Ее не стало восемь лет назад. Марине было всего пятьдесят четыре. Впереди — масса планов, съемки, театральные премьеры. Она говорила, что встретила новую любовь. Но девятого октября 2012 года случилась авария. Глупая, бессмысленная смерть... Это интервью второй муж актрисы давал «Каравану историй», когда она была еще жива.
С Маней мы познакомились в 1984-м. Я жил тогда в Волгограде, учился на истфаке университета, участвовал в самодеятельности и параллельно работал на стройке. Как-то летом в наш город на гастроли приехал столичный Театр миниатюр под руководством Аркадия Райкина. Однажды два моих друга, отчаянные шалопаи, представившись на служебном входе журналистами, легко прошли за кулисы и под предлогом интервью для местной газеты «Молодой ленинец» познакомились с симпатичными артистками. Столичным барышням, видимо, было скучновато в Волгограде, и они решили скрасить свой досуг.
Их было три подруги: Таня, Лида и Марина. Артистку Марину Голуб, помню, я отметил в спектакле «Лица». В ресторане мои друзья рассказали девочкам, что у них есть друг Вадик, который мечтает стать артистом:
— Он у нас такой красивый, вылитый Депардье!
Заинтригованные артистки хором закричали:
— О-о, как здорово! Его надо познакомить с Мусей.
В веселой компании уже образовались парочки, а Марина оказалась свободной. Правда перед нашей встречей друзья на всякий случай предупредили: «У Марины богатый жених. Так что даже не думай...» Да не вопрос! Я и не собирался ухаживать. Мне нужен был совет опытной актрисы...
Все время, пока у нас гастролировал Театр Райкина, мы с девчонками ездили за город, купались в Волге, загорали на пляже. За этот месяц очень подружились. Марина, услышав о моей мечте стать актером, воскликнула: «Будем поступать!» Меня сразу подкупило, что она так горячо приняла во мне участие. Когда прощались, сказала: «Приезжай в Москву».
Мне в ту пору было двадцать четыре — не мальчик уже. Я вовсе не собирался бросать университет и в очередной раз поступать в Школу-студию МХАТ. Однако в Маринином голосе было что-то такое убедительное, что я, набрав на работе отгулов, отправился в Москву. Позвонил ей прямо с вокзала, она нимало не удивилась звонку. Велела: «Приезжай во МХАТ» — и тут же потащила показывать меня какому-то педагогу.
Скажу откровенно, программа у меня была слабенькой. Хорошо, что Марина успела меня прослушать и подсказать какие-то важные вещи. Я прошел конкурс и был принят на курс Ивана Михайловича Тарханова. Можно сказать, поступил прямо с колес...
Началась столичная жизнь. Поселили меня в общежитие на улице Невского со старшекурсниками в проходной комнате. Учился старательно и в конце первого курса удостоился именной стипендии Массальского — сто десять рублей. Да еще мама, несмотря на мои протесты, присылала пятьдесят. Так что чувствовал я себя богачом!
С Мариной мы поддерживали знакомство. Я ей периодически звонил, по-дружески встречались. Много гуляли, засиживались в ВТО, говорили о профессии. Она живо интересовалась моей учебой.
Я видел, что Марина нравится многим мужчинам, но для меня она была недосягаемой, поэтому мысли приударить даже не возникало: между нами ведь пропасть. И перескочить ее одним махом казалось нереально. Ну кто она и кто я? Марина — москвичка, я — провинциал. Она училась у Станицына, работает у Райкина, легко перечисляет имена, которые для меня легенды, а я — всего лишь первокурсник.
Однажды мы совершенно случайно столкнулись, и вдруг Марина на бегу приглашает: «У меня сегодня свадьба в ЦДРИ. Заходи». Купив цветы, буквально на минуту забежал ее поздравить. Так получилось, что за столом было всего одно свободное место — рядом с невестой. Смешная ситуация: слева от Марины сидит жених, а справа — я.
«Горько!» — кричат гости. Жених с невестой целуются, а потом она наклоняется ко мне: мы что-то недоговорили. Эта картина вызвала легкое недоумение у публики: за кого же все-таки Марина выходит замуж — за того, что справа, или за того, что слева?
