«Самоцветам» скоро исполнится полвека: десятого сентября 1970 года я вернулся из Японии и почти сразу начал собирать ансамбль.
— Вашему сыну тоже в этом году стукнуло «полтинник». Дмитрий отметил юбилей большим концертом. Довольны тем, как все прошло?
— В огромном, тысяч на шесть зале не было ни одного свободного места. Сына поздравили многие коллеги, сам Дима выступил с отрывком своего инструментального шоу Pianomaniя и фрагментами музыкальных спектаклей — тоже им написанных. В общем, концерт получился удачным.
— В числе прочих выступала и Наталья Ветлицкая, с которой когда-то у Дмитрия был роман.
— Понимаете, в чем дело, — я никогда не вмешивался в личную жизнь ни сына, ни дочери Инны, ни тем более друзей и знакомых. Наталья Ветлицкая — красивая, обаятельная женщина. Но с Димой у них не сложилось, думаю потому, что двум творческим личностям вместе сложно, один в паре должен уступать. А тут, видимо, идти на компромиссы ни один не хотел, у обоих — характер...
— В одном интервью Наталья делилась, как однажды в пылу ссоры ударила вашего сына туфлей по голове: «На каблуке была железная набойка — он ходил перебинтованный. На этом все кончилось. Димин папа понял, что нашему союзу не бывать...»
— Не помню истории про туфлю. Мне кажется, Наташа придумала или преувеличила. Она разве что могла запустить в Диму подушкой. Кстати, я не был против их отношений, решение о расставании они принимали сами. На прощание Дима подарил ей песню «Моя душа». Я рад, что позже он нашел свое счастье — Лену. Свой тыл. Ему хорошо — для нас, родителей, это самое главное.
Правильная позиция, как мне кажется, когда папа с мамой не очень глубоко вникают в жизнь ребенка. Разве что подсказывают и направляют. Не помню, чтобы я ссорился с сыном или «нравоучал». Если мы с женой вдруг начинали его критиковать, Дима замыкался в себе.
Он рос в общем хорошим, спокойным мальчиком. Не отлынивал от музыкальных занятий, занимался спортом: летом гонял в футбол, зимой — в хоккей. Жили мы тогда на Преображенке в знаменитом доме композиторов, купили кооперативную квартиру — маленькую, двухкомнатную, на первом этаже. Прямо над нами жил знаменитый пианист Владимир Крайнев. Позже он женился на Татьяне Тарасовой и супруги уехали в Германию, но в годы Диминого детства звуки рояля Крайнева постоянно окутывали мощными вихрями нашу квартиру. Дом-то блочный, слышимость хорошая. На девятом жила Элеонора Беляева — ведущая программы «Музыкальный киоск». А через стенку от нас — Лариса Мондрус, по утрам она довольно громко распевалась. При таком соседстве просто невозможно не заниматься музыкой...
Правда, самый первый педагог сына, вздыхая, делился с моей тещей: «Думаю, все-таки ваш внук никогда не станет музыкантом, не хватает усидчивости. Было Диме тогда шесть лет. И как помнится мне, сын рос человеком серьезным. Возвращаюсь как-то домой, а он важно докладывает: «Папа, тебе звонили — Фрадкин, композитор, Прудкин, директор, и Плоткин, продюсер».
— «Самоцветы» в то время были ведь на пике популярности...
— Это действительно так. Бари Алибасов, в те же семидесятые выступавший со своим «Интегралом», много лет спустя признался: «Когда видел тебя с твоими «Самоцветами», хотелось взять автомат и в вас пульнуть!» Мы-то собирали стадионы, а «Интеграл» выступал в небольших залах, рок-музыка ведь была под запретом.
