В юности у меня была странная фантазия: снимусь в эпизоде какого-нибудь фильма, потом умру и останутся только эти кадры, по которым все будут меня вспоминать и ужасно расстраиваться...
— Вы из особой семьи, где уже четыре поколения актеров, режиссеров, директоров и художественных руководителей театров. Каково расти в такой среде?
— Прежде всего у нас большая и очень дружная семья, хотелось бы только чаще видеться. Конечно, собираемся у папы с мамой на праздники, дни рождения. Но кажется, что раньше, когда были маленькими, это происходило чаще. Или просто все воспринималось острее, ярче?
У меня замечательные детские воспоминания: большой стол, мы сидим все вместе — дедушка, бабушка, Лиля Толмачева, мама с папой, я с сестрой и братом, Катя Образцова — соседка и друг семьи. Это очень теплые и важные моменты, которые всегда буду помнить. Хочется, чтобы у моих детей они тоже были.
Старшее поколение ушло, и с этим ничего не поделать. Жизнь так устроена. Но родилось много малышей. Количество членов семьи как будто не поменялось, просто состав омолодился. У меня двое детей, у брата Степы тоже двое. У сестры Лены, маминой дочери от первого брака, — сын, и у него уже родился мальчик. То есть у меня есть внучатый племянник и я двоюродная бабушка — так, что ли, получается? В тридцать пять лет!
— В детстве не дразнили за редкое имя?
— Да как-то нет. Наверное, оно вызывало определенные ассоциации у людей постарше, знавших анекдоты про продавщицу Клаву. Моему поколению они не были известны.
Сейчас уже никого не удивишь редким именем. Мою дочку, например, зовут Лукия. Иногда спрашивают: «Что это за имя? Иностранное?» Абсолютно нет. Оно есть в святцах, просто его как-то забыли. Мы с мужем долго не могли ни на чем остановиться, а это имя понравилось и мне, и ему. Дома зовем ее Лука, Лучик.
— Вас назвали в честь прабабушки Клавдии Еланской — знаменитой мхатовской актрисы. В семье хранят память предков?
— Конечно, но это выходит как-то естественно, без нажима. Ты просто любишь папу и маму. Они в свою очередь любят своих родителей, дедушка с бабушкой — своих. И это чувство передается через поколения, объединяя семью, даже когда родных уже нет рядом. Ты передаешь его своим детям, потому что хочешь, чтобы они любили тех, кого никогда не видели. Когда рассказываешь о своих предках с любовью, они словно оживают и возникает ощущение, будто ты сама их знала, видела, любила.
Уже не помню, от кого из близких узнала эту историю. Даже не историю — зарисовку. В сорок первом году, в самом начале войны, в центре Москвы, где жили прабабушка с прадедушкой, а сейчас живут мои папа и мама, на улице стояли призывники — молодые ребята, отправлявшиеся на фронт. Может, они двигались к вокзалу и случайно остановились на передышку именно у нашего подъезда. А Клавдюша в этот момент как раз возвращалась домой и несла целую корзину клубники — наверное, купила по дороге из театра. Увидела этих ребят... и вдруг стала раздавать им ягоды. Горстями протягивала, угощала. Всю, конечно, отдала.
— Просто кадр из фильма!
— Да! Вроде ничего особенного, но перед глазами сразу возникает картинка, которая врезается в память. Такая яркая, пронзительная, кажется, ты сама ее видела. Эта история в семье просто передавалась из уст в уста. Сейчас ее рассказала и вы тоже будто все увидели. Мы вспомнили Клавдюшу, и родилась любовь к этой женщине, может, любопытство: какой она была?..
— Вы даже называете ее по-особенному...
— У нас в семье всегда именно так говорят. Наверное, это от папы. Так вот мягко называют прадеда Илью Судакова — Илюшей, прабабушку Клавдию Еланскую — Клавдюшей, бабушку Екатерину Ильиничну — Катюшей. И я ее, кстати, никогда бабушкой не называла, только Катюшей. А деда — дедулей.
Недавно посмотрела на своего четырехлетнего сына и подумала: «Боже, неужели и я когда-то буду бабушкой? Витя вырастет, женится, у него родятся дети». Перспектива показалась фантастической и прекрасной. Как здорово! Где-то там, впереди, ждет нечто волшебное.
Маленькие дети дарят необыкновенные счастье и радость, которые можно пережить снова уже с внуками. Меня страшно манит эта мысль. Хотела бы стать бабушкой и буду очень рада, если получится. Дай Бог!
— Ваша тезка Клавдюша была героической женщиной: в Первую мировую пыталась сбежать на фронт, в Великую Отечественную отправила на войну брата, имевшего бронь.
— Да, характер у нее был сильный, смелый. Клавдюша была во всех отношениях красивой женщиной. Хочется вам еще про нее рассказать что-нибудь особенное, но боюсь соврать, напутать.
Все собираюсь записать на камеру воспоминания папы и мамы об их родителях, бабушках и дедушках, да никак руки не доходят. Хочу попросить, чтобы как можно больше рассказали, вспомнили. Потому что постепенно мы, к сожалению, теряем подробности, все очень быстро уходит. А я мечтаю, чтобы у моих детей, а потом у их детей остался какой-то живой материал. В свое время не записала дедушку и бабушку и очень об этом жалею. Катюша рассказывала интересные вещи, но я не очень их помню. У папы спрашиваю, а он говорит: «Не знаю, не уверен точно». И получается, что многое уже утрачено. К счастью, у дедули есть книжка воспоминаний «Пережитое».
