Не раз убеждался: все в жизни происходит неслучайно. После школы я учился на филфаке Брянского пединститута. Не планировал туда поступать, мечтал о театральном, пытался покорить столичные вузы, в ГИТИСе дошел до третьего тура, но срезался. Не хватило опыта, подготовки или просто везения
— Юношеские мечты хороши тем, что доверяешь им безоговорочно, кажется, что все они непременно должны исполниться. С годами это ощущение теряется, хотя появляется больше возможностей их осуществить. Когда к окончанию школы я объявил, что собираюсь стать артистом, родители поддержали. Мама преподавала русский язык и литературу в школе, устраивала поэтические вечера, в которых я принимал участие. Так что скромный сценический опыт имелся. Отец был далек от поэзии, работал на заводе, но к моему желанию отнесся уважительно.
О культурных масштабах города Карачева Брянской области, где я родился, можно судить по тому, сколько в нем действовало кинотеатров. Один. Про театр же тогда вообще ничего не знал. Мы с мамой отправили несколько писем в театральные вузы, спрашивали, как готовиться к вступительным экзаменам. Откликнулось Щукинское училище. На всю жизнь запомнил это ощущение тревожного счастья, когда держал в руках конверт с короткой инструкцией: стихотворение, басня, проза. Договорились о консультации с актером Брянского драмтеатра Валерием Афанасьевичем Мацапурой. На экзамены мама поехала со мной, остановились у ее неблизкой приятельницы в подмосковном Солнцево. Но с ходу театральный институт не покорился.
Чтобы не тратить времени даром, пошел в Брянский пединститут — и не пожалел. Провел прекрасный, какой-то очень свободный и бесшабашный год, жил в общежитии, появились новые друзья. Но одолев зимнюю сессию, понял, что мечта об актерстве никуда не делась, а значит, обязательно предприму вторую попытку ее осуществить. Программу готовил сам, завораживали монологи князя Мышкина о казни из «Идиота», очень тронула речь Алеши Карамазова, которого позже сыграю в театре.
На время прослушиваний приютил московский товарищ однокурсника по филфаку — мама на сей раз осталась дома. Сидел в одиночестве в его квартире с абсолютно пустым холодильником и дни напролет готовился, учил тексты. Ходил на прослушивания во все творческие вузы, которых в столице пять. Везде пропустили на второй тур. Изнервничался, понял: нужно сделать паузу, да и летняя сессия в пединституте на носу. Тогда с билетами на поезд приходилось сложно, но всегда можно было договориться с проводником, чтобы пустил в вагон, и простоять в тамбуре шесть часов до Брянска. Покидая Щукинское, краем глаза заметил объявление, на которое почему-то сразу не обратил внимания: Юрий Любимов набирает курс, внизу пометка — последнее прослушивание завтра, только для москвичей. Это несколько сбило с толку. Тем не менее отправился на вокзал, прыгнул в поезд и доехал до Брянска. Переступил порог институтской аудитории, а в голове свербило: что ж это ты уехал? Лучше сделать и пожалеть, чем пожалеть, что не сделал. Развернулся и поехал назад в Москву.
Поезд прибыл рано утром. Думал, окажусь одним из первых в очереди на прослушивание, но записался чуть ли не пятисотым. Списки составлялись с ночи, у дверей, несмотря на ранний час, уже собирались абитуриенты. Театр тогда еще был единым, прослушивание велось на половине, которую потом заняло «Содружество актеров Таганки». И случилось судьбоносное везение — пошел дождь. Сердобольный охранник сжалился, и пока мы окончательно не вымокли, пустил внутрь. На первом этапе прослушивание вели Наталья Сайко — ее единственную я знал по кино, Татьяна Жукова, Олег Казначеев и Александр Биненбойм — доверенные лица Любимова. Вызывали по десять человек, Александр Исаакович строго следил за «москвичностью». Весь день я простоял в фойе и никуда не выходил, даже перекусить. Это было правильно, потому что назад в театр я бы уже не попал — у дверей сгрудилась толпа жаждавших учиться у Любимова москвичей со списком в руках, где я был пятьсот пятьдесят каким-то. В семь вечера Биненбойм ушел играть спектакль. Контроль за приезжими прекратился. Около девяти было принято решение прослушать тех, кто находился в фойе, остальных отправить домой. Мне в очередной раз повезло. Когда окончил читать свою программу, по вопросам Жуковой понял: понравился. Меня отправили сразу на третий тур.
Слушали нас уже сам Юрий Петрович и актеры театра. Экзамен растянулся на два дня, так что пришлось еще сутки нервничать в моей одинокой квартире. Перед тем как начать монолог князя Мышкина, я попросил разрешения присесть, казалось, так будет органичнее. Любимову это понравилось, мы сразу как-то совпали по-человечески. Я спросил, хотя звучало нелепо:
— А можно прочитаю басню смешно?