А началась история «Самоцветов» в Японии. В 1969-м меня премировали заграничной поездкой за отличную учебу в консерватории и успешную работу в Москонцерте — почти десять лет я трудился в аккомпанирующем составе, будучи единственным за всю историю организации контрабасистом с высшим образованием. В Стране восходящего солнца проходила выставка ЭКСПО-70 — туда съехались музыкальные коллективы из более чем ста сорока стран. Слушая их, я понимал, что вот за такой музыкой будущее. Решил: вернусь домой и создам ансамбль. В Японии проработал около полугода, получал одиннадцать долларов суточных (в то время для Японии это были большие деньги). Не пил, не ел, экономил на всем. И скопил приличную сумму. Перед отъездом накупил новейшей японской аппаратуры для будущего коллектива. Пятнадцать ящиков! Довольный, отправился в Москву. Дома меня ждала Люся с Димочкой. Когда улетал, сыну исполнилось всего полтора месяца, теперь же он вполне уверенно стоял в кроватке.
Стыдно вспомнить, но из Японии ни жене, ни сыну не привез ровным счетом ничего: все деньги потратил на гитары, микрофоны, колонки и прочее. Но не услышал от Люси ни слова упрека, помогая разбирать коробки с аппаратурой, она видела, как я счастлив. А вот сама, подозреваю, в душе особого воодушевления не испытывала. Просто в силу характера и воспитания не показывала истинных чувств. Ну представьте состояние женщины: муж заявляется домой после многомесячной разлуки — и даже сувенира типа нитки жемчуга не привез, а все разговоры дома только о будущем ансамбле.
— Где же вы нашли такую удивительную и понимающую жену?
— Познакомились мы в московском Доме культуры трудовых резервов. За несколько лет до встречи Люся занималась там в самодеятельности и пятого января 1965 года заглянула навестить старых друзей. Вечером в ДК проходил сборный концерт, выступали артисты разных жанров — и акробаты, и чтецы, и конферансье, и фокусники. Я играл на своем контрабасе, Лев Оганезов — на фортепиано, еще был с нами барабанщик, втроем мы аккомпанировали певице Марии Лукач. Ее муж Владимир Рубашевский был главным дирижером Московского мюзик-холла. Где, как говорили в творческих кругах, танцевали самые красивые девушки СССР, привыкшие к роскоши, обожанию мужчин и вниманию прессы. Коллектив гастролировал по всему миру, в Москве попасть на их концерты было невозможно.
В общем, стою я в коридоре ДК в обнимку с контрабасом, вдруг подходит Маша Лукач: «Юра, тут девочка из мюзик-холла, очень хорошая, хочу тебя познакомить, — и добавляет: — Между прочим, они только что из Парижа». Думаю: «Ничего себе!» — мне-то хвастаться особо нечем — застенчивый парень из провинции, приехавший в Москву со своим единственным сокровищем — контрабасом.
Я появился на свет на хуторе Чеботовка, недалеко от станицы Вешенской, где снимали «Тихий Дон». Родители познакомились и поженились в июне 1941-го. Буквально через несколько дней грянула война. Отец ушел на фронт танкистом. Осенью 1942 года его часть отступала к Сталинграду, путь пролегал через Чеботовку. Федору Михайловичу позволили навестить жену. Через девять месяцев родился я. С войны папа, который великолепно пел, играл на баяне и гармошке, привез единственную ценную вещь — немецкий аккордеон, который стал семейной реликвией. После войны отец служил в Калининграде и семью туда перевез. А в 1954-м мы переехали в подмосковный Чехов. Там я окончил школу и поступил в индустриальный техникум. Будущая специальность называлась так: «открытая разработка угольных и нерудных месторождений». Мог бы стать богатым человеком: полезные ископаемые — основа бюджета страны. Но я увлекся музыкой...
Однако вернусь к знакомству с будущей женой. Как она выглядела — шедевр! Парижский шедевр! Я дар речи потерял, когда ее увидел. Маша толкает меня в бок: «Не бойся, давай знакомиться...»
Мы отработали концерт, я, по-прежнему ужасно стесняясь, подхожу к Люсе:
— Извините, можно вас проводить?
— А куда? — искренне удивилась она. — Я живу в соседнем доме.
Спасибо Маше — пришла на выручку.
— Конечно, — говорит, — Юра, проводи нашу Люсеньку. Чтобы никто ее не обидел.