— Вы жили все вместе — с дедушкой Виктором Коршуновым и бабушкой Екатериной Еланской?
— В одном доме, но в разных квартирах. Такой большой театральный дом, там когда-то жили сплошные артисты. По-моему, изначально это был кооператив МХАТа.
— Как вам кажется, насколько «среда обитания» определяет выбор человека и его жизненный путь?
— Интересный и актуальный для меня вопрос. Когда у тебя растут дети, об этом часто задумываешься, потому что хочешь, чтобы выбор у них был личным, не навязанным извне. Чтобы ребенок следовал своему предназначению. Важно, чтобы среда влияла, но не довлела, не забивала индивидуальность и не было какой-то предопределенности в судьбе. Мол, родился в театральной семье — значит, будешь служить в театре.
— Но в вашей семье так и было.
— Да, у нас пока непрерывная театральная династия. Хотя брат Степан всегда увлекался кино и в конце концов туда ушел.
— Кино — не такое уж резкое «отклонение от маршрута».
— Но у нас не было кинорежиссеров и продюсеров, а Степан и снимает, и продюсирует. Не сказать, что это принципиально другое, но все же нечто новенькое.
— Ваш муж тоже из театральной среды?
— Нет, он не связан с театром. Женя — ведущий дизайнер БМВ Груп «Дизайнворкс», уже много лет работает в Мюнхене. У сына я вижу способности, которые явно достались от папы: особенную фантазию, тягу к конструированию. Дизайн — это же не выбор цвета стен или обивки мебели, как считают некоторые. Дизайн как таковой — создание чего-то принципиально нового, не существовавшего раньше, а не банальное украшательство. Мой муж создает будущее, это очень интересно.
Мне нравится наблюдать в Вите Женины черты. Не хочу, чтобы на него повлияли моя работа или бабушки с дедушкой, то, что он приходит к ним в театр «Сфера» или ко мне в «Современник». Может, Витя станет дизайнером или современным художником, будет делать фантастические проекты, перформансы, инсталляции! В любом случае хочется, чтобы выбор он сделал сам.
Недавно вдруг задумалась о том, как среда повлияла на меня, насколько выбор профессии был моим собственным.
В детстве много времени проводила в Театре Моссовета. Мама там работала художником-декоратором, руководила огромным бутафорским цехом, где бесконечно делали какую-то мебель, сундуки с сокровищами, кукол. Мне там дико нравилось! Я обожала все эти запахи масляных красок, скипидара, папье-маше. И сейчас, если откуда-то ими вдруг повеет, сразу ловлю детское ощущение спокойствия и уюта.
— Сами не пытались что-то творить?
— Ну конечно да. До сих пор люблю что-то делать руками, жаль, на это совершенно не остается времени. Помню, в Щепкинском училище выпускали наш первый дипломный спектакль — «Безымянная звезда». Главную роль играла Аня Тараторкина. И она, конечно, должна была быть красавицей, изысканной дамой. Но какие костюмы можно найти в институте? Только из подбора. И моя мама помогала Ане с платьем — пришивала какие-то шелковые клинья, добавляла бисер. А я сшила для нее сумочку и потом украсила ее пайетками.
— У вас на курсе были высокие отношения!
— Да, и это заслуга мастера — моего деда Виктора Ивановича Коршунова. Он не просто набирал ребят, а всегда думал, какая из них получится команда. И если на прослушивании попадался пускай и способный, но какой-то не совсем честный, неприятный, заискивающий перед ним абитуриент, не пропускал его. Говорил: «Он мне курс испортит!»
Для него человеческие качества были не менее важны, чем профессиональные. Дед не раз повторял: «Вы — кулак, — и показывал собственный. — Вы должны быть все вместе. Вот так!» Мы и были таким кулаком. Поэтому я старалась для Ани, это же абсолютно естественно. Мы и сейчас все дружны. Редко видимся, но сразу объединяемся, если кому-то надо помочь. Это дедова заслуга.
— Главой семьи тоже был Виктор Иванович, его слово являлось последним в каких-то спорных ситуациях?
— Дед, безусловно, был главой семьи, но если кто-то из нас принимал самостоятельное решение, оно было окончательным. Мне кажется, в нашей семье не было и нет человека, который не сумел бы отстоять собственное мнение. Нам всем трудно что-то навязать.
Когда окончила институт, для всех было волнительно, в каком театре стану работать, и не скажу, что семья имела единое мнение. Но я решила, что пойду в «Современник», и меня уже было не свернуть с этого пути.
— После Щепкинского обычно поступают в Малый. Вы не захотели пойти в этот театр, потому что там работали дедушка и папа и вас бы считали блатной?
— Да я и так была абсолютно блатной: художественный руководитель курса — мой дедушка, а один из педагогов — папа. Конечно, в театральных вузах нередко учатся чьи-то дети, внуки. Это нормально, и на нашем курсе я была не единственной из актерской семьи. Но вот так, чтобы дедушка худрук, — в этом, конечно, оказалась рекордсменом. Впрочем, меня не особенно волновало чужое мнение.
Это к разговору о самостоятельности выбора. Я сама приняла решение учиться у деда, и мне было все равно, что думают и говорят люди. Поступала к нему не потому что искала легкой жизни, а потому что хотела учиться именно у этих педагогов. Дедовский курс всегда считался очень сильным.
