Мне главное, чтобы Лизочка была счастлива. Но если, не дай бог, ей попадется какой-нибудь... Ох, знаете, это действительно очень странное чувство!
— Тринадцатого января 1998 года в БДТ имени Товстоногова, в котором я имел счастье служить, проводился международный симпозиум гинекологов. Мы для них играли спектакль «Солнечная ночь». У меня главная роль, а у бывшего однокурсника Игоря Лифанова поменьше, но тоже заметная. После спектакля устроили банкет, и там я на ломаном английском общался с симпатичными гинекологинями из Японии. Потом они куда-то исчезли, и мы с Игорьком решили прогуляться по вечернему Петербургу. Добрели до ночного клуба, смотрю, за столиком — красивая японка! Сидит подпевает музыкантам. Я и с ней начал общаться на своем специфическом инглише: в школе мы же все учили язык. Трезвым постеснялся бы подходить к утонченной иностранке — я на самом деле человек робкий и сомневающийся. Ее же английский был прекрасен, как она сама... Через час общения на языке Шекспира и остаточных школьных знаний моя «японка» призналась, что ее зовут Галей и вообще-то она калмычка, но со Страной восходящего солнца ее действительно многое связывает: Галя востоковед, недавно вернулась из Китая, летом поедет стажироваться на Тайвань, а в клубе с подружкой Асей отмечает окончание зимней сессии. Ура! Произвести впечатление на русском было проще: я достал из рюкзака томик Мандельштама и принялся читать стихи.
Клуб закрывали, расходиться не хотелось, и Галя с Асей пустили меня переночевать: они снимали квартиру недалеко, на Васильевском острове. Мы говорили, говорили, говорили... Я с каждой минутой все отчетливее понимал, что больше такую девушку никогда не встречу. И сделал ход конем — пригласил на спектакль: «Вижу, ты не влюбилась. Но влюбишься, когда увидишь меня на сцене». В тот день я снова играл «Солнечную ночь». Галю удалось посадить в середину первого ряда, и уж разумеется, я очень постарался играть так, чтобы не ушла не влюбившейся! После спектакля вышли на поклоны — и тут все актеры начали кланяться в пол, причем именно Гале, я их заранее подговорил. Она краснела и бледнела, а зрители сворачивали шеи, пытаясь разглядеть, что за высокие гости там сидят — кто-то из отцов города или, может, мировая знаменитость?
Коварный план сработал: Галка на меня взглянула по-другому. После спектакля обоим все про нас было уже ясно, и я сделал ей предложение. А она согласилась. Число тринадцать стало для нас счастливым. Кстати, мы и раньше к нему тепло относились, каждый по своим причинам: у Гали день рождения тринадцатого, только не января, а июня, а у меня в армии был парашют номер тринадцать, и даже в школе я играл в гандбол под тринадцатым номером! Поженились мы, правда, не тринадцатого, а четвертого октября.
Три года спустя нашим счастливым числом стало шестнадцать: шестнадцатого мая в 16:10 у нас родилась долгожданная доченька, которую в честь Галиной бабушки, кстати, первой калмычки, окончившей Школу-студию МХАТ, назвали Елизаветой.
Галочка рожала в Военно-медицинской академии, роды принимал прекрасный профессор и по совместительству наш друг, а я рыскал вокруг здания, как одинокий волк, ожидая, когда же все случится. Наконец позвонили: «Приходи!» В клинике мне в руки дали самую восхитительную в мире новорожденную девочку. Я сказал: «Ух ты!» Только не совсем этими словами, а такими, какие в журнале нельзя писать, из чего медперсонал сделал вывод, что ребеночек папаше очень понравился.
Спрашиваю:
— А Галя где?
— В реанимации. Роды тяжелыми были.
Положил младеницу в прозрачную коробку, в которых они там все лежат, и поспешил к жене. А она под капельницей — бедная, бледная, несчастная. Говорю ей:
— Галочка...