Выходим из ДК. Мороз лютый, Люся в легкой шубке и полусапожках. У подъезда говорит: «Подождите. Сейчас поднимусь, потеплее оденусь». Стою на улице, жду... А я ведь в легоньких ботиночках. Думаю: побегать, что ли, по сугробам, а то совсем продрог.
Выходит она, а возле подъезда написано «ЛЮСЯ», каждая буква больше метра. Позже любимая призналась, что была поражена — еще никто не вытаптывал на снегу ее имя.
Погуляли сколько смогли. В шесть утра у меня самолет, отправлялся на первые в жизни заграничные гастроли: Китай и Вьетнам.
Через месяц вернулся и кинулся разыскивать Люсю. Оказалось, теперь она с мюзик-холлом отправилась на полуторамесячные гастроли. Так что с будущей женой увиделись только весной. В одну из первых встреч не придумал ничего умнее, чем потащить ее в консерваторию. Вообще, Люся обожает русскую классику. Чайковский — самый любимый, Прокофьев, Рахманинов... А я ее пригласил на концерт органной музыки Баха. Люся терпеливо три часа слушала, потом спросила, смущаясь: «А другой музыке вас не учат?»
Обычно я ждал ее после репетиций в мюзик-холле и мы вместе отправлялись в консерваторию. Люся сидела два часа в классе, пока я занимался с концертмейстером. Потом шли гулять или в кино.
Расписались через полтора года — девятого октября 1966-го. Могли бы и раньше, но я пообещал себе отвезти любимую в ЗАГС непременно на собственном автомобиле. Вот и ждал, когда подойдет очередь на «Москвич-408». В те годы ведь невозможно было просто прийти в салон и купить машину.
— Чья заслуга — долгий, крепкий брак?
— Думаю, общая. Это вовсе не значит, что мы никогда не ссоримся. Ругаемся, можем даже несколько часов не разговаривать. Чаще из-за какой-нибудь бытовой ерунды. Но подолгу не дуемся никогда, наверное, в этом секрет. Кроме того, в моем роду все однолюбы.
О Люсиной мудрости уже упоминал. Взять ту же Японию — сыну всего полтора месяца, а муж улетает надолго на другой конец света. Скажи она тогда «Нет!», зарыдай, прижимая к груди маленького Диму, я бы, разумеется, остался дома. И не было бы никаких «Самоцветов» в нашей жизни. Смело могу сказать: это она, Люся, дала старт многим моим творческим деяниям. И я, конечно же, бесконечно ей благодарен.
Вообще, родоначальник нашего жанра — замечательный композитор Юрий Антонов. Его песня «Нет тебя прекрасней» открыла эпоху ВИА. Он написал хит, который зазвучал буквально отовсюду, и молодежь вдруг захотела слушать гитару, учиться на ней играть. В это же время появились и ансамбли: «Поющие гитары», «Веселые ребята», «Добры молодцы», «Песняры»... В их концертных программах в основном звучали известные европейские хиты с русскими текстами. Шлягеры на родном языке первыми запели «Песняры», затем «Самоцветы». Когда я их создал, мне было всего двадцать семь.
Первая встреча со зрителями могла стать последней. Мы подключили аппаратуру — ту самую, из Японии, — вышли на сцену... От волнения у меня дрожали колени. На протяжении выступления колонки странно вибрировали. Позже разобрались: японские инструменты были рассчитаны на напряжение 220 вольт, а у нас оно составляло 127. Вся техника могла сгореть в один миг. Но выдержала, судьба над нами сжалилась. Сцену мы покидали под гром аплодисментов. Приняли! Так началась история «Самоцветов».
Судьбоносной считаю встречу с композитором Фрадкиным, который предложил песню на стихи Михаила Пляцковского «Увезу тебя я в тундру». Невероятно щедрое предложение! Ведь «Тундру» Марк Григорьевич планировал подарить Краснознаменному ансамблю имени Александрова — а отдал мне, руководителю никому не известного коллектива. Благодаря этой песне родилось наше имя — «Самоцветы». Однажды на репетиции, исполнив строчку «Сколько хочешь самоцветов мы с тобою соберем...» — все ребята вдруг замолчали и посмотрели друг на друга. До этого много месяцев перебирали разные названия, но ни одно не нравилось. Даже конкурс объявили среди зрителей. А тут поняли: вот оно!