Вы же понимаете, как относятся родители к своему ребенку? Беспокоятся, стараются, чтобы не потерпел неудачу. И если он хочет к тебе на курс, неужели возьмешь, если у него нет способностей, чтобы потом наблюдать, как его обходят? Как он проигрывает по данным, по актерским возможностям? Разве готов обречь его и себя на такую муку? Да дедушка сбросил бы меня уже с прослушиваний, если бы понял, что неспособна! И я просто не дошла бы до туров, если бы он не чувствовал, что могу заниматься актерской профессией.
Когда в одиннадцатом классе стала готовить программу для поступления, папа попросил что-нибудь ему почитать. Помню, выбрала Блока. Он минут двадцать со мной поработал, сделал какие-то замечания, и после этого мы пошли к деду. Часто к нему заходили — просто так, чаю попить. В тот день у него не было голоса. Когда с артистами такое случается, они обычно замолкают на сутки или двое, особенно если впереди много спектаклей. И Виктор Иванович молчал, общался посредством блокнотика и ручки.
Сели за стол. Папа стал рассказывать: «Мы сейчас с Клавдюшей почитали немножко...» Дедушка взял ручку и написал: «Это ее дело?» Папа молчал и думал. И я понимала: именно в этот момент для меня все решается. Отец еще помолчал — на нем лежала огромная ответственность. Наконец произнес: «Думаю, да».
— Вы были близки с дедом?
— Дедушка меня очень любил. Я была младшей и девочкой. И я его очень любила.
Они с Катюшей были сильными людьми. Никогда не видела их унылыми, поникшими, слов таких, как «не могу, нет сил», даже не слышала. Создавалось ощущение, что они никогда не устают! Катюша была художественным руководителем «Сферы», она вообще создала этот театр, очень много ставила. Дедушка — генеральным директором Малого театра, профессором, больше пятидесяти лет преподавал в Щепкинском, выпустил семнадцать курсов, как актер имел в театре огромный репертуар. Людям вообще свойственно жалеть себя и ложно предполагать, что у них мало сил. На самом деле их гораздо больше, чем кажется. Катюша с дедулей тому доказательство.
— Ну, это были люди другой эпохи, иного замеса...
— Да, наверное. Так или иначе, это люди, пережившие войну, пускай и детьми. Думаю, это не могло не повлиять. Если сравнить мои подростковые приключения с дедовскими ночными дежурствами — он сбрасывал с крыши «зажигалки», то, конечно, они — люди другой закалки. Но никогда эту свою силу, свой авторитет во главу угла не ставили. Атмосфера у нас всегда была очень демократичной.
Мне вообще нравилось, как меня воспитывали. Сейчас стараюсь применять этот метод к своим детям. Идея в том, чтобы не ругать, не давить, не поучать, а разговаривать с ребенком на равных, делиться своим опытом, воспоминаниями и так через беседы, через рассказы о себе направлять его. До сих пор помню многие разговоры с папой. Он всегда так живо и интересно рассказывал, видимо в силу актерского таланта, что история или пугала, или трогала, и таким естественным образом направляла и воспитывала меня.
Например прекрасно запомнилась одна. Папу в школе позвал на день рождения одноклассник — такой неприметный мальчишка, полноватый, в очках с толстенными линзами. И папа вроде сказал: «Спасибо, приду». Но потом подумал: а чего идти, я не особо дружу с ним, и вообще он такой... не пойду, неохота. Но Катюша сказала сыну: «Как же так, Саша, ты же собирался. Нехорошо, тебя будут ждать. Ты должен непременно пойти, это же день рождения!» Они даже вместе купили подарок.
Оказалось, пришел только один папа, больше никто. И этот полноватый мальчишка со своим таким же полноватым папой, тоже в очках, так сильно ему обрадовались! Жили они одни, почему-то без мамы. Вечер был прекрасный, они ели что-то вкусное, специально приготовленное, смотрели вместе футбол, болтали. И страшно было вообразить, что вот эти одинокие люди могли остаться совсем одни в важный для них день. И каким значительным оказался простой поступок — то, что папа пришел на день рождения.
Позже если в моей жизни случалось нечто подобное — обращался человек, которого никто не любил и не принимал, я волей-неволей вспоминала эту историю и папин опыт не давал совершить ошибку.
— У вас очень добрый отец, это чувствуется даже по его актерским работам.
— Да, папа — прекрасный человек, редкий. Его все любят. Бывает, прихожу на съемки, и вдруг гример говорит: «А я с вашим папой работала. Какой же он замечательный!» Все, с кем он сталкивается, проникаются уважением, симпатией. И потом мне достается частичка этой любви.
Но при всей своей исключительной порядочности, доброте, мягкости Александр Викторович очень сильный человек. Сейчас он фактически руководит театром «Сфера», ищет и приглашает молодых режиссеров, ставит сам, играет и в «Сфере», и в Малом, снимается и продолжает преподавать в училище. Так вот, у папы доброта и чуткость сочетаются с внутренней силой и жесткостью, если того требует ситуация. За всю свою жизнь я от отца дома не услышала ни одного грубого слова — не то что нецензурного, даже просто раздраженного повышенного тона, правда! Но если случалось что-то по-настоящему его возмутившее, в голосе появлялся такой металл, что хотелось провалиться сквозь землю.
— Так вы давали жару родителям?