Она хриплым после наркоза голосом с трудом отвечает:
— Да...
Спрашиваю:
— Ты меня слышишь?
— Да...
— Галочка, мало ли что... Перепиши на меня вторую часть квартиры.
Жена сразу мобилизовалась и ответила длиннющей нецензурной тирадой! Профессор, наш друг, который в это время сидел рядом, сказал: «Ладно, не буду вам мешать». И ушел. Решил, что по-настоящему ругаемся и делим жилплощадь в реанимации! А мы просто так шутим, подбадриваем друг друга. Ну разве лучше было бы, если я пустил бы скупую мужскую слезу и упал в обморок? С тех пор каждый месяц шестнадцатого числа дарю Лизе цветы.
— Лиза, традиция жива? Действительно каждый месяц получаете от родителя букет?
— Конечно. Куда бы он ни уезжал и в каком бы городе и стране ни была я, папа находит точный адрес, и мне доставляют от него букет. У нас в семье вообще все дарят цветы — друг другу и друзьям. Выбираем все самое необычное — от бамбука до лука.
Ян: Ну необязательно экзотику, вот недавно у моей обожаемой тещи Августы был юбилей — семьдесят лет, и мы ей подарили шестьдесят девять роз, потому что четное число — нехорошо... А про цветы Лизе — их она получает от меня, а вот поздравления и мудрые наставления с моего телефона отправляет бобер Семен. Это мягкая игрушка. Небольшая...
— Ничего себе вы руками показали небольшого Семена — почти метр!
Ян: Это вместе с хвостом, а вообще он с кошку размером. Я не могу говорить и писать пафосные слова, а Семен может. Правда, пишет с ошибками, но что возьмешь с бобра? Во-первых, животное, во-вторых, иностранец.
Лиза: Я его привезла в 2012 году из Финляндии. Не могла не купить: перед поездкой увидели по телевизору сюжет про женщину, которая подобрала бобренка, приручила и назвала Семеном.
Ян: Бобер вымахал. Жил в доме, спал в коробке, она выпускала его погулять по деревне. Бобренок купался в пруду, а потом возвращался домой. На ночь хозяйка его поила теплым молоком из бутылки с соской: он брал бутылочку лапами и сам пил. Однажды бобер пропал, а через несколько лет женщина увидела его в смоленском цирке и узнала! Душещипательная история.
Лиза: Папа часто спит на кухне, потому что надо, например, рано уезжать на съемки. Утром приходишь, его уже нет, а на столе композиция — фрукты, рядом бобер, в лапах записка.
Ян: Мы считаем Семена членом семьи и часто берем с собой в отпуск. Он был практически везде, где была дочка: на Кипре, в Шанхае, Гонконге, на Хайнане.
Галка говорит:
— Вы сумасшедшие! Зачем снова тащить в Китай здоровую игрушку?!
Отвечаю:
— Но он очень просил Лизу...
— Жене слова любви тоже пишете от имени бобра Семена? Или можете их сказать от имени Яна Цапника, эсквайра?
Ян: Ей могу и лично — причем не только о любви. Могу стукнуть кулаком по столу: «Все, хватит, пора разводиться! И учти, теща будет жить со мной!» Но потом как представлю — с документами возиться, по учреждениям таскаться... Ладно уж, думаю, буду доживать в этом браке. Галя тоже за симметричным ответом в карман не полезет. Коллеги-артисты, глядя на наши отношения, говорят: «Вот у Цапника потому и семья крепкая, что они всегда честны друг с другом».
Лиза: На новогодних каникулах большая часть нашей крепкой семьи — мы с мамой, папой и бобер Семен – обычно ездим в Китай на пару недель. Обожаю эти путешествия, и когда летом в последний момент выяснилось, что меня опять не взяли в театральный, сказала маме: «Зато не надо сдавать зимой сессию и я смогу поехать с вами в Китай».