— Это как? — улыбнулся Юрий Петрович.
Я отошел от канонического текста: удваивал некоторые слова для усиления смысла, что-то добавлял. В общем, показался смелым, уверенным в себе и был принят. Отсутствие московской прописки препятствием не стало, я заявил, что не нуждаюсь в общежитии. Первый год вместе с товарищем-музыкантом снимал комнату в Пушкино. Сорок минут до Москвы и столько же до института не казались такими уж утомительными. Через год перебрался в общежитие.
— Каково было учиться у мастера, славившегося не самым простым характером?
— Юрий Петрович тогда много ставил за рубежом, в России бывал наездами, поэтому надоесть друг другу мы совершенно не успевали. Тем более что он любил нас и относился ко всем доброжелательно. Занимались с нами Александр Исаакович Биненбойм, Людмила Владимировна Ставская и Владимир Петрович Поглазов. Юрий Петрович появлялся несколько раз в году, отсматривал самостоятельные работы, разбирал их и делал замечания. Мы редко встречались, но эти встречи дорогого стоили. С ним было очень комфортно и интересно, мы всегда тщательно готовились к показам: что скажет? Он был человеком живым, воспламенявшимся при встрече с любым театральным проявлением, а мы были молоды и бурлили идеями и энтузиазмом.
— Чем хороша система обучения в Щукинском училище?
— Студенты могут с любым педагогом сделать отрывок или даже спектакль. Мне довелось поработать с Юрием Васильевичем Катиным-Ярцевым, актером Театра сатиры Юрием Борисовичем Васильевым, Михаилом Петровичем Семаковым, Яковом Михайловичем Смоленским, Альбертом Григорьевичем Буровым. Играл разных персонажей — от Керубино в «Женитьбе Фигаро» до героя чеховского рассказа «Забыл» — спасибо за это Александру Биненбойму — про немолодого отца семейства, который пошел покупать ноты и забыл имя композитора. Чехова репетировали у Катина-Ярцева. Дом его, казалось, целиком состоял из книжных стеллажей. Юрий Васильевич поражал добротой и бесконечной внутренней радостью. Он был уже очень пожилым человеком и когда приезжал на экзамены, садился на стул, а мы несли его на руках на четвертый этаж в просмотровый зал. Мастер же при этом весело управлял движением своей тросточкой. Про атмосферу «Щуки» можно рассказывать бесконечно. Она дала нам, возможно, больше, чем профессиональные навыки. На четвертом курсе Михаил Цитриняк ставил отрывок из тургеневского «Нахлебника», мне досталась роль старика-приживалы Василия Семеновича Кузовкина. Пожалуй, это была моя первая настоящая удача.
— Любимов оценил и пригласил в труппу?
— Все было гораздо сложнее. Я услышал, что Юрий Петрович собрался ставить «Подростка» в Театре на Таганке. Спектакль уже шел в Финляндии, но Аркадия Долгорукого там играл неюный артист-финн, которому было далеко за тридцать. По замыслу Любимова он как бы вспоминал события давно минувших дней. Юрий Петрович несколько раз делал распределение, актеры разминали материал, но главного героя все не появлялось. Любимов приглашал артистов со стороны, но и их наработки Юрия Петровича не удовлетворяли. Все это тянулось несколько лет, сменилось четыре претендента на роль Аркадия. Я тоже мечтал попробоваться, но мастер искал опытного актера, все-таки Долгорукий — огромная роль. Поскольку наш курс был актерско-режиссерским, Любимов назначил стажером одного из студентов-режиссеров. Узнав об этом, выпросил у однокурсника на ночь инсценировку. Отксерить ее или переписать тогда не было возможности. Я просто раскрыл роман и перенес карандашом в текст все пометки Любимова. Книжку храню по сей день.
На третьем курсе Юрий Петрович решил, что нам не нужны дипломные спектакли — защитимся вводами в постановки Таганки. Идея набрать курс отчасти и была продиктована тем, что он хотел обновить труппу, влить в нее молодую кровь. Любимов давал указание вводить студентов в спектакли и уезжал за рубеж. Кто-то с курса шел в театр «вводиться», но там делали большие глаза: «Ничего не знаем! Вот дождемся Юрия Петровича и выясним. Пока в вашем присутствии производственной необходимости нет». Актерская профессия суперконкурентная, труппа была большой и не горела желанием расширяться еще за счет студентов. Да и ввод в спектакль на профессиональную сцену дело непростое, тем более что никакого опыта ни у кого из нас не было.