— Как у большинства подростков, у меня был сложный период. О подробностях, пожалуй, умолчу — как в анекдоте: «Вспомнить-то есть что, да внукам рассказать нечего».
— С профессией определились не сразу? Как-то рассказывали, что сначала хотели стать адвокатом, дипломатом и психологом.
— Это был период протеста. Мое детство пришлось на девяностые, когда социальное расслоение стало катастрофическим. В стране, где все жили примерно одинаково, вдруг появились очень богатые люди, они покупали огромные квартиры и дорогущие машины, одевались только в «именные» шмотки. Другие же в лучшем случае остались на прежнем скромном, советском уровне. И конечно, в тот момент работники науки и искусства оказались в слабой позиции. Мы же не открывали палатки, не торговали недвижимостью. Кино тогда почти не снимали, а театр — не самая доходная работа.
Одно время казалось, что я недостаточно хорошо одета, как-то не так выгляжу, что наша семья живет слишком скромно. Времена были безумные, некоторых ребят в нашу школу привозили на черных «гелендвагенах» с вооруженной охраной. И мне казалось, что жизнь сложится интереснее, если стану адвокатом или дипломатом. Странно вообще, что не собиралась открывать палатки.
— К шестнадцати годам все метания закончились и вы поступили в театральный вуз. Кстати, почему в таком юном возрасте?
— Просто я рано пошла в школу — в шесть лет — и экстерном сдала предметы за десятый класс. Из гимназии перешла в обычную школу, но с театральным уклоном. Поэтому получилось сэкономить год.
— Зачастую по отношению к собственным детям и внукам педагоги проявляют повышенную требовательность и строгость. Трудно было учиться у дедушки и папы?
— Нет, все складывалось гармонично. И курс подобрался хороший — никто не указывал на то, что учусь у родственников. Но, наверное подсознательно, я всегда хотела отделиться от семьи, поэтому «самозаселилась» в общежитие Щепкинского училища. Теперь это невозможно. Если кому-нибудь рассказать, не поверят. Там пропускная система, турникеты, камеры... Раньше было проще: я проползала на карачках под окном вахтера и ходила в душ, замотавшись с головой в полотенце, чтобы не опознали.
Постепенно ко мне привыкли и махнули рукой. Мы спали на двухэтажной кровати с однокурсницей Ирой Жеряковой, ныне ведущей актрисой Малого театра. Я наверху, она внизу. Кровать сколотили ребята с киргизского курса. Два года я провела в общежитии. Было весело и, считаю, полезно.
— И что вам это дало?
— Жизненный опыт. Например я узнала, что значит «нечего есть». Такого опыта не имела, дома всегда были готовы накормить. А если у студента папы с мамой рядом нет, порой купить еды не на что — ходишь по этажам и просишь у всех. Или хватает только на пустые макароны, если закончилась стипендия и ты уже у всех назанимал.
Конечно, иногда я все-таки приходила к родителям со словами: «Такое дело, нужно сто рублей...» Но было ужасно неудобно.
— Они, должно быть, уговаривали вернуться в родные пенаты?
— Да нет, особо не уговаривали, просто старались помочь. С подружками-однокурсницами Леной Степучевой (ныне Хабаровой. — Прим. ред.) и уже упомянутой Ирой Жеряковой ходили к нам домой, и мама нас кормила. Но большую часть времени я жила самостоятельно и периодически питалась пустыми макаронами и батоном с майонезом. Помню, однажды ужинали хлебом с пеплом. Знаете, это довольно вкусно. Если хлеб посыпать пеплом, он напоминает яйцо.
— Итак, все шло к тому, что после окончания Щепкинского будете служить в Малом театре, но вы сделали резкий разворот?
— Приходя в Малый театр, никогда не чувствовала и не мечтала, что буду там работать. Более того — в душе всегда знала, что это не мое пространство, я не найду там себе места и меня никогда не примут. Решила продолжить обучение — готовилась поступать на режиссерский. Но показ в «Современнике» изменил планы.
Мы с ребятами показывались во все театры. Ну, в те, где выпускников смотрели, конечно. Бывает, что театр сразу отказывает в показе: мол, никто не нужен. Я чувствовала какую-то заинтересованность и там и сям, слышала добрые слова, но никто конкретных предложений не делал. Стали уже поговаривать о том, что нас, возможно, посмотрит Малый, вроде как у них есть конкретные претенденты. И я очень испугалась, что позовут, знала, что отказываться будет очень сложно — тяжело придется и деду, и отцу. Скажут: «Коршунову пригласили, а она отказалась — вот какая!» И я внутренне решила, что просто вообще не пойду работать в театр, продолжу учиться, последние месяцы в институте все время думала об этом. И тут вдруг дают показ в «Современнике».
Нас смотрела Галина Борисовна Волчек, правда сразу сказала, что девочки ей не нужны. Меня она, конечно, не знала, хотя одна из основательниц «Современника» Лилия Михайловна Толмачева была для меня Лилей, членом семьи. Так что если присмотреться, и тут без блата не обошлось. Потом узнала, что увидев мою фамилию в списке во время показа, Галина Борисовна спросила у отца: «Это что, ваша?» С нами всегда ходили педагоги — либо папа, либо Наталия Алексеевна Петрова, либо Лариса Ивановна Гребенщикова. У руководства театра могли возникнуть вопросы, и педагог в таком случае рассказывал о студенте подробнее: в каких работах еще занят, как-то мог отрекомендовать.