Через много лет нашу «Увезу тебя я в тундру» позаимствовал для «НА-НА» давний друг Бари Алибасов, который когда-то мечтал нас всех перестрелять...
После «Тундры» появились песни про БАМ, «У деревни Крюково», «Мой адрес — Советский Союз», многие другие... Вот удивительно — семидесятые и восьмидесятые называют эпохой застоя, а творческая энергия тогда била через край. Сейчас, к сожалению, запоминающихся песен мало...
По сей день часто спрашивают: «Мой адрес — Советский Союз» написана по партийному заказу?» Уверен, что формальная, «на заказ» песня быстро исчезла бы и из нашего репертуара, и из памяти людей. Даже сейчас, когда и Советский Союз, и БАМ, и многое другое стали лишь щемящим воспоминанием, люди подходят после концертов и говорят: «Знаете, в семнадцать я пел ваши песни про БАМ. Мы жили этим!» Ну а мне все до одной из репертуара «Самоцветов» необыкновенно дороги — своей искренностью, трепетностью.
В первой половине семидесятых мы уже вовсю выступали на телевидении, куда допускали очень и очень немногих. Пожалуй, только «Песняров» и нас. Даже «Веселым ребятам» довольно долго вход на голубой экран был заказан. А ведь их любили зрители, «Люди встречаются, люди влюбляются, женятся», «Алешкина любовь» пользовались большим успехом. Но как говорил председатель Гостелерадио товарищ Лапин: нет у них, дескать, эмоционально-гражданской позиции.
Молодых композиторов — Славу Добрынина, Юру Антонова — на радио и телевидение пускали, но редко. Хотя на их концерты народ ломился. Лишь когда в репертуаре Антонова помимо лирических песен появилась «Наша магистраль» про железную дорогу, он стал на телевидении более желанным гостем.
— Вы упомянули о Сергее Лапине. А с кем еще из высокого партийного руководства приходилось сталкиваться?
— В 1973-м выступали перед строителями, уезжавшими на БАМ. Были не мы одни — много исполнителей. На торжественном мероприятии отметился сам Леонид Ильич Брежнев. Зашел в рубашечке, в скромном сером свитерочке. С каждым из артистов поздоровался за руку, заботливо спросил: «Вас покормили?» Я встречался со многими представителями власти — но, насколько помню, никто из них не интересовался, сыт ли я.
В 1974 году, накануне отъезда ансамбля на двухные гастроли на Кубу, пригласила Екатерина Алексеевна Фурцева. Когда я вошел в кабинет, министр культуры встала из-за стола, шагнула навстречу, и вдруг ее качнуло, да так, что она чуть не упала. Фурцева опустилась в кресло, предложив и мне присесть, попросила передать письмо послу и от ее имени произнести со сцены приветственные слова кубинскому народу. На следующий день «Самоцветы» отправились на гастроли. На Кубе по радио услышали: умерла министр культуры СССР Екатерина Фурцева. Подумал еще, что, наверное, я оказался одним из последних, кто видел ее живой. Моя фамилия в журнале посетителей министра стояла в конце списка.
Как-то пригласили на совместные гастроли с командой «Товарищ кино» — в семидесятые концерты актеров и музыкантов не были редкостью. «Самоцветы» только начали репетировать свою первую программу, и нам посчастливилось работать на сцене с самим Смоктуновским. Я не мог поверить в реальность происходящего: великий актер здоровается со мной, мы вместе идем завтракать. Гастролировали по городам Сибири. Запомнился Томск — там после концерта устроили банкет, столы ломились от изысканных угощений. (Это было время тотального дефицита.) Иннокентий Михайлович выглядел очень смущенным и вместе с тем рассерженным. Обращаясь к тамошним чиновникам, мечтавшим посидеть за столом со знаменитостью, довольно громко произнес: «Зря вы все это затеяли. Мне неловко среди такого изобилия, когда люди на улице забыли, как выглядят настоящие продукты». В зале воцарилась тишина. Я аж рот открыл от удивления. Редко кто посмел бы столь резко обозначить свою позицию — а Смоктуновский смог! На банкете он не остался.