Ее первого мужа звали Женей. Внешне он походил на Омара Шарифа. Правда к миру искусства не имел никакого отношения, был этаким советским «бизнесменом», состоятельным по меркам того времени человеком.
Потом Марина смешно рассказывала, как на браке настоял ее отец. Григорий Ефимович тогда работал в райкоме партии. Однажды решил поговорить с дочерью серьезно в официальной обстановке и вызвал ее в райком.
— Пойми, рядом с актрисой должен быть солидный, серьезный мужчина. Женя — прекрасный кандидат.
— Пап, я его не люблю...
— Неважно. Твоя мама тоже вначале меня не любила, а потом полюбила.
Марина папу послушалась. На какое-то время наши пути разошлись.
Однажды, ближе к весне, случайно сталкиваемся в Доме актера. Гляжу — идет навстречу с большим пузом.
— Ой, Маш, привет! Ты как?
— Нормально! Роды меня дома не застанут!
— Ну, ты поаккуратнее...
— Я ушла от Жени...
— Как? Почему?
— Не спрашивай ни о чем...
Я обалдел: женщина после медового месяца, беременная, в одночасье уходит от мужа! Только когда мы стали жить вместе, Марина рассказала о причине своего ухода. Однажды ее осенило: они с мужем слеплены из разного теста. Ему совсем неинтересно, чем она занимается. Он даже не был ни на одном ее спектакле. Мало того, требовал, чтобы жена бросила актерскую карьеру, а от Мани требовать чего-то бессмысленно, она сама распоряжается своей судьбой и не приемлет диктата. Так что шансов у их брака не было. Объявив мужу, что уходит от него, попросила: «Не трогай меня, пожалуйста. Дай спокойно родить».
С тех пор мы стали чаще встречаться. Я как-то читал роман Апдайка, где герой влюбился в женщину, беременную от другого мужчины. Наверное, со мной происходило то же самое.
Помню, как Маня познакомила меня с родителями. Сказала просто и коротко: «Это мой друг». Она жила на «Фрунзенской», а родители на «Коломенской». Людмила Сергеевна с явным одобрением оценила мой рост — видимо, дочери всегда нравились высокие мужчины. Я навещал Маню в роддоме. Как-то с ее мамой стояли под окном, и Марина, помахав нам рукой, показала дочку Настю.
Сначала в Москве мне было очень одиноко без родных и друзей. Порой наваливалась такая тоска, что хотелось с кем-нибудь просто поговорить. И тогда я звонил Мане. Общались, правда, урывками: она была занята ребенком, я поглощен учебой. Кроме того, боялся, что мои звонки могут ей помешать. Может, они с мужем решили помириться после рождения дочки? Откуда я знаю...
Первое время Маня безвылазно сидела дома, кормила Настю грудью. Как-то я забежал на минутку ее проведать. Не знал, что когда за мной захлопнулась дверь, Маня попросила у мамы совета:
— Что мне делать? За Вадика переживаю. У меня же ребенок...
Людмила Сергеевна мудро рассудила:
— Если любит тебя, то и ребенка примет. Возьми и проверь его: прогони!
И вот в один из моих визитов Маня вдруг сказала: «У тебя своя жизнь. Не могу связывать тебя по рукам и ногам. Не приходи больше...»
Это было ударом. Наши, казалось, невинные встречи постепенно складывались в определенные отношения. Я уже смотрел на нее не как на актрису, у которой стоит поучиться профессии, а как на женщину. Марина человек яркий, волевой. Как теперь понимаю, чаще всего именно она выбирала мужчину, а не наоборот. Конечно, и в нашей ситуации решающее слово было за ней.
Я уже опробовал на себе действие ее мощного оружия. Если включает женское обаяние, устоять невозможно. Реально башню сносит! Каждый миг нашего общения давал мне надежду: «Может быть? Да, может!» А тут вдруг она все резко оборвала...
Минула неделя. Вдруг звонит Марина и приглашает на пикник. Насте всего месяц исполнился, но бабушка с дедушкой вызвались посидеть с ребенком и отпустили дочь развеяться.
Так получилось, что накануне ночью мы сидели у кого-то из общежитских на дне рождения и не подозревали, что за стеной разворачивается драма. Девушка нашего товарища решила объявить парню, что бросает его.
— Ты куда? — спросил тот, свесившись из окна.