Нам после показа Галина Борисовна ничего не сказала. Пока они беседовали с папой в кабинете, мы стояли около театра и ждали его. Ожидание затягивалось, кто-то из ребят уже махнул на все рукой и уехал, а я пребывала в какой-то задумчивости. Прекрасно все помню, это как на пленку записано у меня в голове. Вижу афишу, пыльный летний асфальт. И вот из служебного входа появляется отец, у него немного растерянный вид. Все ждут, что он скажет. Отец называет несколько фамилий на перепоказ, моей среди них нет. Я уже ничего не жду, и вдруг он добавляет: «А Коршунову приглашают в труппу». Это был момент чистейшего счастья! Такая любовь и благодарность к Галине Борисовне наполнили меня тогда! И потом что бы ни случалось в моей театральной судьбе: поднималась ли, падала ли вниз, эти любовь и благодарность уже не оставляли и, конечно, никогда не оставят... Позже я поняла, что войдя в тот день в театр, на самом деле все это знала, предчувствовала.
Мне интуиция всегда подсказывает, чего ждать. Бывает, приходишь на пробы и вроде понравилась, но уверена: сниматься не будешь — не твое, не утвердят. А иногда переступаешь порог и сразу понимаешь: твой проект. И когда попала в пространство «Современника», что-то такое чувствовала.
— Как приняли в театре?
— Хорошо. Но я ужасно стеснялась — сидела в актерском буфете обязательно с книжкой, делая вид, что читаю. Просто было страшно поднять глаза. Пробегала пять раз одну и ту же страницу, не понимая, что на ней написано, лишь бы только не встретиться ни с кем взглядом. Как дети, знаете, прячутся — глаза закроют и думают, что их не видно.
— А чего вы боялись? Или кого?
— Это же огромное событие — поступление в театр! Когда приходишь в институт, ты один среди многих и все вместе в начале пути. А тут ты одна. Вокруг все чужое и все чужие, но эти чужие — друг другу свои. Именно в тот момент почувствовала особое внимание, связанное с известной фамилией. На меня смотрели оценивающе, чего-то ждали. Я должна была оправдать ожидания. Хотя, возможно, никто ничего такого не думал и мне просто казалось...
— Карьера складывалась неплохо?
— В принципе, да. Буквально через месяц-другой поехала на гастроли, ввелась в «Бесы» на роль Даши Шатовой. Замечательный был спектакль Анджея Вайды, я очень его любила.
В первый раз вводиться было крайне чувствительно — взаимодействовать с Игорем Владимировичем Квашой, Тамарой Васильевной Дегтяревой, Сергеем Леонидовичем Гармашом, Еленой Яковлевой, Владом Ветровым... В спектакле были заняты лучшие актерские силы театра, всех не перечислишь. И находиться рядом с такими людьми безумно волнительно. Но и радостно.
— В «Современнике» есть какие-то особенности внутренней жизни, традиции? Чем он отличается от других театров?
— Не знаю про другие театры, не могу сказать. Малый, наверное, более академичный, там очень большая труппа. В «Современнике» более камерная, демократичная атмосфера, все друг друга знают. Не сказала бы, что вообще не существует субординации, но она относительная. Мы, молодые артисты, всегда могли запросто посидеть и поболтать с Квашой. Игорь Владимирович с радостью с нами общался, приглашал в гости, что-то рассказывал. Ложной дистанции в «Современнике» не существует. Правильная есть, и она должна быть, но есть и настоящее партнерство.
— А с Галиной Борисовной можно было пообщаться так же запросто? Посоветоваться, поделиться?
— Конечно, можно было. Я, правда, очень редко этим пользовалась, это все моя стеснительность мешала. Галина Борисовна была очень близка с нами. Всегда буду помнить ее последний день рождения, девятнадцатое декабря, за неделю до смерти. Мы показали небольшой капустник, поздравили ее. И потом все собрались на сцене. Она благодарила нас, говорила, как любит нас, как в нас верит. И так много значили эти слова! Это была совсем не формальная благодарность, а настоящее напутствие, будто она всех собрала в дорогу, набив до отказа наши чемоданы своей подлинной горячей любовью. И теперь мы должны двигаться уже сами, без нее, но что-то главное у нас с собой...
— Параллельно с работой в театре развивалась ваша жизнь в кино. Сниматься стали сразу после окончания института?
— Да, но я об этом не мечтала и была ужасно удивлена. Более того — в юности у меня была странная фантазия: снимусь в эпизоде какого-нибудь фильма, потом умру и останутся только эти кадры, по которым все меня будут вспоминать и ужасно расстраиваться...
Да-да, не удивляйтесь, молодые люди еще не такое воображают! Потом, становясь старше, осознают, что это вполне реально, и фантазировать становится уже не так просто.
На последнем курсе я, как и все, начала ходить на пробы, но была совершенно не готова к тому, что вдруг стали утверждать на роли. Правда, первое утверждение оказалось неудачным. Костюмы сшили, волосы окрасили, брови, с партнерами познакомилась, и буквально за неделю до съемок меня — раз! — и поменяли на другую актрису. Причем с какой-то неприятной формулировкой — вроде как инвесторам не понравилась моя фамилия. Представьте, фамилия не всегда помогает, может и помешать, как оказалось. Конечно, у меня был шок.