Ян: Про поступление Лизы надо рассказывать, начав издалека. Дело в том, что моя наследница — девушка не только умная и красивая, но и очень ответственная. Чрезмерно даже. До девятого класса была отличницей, «ботаником» и регулярно сидела над уроками до трех ночи. Ее шатало от усталости. В Китай мы обычно уезжаем двадцать пятого декабря, и каждый год Лиза убивалась, что пропустит два или три дня в школе. Я психовал: «Оставайся встречать Новый год в Питере под дождем! И в школу начинай ходить на три дня раньше окончания каникул, чтобы настроиться на учебу». В девятом классе потребовал, чтобы дочь относилась к учебе проще, потому что нам не нужна медаль посмертно. А чтобы Лиза расслабилась и раскрепостилась, отвел ее в детскую театральную студию Сергея Бызгу. Понимаете, да? Это я, дурак, виноват, что она захотела стать актрисой! Мы с женой до последнего надеялись, что передумает: видит же, насколько далека от стабильности моя жизнь, какие нагрузки и перегрузки. Мечтали, что ребенок будет учиться, например, в Гонконге, ведь это один из самых безопасных городов в мире, и университет там очень сильный! Будь гражданином мира, развивайся, путешествуй! Нет, на актерский — и баста. Ну что поделаешь... Я советовал: если уж идти в сторону кино и театра, то на режиссуру. У Лизки странно устроены мозги — она думает и по-актерски, и по-режиссерски. В будущем хочет сочетать обе профессии, и такой вариант мне нравится. Когда ты только актер, это ограничивает, а если можешь сам что-то поставить — о, сколько открывается возможностей!
— Вы дочери помогали готовиться?
— Думаю, другому человеку смог бы что-то объяснить, но только не собственному ребенку. Там, где надо быть интеллигентным и терпеливым, сразу начинаю кричать, негодовать, требовать. Учитель из меня никакой. Лиза занималась с одним из лучших педагогов по сценической речи — Евгенией Ивановной Кирилловой. Когда я учился в ЛГИТМиКе, она преподавала у нас на курсе и десятки раз выгоняла с занятий меня, Лифанова и Нагиева. Но я, несмотря на прошлые прегрешения, набрался наглости и попросил ее позаниматься с дочерью. И к поступлению в 2020 году она же Лизку готовит — дочь сворачивать с намеченного пути не намерена. У нее есть стержень, и думаю, с третьей попытки точно получится.
Если первый раз Лиза поступала где-то более удачно, где-то менее, но в основном дошла до третьего тура, то во второй почти во всех вузах — уже до собеседований. Как видите, тенденция положительная. На самом деле она уже практически поступила в один вуз — не буду называть ни его, ни мастера, который собирался ее взять. Но в один день у нее были собеседования в двух институтах, и в тот, куда брали, она опоздала. Видимо, мастеру стало обидно, что Лиза пыталась поступить не только к нему, и ее не зачислили. Я, честно говоря, этого поступка не понял: в наше время подавать документы одновременно в несколько институтов считалось абсолютно нормальным. Но и ее непоступление тоже нормально — дочь получает бесценный опыт. Как говорят в Китае: «Ничего не бывает рано или поздно — все случается вовремя». Значит, просто еще не пришло время.
Когда дочка позвонила и сообщила, что ее не приняли, я сразу с использованием ненормативной лексики велел Галочке и Августе быстро закрыть рты и перестать трястись, чтобы когда ребенок приедет домой, он этого безобразия не видел. Лизка вернулась из Москвы, и у меня душа немного успокоилась. Глаза дочери метали искры, наверное, у нее все кипело и взрывалось внутри, но не плакала, не кричала. Она боец, хотя мы понимали, что для нее это страшная трагедия.