— Ухожу.
— Ну, тогда я за тобой! —и сиганул с третьего этажа.
Слава богу, жив остался, только бедро сломал. И тут началось! Скорая, бессонная безумная ночь на допросе в отделении милиции. Открыли уголовное дело, а в девять утра мы с Маней и ее друзьями должны были встретиться на вокзале. Я не помнил ни вагона, ни расписания, но попал именно в ту электричку, именно в тот вагон и в то самое время. Невероятно!
Под Болшевом на берегу реки развели костер, жарили шашлыки, пели песни. Там и произошло объяснение. Набравшись храбрости, сказал Мане: «Как ты можешь меня прогонять? Я ведь тебя так люблю!» На следующий день вернулись к ней вдвоем. Марина в ту пору, поменяв квартиру, переехала в родительский дом. Они жили в одном подъезде: отец с мамой на четырнадцатом этаже, она на пятнадцатом в «двушке». Когда мы вошли, Людмила Сергеевна внимательно на нас посмотрела, потом взяла маленькую Настю на руки и передала Марине: «Все, забирайте ребенка, родители!»
Так началась наша семейная жизнь: Маня, маленькая Настя и я. Многие мои друзья допытывались: «Как ты мог? Что чувствовал?.. У нее же ребенок от другого мужчины!» Но никаких внутренних противоречий или душевных борений я не испытывал. Чужой ребенок не был для меня обузой.
Девятого мая после пикника вернулись к Мане, а через неделю я уже переехал к ней с вещами. Чего зря время терять? Мы же взрослые люди: мне двадцать четыре, ей двадцать шесть. Помните фильм «Обыкновенное чудо»: «Вы привлекательны, я чертовски привлекателен!»?
Так уж получилось, что романтический период у нас ужался до двух месяцев и пришелся на момент, когда Маня только-только родила. Но мы и на гастроли вместе ездили, и в компаниях успевали погулять... Когда нужно было куда-то бежать, спускали Настю к бабушке и дедушке.
Манины родители были очень интересными людьми. Григорий Ефимович, сын репрессированных, на войне был капитаном пехоты, окончил Высшую школу КГБ, работал консулом в Финляндии. Долго скрывал, что его отец расстрелян, а мать двадцать пять лет отсидела в лагерях. Однако этот факт откопали и «понизили» Григория Ефимовича до директора мебельного магазина. Какое-то время он работал в московском управлении культуры, потом в райкоме партии.
Людмила Голуб когда-то была артисткой Театра имени Гоголя. Потом театр возглавил Борис Голубовский, а как говорится, двум «голубям» под одной крышей не ужиться. Людмила Сергеевна ушла из театра и стала ездить на гастроли по стране от Москонцерта. «Бойцам невидимого фронта», как тогда называли чтецов, платили хорошо. Маринина мама была яркой, темпераментной актрисой и страшно переживала, что получила звание заслуженной артистки только под конец жизни...
Это был настоящий московский хлебосольный дом. Когда приходили гости, накрывались роскошные столы. Теща прекрасно готовила: и пекла, и мариновала, и солила... Любой ее завтрак превращался в пиршество.
Марина неродная дочь Григория Ефимовича. Он тоже женился на женщине с ребенком. Девочке было четыре годика, когда мама снова вышла замуж. Вначале Маня называла отчима дядей Гришей, но довольно скоро спросила: «Можно буду тебя папой называть?» Марина никогда не виделась с родным отцом и папой всегда считала Григория Ефимовича. Самое смешное, что они удивительно похожи!
Тесть был человеком сдержанным, никогда не вмешивался в наши отношения, говорил мало, но по делу, умно и весомо. Лидером в семье была, безусловно, Людмила Сергеевна. Человек волевой, проживший и в жизни, и в профессии непростую судьбу. Марина характером пошла в нее, и когда их темпераменты сталкивались, только искры летели! А сталкивались они постоянно.
Как-то Маня призналась, что у нее всегда были сложные отношения с матерью. По ее словам, мама ее подавляла. Дошло до того, что она в шестнадцать лет ушла из родительского дома и жила отдельно. Вероятно, Людмилу Сергеевну раздражало, что дочь очень похожа на бывшего мужа. Ну а потом возникла творческая ревность...