— Как складывались отношения с коллегами по цеху?
— В целом они были добрыми и дружескими. Впрочем, дружба проявлялась по-разному. Павла Слободкина, например, мы однажды чуть не утопили. Это было до его «Веселых ребят» и моих «Самоцветов». Люся еще работала в мюзик-холле, отправилась на гастроли в Ташкент. Туда же намеревались ехать артисты с программой «Товарищ кино», Слободкина брали аккомпаниатором. Я договорился с одним из музыкантов, чтобы подменил, и отправился в Ташкент повидаться с Люсей. Любимая, увидев меня, конечно, обрадовалась. Вечером после концертов отмечали в гостинице день рождения Слободкина. Весна. Плов. Вино. Именинник изрядно нагрузился. Мы уложили его спать в ванну, завалили цветами, которые публика вручала после концертов. Огромная гора получилась! Паша спал, а мы его фотографировали и смеялись. Чтобы цветочки не завяли, включили воду, забыв, что под розами и тюльпанами лежит наш захмелевший приятель. Бедный Слободкин чуть не захлебнулся.
Кстати, когда я женился на Люсе, он поставил себе цель тоже жениться на артистке мюзик-холла. Видимо, чтобы не отставать. Увы, брак тот долго не продлился.
Многие ныне известные артисты начинали в «Самоцветах». Однажды во дворе фирмы «Мелодия» я увидел на лавочке паренька. Скромно одетый, выглядел он очень грустным. Подсел к нему, разговорились. Молодой человек сказал, что играет на гитаре и пишет песни, но не может найти работу. Я предложил: «Давай к нам в «Самоцветы». Это был никому тогда не известный Володя Кузьмин. Пришел в коллектив в буквальном смысле в рваных ботиночках. Через несколько месяцев заметно преобразился, обновил гардероб. В новую, самостоятельную жизнь из «Самоцветов» Володя отчалил на собственном авто. К слову, все наши артисты на машинах уезжали.
Геннадий Хазанов начинал у нас ведущим. Владимир Винокур был участником ансамбля, мечтал стать солистом, умолял:
— У меня голос не хуже, чем у Магомаева!
А я заметил в нем талант пародиста. Говорю:
— Отлично — в следующем концерте выходишь с пародией на Магомаева.
Володя обиделся:
— Не хочу кривляться, петь хочу!
Но ведь именно в жанре пародии он нашел себя и стал знаменит.
Где-то прочитал, будто в «Самоцветах» работал Александр Ширвиндт. Это не так. У нас работал его сын Михаил. Мишу отчислили из института за какую-то выходку — с компанией друзей на спор сожгли советский флаг — и направили на исправительно-трудовые работы. Александр Анатольевич попросил, чтобы трудовую повинность сын отрабатывал у нас в качестве осветителя и грузчика. Кстати, справлялся прекрасно, не отлынивал.
На гастролях после концертов мои музыканты частенько возвращались в номера с поклонницами и портвейном. Дело-то молодое! Но в советские времена на каждом этаже в гостиницах сидели церберы-администраторши, ни под каким видом не пускавшие посторонних, тем более особ женского пола. Чтобы отвлечь внимание поборницы морали, мы гурьбой подходили к строгой даме и засыпали ее самыми разными вопросами: откуда позвонить в Москву, можно ли включать в комнате кипятильник?.. И так далее. Пока ошарашенная тетя отвечала, за нашими спинами в номера ребят пробегали девушки. А вот мне было совсем не до романтики. У руководителя всегда куча забот, так что я работал двадцать четыре часа в сутки. В 1974-м Люся покинула мюзик-холл. Поначалу занималась домом и детьми. Иногда помогала мне.
— Каким образом?