Лиза: На самом деле последний раз трагедии мирового масштаба уже не было. В первый переживала куда сильнее, потому что знала, что провалилась по своей вине. Я была маленькой, глупой, плохо подготовилась и не понимала, куда иду. А сейчас знаю, что выложилась на двести процентов — хоть и редко себя хвалю, а ругаю, наоборот, часто. Просто не встретила своего мастера, которому было бы со мной интересно заниматься и у которого было бы интересно учиться. Надеюсь, в 2020-м не просто поступить куда возьмут, а встретить такую взаимность. Планирую прицельно искать своего мастера.
Ян: Видите, как она уже рассуждает! Устами моего младенца глаголет истина!
— Глядя, как готовится Лиза, вспоминали свои поступления? Помогал вам папа или из ведущего актера Челябинского театра драмы Юрия Цапника педагог тоже был неважный?
Ян: Юрочка (я родителей по имени называю) человек трогательный, несколько наивный, но педагогическими талантами, как и я, не блещущий, говорил: «Делай так! Нет, не так! Читаешь плохо! Никуда не поступишь!» Мы несколько раз поругались, и на этом его помощь закончилась. Слушать в свой адрес гадости я не собирался, стимул был невелик: я не рвался в театральный. Мечтал стать летчиком, но понимал, что математику на экзамене не сдам никогда. А профессия актера была привычной, не запредельно недостижимо волшебной. Я ведь в детстве участвовал в постановке про Голубого Щенка на челябинском телевидении. Папа был Котом, а я Щенком. Потом вдвоем играли в Челябинском театре драмы в спектакле «Отечество мы не меняем». Я любил театр по двум причинам: во-первых, за каждый спектакль платили, а во-вторых, из-за гастролей начинал учиться не первого сентября, а месяца на полтора позже.
На гастролях чувствовал себя взрослым, солидным человеком — а как иначе, если работаю и зарабатываю наравне с папой и остальными актерами? Я воспринимал их как коллег, а не как взрослых дяденек и тетенек. В 1978 году, когда театр был в Смоленске, мне исполнилось десять. Отпраздновать круглую дату пригласил чуть ли не весь театр. Предупредил папу: «Я народ пригласил, купи к вечеру вина, водки и закуски». Юрочка решил, что я имею в виду маленький народец — детей, приехавших на гастроли с родителями, а вином и водкой иносказательно назвал лимонад, но заблуждался он недолго. Вечером в гостиничный номер, как шпроты в банку, набились наши с папой коллеги. Среди подарков фигурировали пьеса Вишневского «Оптимистическая трагедия» — прекрасное издание с гравюрами и пакет из-под фирменных джинсов — в семидесятые такие считались не упаковкой для подарков, а тянули на отдельный презент. После тоста за здоровье юбиляра и второго тоста — за его родителей — об имениннике немного забыли. Веселье бурлило до утра, а я спал на диванчике у горничной. Наутро мои гости являли собой, как говорил ослик Иа, душераздирающее зрелище. А я, свежий как молодой редис, рванул тратить выданные папой по случаю праздника пять рублей из своей получки. Просадил их в игровых автоматах и купил оловянных матросов.
— Вам со взрослыми было интереснее, чем с ровесниками?
— Смотря какие взрослые и какие ровесники. Например с другом и соседом Яшей Шосселем все затеи были захватывающе интересными. Башка у Яшки варила что надо! Когда нас обоих отдали учиться играть на скрипке, я просто негодовал и планировал подпилить смычок или потерять инструмент, а Яшка придумал, как решить проблему раз и навсегда: «Мы должны отморозить руки!» Дело происходило зимой, и морозы стояли под тридцать градусов. Засунули руки в сугроб. Было очень холодно и больно, но искусство, точнее избавление от искусства, требовало жертв. Терпели, пока не увидел кто-то из родителей. Как же мы визжали, когда нам отогревали и растирали руки спиртом! Для меня та история прошла без последствий, а вот у друга скрючило пальцы: его расчет оказался верен, он действительно больше не мог играть на скрипке. Поэтому Яшу перевели на баян! Как же грустно он смотрел на меня в музыкалке, сгибаясь под тяжестью баянища: я-то шел, помахивая легким футлярчиком со скрипкой...