Людмила Сергеевна не особенно хотела, чтобы Марина шла в актерскую профессию, а Григорий Ефимович, наоборот, поощрял. Мать пристально следила за карьерой дочери, не пропускала ни одного спектакля и не спускала ей ни одной ошибки. Все, даже самое неприятное, говорила в лицо, а Маня мгновенно вспыхивала от ее замечаний и очень обижалась. Мне эти творческие конфликты матери и дочери были не очень понятны. Я-то считал, что Марина — человек очень талантливый.
О себе, смеясь, она говорила: «Я влюбчивая!» Это я успел заметить. По Мане сразу видно, когда она влюблена, —вся светится, будто внутри лампочка загорается. А когда все заканчивается, переживает, страдает... Как-то рассказала мне про свою первую несчастную любовь к однокурснику, красавцу Мите Золотухину. У них на четвертом курсе случился роман, но все закончилось печально: Митя рано стал звездой, снявшись в «Юности Петра», и бросил ее.
Мы не очень-то торопились идти в ЗАГС. Честно говоря, я даже толком не знал, развелась ли официально Маня со своим бывшим мужем. Ну какое это имело значение? Женя на горизонте не появлялся. Я его видел лишь на фотографиях в альбомах, знал, что он где-то есть.
Три года с Маней жили в гражданском браке. Не потому что меня проверяли, просто так сложилось. А на четвертом курсе встал вопрос о моей прописке. Дело в том, что меня позвали в Волгоградский театр, обещали главные роли, и возникли качели: ехать — остаться? Решили пожениться. Свадьбу сыграли в 1987-м. В ГУМе мне купили финский костюм, Марине мама сшила красивое платье, и мы вдвоем отправились сочетаться браком. От нашего дома до ЗАГСа шел прямой автобус. И вот с цветами, нарядные и счастливые, идем к остановке. Догоняет сосед:
— Вы куда?
— Жениться!
— Да вы что? Прямо так, что ли?! Подождите минутку...
И на своем жигуленке лихо подвез нас к ЗАГСу. Там уже ждали свидетели. Одеты они были совсем не торжественно: мой друг — чуть ли не в шортах. Помню, мы беспрерывно над чем-то ржали. А когда тетя с лентой через грудь, перепутав слова, торжественно произнесла: «Совет народных комиссаров...» — чуть со смеху не попадали. Тут еще свадебный оркестрик, узнав актрису еврейского театра «Шалом» Марину Голуб, врубил «Хаву нагилу».
Потом решили повторно сыграть свадьбу у меня в Волгограде. Вся родня сбежалась знакомиться с Маней. Моя мама имела неосторожность поведать Марине семейную тайну. В юности отцу предсказали раннюю смерть из-за порока сердца, который он заработал, упав ребенком в ледяную воду. Моя сердобольная бабушка, жалея сына, постоянно подливала ему водочки, чтобы веселее жилось. Мама, видя это, считала папу алкоголиком. Умер он действительно рано — в двадцать восемь лет, но не от алкоголизма или порока сердца, а подхватив энцефалит.
Маня эту историю приняла близко к сердцу, и любая рюмка в моей руке впоследствии комментировалась так: «Ага! Опять потянуло выпить!» Ярлык наследственного алкоголика как прилип ко мне, так и висит. До сих пор читаю в Маниных интервью: «У Вадика было пристрастие к алкоголю. Это наследственное...» Ее вообще трудно переубедить, если в чем-то уверена. Это черта лидера. Она и была лидером в нашей маленькой семье. Я ее роль не оспаривал.
Маня возвращалась домой из театра поздно, и часто за полночь у нас собирались компании. Она была заводилой на любой тусовке — «зажигалка», «энерджайзер». Я же совсем другой. Меня не очень-то принимали в московской компании, и оттого я чувствовал себя стесненно. Наверное потому и выпивал больше обычного — чтобы раскрепоститься. Первые годы много времени проводили на кухне — там собирались друзья, мы пели, играли на гитаре, шумно обсуждали театральные премьеры.
Нормальная московская артистическая жизнь. Но это не значит, что в доме царил богемный хаос. Маня — очень хозяйственная, у нее все аккуратно, по полочкам. Ей от мамы передался талант кулинара. Всегда любила покушать, никогда этого не скрывала и по поводу лишнего веса не комплексовала: «Ай, да и так хорошо!» В детстве, кстати, занималась балетом и была пластичной, легкой.
