Проснулся... в бочке. Вылез весь в грязи и ржавчине, побрел по улице. Встречные шарахались. Когда спросил у прохожего где ближайшее метро, тот брезгливо отвернулся, как от бомжа. Интересно, если бы этому человеку тогда сказали, что перед ним будущий заслуженный артист, он бы поверил?
— Мечта об актерской профессии появилась у меня лет в пять или шесть, во многом благодаря советскому кино. Посмотрев по телевизору какую-нибудь захватывающую картину, я бежал к зеркалу и пытался сыграть самые яркие эпизоды.
В школе знали, что хочу стать артистом. Учительница начальных классов этим воспользовалась. Как-то сказала: «Леша, тебе надо подтянуть математику. С такими знаниями не поступишь в театральный институт». Во втором классе я, конечно, понятия не имел, какие предметы туда сдают, поверил ей на слово и налег на цифры. Но рвения хватило ненадолго. Точные науки — не мой конек. В общем, с мечтой пришлось распрощаться — учительница ведь сказала, что в артисты меня не возьмут!
Через пару лет придумал замену — решил стать каскадером. В то время лицедейство у меня ассоциировалось исключительно с кино, потому что в театре я никогда не был. Родился и вырос в Черняховске, маленьком городке в Калининградской области. За его пределы практически не выезжал.
Профессия каскадера казалась сродни актерской. Непонятно было только, где ей учат. С этим вопросом обратился в «Пионерскую правду» — не особенно надеясь на ответ. Но он пришел, да еще на красивом бланке с логотипом газеты, что стало огромным событием не только для меня, но и для всего класса и даже всей школы. Хотя по существу это была обыкновенная отписка: прилежно учись, будь хорошим мальчиком — и поступишь в любой вуз. Перед советским человеком все дороги открыты!
Когда и этот план потерпел неудачу, я все силы переключил на футбол. Занимался с девяти лет, причем достаточно успешно. В четырнадцать даже взяли в футбольную школу «Союз» в Москву. Пробыл я там недолго — через месяц не выдержал и вернулся домой. Слишком одиноко и тоскливо было в чужом городе, да и небезопасно. В столице тогда воевали молодежные группировки — любера, металлисты, другие полукриминальные элементы. Возвращаясь из «Лужников» с тренировки, мы с ребятами постоянно оглядывались, чтобы не нарваться на какую-нибудь шпану. Иногда пробирались к метро дворами. Как-то отправились на рынок продавать куртку и остались ни с чем — у нас ее отобрали.
Однажды шел по улице от метро «Новогиреево». В небе пылал закат. Вид был потрясающий, но меня неожиданно пронзила мысль: «Если сейчас что-нибудь случится, меня никто не найдет! Сгину в этом городе». Стало так страшно! Наверное, я просто был еще ребенком, поэтому чувствовал себя песчинкой в огромном мегаполисе...
Вернувшись в Черняховск, продолжил заниматься футболом. В семнадцать уже играл за калининградский клуб «Прогресс» и чуть не попал в одну из польских команд. Поляки выискивали у нас перспективных молодых игроков с целью их дальнейшей перепродажи в европейские клубы. И меня хотели купить, но сделка не состоялась. Я обиделся, разругался с руководством клуба и ушел из команды.
Именно в этот переломный момент, когда не знал, что делать дальше, в кармане каким-то волшебным образом нашлась бумажка с телефоном ЛГИТМиКа. Ее чуть ли не год назад всучила мне одноклассница Лариса, собиравшаяся в этот вуз: «Ты ведь когда-то хотел поступать в театральный? Вдруг пригодится!»
Машинально взяв бумажку, я тут же о ней позабыл. А когда неожиданно нашел, решил, что это знак: «Поеду в Питер!» Лариса, кстати, штурмовать ЛГИТМиК не рискнула.
Уже не помню, сколько летом 1992 года стоил билет на поезд Калининград — Санкт-Петербург, но для нашей семьи это были сумасшедшие деньги. И мама с отчимом их наскребли. Понимали, что мальчишке нужно дать шанс вырваться из провинции.