Кстати, футляр великолепно скользил по льду. У нас ведь зимой заливали фантастические горки! В те годы все крупные города Урала соревновались, у кого лучше горки и выше ледяные Деды Морозы. В Челябинске стоял пятнадцатиметровый Дед Мороз, главная горка в виде слона — высотой метров тридцать, а еще сказочные ледяные дворцы, лабиринты — красивые, с подсветкой! Иногда салют давали — маленький, простой, ни в какое сравнение не идущий с современными фейерверками. Но нам же не с чем было сравнивать, и он казался роскошным. На горке-слоне всегда тусовалась толпа детей. Счастливые, сопли по колено, у кого варежку оторвало от резинки, кто шапку потерял — все на горке валяется. Там я сделал удивительное открытие: на футляре от скрипки можно проехать гораздо дальше, чем на папке для нот. Но успел скатиться на скрипке (естественно, ее не вынимал, она лежала в футляре, завернутая в пуховый платок) лишь пару раз — безобразие увидел кто-то из соседей. Меня поймали, отвели домой и доложили папе.
Юра спросил, почему на скрипке, когда есть в конце концов нотная папка? Ответил, что папка плохо скользит. Ну и все.
У меня мировые родители с хорошим чувством юмора, нестрого воспитывали. Правда, думаю, за другую проделку с тем же Яшкой Шосселем точно влетело бы, если узнали бы. Мы прочитали «Четвертую высоту» про Гулю Королеву и «Тимура и его команду» и решили вырабатывать характер. Придумали упражнение на развитие мужества: договорились, что ляжем на рельсы, дождемся, когда из-за поворота вынырнет трамвай, и тот, кто дольше пролежит, получит приз — пятнадцать копеек. Лежим, трамвай подходит, рельсы потряхивает, сердце колотится. Трамвай резко затормозил. Яшка ближе к нему лежал и вскочил первым, я следом. Бегу, а за спиной слышу крики Шосселя: «Дяденька, не надо!»
Потом спрашиваю:
— Что было?
А он мрачно:
— За ухо схватил и по жопе надавал.
— Пятнадцать копеек, стало быть, вам достались?
— Этого память не сохранила. Но кому б ни достались, тратили бы вместе. Купили бы три брикета какао-порошка по четыре копейки и стакан газировки с сиропом за три копейки.
— Сейчас вы в кино рискуете жизнью гораздо больше, но, к счастью, и на гонорары можно купить в тысячу раз больше брикетов какао.
— Самое интересное, что травмы бывают, даже когда не рискуешь жизнью и не делаешь ничего из ряда вон выходящего. Играл маньяка в сериале «Метод», просто бежал по полю. Один дубль бегу, второй... На десятом нога угодила в кротовую нору — порвал ахилл, теперь там мышцы нет. А я же вечно пытаюсь на пяти стульях усидеть — снимался тогда в пяти фильмах одновременно. Поэтому в картинах «Тонкий лед», «Призрак», «Дед Мазаев и Зайцевы» и «Горько! 2» снимался сидя, на костылях или вообще в инвалидной коляске. В «Горько! 2» меня из коляски в гроб перекладывали, очень удобно получилось. Везде срочно переделывали сценарии. В мире кино с этим просто: артист не погиб? Отлично, завтра его снимаем. Так что когда порвал ахилл, в час ночи сделали операцию, навтыкали всяких уколов, и уже в десять утра следующего дня снимали мой крупный план. Я сидел в инвалидном кресле с расширенными от ужаса и боли глазами и изо всех сил выражал лицом нужные по сюжету эмоции.
Лиза: Папа порвал ахилл в июне, а мы узнали об этом только пятнадцатого августа, когда поздравляли его с днем рождения. Целое лето не виделись — съемки были в Москве и Белоруссии, домой он не приезжал и все это время молчал про травму! Заходим к нему в гостиницу, а в номере весь светлый пушистый палас — в темных отпечатках от резиновых наконечников костылей...