Я контролировал ее питание, заставлял заниматься спортом. Марина ходила на массажи, порой сидела на диете, но быстро соскакивала с режима. Мы постоянно друг друга подкалывали. Она кричала:
— Не пей!
Я в ответ:
— А ты не ешь!
Обязанности у нас распределялись так: на мне — походы в магазин за продуктами, глажка, стирка. Когда у Мани образовывалось свободное время, она готовила, убирала, занималась ребенком.
Настя прекрасно себя чувствовала в артистической атмосфере. Засыпала она поздно, часов в одиннадцать. Помню, прихожу домой — кухня полна гостей, ребенок не спит. Возмущаюсь:
— Маня, к какому режиму ты маленького ребенка приучаешь? Может, она актрисой и не будет. (В итоге Настя окончила ГИТИС.)
— А я хочу с ней пообщаться, — возражала Марина, которая вернулась из театра и соскучилась по дочке.
В принципе, споров, как воспитывать дочку, никогда не возникало. У нас с Настей с самого начала сложились хорошие отношения. Я ее полюбил как родную дочь. Настя не подозревала, что у нее есть родной отец, и называла меня папой. Я даже собирался ее удочерить, но не получилось: Женя не захотел от нее юридически отказаться.
Все это время я и не подозревал, что однокурсники весьма неоднозначно расценили мою женитьбу. Как-то встречаю старого приятеля и тот говорит: «Ну, ты же на Марине Голуб женился, чтобы московскую прописку получить». Мне стало смешно. Что за абсурд?! Да тогда получить прописку нашему брату-студенту не представляло труда. Оформлялся фиктивный брак с одной из поклонниц, игралась комсомольская свадьба, так что самый придирчивый проверяющий из ЗАГСа (а такие были!) ничего не мог заподозрить. И все — ты москвич!
Да и потом, такое ярмо на шею повесить молодому, красивому ради прописки?! Да еще имея сто шестьдесят рублей в кармане?
До четвертого курса у меня был практически один выходной. К концу недели буквально падал от усталости. В воскресенье мне выдавали коляску и я шел с Настей гулять в парк. Помню, в будни возвращаюсь после лекций домой, а меня ждут маленький ребенок, гора невыглаженных пеленок и грязная посуда. Ночью мы с Маней по очереди вставали к плачущей Насте, порой вовсе не спали, если болела, а утром надо бежать на лекции. Но мы каким-то чудом еще успевали и в ресторанчик с друзьями забежать, и в кино.
У нас с Маней даже случались «загулы» — могли полночи бродить по Москве и обсуждать театральные темы. У Мани была своеобразная манера вести беседу: вдруг остановится посреди тротуара и начинает представление — показывая что-то, смешно подпрыгивает и руками машет.
Я не замечал удивленных взглядов прохожих и не отрываясь смотрел на нее. Мне была необходима ее помощь в профессии. Порой одолевали приступы отчаяния: зачем поступил в театральный институт? Может, не надо этим заниматься? Маня эти приступы умело сбивала и вселяла в меня уверенность. Но порой чересчур давила, хотела сломать, переделать, а я не ломался.
Когда мы поженились, Марина была еще неизвестной актрисой. Она медленно шла наверх. Месяцами, годами... Блестяще выпустилась с дипломным спектаклем «Хелло, Долли», после показа ее приняли в труппу Театра имени Маяковского. На радостях она поехала отдыхать на море, а когда вернулась, ее как холодной водой из ушата обдали: «Вас не взяли». Кто? Почему? Ну как тут разберешься... Потом был чтецкий отдел Москонцерта, и только через несколько лет Марина попала в Театр миниатюр.
В 1987-м умирает Аркадий Райкин, и театр, в котором работала Маня, стал называться «Сатириконом». Его возглавил сын легендарного артиста. Стали репетировать какую-то пьесу. Маня была занята во втором составе. Она дружила с коллегой, которой Костя Райкин дал роль Смерти, и на репетиции стала той показывать, как надо играть. Когда вечером Маня мне это рассказала, я развел руками:
— Нельзя этого делать ни в коем случае!
— А что тут такого? У нее роль не получается, я просто подсказала.