— Нам практически беспрерывно звонили авторы. Представьте: композитор сочинил песню и хочет, чтобы исполняли непременно «Самоцветы» — мы же популярные! Три тысячи человек состояли в Союзе композиторов. Из них двести — жутко доставучих, от которых невозможно отбиться. И вот они звонили, звонили... Бесполезно было что-либо объяснять. А у меня — репетиции, худсоветы... Люся становилась громоотводом — отвечала на телефонные звонки всегда очень спокойно: «Юрия Федоровича нет, уехал. Что передать?»
Уйдя из мюзик-холла, жена тосковала, я это чувствовал. Творческому человеку сложно сидеть в четырех стенах. И я организовал при «Самоцветах» балетный ансамбль, Люся вернулась к любимой работе, а воспитание детей переложили на тещу Валентину Феоктистовну. Это сегодня у всех няни, а то и не по одной. У Маркуши — Диминого сына, которому недавно исполнилось два года, — уже три поменялись. Как теща справлялась одна с двумя — Димой и Инной, — даже не представляю...
Я не рассказал еще об одном, крайне важном и для меня, и для «Самоцветов» событии. 1974 год. Ижевск. Последний день двухмесячных гастролей. У нас три концерта. Зал на полторы тысячи человек, билеты проданы. И вдруг один из артистов не является на первое выступление. Пряча глаза, музыканты сообщили, что рано утром он уехал на рыбалку. Мы, конечно, вышли, отработали. Нарушитель дисциплины объявился перед последним, вечерним концертом, еле стоя на ногах. На сцену я его, естественно, не выпустил. На следующий день собрал коллектив и напомнил, что мы работаем в Москонцерте — государственной организации, а не в частной лавочке. Неявка артиста на три концерта — ЧП. Пятно ложится на весь коллектив. Как в воду глядел — в известной газете написали, что «Самоцветы» чуть не сорвали концерты в Ижевске.
— Разве вы не имели права уволить этого человека?
— Имел. И возможно, надо бы — чтоб другим неповадно было, но парня этого любили зрители. Некоторые в «Самоцветах» приняли его сторону, посчитали, что я излишне строг с ним. В коллективе начался раскол.
А тут еще мне дают звание заслуженного артиста... Удмуртской АССР, мы там отработали сотни концертов. Коллектив заштормило еще сильнее: как так — выступаем вместе, а звание почему-то достается одному Маликову?! Улетели в Латинскую Америку, вернулись — склоки продолжаются. Кого-то я взял на гастроли, других нет — команда-то большая. Обиды копились. Когда у тебя чуть больше денег и успеха, тут же появляются завистники. На меня писали кляузы, наш конфликт разбирали на комсомольских собраниях... Конечно, было обидно — я в коллектив жизнь вложил. Средняя зарплата по стране составляла сто двадцать рублей — а наши музыканты по двадцать рублей за концерт получали. Еще и суточные. Много лет спустя почти каждый передо мной извинился: «В этих письмах и моя подпись стояла, но это не я подписал, а кто-то за меня».
Хотели даже отобрать ансамбль. На одном собрании директор Москонцерта неуверенно произнес:
— Юрий Федорович, может, отдадите, раз многие в коллективе против вас?
Один музыкант встал:
— Давайте поруковожу «Самоцветами» вместо Маликова.
Я не сдержался, схватил его за грудки:
— Сейчас врежу так, что полетишь, — отбирать у меня мое же?!
Поняв, что отобрать не удастся, несогласные покинули коллектив и создали свой — «Пламя». Со мной остались всего двое — Александр Брондман и Евгений Курбаков. Да еще только пришедший в ансамбль Винокур. Что делать? Впереди гастроли...
Вспомнил, что не так давно в Одессе ходил на концерт в филармонию, выступала молодежная группа «О чем поют гитары». Работали потрясающе! Молодой человек играл на саксофоне, а девушка пела. Фамилии их в памяти не отложились. Оставшись без команды, звоню Пруткину в Москонцерт:
— Леонид Абрамович, ваш друг в Одессе проводил концерт — там саксофонист выступал...
— Да, хорошие ребята. Но коллектив закрыли. Они какие-то непонятные, длинноволосые.
— Не дадите их телефон?
— Записывай: Владимир Пресняков, живет в Свердловске. Это саксофонист.