Семья у меня была самой обыкновенной. Отец и отчим — из рабочих. Мама — вообще от сохи, из деревни в Пензенской области. На момент знакомства с отцом у нее уже была дочка от первого брака — моя старшая сестра Лена.
У родителей жизнь не сложилась. Отец пил и распускал руки, маме доставалось даже во время беременности. Она всерьез опасалась, что ребенок родится больным. Какое-то время терпела выходки мужа, пыталась на него повлиять, а потом не выдержала. Ушла в никуда, когда мне было шесть месяцев. Кем только ни работала, чтобы прокормить двоих детей. Помочь-то было некому — родные жили далеко. Свекровь первое время была настроена против невестки. Потом, когда страсти постепенно улеглись, стала брать меня к себе. Ее дом стоял на окраине города, у самого леса. Мне там очень нравилось. Полдома занимали бабушка с мужем, полдома — мой отец. Мы с ним общались, но настоящей близости, искренних родственных чувств не было. Хотя должен сказать, что меня он никогда не обижал.
— Вы похожи на отца?
— Думаю, от него у меня внутренняя природа. Он был очень одаренным и творческим человеком, и это, видимо, передалось. Да и внешне мы похожи.
Отец работал в депо, но был невероятно артистичным, хорошо рисовал, писал стихи. Наверное поэтому нравился женщинам, которых у него было много. На мою матушку, правда, поэтические чары отца не действовали. «Писал мне какие-то стишки, — рассказывала она. — Хорошие или нет, не скажу. Я в них не очень понимаю». Мама — женщина простая, не какая-нибудь романтическая особа.
Возможно, в другое время и при других исходных данных отец мог бы стать артистом. Но он был из маленького городка, из очень простой семьи и далеко не красавец. А в советское время к актерам предъявляли другие требования в плане внешности, нежели сейчас. Думаю, невозможность реализовать себя, свои стремления и мечты и привела его к злоупотреблению алкоголем. Так он пытался справиться с разочарованием и тоской, заполнить душевную пустоту.
Я не пытаюсь оправдать отца. Некоторые его поступки все равно оправдать невозможно. Для меня стало шоком, когда мама рассказала, как он с ней обращался. В то время я был уже взрослым. В сердцах даже изменил фамилию — с Шевченко на Шевченков, — чтобы дистанцироваться от отца. Со временем отношение к нему изменилось, особенно когда он тяжело заболел и стал нуждаться в поддержке.
Алкоголь превращает в животное даже самого прекрасного от природы человека. Он отца и погубил.
— Мама нашла свое счастье?
— Мне было лет десять, когда появился отчим. Они с мамой вместе уже больше тридцати лет, хотя отношения у них своеобразные. Мама человек непростой — слишком долго тянула все сама и привыкла командовать. Отчиму с ней нелегко. Он настоящий мужик, самостоятельный, рукастый. Выпивает, не без этого, но в меру и никогда не впадает в агрессию. Сколько бы ни принял накануне, в семь утра уже на ногах, что-то делает по хозяйству. Они с мамой живут в моем загородном доме под Тарусой. Хотел взять к себе и сестру, но она предпочла остаться в Черняховске.
— По футболу потом не скучали?
— Скучал. И не очень верил, что затея с театральным не закончится пшиком.
В дорогу мама дала мне куриную ножку, лук и хлеб. Поезд приходил в Питер ранним вечером, а прослушивание в институте начиналось в двенадцать дня. Денег на гостиницу, как и на еду, не было, знакомых в городе — тоже, поэтому ночевал я на вокзале. Есть хотел ужасно, но терпел, чтобы растянуть свои скудные харчи. Ближе к ночи не выдержал, достал курицу — и тут подошел мужик бомжеватого вида:
— Хочешь подработать?
— А что нужно делать?
— Вагон разгрузить.
— Да можно...