Мы мечтали о дипломных спектаклях, а тут узнаем, что их не будет! Собрались курсом, долго обсуждали, как быть, и решили поговорить с Юрием Петровичем. Но то ли ему успели сообщить о готовящемся разговоре и превратно его истолковали, то ли момент оказался неподходящим, но беседы не получилось. Любимов сразу сказал: «Кого не устраивает мое решение, могут уйти». Я оказался в числе четверых ушедших и окончил «Щуку» с другим курсом, но работать с Любимовым мечтал по-прежнему. К этому моменту Таганка распалась на два независимых театра. Полтруппы ушло с Николаем Губенко, остро встал вопрос, как спасать репертуар. Весь мой курс, кроме нас четверых, попал в театр. Я пришел к директору театра Борису Глаголину и услышал: только что взяли, больше никто не нужен. Но опять везение — меня увидела завтруппой Таганки Нина Яковлевна Шкатова. Она помнила, что Юрий Петрович ко мне тепло относился, и позвонила мэтру за границу.
— Пришел Муляр. Просится к нам.
— Берите.
Юрий Петрович вернулся к репетициям «Подростка» и предложил подготовить монолог. Я получил первую большую роль в театре. Мы репетировали целыми днями, совершенно уйдя от финского варианта спектакля. Любимов постоянно искал и придумывал что-то новое. В спектакле прекрасная музыка Эдисона Денисова, которую исполнял небольшой оркестрик, собранный из актеров: скрипка, гитара, контрабас. На скрипке я играть умел — окончил музыкальную школу, но для сцены научился одновременно и произносить текст. Один эмоциональный кусок заканчивался тем, что я брал из рук музыканта скрипку и не переставая читать монолог, подхватывал мелодию оркестрика. Любимов любил такие вещи. Его фантазии не было предела. Когда у актера что-то не выходило, Юрий Петрович вылетал на сцену и начинал показывать — ярко, сочно. Он сам великолепный актер. К слову, позже, в «Театральном романе», мне хватало одной его фразы, чтобы держать всю роль, настолько глубокой и точной была интонация мастера.
«Подросток» пользовался успехом. Приходили на него и коллеги из других театров. Помню, Олег Павлович Табаков говорил теплые слова и желал удачи.
Любимов занимал меня в каждом новом спектакле, вводил в старые: «Дом на набережной», «Евгений Онегин», «Мастер и Маргарита», «Живой», «Хроники», «Шарашка», «Фауст», «Тартюф», «Марат и Маркиз де Сад»...
Как-то стоял в буфете, когда вывесили очередное распределение на «Братьев Карамазовых», где я получил роль Алеши, и колоритный, пышущий здоровьем Саша Фурсенко, только что ознакомившийся с распределением, громко вопрошал:
— Кто такая Муляр?
— Это я.
— А-а-а...
Александр Алексеевич Трофимов, с которым делю гримерку — они у нас большие, на несколько человек, обычно обособленно сидел в углу и мало с кем общался. Однажды он сказал мне: «Дима, вам повезло — вас не коснулось отсутствие ролей, цените это». Действительно, первые девять лет словно слились в один день: утром репетиция, вечером спектакль. Отголоски закулисных склок иной раз долетали, но никак меня не касались. Не было повода кому-то завидовать, стремиться занять чье-то место.
Каждый год всей труппой отмечали два праздника: дни рождения Любимова и Театра на Таганке. Обычно готовили смешные капустники, пародировали корифеев — Юрия Петровича, Валерия Золотухина, Ивана Бортника... Мои пародии на Любимова нередко получались довольно острыми, но он ценил хорошие шутки и не обижался. Иногда устраивали посиделки после премьер. Напряжение спадало, ему на смену приходил юмор. Помню, как Юрий Петрович и Виталий Владимирович Шаповалов поддевали друг друга через весь зал, причем Любимов разговаривал голосом Сталина, а Шаповалов — Брежнева. Но подтексты были свои, личные, многолетние. Мы просто умирали со смеху.
С Иваном Бортником я подружился после срочного ввода в спектакль «Живой». Нужно было сыграть судью. Иван Сергеевич славился гениальными, гомерически смешными импровизациями, при которых держать серьез невозможно. Репетиция была единственной, за час до спектакля. Я уткнулся в свои бумаги, чтобы не расколоться. Мне шепнули: «Лучше посмотри на него сейчас, иначе придется уползать со сцены от смеха во время спектакля». Но спектакль — организм живой. Я поддержал импровизацию Ивана Сергеевича, ответил. А потом мне пришлось заменить его во время репетиций «Шарашки» по роману Солженицына «В круге первом», когда у Бортника с Любимовым не заладились отношения. Но на нашу дружбу это не повлияло.
Вообще, старшее легендарное поколение Таганки относилось к нам очень доброжелательно и всячески помогало. Юрий Беляев, с которым партнерствовали в «Мастере и Маргарите», а потом сталкивались в кино, всегда давал очень точные профессиональные и житейские советы. Семен Фарада мотался со мной по жилищному вопросу к разным начальникам. С Мариной Витальевной Полицеймако, его супругой, дружим до сих пор.
— Брат пошел по вашим стопам, тоже стал актером?
