагать потоком роли чеченцев-бандитов. В какой-то момент пришлось сказать себе: стоп! Пускай лишних денег не было, я работал в театре, но стать заложником одного амплуа категорически не хотел.
А через пару лет Кирилл поставил спектакль «Пластилин», это была его первая театральная работа в Москве. И пригласил меня на роль адского злодея.
Спектакль моментально стал дико популярным, публика буквально ломилась на него, каждый вечер аншлаг. Актеры подобрались замечательные: Оля Хохлова, Вика Толстоганова, Марина Голуб, Андрюха Кузичев, Виталик Хаев, Вова Панков, который теперь уже Владимир Николаевич, худрук ЦДР. Да и все ребята сегодня — популярные актеры. Мани Голуб только больше нет...
Однажды мальчика Диму Ульянова увидела в «Пластилине» еще одна ассистент по актерам — Инна Штеренгарц — и пригласила на пробы к Хотиненко. Он взял меня на небольшую роль в «Следствие ведут ЗнаТоКи. Десять лет спустя» и вскоре дал главную роль в «72 метрах». После этой работы ко мне приклеился ярлык социального героя. Режиссеры часто звали на роль «хорошего парня». Интересно играть мерзавца, если только он сложно устроен, а не примитивного, который прост как три копейки. Думаю, с возрастом роли станут интереснее. Буду играть благородных стариков.
— Что-то рано заговорили про стариков...
— Ощутил, что начал стареть, неожиданным для себя образом. Не внешне что-то изменилось, тяжелее взлетать без лифта на четвертый этаж не стало. Возраст я ощутил на съемочной площадке. Разговариваем с молодыми коллегами, я к ним на «ты» обращаюсь, а они мне «выкают». Предлагаю:
— Давай на «ты»!
— Конечно давайТЕ...
И тут вдруг вспомнил, как сам молодым пришел в театр, ко мне подходили сорокалетние актеры — зови меня по имени! А я смотрел удивленно: кого по имени? Вас?! Взрослых дядек?
— Каким вам запомнился Театр Вахтангова? И почему ушли из легендарной труппы?
— Во-первых, меня удивило, что коллектив не сплоченный и дружный, а разобщенный. Во-вторых, в то время между поколениями существовала огромная пропасть. Скажем, именитые старики — Яковлев, Ульянов, Лановой — держались особняком. Даже если мы выходили с кем-то из них на сцену, общения в кулуарах не происходило, они нас не знали. Дружеской теплой атмосферы я не застал. В то время театр возглавлял Михаил Александрович Ульянов. Но он не был худруком, не задавал вектор развития. В основном сдерживал актеров, чтобы не разнесли друг друга в клочья. Не зря же театр называют террариумом единомышленников. Нас, молодых, хорошо приняло «среднее» поколение — Юля Рутберг, Сережа Маковецкий, Володя Симонов, Лида Вележева, Максим Суханов. Большинству из них тогда было чуть за тридцать, мне же они казались такими опытными, взрослыми. Смешно!
Еще один нюанс. Взрослое поколение актеров считало театр домом. А для меня — это место работы. Я не хотел всю свою жизнь подчинять «служению искусству». Не желал и зависеть от распределения ролей.
Поначалу в Вахтанговском все складывалось нормально. А через несколько лет понял: внешность и тут играет со мной недобрую шутку. Дело в том, что я с юности казался старше своих лет, поэтому еще в институте играл взрослых мужчин. Когда приняли в труппу, мне исполнилось двадцать пять, выглядел на тридцать с плюсом, но в этой возрастной группе было полно артистов. Уйдя из Вахтанговского театра, десять лет вообще не играл на сцене, потом вернулся. Занят в достойной антрепризе: «Вишневый сад», «В рамках приличия» и «ЛюбOFF».
— На мой взгляд, как раз теперь вы выглядите моложе...
— Спасибо! Уверен, что с возрастом люди становятся внешне такими, какие они есть на самом деле. Проявляется наша внутренняя сущность. Наверняка встречали благородных «старух», которые в молодости не были красавицами. Жизненный опыт некоторым к лицу. В молодости мы пристраиваемся, ищем себя, пытаемся понять: какой же я на самом деле? А в зрелые годы говоришь: «Все, хватит, я такой, какой есть, и буду поступать как хочу». Давно пытался так жить, иногда приходилось расхлебывать. Но теперь мне комфортно. Я как вода — не борюсь с миром, а просто живу.
Подпишись на наш канал в Telegram