— Тогда сейчас найду еще двоих ребят и вернусь за тобой. Что это у тебя? — схватил куриную ножку и убежал. Я даже ахнуть не успел.
Пришлось довольствоваться хлебом с луком. Обратно этот проходимец, конечно, не вернулся. На скамейке в зале ожидания я не выспался и утром безумно хотел спать и есть.
Прослушивание проводила какая-то женщина — как выяснилось впоследствии, Ариадна Николаевна Кузнецова, она преподавала у нас на курсе. Я прочитал ей отрывок из рассказа Федора Абрамова — романтично-печальный монолог про лошадей. Для пущей убедительности, дабы быть похожим на деревенского мужика, сунул в зубы беломорину. От недосыпа слезились глаза. Когда по щеке покатилась слеза, я обрадовался: «Как удачно получилось!» И тут услышал от экзаменаторши: «Хватит сопли разводить. Повеселее что-нибудь есть?» Я опешил. В моем представлении театр был искусством серьезным, замешанным на трагедийности. А она заявила: «С таким материалом вы вряд ли пройдете. Попробуйте взять что-нибудь другое». Но пропустила на экзамены.
На первом туре вместо строгой дамы я увидел какого-то мужчину. Оказалось, курс набирал Дмитрий Астрахан. Ему я читал отрывок уже «повеселее» — из «Василия Теркина». И прошел на второй тур, а потом и на третий.
Во время экзаменов иногородние абитуриенты жили в институтской общаге, девушки — в актовом зале, а юноши — в спортивном. Жизнь там не замирала ни на минуту. Представьте — одни ребята спят на раскладушках, другие играют в баскетбол, третьи репетируют, и все это одновременно. Спали мы часа по два, но энергия била ключом. Вспоминаю это время с огромным теплом.
Последним испытанием стало сочинение, которое было достаточно написать на троечку. Все остальное я сдал, меня уже практически приняли в институт. Думал, что с сочинением проблем не будет, уж в нем-то я блесну своим красноречием и оригинальностью мышления. Но неожиданно получил двойку.
Стою в полном шоке в коридоре, и тут подбегают какие-то девчата:
— Срочно пишите заявление, что вы в этот день болели!
— Я же не болел...
— Делайте, что говорят, и пересдадите сочинение с кукольниками.
Кукольники на меня потом смотрели как на врага народа: «Наверняка блатной! На турах мы его не видели».
На пересдаче среди преподавателей литературы я, к своему удивлению, обнаружил Астрахана. Тут появился легендарный Юрий Николаевич Чирва, завкафедрой русской литературы и искусства:
— Дмитрий Хананович, а вы что здесь делаете?
— Да вот собираюсь снимать кино про абитуриентов. Хочу понаблюдать, как они ведут себя на экзаменах.
Чирва, конечно, все понял. Посмотрел на меня, на Астрахана и откланялся:
— Не буду вам мешать!
Меня сразу окружили заботой, я получил свою тройку и все-таки поступил.
— Учиться было легко?
— Мне нравилось, а когда нравится, все легко. Конечно, были определенные сложности. Мы расходились с Астраханом в понимании некоторых вещей и профессии как таковой. Это нормально, не плохо и не хорошо. Хотя с другим педагогом — Ильей Михайловичем Макаровым — были ближе по многим параметрам. Не хочу никого сравнивать или обижать, Дмитрию Ханановичу безумно благодарен. Если бы не он, я бы вообще не попал в институт.
Ребята у нас подобрались яркие, талантливые. Самыми старшими были Андрей Федорцов и Геннадий Свирь, самой младшей — Аня Банщикова. А безусловной звездой курса — Марк Горонок. Астрахан считал его гением. Марк был обаятельным, легким. Правда иногда заигрывался и рассказывал о себе невероятные истории — как якобы воевал в спецназе в Закавказье, сидел в зиндане.