Ян: Точно! Как от крохотных копыт — будто по номеру бегал маленький бесенок вроде того, что из мультика о попе и работнике его Балде. Видно, что у дьяволенка было несколько любимых маршрутов: кровать — туалет — кресло.
— Почему именно в день рождения сказали?
— Они звонят, поздравляют, и Галка пристала: «Что у тебя с голосом? Ты в номере? Что там еще за голоса?» А у меня ногу раздуло, температура поднялась — думаю, может, гангрена началась. Это я уже мог немножко ходить и когда вылезал из ванны, оступился. Что-то хрустнуло. Решил на всякий случай скорую вызвать.
Товарищи медики говорят:
— Надо делать рентген.
Спрашиваю:
— Что на рентгене увидите? Ахилл порван, связки, сухожилия.
— Тогда не знаем, что делать.
— Ну и уезжайте отсюда.
— Как это мы уедем? С вами что-то случится, а нам отвечать?!
— Я вам расписку дам, только уходите!
И параллельно с этим идиотским разговором все звонят и поздравляют. А еще через два часа в аэропорт ехать. Дурдом! Так что Галка под горячую руку попала. Я на ее «что случилось» ответил:
— Да ничего не случилось! Ну, ахилл порвал.
— Как?! Мы сейчас к тебе полетим!
— Да, давайте будем умирать все вместе. Не вздумайте прилетать!
Мне одному в таких ситуациях легче: то я лишь за себя и свою больную ногу отвечаю, а пришлось бы еще и за любимых людей. Но в итоге как на собаке все зажило...
— Вы всегда скрываете проблемы от близких?
— Ради нашего общего блага. Вот был случай на одной картине. Снимали под Смоленском в крохотном патриархальном городишке, населенном добрыми простыми людьми, типа Удоева из «Золотого теленка». Вечерело. В сцене на старом паровозе, где мы играли с Женечкой Добровольской, я забирался по лестнице, над которой висел то ли силовой шкаф, то ли ящик с инструментами. Я его не заметил и «вписался» прямо темечком. Пробил башку. К счастью, до того как кровью забрызгало белую рубашку, успели снять дубль. Кровь фонтанирует, Женечка почти в обмороке: она очень впечатлительная, как большинство талантливых людей. Объявили перерыв. К счастью, в трехстах метрах от железнодорожной станции с паровозом было веселое место — больница, совмещенная с моргом, вокруг которой бродили колоритные граждане синеватого цвета, подравшиеся по пьянке. Подъехали к морго-больнице, нашли хирурга.
Просим его:
— Зашейте!
А он нам отвечает:
— Я бы зашил, но подходящие нитки кончились, есть только рассасывающиеся, для внутренних органов.
Со мной была второй режиссер, тоже впечатлительная и потому белого цвета. У нее — рация. Я по рации спрашиваю костюмеров:
— Девчонки, у вас нитки есть? Принесите скорее!
— Ян, какие? Красные, синие, зеленые...
— Любые, главное покрепче. Лучше черные.
Притащили черные, хирург их вымочил в спиртике, собрался волосы вокруг раны выстричь. Я встрепенулся:
— Не вздумайте, мне же еще сниматься!
— А пусть вам парик дадут.
— Да его делать несколько дней надо, а мы ждать не можем.
— Ну ладно...
Снялся в лучшем виде, и рана зажила отлично. Через четыре дня вернулся в Питер и встретил Галечку с Лизочкой в аэропорту Пулково — они с моря возвращались. Перед этим заскочил там в медсанчасть и попросил медсестру вытащить нитки: все-таки встречать жену и дочь с торчащими из головы черными нитками не комильфо. Медсестричка сказала: «Недели две с половиной назад зашивали? Хорошо затянулось». Галя тогда и не заметила ничего, ей потом стуканул кто-то.
