Фильму «В бой идут одни «старики» уже почти полвека, он давно стал легендой, и нам, игравшим там мальчишкам, повезло стать ее частью. Мы вытянули счастливый билет,
Первая встреча состоялась на Киностудии имени Довженко. В Киев вызвали телеграммой. Мне двадцать два, учился на втором курсе театрального института в Ташкенте. В кино снимался с тринадцати лет. В «важнейшее из искусств» попал прямиком из театральной студии Дома пионеров — там меня нашла помощница режиссера Равиля Батырова, который запускал «Канатоходцев». Я сыграл главную роль, и кино затянуло. Отец, он был секретарем обкома, не слишком одобрял мое увлечение. Мама тоже. «Это все-таки несерьезно, надо выбрать нормальную профессию, ты же мужчина...» — говорили родители, но не давили.
После «Канатоходцев» мои фотографии попали в картотеку узбекской киностудии. Стали приглашать, так что до «Стариков» я сыграл в шести фильмах. Среди самых известных «Нежность» и «Влюбленные», где партнерами стали Родион Нахапетов и Анастасия Вертинская. После «Алых парусов» и «Человека-амфибии» Вертинская была страшно знаменита, да и Нахапетова тоже знала вся страна — он сыграл Ленина в дилогии «Сердце матери» и «Верность матери». Конечно, я, мальчишка, робел и тушевался рядом с ними.
Именно Родион Рафаилович порекомендовал меня Быкову. Они были неплохо знакомы. Леонид Федорович планировал запускаться с лентой про «желторотиков на войне» и послал за мной в Ташкент второго режиссера — Вадима Чернолиха. В тот момент я снимался в фильме «Мой добрый человек» у Батырова, которого считаю крестным отцом в профессии. Вопрос Вадима, не хочу ли я поработать с Быковым, застал врасплох: «Только если Батыров отпустит, мы ведь еще не закончили картину».
«Быков замечательный режиссер, — сказал Равиль, — один из самых моих любимых, конечно поезжай. Составим график, чтобы ты успевал». Так я неожиданно для себя снимался сразу в двух лентах — «Моем добром человеке» и «Стариках», летая из Ташкента в Киев.
Леонид Федорович встретил приветливо: «Ну как долетели, не устали с дороги?» Стесняясь, ответил, что все в порядке. Побеседовали о моей семье, о погоде в Ташкенте и Киеве. О чем-то еще, не относящемся к съемкам. Крайне смущало, что режиссер обращается ко мне на «вы».
— Не могли бы говорить мне «ты»? — попросил Леонида Федоровича. — Все-таки вы старше...
Он улыбнулся:
— Договорились! Ну что, давай составлять график. Какие дни у тебя свободны, когда можешь сниматься?
Я удивился:
— А как же пробы?
Ответ обескуражил:
— Это и были пробы. Ты утвержден.
Позже узнал, что пробы в привычном понимании, когда актер играет предложенные эпизоды, а режиссер прикидывает, подходит ему артист или нет, Быков не проводил никогда. Заранее знал, какой типаж ему нужен: внешность, характер, органика... Такого и искал. Сергея Иванова пригласил на роль Кузнечика, Сергея Подгорного — на Смуглянку, Ольгу Матешко — на Зою. Студентка «Щуки» Женя Симонова сыграла Машу, с которой у моего Ромео вспыхивает первое трепетное чувство. Тбилисец Вано Янтбелидзе сыграл летчика и своего тезку.
Фильм получился межнациональным, так задумал Леонид Федорович. Ведь на фронтах Великой Отечественной плечом к плечу воевали русский и грузин, узбек и украинец... Когда со съемок у Батырова возвращался в Киев, в аэропорту встречали Вано, Сережка и Женя Симонова. Из Ташкента прилетал обязательно с дынями, а домой вез знаменитые киевские торты.
О съемках «Стариков» написано много. Самый, пожалуй, известный факт: Леонид Федорович когда-то сам хотел стать воздушным асом, поступал в летное училище, но из-за невысокого роста его забраковали. Своим фильмом он отчасти исполнил мечту о небе.