Горонок часто вызывал у меня недоумение: ну почему ему достаются лучшие роли? А Гена Свирь — искреннее восхищение и даже белую зависть. Я его очень уважал и ценил. Гена обладал редкой индивидуальностью. Внешне — типичный герой, красивый, мужественный, такой Джордж Клуни, и при этом замечательный характерный артист. За время учебы многие из нас снялись в картинах мастера «Ты у меня одна» и «Все будет хорошо». Они были очень популярны во второй половине девяностых — начале нулевых. В фильме «Все будет хорошо» Горонок сыграл молодого гения Петю Смирнова, главную роль. А Свирь — музыканта Сергея Карелова, приезжавшего на трех машинах за любимой, роль небольшую, но яркую. И запомнился.
Многие студенты не парились, просто весело проводили время, бухали и гуляли. А некоторые все-таки пытались учиться, репетировать. Я первый год пахал как сумасшедший. Очень долго не мог отделаться от ощущения, что люди, принимавшие вступительные экзамены, ошиблись в отношении меня. Скоро осознают это, придут и скажут: «Простите, вам на выход. Не вы должны здесь учиться, а другой человек». И все кончится.
Наверное, я просто растерялся, попав в незнакомую среду. Никогда не общался с такими ребятами. Они все играли на гитаре, что-то пели, рассказывали. Тогда была эпоха расцвета рок-н-ролла, и у нас было много рок-н-ролльщиков. Я смотрел на них открыв рот и чувствовал себя провинциальным, неинтересным, неказистым. Потом постепенно успокоился, расправил крылья и «влился в коллектив».
— То есть стали «бухать и гулять»?
— Не без этого. Но время было непростое — смутное, голодное. Сейчас вспоминаю и удивляюсь, как мы вообще выжили. Первые два месяца родители к иногородним студентам не приезжали, а деньги у всех кончились очень быстро. Подработать негде, питались черным хлебом с солью и подсолнечным маслом. Если удавалось добыть майонез, это был просто праздник. От голода очень помогали сигареты. Покуришь — и вроде есть не хочется.
Постепенно родители стали навещать нас и привозить какую-то еду. После их визитов мы собирались все вместе в общаге и устраивали пир. Ко мне в основном наведывался отчим — то картошки мешок подкинет, то сальца. Местные студенты поначалу никого из понаехавших к себе не приглашали. Потом уже, курсе на третьем, мы все наконец передружились и стали ходить в гости.
— А почему после окончания института вы не остались в Питере, ведь уже работали в одном из самых прославленных коллективов — Театре комедии?
— Это, можно сказать, наша альма-матер. Театром в то время руководил Дмитрий Астрахан, и он во многих спектаклях занимал своих студентов. Но зарплаты у актеров были просто нищенскими, а после одной из выходок моих сокурсников, жестко похулиганивших по пьяному делу, нас никто не жаждал видеть в штате. Подробности опущу, неприятно вспоминать. Я в бесчинствах не участвовал, но меня автоматически записали в хулиганы. Было очень обидно.
Лет через пять после той истории встретил на «Мосфильме» одного из ведущих артистов Театра комедии Анатолия Равиковича и признался:
— Знаете, мне очень хочется попросить за всех прощения.
— Лично к вам у меня никаких претензий нет. Никогда не относился к вам так, как к вашим товарищам, — ответил он.
Я безумно уважал Анатолия Юрьевича, бегал на его спектакли, смотрел, как он работает.
— Значит, в Питере перспектив не было?
— Никаких. И опять вмешалась судьба. В Москве начались съемки «Стрингера» Пола Павликовского. Я не просто получил там роль — для меня сняли квартиру, и мы с подругой и однокашницей Татьяной Ивановской смогли перебраться в столицу. Жили вместе со второго курса.