В тот день играла дипломный спектакль, «Грозу» Островского, роль Катерины. Папа потом сказал: «Никогда ты так хорошо не играла». Я просто ходила в последней картине по сцене, открывала рот, произносила текст, а из глаз потоком лились слезы. Мое состояние само за меня играло. Но этот случай серьезно закалил и избавил от последующих разочарований. В нашей профессии они не редкость.
Первый выход в кадр произошел в сериале «Счастье ты мое», в маленьком эпизоде. Потом в «Аэропорте» сыграла девушку, бросившую ребенка, это была главная роль в серии. А следом — уже довольно большая работа у Алексея Пиманова и Олега Ряскова в фильме «Александровский сад». И наконец состоялся полноценный дебют в кино — у Андрея Прошкина в «Солдатском декамероне». Причем все это — в течение трех-четырех месяцев. С тех пор кино стало частью жизни. Когда спрашивают, что ближе, театр или кино, для меня это все равно что решить, кого больше любишь — маму или папу.
В 2006-м снялась у Николая Хомерики в дебютном полнометражном фильме «977», его взяли в Канны в очень престижную программу «Особый взгляд». Обычно представлять картину приглашают режиссеров и продюсеров, им все оплачивают, актерам — не всегда. И когда предложили съездить за свой счет, я засомневалась:
— Ну чего поеду? Как-то неудобно. И надеть нечего.
На что мудрые люди сказали:
— С ума сошла?! Ты каждый год ездишь в Канны?
К счастью, я их послушала и поехала. Канны — такое торжество кинематографа, и побывать там, стать частью этого праздника — огромное счастье.
Через год — съемки в «Отрыве» у Александра Миндадзе. Александр Анатольевич очень талантливый человек, его сценарии — мощнейший, редкий для актеров материал. Картину представили в программе «Горизонты» Венецианского кинофестиваля. Туда я уже не полетела — не помню почему. Зато через два-три года съездила на Берлинский кинофестиваль с «Евразийцем» литовского режиссера Шарунаса Бартаса. За этот фильм получила национальную кинопремию «Серебряный журавль» как лучшая актриса Литвы. Забавно: я — и вдруг лучшая актриса Литвы! Кстати, ею становилась дважды, через несколько лет снова получила «Журавля» за лучшую женскую роль второго плана в картине «Покой нам только снится» того же Бартаса.
— То есть девушка, рассчитывавшая сняться в одном-единственном эпизоде и умереть, начала работать с лучшими кинорежиссерами, ездить по престижным кинофестивалям и получать разнообразные премии?
— Да! Кино вдруг ворвалось в мою жизнь как какой-то локомотив. И мне посчастливилось работать с по-настоящему талантливыми людьми, художниками. Потом бывали моменты, когда принятие другого уровня давалось с трудом.
— Мне кажется, режиссеры вас используют довольно однобоко — в большинстве проектов вы играете жестких, резких героинь.
— Да, меня обычно зовут на роли сильных или взбалмошно-агрессивных женщин, есть такая тенденция. Но это нормально, так происходит со всеми актерами: выделяется какая-то сильная сторона и ее начинают эксплуатировать. Нечто похожее происходит и с моим отцом. Ему часто предлагают суперсильных мужчин, редко какой режиссер видит его в ином качестве. А я очень люблю совершенно другую папину роль в фильме Михаила Калатозова «Дикое поле», где он сыграл странного мужичка с коровой, и работу в мини-сериале «Третья мировая» Александра Котта.
Наверное, существуют определенные шаблоны. Девушку-блондинку используют как лирическую героиню, брюнетка с острыми чертами лица — обязательно стерва. Если в актрисе однажды увидели силу, стержень, значит, она будет играть «железных» женщин.
— Вы не пытались изменить внешность, чтобы сломать этот шаблон?
— Я все время как-нибудь меняюсь. Перекрашивалась для «Евразийца» — была платиновой блондинкой, и довольно долго. Очень забавно, сразу изменилось отношение мужчин. Хотя я и до этого не была обделена вниманием, но светлый цвет волос творит с мужчинами чудеса.
Мастер, красивший мне волосы в Литве, предупредил: «Значит, так, Клава. Будь осторожна! Завтра, когда проснешься, прежде всего вспомни, что ты теперь блондинка, а потом уже посмотри в зеркало!»
Помню, приехала со съемок домой в Москву, позвонила в дверь. Мама открыла и замерла на пороге. Когда зашла в институт, меня не узнала педагог, у которой проучилась четыре года. Но постепенно все привыкли — я же ходила блондинкой, наверное, год, «Евразийца» снимали долго. Для меня это очень важная картина, которая много дала в профессиональном плане. Шарунас Бартас сейчас уже классик литовского кино, заметный европейский режиссер. Ни одна его картина не обходится без премьеры на каком-нибудь престижном фестивале. «Покой нам только снится», кстати, тоже побывала в Каннах, но в тот год я не ездила, потому что была беременна.
— Довольно долгое время вы жили профессиональными интересами, карьерой, и вдруг все изменилось. Появился муж, потом дети...
— Просто я встретила по-настоящему близкого человека. Это очень важно. Помимо влюбленности, которая вдруг возникает и так же быстро исчезает, есть понятие, как бы это пафосно ни звучало, духовной близости. Эта близость и есть любовь. Сидишь близко с человеком, касаешься плечом, чувствуешь его тепло и отдаешь свое, перетекаешь в него, и нет тогда одиночества, соединяются двое в одно и становятся счастливы.