Самым сложным оказалось «пробить» картину. В Госкино не принимали сценарий — говорили, такого быть не могло, чтобы на войне пели и влюблялись. И это при том, что все герои фильма имели реальных прототипов и поющая эскадрилья действительно существовала. Быкову пришлось доказывать, убеждать...
Сценарий даже отправили Александру Ивановичу Покрышкину — летчику-асу и герою Великой Отечественной. Маршал авиации прочел и сказал: «Это и есть война, так все и было». Снимать разрешили, но уперлись по другому поводу: «Почему этот шут играет военного механика? Не бывать этому!» Речь шла об Алексее Макаровиче Смирнове. Ведь он считался комедийным актером, у Гайдая играл, помните: «Надо, Федя, надо!»
— Этот «шут», к вашему сведению, — заметил на очередном собрании в Госкино Леонид Федорович, — войну прошел! Боевой разведчик, кавалер двух орденов Славы, ордена Красной Звезды. Несколько десятков фашистов в плен взял.
Это чистая правда, Алексей Макарович фронтовик и герой. Сам он, будучи человеком скромным, даже стеснительным, о подвигах молчал, вообще о войне не рассказывал, а Быков знал, они со Смирновым были близкими друзьями.
Худсовет изумился:
— Разведчик, говорите? Ну, это меняет дело. — И Смирнов стал Макарычем.
Эти съемки — незабываемый период в моей жизни. Так, как Быков, в кино не работал никто. По крайней мере, я таких больше не встречал. Мы по сути играли самих себя — мальчишек, которые практически из-за школьной парты попали на войну. Рвались в бой, не понимая, что не все возвращаются с боевых вылетов...
Леонид Федорович ходил с листочками и все время что-то записывал. Оказалось, наблюдал, как мы ведем себя в жизни. Что-то интересное в характерах, поведении подмечал и вносил в сценарий, а потом просил сыграть на камеру. Например заметил, что Сергей Подгорный напевает себе под нос под душем: «Раскудрявый клен зеленый, лист резной» — так в картине появился эпизод «Смуглянка». Кстати, до «Стариков» песня была в общем-то малоизвестной.
Меня спрашивал: «Как по-узбекски «небо», «трава»?» Я отвечал, Быков записывал, а потом придумывал сцену.
Сережка Иванов — Кузнечик — оптимист и заводила, всех подкалывал, придумывал смешные фразочки. Леонид Федорович и это подмечал. «Ромео загрустил, Джульетта в «кукурузнике» умчалась», «Тебя я понял, умолкаю, не то по шее получу и подвиг свой не совершу...» — это Иванов придумал. Просто хохмил за кадром. Быков услышал и: «Сереж, а ну-ка, то же самое, но теперь на камеру!»
В эпизоде, где Кузнечик говорит Ромео эти слова, он жует яблоко. Дело в том, что накануне у Сергуни вскочил флюс, а съемку не отменишь. Леонид Федорович предложил: пусть говорит с набитым ртом.
Особенно я сдружился с Ивановым и Вано Янтбелидзе. Ребята были совсем разными. Сережка балагур, Вано, наоборот, предельно серьезный юноша. Высокий кудрявый красавец с голубыми глазами. Добродушный, хлебосольный. Он не очень хорошо говорил по-русски, и это было поводом для добрых подколок.
Как-то Вано приглашает нас с Сережкой: «Пойдемте покушать немножко, я видел тут один хороший местечко...» Ведет в какой-то дом, над входом надпись «Перукарня». Заходим — там фены, расчески, ножницы... Оказывается, «перукарня» по-украински «парикмахерская» — съемки-то в Чернигове проходили. Огорчению Вано не было предела: «Да что такое, покушать хорошим людям не дают!»
Он был аккуратистом, гимнастерка всегда с иголочки. На площадке все, в том числе и Леонид Федорович, критиковали его внешний вид:
— Так не могло быть на фронте, бойцы не наглаживали белье.
— Нэт, могло бывать! — гнул свое Вано. — У меня складка на воротнике, надо подгладить. Где гардэробщица?