— Денис окончил ГИТИС, мастерскую Марка Захарова, некоторое время служил в «Ленкоме». Потом показался Губенко, понравился ему. Николай Николаевич принял брата в труппу и занял во многих спектаклях «Содружества актеров Таганки». Денис очень талантливый: пишет музыку, сочиняет стихи, песни, у него своя группа.
— Поправьте, если ошибаюсь, но в театре у актеров скромные оклады. Единственная возможность заработать — сняться в кино.
— Не ошибаетесь. Зарплаты невелики, но поначалу, пока ты молод, свободен, полон энергии, это не имеет значения. Мы часто выезжали на гастроли, исколесил без преувеличения полмира, иной раз даже не успевал разбирать чемодан. Но когда играешь каждый день, ты лишен времени и возможности что-то осмыслить, энергия истощается и наступает момент, когда хочется это изменить. На десятый год службы в театре я был занят во всех спектаклях, кроме «Владимира Высоцкого», да и туда попал через пару лет.
В это время я женился. Свадьбу с Ольгой отмечали в театре после спектакля. У меня не нашлось ни одного выходного. В тот вечер играл «Онегина», позвали на него родных и друзей. Стол накрыли в буфете, подтянулись коллеги. Гуляли чуть ли не до утра, а в 11.00 я снова был на репетиции. Девять лет прожил в общежитии, но когда родился старший сын, встал квартирный вопрос. К счастью, подвернулась спецпрограмма мэра, которая позволяла купить квартиру за половину рыночной стоимости, но и это — внушительная сумма. А где актеру заработать денег? Только в кино.
Юрий Петрович страшно не любил отпускать артистов на съемки. Приходилось трудно, кинопроцесс вещь непредсказуемая — ты рассчитываешь успеть на репетицию, но едва успеваешь к спектаклю. Жизнь на нервах и телефоне, писал объяснительные записки в стихах: «Что мне промямлить в оправданье? Погода, пробки, съемки, сплин? Скажу одно: для опозданья к вам нет, не может быть причин».
Любимов прощал, зачитывал даже мои опусы труппе, смеялся. Но проблема оставалась. Однажды репетиция «Мастера и Маргариты» затянулась, вроде все уже прошли, проверили, но Любимов не отпускает, а меня ждет киногруппа, я нервничаю. Юрий Петрович это заметил и громко произнес: «Вон посмотрите, как человек спешит!» Ему нравилось наблюдать за актерами в такие моменты, в них были настоящие эмоции...
Начались репетиции спектакля «До и после». Я попросил второй состав. Юрий Петрович отреагировал странно: вообще освободил от участия в этом спектакле и перестал занимать в последующих. До «Горя от ума».
— Говорят, во время репетиций «Горя от ума» у вас с Каталин, супругой Юрия Любимова, и с самим мэтром произошел конфликт и вы ушли из спектакля?
— В общем ничего особенного, хотя история развивалась довольно забавно. Любимов, как уже говорил, не занимал меня в новых спектаклях, но в «Горе от ума» распределил. Все думали, что я буду играть Чацкого, но Юрий Петрович распределил на Молчалина. Грибоедова я не перечитывал со школьной скамьи, помнил из учебника по литературе, что Молчалин — аморфная фигура, неприятный, бескостный человек. Не могу сказать, что зажегся, но стал разбирать роль. «Горе от ума» ставили много, попросил друга, директора научной библиотеки, подобрать материалы по истории постановок. В одной публикации наткнулся на описание трактовки роли Молчалина в спектакле советских времен. Там говорилось, что Алексей Степанович — прекрасный специалист, Фамусов держит его не зря, он ведет его дела, знает себе цену. А его жизненное кредо «в мои лета не должно сметь свое суждение иметь» понимать следует так: придет время, когда я буду говорить, а вы станете меня слушать, пока же молчу как рыба. Трактовка воодушевила.
Параллельно я снимался в военной картине «Сердце врага». Она не была завершена, но возможно, скоро ее доделаем. Немецкого аса играл Андрей Чадов, русского — я. Еще одного немецкого летчика, кстати, играл Сергей Бурунов. Сцены воздушного боя снимали на настоящих машинах. Я сидел позади пилота, между нами была вмонтирована камера. С режиссером Сашей Высоковским оговаривали на земле, что надо делать. Взлетали, набирали высоту, запускали камеру, летчик начинал исполнять пилотажные фигуры: петли, бочки, а мы играли сцены. Было очень трудно говорить, поскольку лицо расплющивалось от перегрузок.
Сначала нам предложили просто полетать, запомнить ощущения. В кабину первый раз залез с пакетом, думал, что от пилотажа укачивает. Оказалось, нет, но нагрузки солидные. Чтобы выполнить фигуру, самолету нужно набрать скорость, для этого он ныряет вниз, а потом резко взмывает вверх. Имитировать на земле то, что происходит в это время с лицом, нереально. И Саша отказался от хромакея, кроме момента выпрыгивания с парашютом. Впрочем, съемки на хромакее оказались не менее опасными. Меня подвешивали на тросике довольно высоко над землей, и пока Саша с оператором Максимом Шинкоренко примеряли удачный ракурс для очередного дубля, вокруг них бегал продюсер и кричал, что сейчас тросик лопнет и мы лишимся артиста. Я наблюдал это с высоты своего непрочного положения.