Удивительно, она такая опытная и вдруг забыла прописную истину: театр — террариум единомышленников! Буквально через несколько дней против Марины затеяли интригу, потом разразился скандал и ее убрали из театра. У Мани срыв, шок от происходящего. Она ведь была ведущей актрисой и вдруг оказалась не у дел. Месяца два-три сидела без работы. На нее было невозможно смотреть без слез. Марине казалось, что жизнь кончилась.
Это были трудные времена. Вы спросите, как мы жили? Студент и актриса. Тогда актеров в сериалах не снимали, на телевидение не звали. Помогали родители, я получал стипендию, подрабатывал — разносил телеграммы. Вскоре Маня устроилась в театр «Шалом».
Когда после окончания института меня не взяли в театр, Людмила Сергеевна устроила в Москонцерт, и мы с тещей в одной бригаде колесили по стране. Но мне это соседство вышло боком. Ее, помню, сильно волновал только один момент: напьюсь я или нет. Периодически у нас из-за этого возникали разборки. Да, у меня бывали срывы, но алкоголиком я никогда не был. К сожалению, должен признаться: мог иногда сильно назюзюкаться, как говорится, «впасть в нирвану» от расстройства.
Помню, поехали мы с Людмилой Сергеевной в Молдавию с группой музыкантов и певицей, а там пьют на каждом углу — вино-то копейки стоило. Теща даже представить не могла этих масштабов. Она отработает концерт и идет отдыхать в свой номер, а мы с дуэтом баянистов попадали в руки поклонников. Угощали беспощадно, и отказаться было непросто!
Все мои выпивоны, если и бывали, происходили в Манино отсутствие. Однажды она уехала на гастроли, я остался дома один. У меня был тяжелый период: маялся без работы. На лестничной площадке жил парень, очень компанейский. Вот мы с ним иногда и засиживались. Как-то теща поднимается к нам с маленькой Настей, а я «не в форме». Людмила Сергеевна после этого долго мне пальчиком грозила. Ефимыч-то вообще в рот не брал, вот ей на контрасте и казалось, что я алкоголик.
Маня, конечно, об этом догадывалась, да и мама ей на мозги капала. Может, в конце концов это и стало одной из причин нашего развода. Оказывается, как-то даже Григорий Ефимович дочке посоветовал: «Разводись. Этот недуг тебе не победить...»
Постепенно стали возникать и другие темы для конфликтов. Марина была одержима работой, все время куда-то бежала, встречалась, тусовалась, участвовала в капустниках Дома актера, а я, наоборот, любил дом, размеренную жизнь. Ее раздражало, что я не поспеваю за ней, за ее ростом. Наверное, я оправдывал свою фамилию Долгачев: слишком долго думал.
Помню, я прошел конкурс на телеведущего новостной программы, но Марине сказал:
— Не буду работать в «Останкино». Там все чужое.
Она возмутилась:
— Ты что? Туда все мечтают попасть!
А у меня уже был опыт телеведущего. В 1994 году я вел первый в стране отборочный тур певцов на «Евровидение», но продолжать не захотел. Марина мой отказ восприняла весьма эмоционально. Жить с ней было все равно что на вулкане. Я понимал, что бороться с ее темпераментом бесполезно, и старался реагировать спокойно. Но это порой давалось с трудом.
Когда в первый раз крупно поругались, уже не помню из-за чего, Маня рванула к шкафу, где хранились документы, и пыталась уничтожить свидетельство о браке, но по ошибке порвала в сердцах мое свидетельство о рождении. Ссора вспыхнула вновь, она опять ринулась к шкафу и разорвала... уже свое свидетельство о рождении. В итоге она все же добралась и до свидетельства о браке, но как оказалось, при разводе оно не понадобилось.
Мы часто с Маней расходились. Врозь жили дольше, чем были вместе. Страшно представить, но я уходил от нее раз двадцать пять! Со стороны это, наверное, выглядело безумием. Что толку хлопать дверью, когда уйти мне было не к кому. Ночевал в театре, на вокзале, по друзьям мотался... Потом все возвращалось на круги своя: звонил Мане, она звала обратно и я сдавался. Но с каждым таким «уходом» что-то неуловимое умирало в наших отношениях.