— Сразу поняли, что это ваш человек?
— Мы оба это поняли. Невозможно не понять, если произносишь какую-то фразу, а человек ее продолжает! Если вы слушаете одну и ту же музыку, смотрите одни и те же фильмы. Если в общении не возникает ощущения, что ты дотягиваешь собеседника до себя или сама не можешь до него дотянуться. В таких случаях иногда думаешь: «Ничего, я заполню эти провалы». Пытаешься, но не выходит. А тут разговариваешь и понимаешь, что это единый поток, единая речь.
— Почему бытует мнение, что Клавдия Коршунова живет в Германии?
— Возможно потому, что мой муж там работает. Поэтому и я в Германии проводила немало времени, там родились наши дети. Перед рождением сына и на протяжении следующих семи-восьми месяцев я не появлялась в Москве. Этого, видимо, оказалось достаточно, чтобы у некоторых возникло ощущение, что Клавдия Коршунова перебралась за границу.
Конечно, Мюнхен прекрасный город, намного более kids friendly, чем Москва. Там прогулка с двумя детьми — простая задача, здесь же кажется, что я играю в «Форт Боярд». Сначала попробуй одной рукой пропихнуть коляску в стандартный лифт, держа под мышкой младшую и контролируя старшего. Потом спустись с этим всем по ступенькам в подьезде, насквозь мокрая вывались наконец на улицу и дальше приступай к штурму самых высоких на свете бордюров, пытаясь добраться до парка в погоне за глотком свежего воздуха. Правда пока до него дойдешь, таких пробок нанюхаешься, что подумаешь: «Может, здоровее вообще дома посидеть?»
Тем не менее Москва — мой город, и ни на что я ее не променяю. Верю, что постепенно и тут все изменится к лучшему. А Мюнхен со всем его комфортом всегда будет чужим, и ты там будешь чужой как ни крути.
— Сложно было с детьми одной, без бабушек и дедушек?
— Непросто, хотя Женя помогал. Но я рада, что в моей жизни был такой период. Как рада тому, что перебралась в студенческие годы в общежитие и ела пустые макароны. Я прошла определенный путь и получила опыт, который, возможно, не случился бы, если рядом были бы помощники, няни.
Вообще, когда появляется малыш, все равно, в какой стране живешь. Ты находишься в какой-то капсуле, особенно с первым ребенком. Переживаешь потрясение, полностью меняющее сознание. Первое время кажется, что ты вообще на другой планете. И кстати, опыт длительного отсутствия в стране тоже оказался полезным, развеял многие иллюзии.
— Вы вернулись, когда Витя был еще маленьким. Возникла необходимость?
— Начались какие-то встречи, пробы. Но полноценно я вышла на работу, когда сыну было уже больше года и запустили сериал «А.Л.Ж.И.Р.». Отличный, кстати, вышел фильм, нас номинировали на «Золотого орла». Было очень приятно.
Потом снялась в тоже замечательном проекте — двенадцатисерийном «Актере» Вано Бурдули. И снова ушла в декрет. «Актер» пока лежит на Первом канале, ждет своего часа. Надеюсь, его покажут в этом сезоне.
— С нашими телеканалами ничего нельзя загадывать. Сколько лет на Первом лежал прекрасный сериал «Инквизитор» с вашим участием!
— Да, он действительно долго не выходил, я там снималась еще до рождения Вити. К сожалению, мы никак не можем повлиять на выход фильмов. Ожидание — вообще часть актерской профессии. Хотелось бы увидеть в эфире и «Неопалимую купину». В этой картине о войне и послевоенном времени у меня суперглавная роль: на протяжении восьми серий не появляюсь только в трех сценах. Самой интересно, как получилось.
Конечно, есть возможность посмотреть фильм с рабочей флешки, но, представляете, никак не соберусь. Катастрофически не хватает времени — ни на что! Выполняю только самые необходимые задачи, а все, что выходит за эти пределы, остается до лучших времен.
— Сегодня главная ваша работа — быть мамой?
— Мама — главная работа на всю жизнь, но я должна и хочу совмещать ее с театром, кино, а с недавних пор — и с общественными делами. С Лукой раньше вышла на работу. Летом и осенью снялась в проекте для одной интернет-платформы. Это был вообще принципиально новый для меня жанр, и роль очень неожиданная. Но никаких подробностей раскрыть не могу.
Сейчас снимаюсь в полнометражном авторском кино, которого у меня давно не было и по которому ужасно соскучилась. Это же мое, родное! Когда-то меня в шутку называли королевой российского артхауса. Режиссер — совсем молодая девушка, но мне очень нравится, как она работает. Подробностей тоже пока не раскрою, проект еще в съемочном периоде.
— Возвращение в профессию получилось бурным?
— Да нормальным... В «Современнике» я пропустила, страшно сказать, четыре сезона. Вышла вот только осенью. Сейчас чувствую себя как в самом начале пути — молодой артисткой, которую только что взяли в театр. Интересное ощущение! Репертуара пока нет, ни одного спектакля, но репетирую две новые роли. Надеюсь, все получится.
— С Лукой решили не засиживаться?
— Да я постоянно с ней сижу! Няни у нас нет, помогают мама с сестрой и волшебная девочка Варюша — бебиситтер. Вообще-то она готовится поступать на художника по костюмам в ГИТИС, а в перерывах между занятиями помогает мне. Я очень чувствительна к тому, кто именно находится рядом с моими детьми.