— Вано, в кино нет гардеробщиц — тут костюмер!
Жили мы в гостинице в центре. Съемочная площадка — аэродром — располагалась километрах в пяти от города, каждое утро группу отвозили туда на автобусах. У гостиницы караулили поклонники Алексея Смирнова. Кумир появлялся: здоровый, добродушный и... испуганный. Его смущало повышенное внимание, он краснел, мялся: «Вы меня, что ли, ждете? Ну вон же молодежь, тоже артисты, у них возьмите автограф».
Он любил прогуливаться в одиночестве, выискивал какие-то причудливые коряги и в свободные минуты усаживался с ножиком. Часок-другой — и получалась фигурка человечка. Или вазочка. Или цветок, еще какая-нибудь удивительная вещица. Свои поделки дарил всем, кто оказывался рядом.
В общем, атмосфера на съемках царила почти домашняя. Одно огорчало — три директора картины сменились. К примеру, Леонид Федорович просит: надо достать топливо для дозаправки самолетов и организовать массовку. Назавтра съемка, а директор руками разводит: ничего не смог найти. Смена срывается. В такие минуты я замечал, как у Быкова на виске начинала пульсировать жилка, но он ни разу не позволил себе даже повысить голос. Потеряв терпение, говорил тихо, даже как-то извинительно: «Вы не справляетесь, простите, вынужден просить прислать другого директора вместо вас». Увы, и следующий оказывался не лучше...
Спустя много лет мы с ребятами вспоминали съемки, обсуждали и эту странную ситуацию. Я предположил: возможно, нерадивых директоров Быкову нарочно подсылали, чтобы сроки сорвал и лента не получилась? Его почему-то не любили на Киностудии имени Довженко. При том, что сами же пригласили работать режиссером из Ленинграда, долго уговаривали, а он все размышлял. Согласился из-за болезни жены — Тамаре Константиновне не подходил сырой климат.
Однако на Студии Довженко тут же образовалась стена. За спиной Леонида Федоровича называли «этот выскочка», шептались: мол, чего приехал, у нас своих режиссеров хватает... Как творить в такой атмосфере? Жаль, что такой талантливый режиссер снял в Киеве всего две картины, мог бы гораздо больше. Обидно и больно, что так рано ушел из жизни — Быкову было всего пятьдесят. Вечная память ему, и Алексею Макаровичу Смирнову, и ребятам, которых уже нет среди нас: Смуглянке, Сережке Иванову...
«Старикам» помогли военные летчики — буквально спасли фильм. Из расквартированного в Чернигове полка лично прилетал главком: «Леонид Федорович, что нужно? Только скажите». Организовал доставку топлива, выделил механиков — те осматривали перед съемками машины, а летали на них настоящие асы.
Перед сценой гибели своего героя я страшно переживал: как сыграть, чтобы выглядело не натужно, не вымученно? Леонид Федорович, заметив мое волнение, отвел в сторонку:
— Знаешь, ведь летчики не умирают, они улетают на небо, — потом спросил: — Как бы ты доложил командиру, что приземлился?
— Товарищ командир, я благополучно сел.
— А покороче? Подумай и сыграй.
Под шлемофон мне положили губку с краской. «Камера, мотор, начали!» Незаметно нажал — «кровь» потекла на лицо, в глаз попала. Ребята подбежали. Я не знал, где будет стоять Быков — Маэстро. Начал искать его глазами. Нашел. Улыбнулся, произнес: «Командир, я сел» — и откинул голову. Первый же дубль вошел в картину.
Днем, когда выдавалась свободная минута, мы, «желторотики», бежали купаться на Десну, а вечером — в клуб на танцы. Один разок мне удалось уговорить Женю Симонову пойти с нами, обычно она вежливо отказывалась: «С удовольствием бы, но готовлюсь к экзаменам». Женя тогда училась на втором курсе Щукинского, все время с книгой, из номера в гостинице — ни ногой. Ни на реку, ни в кино, только на съемки, а тут вдруг согласилась! Я был счастлив и влюблен, но по молодости и неопытности боялся признаться в своих чувствах. Каждый день думал: вот сегодня обязательно скажу, но робел. В кино-то легко получилось:
— Как будет по-вашему небо?