В Москве было больше возможностей показаться в самые разные театры. Однажды с однокурсником Андреем Чумановым я даже попал во МХАТ. Когда мы вышли на сцену и увидели в зале Олега Ефремова, Андрея Мягкова, Евгения Киндинова, Алексея Жаркова и других звезд, поджилки затряслись. Корифеи вели себя придирчиво, ни один из наших шести отрывков смотреть не хотели. Только мы начинали — обрывали: «Спасибо, достаточно!» Но у нас с Андреем на крайний случай была еще заготовлена сценка похожая на то, чем сейчас занимаются ребята из Comedy Club. Ее мы показывали минут пятнадцать, пока сами не остановились. Нас не прерывали! И ушли мы под аплодисменты. Обрадовались: «Ну все, победили!» Но во МХАТ нас не взяли.
— Может, и к лучшему. Вы бы сгинули в этом театре — МХАТ переживал нелучшие времена.
— Возможно. Я не очень расстроился, потому что вскоре получил приглашение от Марка Розовского — в театр «У Никитских ворот». В тот год мы с несколькими ребятами с курса принимали участие во Всероссийском конкурсе артистов эстрады. Вышли в финал с музыкальным номером и получили премию. Марк Розовский, сидевший в жюри, нас заметил и предложил показаться к нему в театр. Я понравился худсовету. Марк Григорьевич сказал, что берет меня и будет вводить в спектакли. А на следующий день Валерий Белякович позвал в Театр на Юго-Западе. Тогда это был один из крутейших театральных коллективов. К Беляковичу люди ездили даже из других городов.
Я не мог отказаться от такого предложения и предпочел Беляковича Розовскому. Сейчас уже не помню, на какую роль метил меня Валерий Романович. Несколько раз приходил на репетиции, но ничего не делал, просто сидел в зале. Параллельно у меня шли съемки в «Стрингере», а в театрах тогда крайне неодобрительно относились к работе артистов в кино. Я не мог не сниматься, потому что должен был как-то существовать. И наши пути разошлись.
Пока продолжались съемки, мы с Татьяной кое-как перебивались, а когда они закончились, пришлось съехать с квартиры и срочно искать какую-то работу. К счастью, удалось устроиться в «Малую драматическую труппу» — театрик в Чертаново. Там мы фактически и жили, благо начальство разрешило ночевать. В принципе, это был не самый худший вариант. В МДТ актерам разрешали экспериментировать. А мы были полны идей и к трудностям относились легко — как к неизбежной составляющей жизни художника и стимулу для творческого роста. Ну и что, что нет денег и негде жить, — цель важнее.
— В чем же она состояла?
— Если коротко — закрепиться в Москве и работать в театре. Играть хорошие роли, добиться признания. Какой солдат не мечтает стать генералом?
— Подруга вас поддерживала?
— Да, но наш союз сложился на почве совместной учебы, что создавало заведомо близкие отношения и иллюзию того, что это любовь. Постепенно выяснилось, что мы с Татьяной очень разные люди и я не ее мужчина. Это стало понятно не сразу. И алкоголь сыграл свою негативную роль.
Мы оба выпивали, но были молоды и не видели в этом проблемы. В те годы пили практически все, а в творческой среде пьянство было формой своеобразной идеологии и образом жизни. Богема всегда пила! Есенин, Высоцкий, Даль... Список можно продолжать бесконечно. То, что все эти люди очень рано ушли в мир иной, никого не останавливало. Наоборот, мы были готовы повторить их путь. Ранний уход считался признаком настоящего таланта. У многих сидело в подсознании: «Сейчас нажрусь — и помру в тридцать семь лет». Алкоголь помогал чувствовать себя непонятым гением, поднимал над косным окружением. И без него, чего греха таить, наверное, было бы невозможно существовать в таких условиях, в каких мы находились тогда.
Весной 1997 года я познакомился с Арменом Джигарханяном и стал репетировать у него в театре. «Добрые» люди тут же доложили об этом руководству МДТ, и оно запретило нам с Татьяной ночевать в театре. Пару раз залезали через окно, а потом я остался один, на улице. Татьяна ушла. Сначала на время — договорилась о ночлеге с какими-то знакомыми. Но мы стали отдаляться друг от друга и в результате расстались. Это было долгое и сложное расставание, не в один день все произошло, да еще через алкоголь.