Поскольку на Молчалина имелся второй состав, даже два, я мог незаметно пропускать часть репетиций. Но вычитанная идея меня увлекла, и дома я укладывал ее в текст Грибоедова. Приехав на очередную репетицию, попал на прогон, состава в тот день не оказалось — тоже случайность. Обычно Любимов актеров во время прогона не останавливал, и я сыграл как наметил. Юрий Петрович удивился, ему понравилось. Он стал вызывать только меня, видимо проверить, не случайность ли. Встречая в коридорах, восклицал: «Вы же вообще на репетиции не ходили!» Правда, напряглись ребята: Муляр появился перед выпуском и будет играть премьеру?
С Чацким же вышла такая история. Любимов встретил на каком-то приеме Янковского и поразился его изысканности, манерам, породистости, непохожести на других. И решил делать Чацкого похожим на Олега Ивановича. Но, видимо, такая трактовка в Таганке опоры не нашла, репетиции зашли в тупик. Юрий Петрович вызвал меня:
— Так, быстро учишь Чацкого.
Настал сложный момент: про Молчалина я уже все придумал, а про Чацкого не понимал ничего, текста не знал, да и не рвался его играть. Но главное не это — завтра у меня опять самолеты!
— Дайте несколько дней, чтобы выучить роль.
Летал и параллельно учил текст. Завтруппой звонил по десять раз на дню: «Когда появишься?» Текст успел выучить на треть, схватил ощущение, пошли в прогон. Удачно! Юрий Петрович не ожидал. А дальше случилось то, что случилось. До премьеры оставалась неделя, нужно невероятными темпами делать роль. В перерывах между репетициями вместо отдыха я ездил на примерки. В зале стали появляться журналисты. Любимов на них отвлекался, что-то рассказывал. Нервное напряжение росло. Время уходило. Я резковато обратил на это внимание Юрия Петровича. Он рассердился и выгнал меня. Чацкого же я сыграл через несколько лет и играю по сей день.
— После конфликта с актерами на гастролях в Чехии Любимов написал заявление об уходе. И оно было принято Департаментом культуры. Как вы к этому отнеслись?
— Я не ездил на те гастроли, не был участником разговора, но думаю, это большая потеря и для Любимова, и для театра. Юрий Петрович лишился дома, который создал и которому отдал почти полвека, труппа — гениального режиссера. Печально, что все обернулось таким образом.
Когда не стало Валерия Золотухина, принявшего после ухода Любимова руководство театром, часть труппы, и я в том числе, предприняли какие-то шаги, чтобы Юрия Петровича вернуть. Думаю, он хотел этого, но прошло уже несколько лет и восстановить утраченное не получилось. Конечно жаль, что Юрий Петрович так ушел. Но он считал, что можно обрубить концы и начать все сначала. Не срослось...
— У вас девяносто четыре роли в кино. Кто из режиссеров заметил вас первым?
— Несколько по-настоящему больших и интересных ролей в кино пришли почти одновременно. Мне уже было около тридцати. Предложили Есенина в «Золотой голове на плахе», Гагарина в картине «Космос как предчувствие» и Хоботова в «Рагине» — экранизации чеховской «Палаты № 6». Чуть позже — Астреина в «Мелюзге» по рассказу Куприна.
Семен Стефанович Рябиков, человек, влюбленный в Есенина, поначалу выступал как продюсер, приглашал режиссеров, но в итоге решил снимать сам. Сказать, что бюджет был скромным, значит ничего не сказать. Отсняли несколько сцен, и повезло — остановились на год, в течение которого я перелопатил массу материала, читал воспоминания о Есенине, учил стихи. Первые дни на площадке давались трудно, играть фигуру такого масштаба — задача не для дебютанта, постоянно в чем-то сомневался. Очень поддержал тогда Владимир Стеклов. Отыграв свои сцены, оставался на площадке, что-то подсказывал. Поразил Виктор Авилов, сыгравший в картине одну из своих последних ролей. Однажды его привезли на смену часа на три раньше, чем меня. Не знаю почему: может, водитель — так же сильно, как режиссер, влюбленный в Есенина, — человек из Рязани, работавший на чистом энтузиазме, перепутал время или плохо знал Москву, но Авилову пришлось ждать. И он сидел абсолютно спокойно, не проявляя недовольства, несмотря на свой статус.