Помню, друг оказался в такой же ситуации и я с высоты своего опыта посоветовал: «Ты определись. Выбери. Если уходишь — уходи, а если остаешься, перестань хлопать дверью и скандалить. Просто тверди: я неправ. Даже если жена неправа на сто процентов». Человек не может измениться по щелчку, значит, кто-то должен уступить. Умом я это понимал, но, увы, не хватало ни сил, ни терпения...
Когда возвращался, короткое время мы оба чувствовали себя на седьмом небе от счастья, а потом опять...Ревновала ли она меня? Не знаю. Но когда я уходил, Маня начинала искать, у кого живу, и каким-то особым чутьем часто догадывалась, где могу быть.
Она очень интуитивна и прозорлива в отношении других. Если на моем горизонте образовывалась «перспектива» женского рода, Маня начинала менять тактику, становилась спокойнее, ласковее, нежнее. Появлялись слова, которых в ее обычном лексиконе не было. На моих глазах происходили поразительные метаморфозы.
В театре «Летучая мышь», где я работал какое-то время, служило много молоденьких балеринок. До серьезных отношений не доходило, но едва возникала угроза, на горизонте тут же появлялась Маня и буквально за шиворот оттаскивала меня от «пропасти». Какое-то время в семье царил мир.
Как-то в очередной раз хлопнув дверью, я выскочил из подъезда и задумался: куда идти? Долго перебирал в уме возможные варианты, но получалось, что некуда. Пришлось напроситься к друзьям в общагу ВГИКа. У той семейной пары уже кантовался один товарищ, но они, сердобольные, и меня приютили. Жили неделю вчетвером в маленькой комнатке. Спал я на полу. Как-то позвонил домой — мне нужно было забрать кое-что из вещей, а на другом конце провода слезы: «Вернись. Давай начнем все сначала...» После очередного трогательного примирения мы по десятому кругу начинали все снова. Какое-то время было спокойно, а потом опять ссоры, скандалы, хлопанье дверью...
Однажды случился скандал из-за, казалось бы, пустяка. Маня переврала фамилию моего друга, а меня это задело: «Я фамилии всех твоих друзей помню, а ты специально!» И понеслось. Бросился к лифту, она — за мной. По-моему, это был единственный раз, когда она меня догоняла. Как-то спустя время зашел за паспортом, она в слезы: «Вади-и-ик, давай мириться! Я такая-сякая».
Двум актерам в семье очень сложно. Только если договоришься жить по принципу: один стреляет, другой подносит патроны. В нашей ситуации я был готов подносить патроны, а Маринку раздирали противоречия: с одной стороны, ее это устраивало, с другой — хотелось, чтобы я состоялся. Пыталась со мной репетировать, но то, что она предлагала, скорее мешало.
У Мани все через край, она очень экспрессивная. Например начинаю читать роль, она мне что-то советует, я тут же — в штыки. Слово за слово, и понеслось! В принципе, я незлопамятный человек, но через какие-то обиды переступить не мог. Даже ходил на психологические тренинги. Но на подобные занятия лучше ходить вдвоем. Марина вряд ли пошла бы со мной к психологу, она стояла на своем: «Я всегда права!» — и точка. Ну, права и права...
Наверное, я не оправдал ее ожиданий. Маня рассчитывала, что добьюсь большего, что, как она выражалась, прорвусь! Ей нужен был человек с определенным статусом, удачной карьерой. Я ее понимаю. Попади я в какой-нибудь знаменитый театр, все могло пойти по-другому. Один актер, который хорошо знал Маню, как-то заметил: «Да она Вадима сожрала!» Я не согласен. Все дело в моих личных «тараканах», я, можно сказать, с собой еще не справился, а тут на мне такой груз ответственности — жена и ребенок.
Помню, в период перманентного расставания с Маней я чуть не попал к Трушкину в спектакль «Вишневый сад» на роль Лопахина, шли переговоры, уже подготовился к вводу. Партнеры — сплошные звезды: Евгений Евстигнеев, Татьяна Васильева... Внезапно пригласили в Канаду в антрепризу, и я отказался от «Вишневого сада», о чем до сих пор жалею.