Обычно перед тем как идти ночевать на улице, я выпивал с кем-нибудь у метро. Собутыльники всегда находились, как и какие-то деньги. Кто-то обязательно наливал. Бывало, бухнешь — и становится легче. Пить с незнакомцами я не боялся — у меня нечего было взять.
Спал в каких-нибудь кустах, чтобы милиция не заметила. Тогда были очень жесткие требования к регистрации, которую я никак не мог оформить. Пару раз меня отлавливали и забирали в обезьянник.
Однажды проснулся от ощущения жуткой тесноты. Попробовал пошевелить руками и ногами и понял, что я... в бочке. Не сразу вспомнил, как там оказался. Вылез весь в грязи и ржавчине, побрел по улице. Встречные шарахались. Когда спросил у прохожего где ближайшее метро, тот брезгливо отвернулся, как от бомжа. Интересно, если бы этому человеку тогда сказали, что перед ним будущий заслуженный артист, он бы поверил?
Приехав в Театр Джигарханяна, помылся, привел себя в порядок и отправился на репетицию. Поработав до вечера, отправился опять искать место для ночлега — подходящие кусты. Через месяц меня приняли в штат, и когда я стал полноправным членом коллектива, Армен Борисович разрешил оставаться в театре.
Но случилась новая беда — я потерял документы. У меня всех вещей была одна маленькая сумочка, где лежали паспорт и приписное свидетельство из военкомата с пометкой об отсрочке от армии. Пришлось ехать в Черняховск и все восстанавливать.
В военкомате встретили с распростертыми объятиями:
— Беглец объявился! Ну наконец-то.
— Да никакой я не беглец! У меня отсрочка!
— А где документы?
— Утеряны.
— Ничего не знаем! Пойдешь в армию.
В этот момент вышел военком:
— Что за шум?
— Да вот, поймали беглеца!
— Я актер! Окончил театральный вуз, снимаюсь в кино, работаю в Театре Армена Джигарханяна.
— Погоди-ка... — взял мое дело, вгляделся в фотографию и неожиданно спросил: — Это ты у Киры Муратовой снимался в фильме «Увлеченья»?
Оказалось, он большой поклонник знаменитого режиссера. Я просто потерял дар речи — не думал, что найду в родном городе хоть одного человека, разбирающегося в творчестве Киры Георгиевны. Тем более военного и появившегося в нужный момент как по мановению волшебной палочки — ни раньше ни позже!
— Сделайте ему новое приписное, — велел военком. — А ты снимайся. Потом как-нибудь поляну накроешь, когда в следующий раз приедешь домой.
Это был подарок судьбы — как, собственно, и съемки у Муратовой. Я к ней попал на первом курсе. Пробы были долгими и трудными. Ассистенты Киры Георгиевны появились у нас в институте осенью 1992 года, а снимать мы начали только весной 1993-го. Для меня это был очень важный проект.
— В этом фильме, как, впрочем, и в других ранних работах, вас почти невозможно узнать. И поневоле возникает мысль, что многочисленные испытания и искушения были даны вам для того, чтобы из милого мальчика с ясным взглядом превратиться в сильного человека и большого артиста.
— Иногда смотрю какие-то свои старые фильмы и фотографии и думаю: «Боже, какой урод!» Некоторые мои сверстники выглядели гораздо интереснее, потому что были уверены в себе. А я был никаким. Вы правы, наверное, этот путь был мне уготован, чтобы обрести внутреннюю силу. Но я еще прошел не все испытания. Они продолжаются...
Сейчас, наверное, никто из молодых актеров не согласился бы существовать в таких условиях, как мы когда-то, даже из фанатичной любви к искусству или в надежде сделать карьеру. Представления о нормальной жизни значительно изменились. Мы были другими и довольствовались малым.
Первое время у Театра Джигарханяна не было общежития. Потом Армен Борисович через каких-то знакомых нашел бесхозную квартиру на Сухаревке, в Последнем переулке, в доме под снос, и договорился, чтобы туда пустили нескольких артистов. Я там какое-то время жил с коллегами.