Объединяла любовь к проекту, желание сделать все от нас зависящее, чтобы кино состоялось. Мы ходили домой к композитору Евгению Крылатову, написавшему оперу на стихи Есенина. Я даже заучил небольшой фрагмент. Крылатов отдал картине музыку бесплатно, поскольку являлся не менее горячим поклонником Есенина. Однажды фильм показывали в музее-квартире Пушкина на Мойке, 12. Приняли доброжелательно. Но Рябиков все же попенял директору музея: «Посмотрел на книжки в вашей лавке, Пушкин лежит, а Есенина нет». После этой картины у меня появилась сольная программа — читал поэзию Есенина под аккомпанемент оркестра, выступал с ней в зале Чайковского.
Кирилл Серебренников на «Рагине» собрал не менее сплоченную команду единомышленников. Он потрясающе умеет объединить вокруг себя правильных людей, зажечь их идеей, вовлечь в единый процесс. С актерами устанавливает отношения доверительные, простые, не безответственно панибратские, но и не общается свысока. Сам работает сутками на износ, и люди рядом делают все возможное. Кирилл, кстати, первым предложил мне отрицательную роль. Чуть позже — прекрасный режиссер Елена Жигаева в «Большом зле и мелких пакостях». За что обоим очень благодарен. Теперь у меня довольно длинный список отрицательных ролей, так что приходится поддерживать в себе положительные качества, чтобы на «хороших» героев звать не перестали. Кирилл приглашал потом поработать в его спектакле, но не получилось из-за занятости на Таганке и плотного съемочного графика. Сейчас немного жалею.
Познакомиться с Алексеем Учителем пригласила его кастинг-директор после просмотра в театре «Мастера и Маргариты». Я пробовался не с текстом Гагарина, но по настойчивым просьбам Алексея Ефимовича много и энергично улыбаться в сцене заподозрил, что речь именно о нем. Роль небольшая — герой там еще до полета и даже не подозревает о нем. Меня несколько раз возили смотреть хронику — компьютеров, по-моему, тогда еще не было. Снимали в Питере в вагоне поезда, почему-то вся групповка думала, что я реальный военный, и обращались сочувственно: «Солдатик». Перед съемкой провели репетицию, оператор Юрий Клименко говорит: «Эх, черт, надо было снимать». Затем сделали много дублей, но повторить точь-в-точь не удалось. А там был Гагарин!
— Вам довелось сниматься у режиссеров, которых без преувеличения можно назвать классиками отечественного кино. Расскажите о работе с ними.
— Ну, у них я сыграл совсем небольшие роли. Вот остальные девяносто — главные. Но благодарен судьбе за возможность познакомиться с большими художниками.
Александр Анатольевич Прошкин, у которого снимался в «Докторе Живаго», запомнился как человек деликатный и простой. Тем не менее его авторитет на площадке был незыблемым. Так же как у Глеба Анатольевича Панфилова. Когда предложили роль «В круге первом», спросили, умею ли водить машину. Машину я не водил, но поработать с Панфиловым хотел, поэтому сказал, что умею, и начал учиться во дворе на старых «жигулях». Это не сильно помогло, потому что у «Победы», на которой пришлось ездить на съемках, переключение передач оказалось на руле, но за три съемочных ночи привык. Никогда не видел Глеба Анатольевича раздраженным. Однажды наблюдал длинную сцену диалога двух актеров, которые нетвердо знали текст. Снимали на пленку, а это дорогое удовольствие. Доходят до середины сцены — то один забудет слова, то другой. Дублей девять, наверное, сняли. И хотя было видно, что Панфилов недоволен, он не позволил себе ни разу даже повысить голос, просил только: «Давайте, ребята, соберитесь».
Столь же уважительно и подробно работает с актерами Константин Павлович Худяков. Сыграл у него в двадцатичетырехсерийном «Однажды в Ростове» кагэбэшника, который следит за главным героем в исполнении Сергея Жигунова. Готовишься к сцене, кажется, все про нее понимаешь, но Константин Павлович вдруг подсказывает такую деталь, что сцена открывается совсем в другом ракурсе, становится глубокой и острой, и это так просто и очевидно, что поражаешься: почему же сам недодумался? А представляете, сколько при таком объеме персонажей? И сколько нужно энергии, сил и терпения, чтобы каждую сцену так разобрать? А он это делал.
Как и Андрей Сергеевич Смирнов, у которого снимался в картине «Жила-была одна баба». Его зажигательности, энергии и юмору можно позавидовать, кажется, что перед тобой молодой азартный режиссер, фонтанирующий идеями. Уж не говорю о его человеческом и художническом уровне. Может увлеченно и энциклопедически полно рассказывать о самых разных вещах, от скандинавского эпоса до истории современной России. Он радовался как ребенок, когда сложная массовая сцена, где появлялись всадники антоновского отряда, получилась такой, какой он ее видел. Впервые я сел в седло еще в Щукинском училище, и здесь этот навык пригодился. Лошади, когда их много, могут повести себя непредсказуемо. У них свои отношения, симпатии, антипатии, которые нам, людям, не видны. Могут чего-то испугаться и рвануть с места в карьер. Юрий Шевчук, игравший моего заместителя, тоже из антоновцев, стоял на тачанке в ожидании команды к началу съемок сцены. Не знаю, что почудилось запряженным в повозку коням, но вдруг они резко дернулись, Юрий не устоял, полетел на землю и плашмя ударился спиной. Все испугались. К счастью, обошлось без травм, Шевчук поднялся, успокоил группу, снова влез на тачанку, и работа продолжилась.