— Осмон.
— А земля?
— Еэр.
— А вишня?
— Олча. Только это не вишня, а яблоня.
— А как будет по-вашему дом?
— Менцезна се ва ма.
— Так длинно?
— Это по-узбекски «Я люблю вас...»
Признаться перед камерой легко, а вот в жизни это оказалось невероятно трудным. Несколько раз приезжал в Москву — Женя не знала о моих визитах, ждал под окнами «Щуки». Думал, встречу и скажу: мол, случайно тут оказался. Выбегали девочки, мальчишки, а Жени не было. Уж не помню, откуда узнал ее номер, несколько раз звонил из автомата. Телефон долго не отвечал, наконец Женя подняла трубку: «Алло...» Поздоровался, сказал, что проездом в Москве. Она ответила, что рада слышать, но повидаться не получится — поздно вернулась с занятий, устала, может, завтра? А у меня на завтра обратный билет на самолет в Ташкент.
Встретились через много лет на съемках телепередачи к юбилею картины «В бой идут одни «старики». Она почти не изменилась — искренняя, милая... Я набрался смелости и на всю страну признался, что был когда-то влюблен.
Женя улыбнулась: оказалось, и я ей нравился, но тоже стеснялась проявить симпатию. Сейчас созваниваемся по праздникам, делимся новостями. Она порой вздыхает: каждый день расписан буквально по минутам — театр, репетиции, дети, внуки... Спрашиваю:
— Отдыхаешь хотя бы иногда?
Женя смеется:
— Не всегда получается.
Я долго не женился. Марину встретил на «Узбекфильме». Мне уже крепко за тридцать было, а ей всего двадцать один год исполнился. Пригласили сниматься в новой картине. Примеряю костюм — великоват. Художница Маша просит новенькую сотрудницу: «Подгони, только срочно». Подходит девушка. Помните популярный итальянский дуэт Аль Бано и Ромина Пауэр? Так вот Марина оказалась копией Ромины!
Примерил костюм — сел идеально. Поблагодарил, собрался уходить, а Марина вдруг спрашивает:
— Спасибо — и все? А шоколадку?
Ничего личного, просто благодарность за работу, так было принято. У меня же эта милая традиция почему-то напрочь вылетела из головы. Попытался отшутиться:
— Шоколадки нет, но могу детей подарить...
Марина нахмурилась:
— Спасибо, обойдусь.
Девушке я не понравился, показался напыщенным, даже нахальным. Фильм «В бой идут одни «старики» она смотрела, но пиетета перед «лицом из телевизора» не испытывала. Молодая, гордая, считала, будто артисты все сплошь пьющие и гулящие. Пришлось долго доказывать, что я не пьяница и не гулена.
На съемках Марина работала помощником художника по костюмам. Я всячески пытался произвести на нее впечатление — и на свидания приглашал, и записки со стихами в карман подкладывал. Но она держала оборону: «Жене своей стихи пишите, а мне не надо». Какая-то «добрая душа» нашептала, будто у меня семья. Я клялся, что не женат. «Конечно-конечно, — язвила она, — на съемках и в командировке все сплошь холостые».
Не девчонка — огонь, палец в рот не клади. Ее, в общем, можно понять: взрослый мужик, старше на пятнадцать лет. В газетах же тогда о личной жизни артистов не писали, Интернета не было, как проверишь — вправду не женат или скрывает?
Но как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. На съемках Марину с коллегой поселили в гостинице на одном этаже, а помещение под костюмы выделили на другом. Как-то девочки прибегают и рассказывают, перекрикивая друг друга: «Спустились за костюмами, а там толпа мужиков, давай нас хватать, еле убежали». Оказалось, на этаже, где разместили реквизит, снимают номера дамы легкого поведения, а приставучие мужики — их клиенты.
После съемок надо идти вешать костюмы — Марина с подружкой в слезы: боятся. Вызвался их проводить. В коридоре встретили мужиков, но при мне они не рискнули распускать руки. Марина в тот вечер впервые поцеловала меня в щеку.