Однажды в квартире обрушилась стена. Хорошо, что Леша Шустов не лежал под ней в ту ночь на диване — ему повезло. Дело было зимой, мы спали в пальто и ботинках, батареи-то не работали. Зато у нас были свет и газ. Свет лучше было не выключать — всюду бегали крысы. Квартира находилась на первом этаже, в полу зияли дыры, через которые проглядывала земля. Жить в таком аду на трезвую голову нереально. Иногда в момент протрезвления даже у меня, человека неприхотливого, возникало недоумение: нет, что-то здесь не так.
— Армен Борисович не осознавал всего ужаса вашего житья-бытья?
— Других вариантов как-то нас пристроить все равно не было. Позже он выбил какие-то квадратные метры у города, и некоторые артисты получили квартиры. А в ту пору театр только становился на ноги, никто его не поддерживал. Я, можно сказать, стоял у истоков, пришел всего на полгода позже «отцов-основателей». И очень благодарен Армену Борисовичу.
У нас были близкие отношения, я называл его Дедом. Несмотря на все трудности, у меня остались очень теплые воспоминания об этом периоде. Хотя сначала я был заряжен на другое — серьезный театр масштаба МХАТа. У Джигарханяна же первое время был настоящий «профилакторий». Он боялся кого-то обидеть, показаться излишне жестким.
На репетициях люди в шахматы играли! Бедная Люся, наш помреж, не могла никого выгнать на сцену. Металась по театру:
— Ребята, чей выход? Чего вы сидите?
— Да мой, мой. Сейчас, погоди, сделаю ход.
Потом уже Армен Борисович понял, что с актерами так нельзя, и стал жестче, а в то время всех очень любил. Если человек хотел к нему в театр, он его брал. У Джигарханяна ведь было много непрофессиональных артистов. Он пытался использовать природу ненаученных людей, что, в принципе, всегда интересно.
— Даже в самые трудные времена вы достаточно много снимались в кино, но почти всегда играли бандитов, наркоманов и прочих асоциальных личностей. Почему режиссеры видели вас исключительно в отрицательных ролях?
— Да, единственным исключением в тот период, наверное, стала работа в сериале «Закон», где Саша Велединский доверил мне роль милиционера Христюка. Почему режиссеры так меня видели, сложно сказать. Возможно, во мне что-то осталось от улицы, на которой я жил какое-то время, а в кино очень сильны стереотипы.
Большинство режиссеров не заморачивается поиском новых исполнителей, особенно если речь идет о медиапродуктах, скажем так, «плоскостного» свойства. Ну кто будет мудрить с простеньким сериалом, рассчитанным на пару показов? «Шевченков такое уже играл, — рассуждают продюсеры, — его и возьмем». Мы, актеры, тоже привыкаем к каким-то клише. И они к нам прилипают.
— Говорят, после одной из таких ролей вас чуть не убили, отождествив артиста с его малоприятным персонажем.
— Было дело — в Адыгее. Там в одной из станиц мы снимали сериал «Тайга. Курс выживания». В то время по телевизору шли «Дальнобойщики». В одной из серий я сыграл омерзительного персонажа, изнасиловавшего девушку с Кавказа. Через пару дней после показа отмечали окончание съемок, так называемую шапку. Тут прибежал местный парень, пригласил меня в гости.
— Спасибо, — поблагодарил я, — но мы отмечаем свой праздник.
— Уважьте моих односельчан, они очень просят! Вы столько времени у нас снимались, стали практически родным!
Пришлось пойти к адыгам. За столом сидели два здоровых мужика в тельняшках — аксакалы, несколько местных молодых ребят и четыре человека из нашей группы. Протянув мне кружку с самогонкой, один из аксакалов вдруг спросил:
— Зачем ты так поступил с этой девушкой?
— Какой? — не сразу сообразил я. — А, вы имеете в виду сериал? Ну, это просто моя работа.
— Не уходи от вопроса. Скажи, разве может так поступать порядочный человек?