Испытываю глубочайшее уважение к Рустаму Хамдамову, мы познакомились на «Горе от ума», где он был художником.
Рустам — уникальный человек, его можно слушать бесконечно, он кладезь знаний об искусстве, музыке, литературе. Сначала позвал меня в короткометражку «Бриллианты. Воровство», потом в «Мешок без дна», предложив роль Гриба. Роль жутко импонировала театральной подоплекой. Шутка «играть гриба» превращалась в «играть Гриба у Хамдамова». Это было и весело, и позволяло серьезно сообщать, что готовлюсь к роли Гриба. Тем более что Гриб Хамдамова — мудрый крестьянин в соломенной шляпе, похожей на ту, что носят китайцы. Мне было неважно, кого играть, — важнее увидеть, как работает режиссер и художник высочайшего уровня. Рустам чувствует и знает глубочайшие культурные алгоритмы. Был эпизод, который не вошел в картину, где Гриб сидит на пороге и пьет водку из бутылки. Я отхлебнул, отыграл, как это обычно делается. Рустам, как всегда, очень тихо попросил: «Дима, а можете всю бутылку до дна, не отрываясь?» И все. Чувствуете разницу?
Все вокруг себя Рустам превращал в собственный уникальный мир. Приезжали снимать в лес. Обычные ряды деревьев, лужайка, озеро, а в кадре у Хамдамова картина менялась, становясь в черно-белом контрастном изображении удивительным живописным полотном. Он видит сказочное в обыденном, а общается настолько деликатно, что участники группы говорили: как же будем потом работать на других проектах?
— Случалось ли вам конфликтовать на площадке?
— Вспомнили Микки Рурка с драками? Нет, такого, конечно, не случалось, но всегда твердо и до конца отстаиваю свою позицию. Вообще, рассказы о конфликтах на съемках, мне кажется, сильно преувеличены. У нашего производства на это просто нет времени. Режиссеры нацелены на то, чтобы использовать актерские наработки, и как правило, идут навстречу. У тебя есть сценарий, персонаж — придумывай. Вот, например, во время съемок «Громовы. Дом Надежды» у замечательного Александра Баранова проходим с партнером текст перед сценой. Он говорит: «Теперь выше капитана не прыгнешь». А сам в погонах капитана. Ну, я в шутку подпрыгнул. Александр Николаевич заметил и тут же сделал из этого сцену – и смешную, и трогательную одновременно. Так же поступал Худяков. И Рано Кубаева всегда шла навстречу, говоря: «А, ты все придумал», но придумывала-то она гораздо больше, просто используя то, что перед глазами.
— Приходилось ли участвовать в физически затратных проектах?
— Еще в театре. Например в шекспировских «Хрониках», где играл Генриха VI, в сцене моего убийства я выполнял на перекладине в декорациях задний выход силой и потом сползал вниз головой, цепляясь за конструкцию руками и ногами. Это довольно непросто, тем более без страховки. В перевернутом положении все по-другому.
От такого же трюка в «Театральном романе» спас оборвавшийся на первой же репетиции канат. К счастью, я невысоко залез и не разбился. Но идею похоронили.
В кино такого добра еще больше. Особенно с пиротехникой, где никогда точно неизвестна сила заряда и куда полетят осколки. Но актеры — дети, и ангелы нас берегут. Или вот натурные съемки. В «Мелюзге» по рассказу Куприна история заканчивается тем, что герой тонет. Снимали в марте, и гидрокостюм не спасал: ледяная вода останавливала дыхание, находиться в реке больше тридцати секунд нереально, кожа синела, тебя трясло. Если после таких съемок нет возможности долго стоять под обжигающим душем, то, как правило, заболеваешь. В «Ледоколе» Николая Хомерики глотал парафиновый снег, нагоняемый в лицо авиадвигателем, и беседовал на палубе с партнершей Ольгой Смирновой при таком шуме мотора, что мы друг друга почти не слышали, ориентировались по губам.
Киношным ледяным дождем актеров поливают регулярно, ничего необычного в этом нет. Последний раз купался под таким ливнем в «Алексе Лютом», недавно с успехом прошедшем по НТВ. Я играл военного преступника, которого разыскивают органы. Действие насыщено погонями, драками, борьбой. Пригодились спортивные навыки — когда-то я занимался боксом. Каскадер подстраховывал, выпрыгивал вместо меня из окна в кувырок, но в кадре было видно, что это другой человек. Так что в результате все драки, погони, прыжки, кувырки проделывал сам. К счастью, серьезных травм не получил, хотя что-то до сих пор побаливает.