Потом была еще одна история. Несколько сцен снимали в небольшом городке — настоящая тьмутаракань. До площадки пара километров. Как-то Марина с подружкой отправились пешком, не дожидаясь остальных. Мы с режиссером и редактором картины видели их, когда ехали на съемки. Навстречу мчал грузовик, в кузове — толпа парней. Увидев девушек, шофер затормозил, и здоровяки повыпрыгивали из кузова...
Я хорошо запомнил свои ощущения в тот день. Увидел грузовик, и сердце екнуло. Какое-то страшное предчувствие накатило. Закричал режиссеру: «Разворачивайтесь, с девочками может случиться беда!» —и наша легковушка, отчаянно сигналя, помчалась обратно. Подозрительные парни тут же запрыгнули в кузов и вместе с грузовиком растворились в дорожной пыли.
Я выскочил из салона и давай ругаться: «Вы что, не знаете, что девушкам опасно ходить одним, почему не пошли с остальными?! Мало ли что на уме у них было. А ну, быстро в машину!» Как-то поместились. На площадке напоил обеих чаем и строго-настрого велел: «Больше чтобы от группы ни на шаг!»
С Мариной мы начали встречаться. Как-то на свидании она призналась, что рассказала обо мне маме. Тамара Ивановна, мягко говоря, не обрадовалась — артист и старше: «Поматросит и бросит». Ну как убедить, что у меня серьезные намерения? Правда если быть честным, моя родня тоже восторгов не испытывала. Родители хотели видеть женой сына узбечку, а Марина русская. Неужели из-за собственной нерешительности потеряю любовь? И я нашел решение. Для Марины, надо сказать, оно стало полной неожиданностью.
О том незабываемом для нас обоих дне она вспоминает: «Как-то зимой Рустам попросил помочь с документами, предупредив, что просто надо куда-то вместе съездить. Остановились у обычной девятиэтажки. Рустам велел подождать и убежал. Вернулся примерно через полчаса: «Пойдем». Зеленые стены, маленькая комната. Стол, стулья, две женщины... Вдруг заиграл марш Мендельсона. Я сначала не обратила внимания — ну играет и играет. И тут у одной из женщин замечаю в руках свой паспорт! Дернулась забрать, а Рустам сжал мою руку и прошептал: «Стой тихо, не позорь меня, пожалуйста». Он, оказывается, заранее договорился, чтобы нас расписали! Кто же откажет в просьбе известному артисту? Женщина — та, что с моим паспортом, — торжественно произнесла:
— Дорогие брачующиеся...
— Нельзя ли покороче, — перебил Рустам.
— Хорошо. Согласны ли вы...
— Она согласна. И я согласен. Расписывайте.
— Фамилию-то будете менять? — поинтересовалась дама.
Я даже рот открыть не успела, а сказать хотела: «Ни в коем случае». Мне нравилась собственная — Кисина — очень редкая для Узбекистана, но Сагдуллаев опередил:
— Да, меняем.
Шлеп, шлеп — и в паспортах уже красуются печати, а обе женщины хором произносят:
— Объявляем вас мужем и женой, поздравьте друг друга.
Так, сама того не ожидая, я стала замужней дамой».
Первым делом поехали к Марине домой. Я с порога очень вежливо, но твердо объявил Тамаре Ивановне:
— Могу вам нравиться или нет, но я теперь законный муж вашей дочери.
И протянул паспорт. Тамара Ивановна медленно открывает его на странице семейного положения и говорит:
— Ну вот, говорила же, что ты был женат, — вот штамп о разводе! Значит, развелся?
— Да не был я никогда женат!
Заглядываю в паспорт — а там вместо «брак зарегистрирован» красуется — «брак расторгнут». Впопыхах сотрудницы ЗАГСа не те штампы поставили! И мне, и Маринке — у нее тоже значился развод. Помчался в ЗАГС... А с тещей мы подружились. Она была прекрасным человеком, помогала воспитывать внуков. Недавно, к сожалению, ушла из жизни. Все случилось внезапно, я был на съемках, не успел даже на похороны. Корю себя до сих пор.