Мы с Мариной, хотя уже и разошлись официально, решили поехать в Канаду вместе. И Настю взяли. Эта очередная попытка помириться была похожа на агонию, хотя внешне все выглядело прекрасно. Жили вместе, Настя твердила: «Папа, папа...» И никто не подозревал, что мы уже чужие люди.
Я никогда не ревновал Маню. Не потому что не к кому было, просто доверял ей. О том, что у нее в театре «Шалом» начался роман, сама сказала. С ее избранником мы часто встречались в одной компании, однажды я заметил, какие взгляды они бросают друг на друга. Спросил у Мани:
— У вас роман?
Она честно ответила:
— Да.
В Торонто спектакль «Русские на Бродвее» отыграли всего раз пять. Потом все накрылось медным тазом и труппа оказалась на улице. Мы с Маней и Настей были вынуждены переехать из гостиницы к ее московским друзьям.
Я не знал, что делать. Оставаться в Канаде или уезжать? Маня предложила: «Я остаюсь в Канаде, а ты отвези Настю домой». Через два месяца она вернулась, но мы больше не делали попыток «начать все сначала».
Почему вдруг расстаются два человека? Я долго не мог найти ответа на этот вопрос. Мне кажется, Маня устала тянуть меня и помогать. У нее уже сложился стереотип: я бесталанный актер, неудачник, — а бороться со стереотипами сложно.
Мы расстались, когда Насте исполнилось шесть и за ее воспитание уже отвечал дедушка — Григорий Ефимович. Правду о том, что я не ее родной отец, девочка узнала в девять лет. Довольно долго она при встрече терялась: как меня теперь называть? Папой уже не могла, а по имени, видимо, стеснялась. Сейчас, когда встречаемся, называет Вадимом. Она окончила факультет менеджмента ГИТИСа, открыла свою фирму. Стала общаться с отцом, он ей помогает в бизнесе.
После Канады у меня началась своя жизнь, Маринка переживала творческий подъем. Каждый раз при встрече я приглашал ее на свои спектакли в театр «Сопричастность». Ходил к Мане в «Шалом». Там впервые увидел ее будущего мужа Толю Белого. Их история начиналась на моих глазах. Вскоре узнал, что они поженились. В отличие от меня Толя оказался более активным. В актерских компаниях его хвалили, он хорошо читал стихи Бродского.
Я Маню хорошо знаю. Она — человек жертвенный, ей легче отдать, чем забрать. Себя называет так: «Я слабая сильная женщина». Так уж устроена — никогда не поинтересуется у мужчины, чем он может ее осчастливить, сразу же спрашивает: «Что я вам могу дать?» Я видел, что Маня счастлива. Как-то позвонила, зная, что я увлекаюсь фотографией, и попросила: «Поснимай, пожалуйста, Толю».
У них была большая разница в возрасте, тем не менее прожили почти десять лет, вместе служили в МХТ, а потом неожиданно для всех развелись. Я догадывался, что у Мани семейная драма. Сама она не стала бы искать у меня утешения, да и не приняла бы моего сочувствия.
Однажды она звонит и рыдает в трубку: «Все так неожиданно... Это просто удар под дых...» Оказывается, Толя ушел к другой женщине в одночасье. Разрыв Маня переживала тяжело. Слава богу, рядом была Настя. Она даже подругам ничего не говорила, ездила по монастырям, ушла в себя.
Как-то призналась: «Я всегда была в поиске кого-то идеального». Идеалом был ее папа, который безумно любил жену. Маня часто вспоминала сценку, которая навсегда врезалась ей в память: «Однажды захожу домой и вижу — стоит папа у гладильной доски с ворохом белья, водит утюгом и смотрит футбол». Но увы, ей не везло: все три мужа были далеки от ее идеала... Правда она всегда с улыбкой замечала: «Случайных мужчин у меня никогда не было...»
Я почему-то часто вспоминаю не день нашего знакомства, а день развода. Как бы прокручиваю жизнь с конца, и все встает на свои места. Разводили нас по иронии судьбы в день рождения Марины — восьмого декабря. Помню, получив развод, мы долго сидели обнявшись на скамейке и плакали. Маня, положив голову мне на плечо, причитала: «Вадька, мне тебя так жалко!» Потом слезы высохли, мы улыбнулись друг другу и разошлись в разные стороны: она — направо, я — налево...
Подпишись на наш канал в Telegram