Позвонил, представился.
— Был на вашем концерте, очень понравилось. Не могли бы приехать в Москву?
— Конечно приедем!
— А ваша солистка, где она?
Я не знал, что это его жена Лена.
— Она тоже приедет, — пообещал Володя.
За двадцать дней мы сделали новую программу и отправились на гастроли. Снова залы битком. Юмор Винокура и обаяние Пресняковых вдохнули в «Самоцветы» новые силы. А какие они устраивали розыгрыши! Помню, отправились на гастроли в Польшу. С местами в гостинице оказалось трудно, и всех мужчин ансамбля поселили в одной большой комнате. Выделили железные кровати с пружинами, похожие на армейские. Но нам какая разница — мы же приехали работать, а не отдыхать. Несколько часов поспать — и такие подойдут. Однако ночью сомкнуть глаз не удалось: машинист сцены Иван Михайлович Васин, как оказалось, страшно храпел.
Проворочавшись несколько часов, мы включили свет, пытались разбудить и так и этак — храпун ни в какую не просыпается! Крепкой у Васина оказалась нервная система. Почесав затылки, два Володи — Винокур и Пресняков — подняли кровать вместе с Иваном Михайловичем и вынесли на улицу: мол, храпи там сколько угодно! Стояла поздняя весна, так что простудиться наш товарищ не мог — ну а мы наконец с наслаждением погрузились в сон. Иван Михайлович вернулся утром, завернутый в одеяло. Что говорил нам — цитировать не берусь, непечатно. Кстати, с нашего машиниста сцены Володя Винокур впоследствии скопировал образ главного героя в своем знаменитом «Монологе старшины».
Когда встречаемся, часто вспоминаем все истории нашей разъездной жизни. А Винокур и Пресняковы по сей день — близкие друзья моей семьи.
Когда в перерывах между гастролями я проводил время дома, теща доверяла погулять с Димой. Однажды зимой усадил его в санки, бегал, спускал с горки — сын заливисто смеялся и вдруг затих. Обернулся, ребенка в санках нет. Я чуть с ума не сошел! Обнаружил его в сугробе... Кстати, выпав из санок, Дима даже не пискнул, лежал молча. Было ему лет пять. Дома рассказал о приключении Люсе и Валентине Феоктистовне. Реакцию вспоминать не хочется. После этого случая ни Диму, ни Инну больше мне не доверяли.
— Как после раскола развивались отношения между «Самоцветами» и «Пламенем»?
— Название «Самоцветы» я позже зарегистрировал на себя. А «Пламя» после смерти художественного руководителя Сергея Березина приватизировала некая хитрая барышня, набрала людей, и те выступают как ансамбль «Пламя». Дама приходит на телевидение и рассказывает, как они были на Кубе, в Афганистане... Артисты из оригинального «Пламени» обратились к общественности: что делать?
Мне было бы неэтично комментировать ситуацию, тем более участвовать в разборках. Но меня задевает, когда эта женщина говорит, что ее коллектив якобы первые исполнители песни «У деревни Крюково». Что за фантазии? На самом деле это Юрий Маликов договорился с композитором Марком Фрадкиным и поэтом Сергеем Островым — они отдали песню «Самоцветам», с ней в 1974-м мы стали лауреатами V Всесоюзного конкурса артистов эстрады. Вы талантливые люди — ну так создавайте свое! Зачем чужое присваиваете?!
Что я могу с этим поделать? Разве что улыбнуться и жить дальше.
По-настоящему я переживал в начале девяностых. Даже сейчас когда вспоминаю те времена, портится настроение и душа леденеет. Людям стало совсем не до музыки, вообще вся духовная жизнь в одночасье вдруг подменилась всеобъемлющим стремлением заработать! Казалось, «Самоцветы» и наши песни — душевные, искренние — больше никому не нужны. Молодежь пошла за Виктором Цоем, «Машиной времени», «Аквариумом», «Арией»... На другом полюсе — «Ласковый май», «Мираж», «НА-НА», другие молодые исполнители: Володя Пресняков-младший, Женя Белоусов, Дмитрий Маликов... В восемнадцать лет сын стал популярным исполнителем. Толпы поклонниц! Но он всегда очень достойно себя вел, никаких скандальных историй с ним не приключалось, да и сейчас не водится.