Как отнеслись к женитьбе мои родители? Смирились в итоге. Самым весомым доводом стало то, что невестка прекрасно шьет — в Узбекистане с уважением относятся к рукодельницам.
С Мариной мы вместе ровно тридцать лет и три года. Как в сказке. Конечно, случалось всякое. Я вспыльчивый, привык в родительской семье: мужчина командует, женщина занимается домом и не перечит. Но Марина-то совсем не покладистая. Порой заводился с пол-оборота, и она не молчала. Иногда ругались до искр. После очередной ссоры как-то, помню, даже собрал чемодан. Решил: хватит, ухожу. И вдруг слышу: «Хочу, чтобы ты знал одно. Я — женщина, которая назад не принимает. Если сейчас уйдешь, обратно не вернешься, туда-сюда бегать не позволю».
Прекрасно зная Марину, понял, что не шутит. Сказала — сделает. И я принялся разбирать вещи. Амбиции амбициями, но семья дороже. У нас уже дети росли — дочь Навруза и сын Равшан. Еще жена как-то предупредила:
— Ты — артист. Профессия полна соблазнов. Не знаю и знать не хочу, изменяешь мне или нет. Но если узнаю, сама в ответ изменю, да так, что когда зайдешь на первый этаж нашего дома (мы живем на третьем), все соседи поймут, что это ты!
Растерялся, спрашиваю:
— Это почему?
— Да потому что твои ветвистые рога будут скрестись о каждую дверь в подъезде!
И попробуй пойми — шутит или серьезно? Я и раньше-то изменять не собирался, а тут понял, что даже смотреть на других женщин не буду. На всякий случай.
В девяностые именно сильный характер Марины спас и меня, и всю семью. Распался Советский Союз, кино не снимали. Да еще я на родине попал в немилость к властям, и актера Сагдуллаева вычеркнули из всех актерских баз. Пытался состояться как режиссер, сделал картину «Слепые» — но она на пятнадцать лет легла на полку.
Как жить без профессии, чем кормить семью? Было от чего впасть в уныние. Но Марина открыла собственное ателье, потом еще одно. Никогда не слышал от нее упрека, что одной приходится тянуть семью, мол, иди в дворники или на стройку. Ведь есть немало примеров, когда жены отправляли мужей-артистов торговать на рынке, месить бетон, зарабатывать извозом.
Мог бы и спиться, в те годы многие искали утешения в бутылке... Но тут же слышал стальной голос Марины: «У нас дети, ради них мы должны быть сильными. Ты выстоишь, а я помогу, буду рядом». Она говорит: «Самое важное для женщины — верить в своего мужчину». Благодаря ее вере мы и выстояли, детей подняли. Навруза выучилась на журналиста-международника, замужем, воспитывает дочь Софийку, ей уже пять. По выходным внучку привозят к нам, работаем с Мариной бабушкой и дедом. Сын заканчивает экономический, пока живет с нами.
Сейчас кино в Узбекистане снова на подъеме, и в российские фильмы приглашают. В многосерийной картине «Большое небо» сыграл летчика, но уже «мирного». В планах снять два российско-узбекских фильма и сказку для детей. Надеюсь, все получится.
Для зрителей, конечно, остаюсь Ромео. Что же, я не против, на одном фестивале даже выдали диплом — «Ромео Сагдуллаеву». Не так давно включили телевизор, а там — «В бой идут одни «старики». Казалось бы, наизусть знаю, но все равно не мог оторваться от экрана. В момент гибели Ромео вижу: моя железная леди, моя Марина... плачет. Обнял ее:
— Что ты, я ведь живой.
Улыбнулась сквозь слезы:
— В таких фильмах больше не снимайся.
Я вздохнул:
— ТАКИХ фильмов больше и не будет. Потому что Быкова нет.
В Киеве Леониду Федоровичу установили памятник: в гимнастерке, в руке шлемофон, у ног Маэстро — бронзовый кузнечик. У монумента всегда живые цветы, а значит, живы любовь и память.
Подпишись на наш канал в Telegram