— Вы снимаетесь месяцами, не заезжая домой. Семью на съемки берете?
— Я не сторонник выезда на съемки с женой, детьми, няней, котиком и канарейкой. Ты работать едешь или семьей заниматься? В сентябре снимался в Болгарии — смены исключительно ночные, днем отсыпался. Жена предложила: «Может, мы с тобой махнем?» Но я же туда не в отпуск, у меня нагрузка. Хотя если снимаюсь в Питере, они могут заглянуть на площадку. Лизу в Москву иногда беру.
Лиза: Я с папой недавно была на съемках сериала «Министерство», очень понравилось. Для меня же полезно знакомиться с процессом изнутри.
Ян: Да какой «процесс изнутри»? Лиза, не надо путать туризм с эмиграцией! Ты приходишь со мной, и к тебе кидаются с поцелуйчиками: «Ой, Лизочка, как мы рады тебя видеть! Давай принесем тебе чаёчек!» А если бы работала, орали: «Ну-ка быстро ушла отсюда!»
— Может, Лизе влиться в съемочную группу?
— Это не так просто — балласт никому не нужен. Надо на самых нижних позициях «подай-принеси» работать по двенадцать, а то и четырнадцать часов в день. Мы решили, что грамотнее распорядиться годом до поступления иначе: осенью получить права, серьезнее заняться вокалом, гитарой, сольфеджио и снова готовиться.
— В «Горько!» вы играли отчима невесты и снимаясь, в красках представляли, как будете умерщвлять дочкиных женихов, если обидят кровиночку. Сейчас Лизе восемнадцать. Встречаете потенциальных женихов с ружьем?
— Да нет, мне же главное, чтобы Лизочка была счастлива. Но если, не дай бог, ей попадется какой-нибудь... Ох, знаете, это действительно очень странное чувство. Я ведь ее до девяти лет купал, рассказывал про физиологические изменения тела, покупал первые прокладки. Короче, интеллигентные мама-востоковед и бабушка-историк гораздо позже спохватились, что ребенок превращается в девушку. И к тому моменту, когда они собрались вводить ее в курс дела, я ей сам уже на все глаза открыл.
— Лиза, вы не смущались, что именно папа беседовал с вами на такие темы?
— Но ведь он говорил о естественных вещах, чего их стесняться? В нашем доме никакие темы не замалчиваются. Хотя у многих моих ровесников в семьях не принято говорить о сексе, о физиологии — и порой это приводит к большим проблемам.
— Раз у вас с папой такие доверительные отношения, наверняка уже познакомили его со своим молодым человеком. Какая была реакция?
Ян: Ну какая реакция? «Лизу проводил? Молодец. Есть будешь? Поел? До свидания!» Я много в жизни повидал, неплохо разбираюсь в людях. И от человека, который приходил в дом, был не в восторге. Но сколько людей, столько же и мнений. Только если у меня имеется свое мнение по важному вопросу, при себе его держать не буду...
Лиза: Мне и без папиных слов все было про того человека понятно. Но это моя жизнь, мой опыт — я его получила.
Ян: И хорошо, что это было в версии «лайт»... Хотя знаю, что болезненного опыта не избежать, так хотелось бы уметь облегчать Лизину боль, как она умеет облегчать мою. Ей года два было, когда я основательно худел. До этого для роли Артурчика в «Бригаде» прилично поправился, а потом надо было возвращаться в прежнюю форму — за три месяца сбросил двадцать с лишним килограммов, но нажил песок в почках. И вот ночью начался приступ. Чтобы не будить Галю, пошел на кухню, лежал там и буквально умирал от боли. Тут вдруг ко мне приползло любимое маленькое чудовище. Лизочка еще толком не говорила — лепеча свои не переводимые на взрослый язык слова, гладила по голове. И мне стало легче. А уж какое облегчение приносили ее слова, когда подросла и я стал понимать, что именно она говорит!
Подпишись на наш канал в Telegram