Немало драк, погонь и перестрелок в сериале «Потерянные», выходящем на НТВ. Я играю друга главного героя — полицейского, который распутывает сложные криминальные истории с помощью волонтеров. Друзья еще и соперничают, и мы с Александром Робаком демонстрируем на экране разнообразные боевые навыки. Непростыми оказались съемки в «Декабристке», где играл роль адвоката, осужденного по ложному доносу. Группа отправилась в город Емву Республики Коми, там стояли бараки реальной колонии, которая уже не использовалась, заключенных перевели на новое место. Их приводили к нам в качестве массовки.
Погода не жаловала, холодный ветер пробирал до костей, хотя стоял апрель. Съемки нередко проходили ночью. Пока актеров переодевали в ватные штаны и телогрейки, на площадку приходили точно так же одетые реальные заключенные, отбывающие срок за серьезные преступления, в том числе за убийства. Нас предупредили, чтобы мы с ними не заговаривали, вообще вели себя осторожно, но это оказалось нереальным, поскольку съемки растянулись на три недели. Кто-то просил переслать письмо или фото родным, кто-то купить сигарет. Откликались, а как иначе?
Напряженная, унылая атмосфера места помогала — по сюжету моего персонажа встретили в колонии плохо, когда узнали, кто он по профессии. Очень грамотно повела себя режиссер Ирина Гедрович. В фильме есть эпизод: один уголовник ранит другого топором. Ирина Олеговна привлекла массовку в качестве консультантов.
— Если рубанет его вот так, будет похоже на правду?
— Покажите. Да, можно и так.
В другой сцене заключенным нужно было падать лицом в снег. И снова пригодилась консультация реальных зэков. Они подключились и падали, пока режиссер не скомандовала: «Снято!» Наверное, наблюдая, как мы выкладываемся на съемках по двенадцать часов на холоде, заключенные нас зауважали. Вообще, когда люди, не имеющие о кинопроизводстве никакого представления, попадают на площадку и видят, каким трудом, иногда ценой целого дня даются несколько полезных секунд, они меняют отношение к нашей профессии и уже не думают, что актером быть легко.
— Что записано в вашем райдере?
— Ничего экзотического. Скажем, чтобы вовремя, а не в последний момент присылали текст. Подготовка — залог успеха. Снимался в сериале про участкового. По сюжету он ездил на мотоцикле. Я сидел на нем лишь однажды в детстве, классе в шестом, да и то опыт был неудачным. Мотоцикл имелся у отца одноклассника — соседа по подъезду. Поехали покататься, он говорит: «Попробуй! Ничего сложного, здесь сцепление, вот газ, вот тормоз!» Ну, я сел, тронулся, мотор заглох. Поддал побольше газку, выжал сцепление, мотоцикл рванулся и врезался в кирпичную стену. Колесо оторвалось, сам я вылетел из седла, слава богу, не покалечился.
Рассказал об этом продюсеру, тот спрашивает:
— Можете приехать пораньше? Поучитесь водить, но учтите, этот день не оплачивается.
— Неважно.
Приезжаю, сижу в гостинице — тишина. Звоню в группу и узнаю: поучитесь водить завтра перед съемкой. Оказалось, сэкономили тысячу рублей за дополнительный день аренды мотоцикла. А он оказался большим, с коляской. Мне показали, как с ним управляться, проехался разок. Но в кадре-то хочется гонять эффектно. Поворот влево удался, а когда стал поворачивать вправо, улетел в канаву. Ну, мотоцикл крепкий, так что мы оба остались целы.
— У вас трое детей. У кого-то из них есть актерский талант?
— Девятилетний сын Федор горит театром. В музыкальной школе, где осваивает гитару, на него обратили внимание педагоги соседней театральной студии и позвали. Сын чувствует там себя как рыба в воде, просто диву даюсь, насколько велико его желание поделиться любимыми произведениями и навыками с каждым встречным, что-то рассказать, прочесть, спеть, станцевать.
Старший, семнадцатилетний Андрей, изучает языки. Семилетнюю дочь Василису отдали на фигурное катание, чтобы выработала характер и окрепла физически. Теперь приходится самим его вырабатывать, так как тренировки в семь-восемь утра почти ежедневно и нужно вставать ни свет ни заря.
Супруга Ольга человек непубличный, занимается в основном семьей, детьми, дизайнерские проекты — она дизайнер интерьера — делает дома, тем более что сейчас это возможно и удобно.
— До юбилейной сотой роли в кино еще далеко?
— Нет. Но отмечать не буду. Это как сорокалетие — раз! — и поехали дальше.
Подпишись на наш канал в Telegram