— Материнство сильно вас изменило?
— Сделало просто другим человеком. Когда даешь жизнь ребенку, сама рождаешься еще раз. Как говорят, в родах рождаются двое — ребенок и мама. Жизнь никогда не будет прежней, ты навсегда перестаешь принадлежать себе. У тебя будто вырастают дополнительные руки, ноги, сердце. И становишься очень уязвимой.
Раньше думала, что когда у меня будет двое детей, любовь будто разделится надвое и перестанет быть такой порой до невыносимости пронзительной. Но ничего подобного. Ожидания не оправдались: это все не поделилось, а удвоилось.
А еще, став мамой, я иначе взглянула на других мам. Возможность сочувствия вышла на новый уровень. Возникло острое желание помогать, и я стала искать, где и как могу быть полезной.
Этот момент совпал с тем, что у меня наконец появилась страница в «Инстаграме*». До этого не пользовалась никакими соцсетями по причине неприятия публичности, а тут в конце концов смирилась с этой новой формой общения и стала даже находить в ней положительные моменты. И как-то на странице подруги, а тогда просто доброй знакомой актрисы Дарьи Мельниковой увидела, как она ест лимон. Это был флешмоб #лимондобрыхдел в поддержку фонда «Дом с маяком» — московского детского хосписа. Я была потрясена тем, что Даша смогла съесть лимон, но еще больше — тем, что такая жизнерадостная, молодая, хрупкая девушка оказалась попечителем фонда, помогающего неизлечимо больным детям. Это ведь тема, от которой любой человек стремится спрятаться, сделать вид, что ее не существует. Я с похолодевшим сердцем зашла на страницу хосписа, потом подписалась на Дашину страницу. И однажды мой, не побоюсь этого слова, восторг по поводу того, что она делает, вылился в комментарий. Написала что-то в духе «Как здорово, и как я хотела бы хоть чем-то быть полезной». Уже через минуту у меня в директе было сообщение от Лены Прокопьевой, директора фонда по работе с благотворителями, что они будут рады моей помощи и приглашают в гости.
Вы знаете, я так испугалась! Подумала: «Что же я наделала, я не смогу!» Но изменять своему слову не в моих правилах, и как только вернулась в Москву после рождения дочки, начала сотрудничать с фондом. Теперь это неотъемлемая часть моей жизни.
— Наверное, непросто общаться с безнадежно больными детьми и их родителями?
— Ну, жизнь в целом непростая штука и полна страданий. Нет смысла прятаться от реальности — нужно просто менять ее насколько это возможно. Сегодня у нас масса благотворительных фондов, потому что болезней, тяжелых жизненных ситуаций, человеческих бед еще больше. И я, честно говоря, испытываю восторг от того, что в нашей стране появилось так много людей, стремящихся помочь, тех, кто подписывается на ежемесячные пожертвования, посещает благотворительные мероприятия, распространяет информацию. Мое сердце наполняется любовью к каждому из них. Это так обогащает нас самих! Иногда кажется, что не я помогаю фонду, а он мне. Столькому научилась, столько всего развила в себе благодаря ему!
У нас два раза в год проходит благотворительная «Барахолка» в отеле «Балчуг Кемпински». Каждый раз придумываем новый хештег, флешмоб для привлечения внимания. На последней «Барахолке» это вылилось в целый «Инстаграм*»-проект #мывсеводномплатье. Популярные фотографы София и Полина Набока сняли более двадцати российских актрис в одном и том же платье дизайнера Светланы Тегин. Вышло невероятно красиво. Нас поддержали СМИ, были восхитительные модели: Юлия Снигирь, Елена Лядова, Екатерина Вилкова, Виктория Толстоганова... Более двадцати имен! На «Барахолке» мы собрали рекордную сумму — почти пять миллионов! Это очень много. Хотя если вспомнить, что ежемесячно на своих подопечных фонд тратит более пятидесяти...
— Хорошо, когда благотворительность идет от сердца, а не является данью моде или попыткой сделать себе пиар!
— Конечно прекрасно, когда человек не кричит на каждом углу о своих заслугах, а просто помогает и это для него главное. Как сказано в Евангелии, «Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно». Это высший уровень. Но артисты — публичные люди, и все у них выходит напоказ. Вот и я сейчас вроде как пиарюсь. Но раз решила дать интервью, почему должна рассказывать только о своей семье, о призах и съемках и промолчать о «Доме с маяком»? Ведь мой рассказ может кому-то помочь.
— Дедушка успел порадоваться актерским успехам любимой внучки?
— Он никогда не видел меня на сцене — не сложилось. Дедуле уже было тяжеловато посещать театр в силу возраста и состояния здоровья. Но он смотрел мои фильмы, ему очень нравилась моя работа в сериале «Московский дворик».
— Папа — ваш главный критик?
— Конечно, мы обмениваемся мнениями, обсуждаем наши проекты. Но для меня бывает важнее обсудить Витины рисунки и Лукины первые шаги.
— Свою девичью мечту пойти в режиссуру окончательно забросили?
— Думаю, со временем обязательно чем-то займусь помимо актерства. Режиссурой, продюсированием или благотворительностью в большей степени, а может, всем сразу. Чувствую, что буду развиваться не только «вертикально», но и «горизонтально». Вокруг так много интересного, так много всего, к чему хочется приложить руку! Бог даст, получится...
Подпишись на наш канал в Telegram