Но в первую очередь сын, конечно, не певец, а музыкант. Каждое утро по два часа сидит за роялем — занимается. Что бы ни происходило. Исключение — только отпуск. У них компания сугубо мужская, человек восемь-десять. Из известных людей только Дима и Валера Сюткин. Остальные — представители непубличных профессий. Раз в год ребята улетают на неделю в Португалию или Норвегию, куда-то еще. В Африке даже были. Жены отпускают — отдыхайте, наслаждайтесь...
Ну а я в начале девяностых впал в депрессию. Жуткое, надо заметить, состояние. Сказал Люсе, которая все эти годы делила со мной страдания и тревоги: «Свой долг я выполнил — дом построил, дерево посадил, вырастил не только сына, но и дочь. Ухожу в пенсионеры!» Распустив «Самоцветы», занялся домом и дачей. В свободное время гонял мяч в составе любительской команды артистов «Старко». Футбол нравится с детства, теперь же он стал еще и возможностью отвлечься от грустных мыслей.
Двенадцатого июня 1995 года «Старко» играла в Саратове. После окончания матча зрители не расходились. Кто-то из организаторов предложил: «Давайте включим песни «Самоцветов», Юрий Федорович, вы не против?»
Диск я захватил с собой. Поставили. И вдруг совершенно неожиданно весь стадион подхватил: «Мой адрес — не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз...» Меня трудно заподозрить в сентиментальности, но тут покатились слезы. Вот ведь парадокс — Советского Союза уже нет, а песня живет. До этого мне и в голову не могло прийти, что ансамбль может возродиться, но видя реакцию трибун, подумал: «А вдруг снова станем востребованными?» Через какое-то время той же дружной командой «Старко» играли в немецком Дюссельдорфе. В финале теперь уже запланированно включил «Мой адрес — Советский Союз». И зал подхватил! В памяти всплыла строчка из другой нашей песни: «Вся жизнь впереди — надейся и жди!»
Вернулся из Дюссельдорфа — обзвонил всех наших самоцветовцев: «Ребята, собираемся снова — зритель нас любит и ждет!» Отсняли концерт, его показали по телевидению. Потом по многочисленным заявкам повторили... Мы возобновили концерты. Можно сказать, обрели вторую молодость.
Инна возглавила «Новые Самоцветы», в следующем году исполнится пятнадцать лет, как наша с Люсей дочь руководит коллективом. Это молодое поколение нашей команды. Так что грядет сразу несколько юбилеев, но отмечать широко не планируем. Хватило празднования тридцатипятилетия... Сделали тогда концерт в Кремле, после которого я загремел в больницу практически в предынсультном состоянии. Так перенервничал. Слава богу, выкарабкался.
— Юрий Федорович, папой вы были скорее воскресным, поскольку вечно пропадали на гастролях. С ролью дедушки справляетесь лучше?
— С внуками непросто. Каждый — с характером, неуемной энергией... Диме-младшему, сыну дочери, двадцать один, учился в Швейцарии, недавно вернулся в Москву. Хочется помочь ему с работой, дать удочку, чтобы мог ловить рыбу. Диминой Стефании — двадцать, осваивает международную журналистику, изучает три иностранных языка. Она очень изменилась за последние годы, повзрослела.
Самый маленький у нас Маркуша. Услышал, что я называю Люсю ласковым прозвищем Сюня, и теперь едва завидит бабушку, кричит: «Сюня моя!» Словарный запас у него еще небольшой, но «Сюня моя!» произносит отчетливо.
Детям своим я всегда желал: «Главное, чтобы в вашей жизни все происходило вовремя» — правильно выбранный путь, правильные люди рядом, ну и конечно, крепкая семья. Мне кажется, у Инны и Димы все сложилось вовремя. Теперь этого же, чтобы «всегда все вовремя», желаю внукам, будущим правнукам и всем-всем.
Подпишись на наш канал в Telegram