— Не всем достаются герои. Кому-то приходится играть негодяев.
Пытался отшутиться, но он меня не слышал, смотрел враждебно. Молодые, глядя на него, тоже завелись, вскочили с мест. Один парень выкрикнул: «Раз ты сыграл негодяя, значит, сам такой!» В воздухе запахло кровной местью. Не знаю, чем бы закончилась заварушка, если бы за столом не было ребят из нашей группы. Они не дали в обиду, постарались погасить конфликт. Когда мы уходили, аксакал сказал: «Знаешь, если бы эту серию показали не два дня назад, а сегодня, я бы их не удержал!»
Самое интересное, что вскоре со мной произошел еще один инцидент, тоже связанный с «Дальнобойщиками», но с прямо противоположным смыслом. Дело было у станции метро «Динамо». Там рядом с Петровским парком стоял одинокий ларек, куда я зимним вечером заскочил за сигаретами. Время позднее, вокруг никого. Протянув продавцу деньги и взяв пачку, услышал за спиной скрип шагов — кто-то топал по снегу в тяжелых ботинках. Обернувшись, увидел бритоголовых молодчиков, человек десять. Они взяли меня в кольцо, и я не на шутку испугался: кажется, сейчас будут бить. Сделал вид, что не догадываюсь об их намерениях, приветливо улыбнулся, а сам стал лихорадочно соображать, как и куда бежать.
Один из парней стоял совсем близко и буравил меня взглядом. Неожиданно спросил:
— Слушай, а это не ты разобрался с девкой в «Дальнобойщиках»?
— Ну да, я там снимался...
— Братан, — разулыбался пацан, — идем с нами!
— Извини, мне надо домой.
— Так мы тебя проводим, брат!
— Спасибо, как-нибудь сам, — и поспешил дать деру, пока ребята не изменили свое отношение.
Бывали и смешные ситуации. Однажды снимался на Даниловском рынке в сериале в роли милиционера. По сюжету у меня разбиты лицо и голова. Художники вымазали «кровью», наложили очень правдоподобную опухоль под глазом. В ожидании своей сцены я расслабился и забыл, что в гриме и форме. В какой-то момент захотел есть. Мы с товарищем вышли из директорской, служившей гримвагеном, и направились к ближайшему ларьку за курицей гриль. Протягиваю деньги продавцу и вдруг слышу:
— Не нужно, не нужно!
Парень смотрел с нескрываемым ужасом. Я не сразу понял, в чем дело.
— Да это грим, мы кино снимаем!
— А! Ну все равно, курицу так возьмите.
— Ролей у вас больше ста, но главных среди них относительно немного. Не обидно?
— В первую очередь приходится думать не о профессиональных амбициях, а о необходимости кормить семью. Была бы возможность, я от многих проектов отказывался бы и занимался только тем, что нравится. Интересная идея — здорово, давайте. Зачастую ведь идешь в какой-то проект, потому что не знаешь, когда поступит следующее предложение. И поступит ли вообще.
— Ваша жена Ольга тоже актриса? Когда-то вы оба работали в Театре Джигарханяна, там и познакомились?
— Нет, в другом театре — «Образование». Я там как-то спал за кулисами на раскладушке. Проснувшись, увидел красивую девушку и решил познакомиться.
Армен Борисович тогда разочаровался в своей затее и разогнал коллектив, а у моих знакомых возникла идея создать театр с образовательным уклоном. Интересный был проект, нас поддерживали на официальном уровне. Хотели дать стационарную площадку в Москве, но что-то не сложилось. Зато я встретил Ольгу, в тот момент она еще не была актрисой. Вскоре мы стали жить вместе.
— И?..
— Да ничего особенно интересного, обычная жизнь. С Ольгой все как-то ровно было. С алкоголем я закончил в 2006 году. Борьба была долгой и непростой. По разным причинам на этом пути случались срывы и остановки, в общей сложности он занял четыре года.
— А на работе срывы бывали?
— Спектакли я не срывал, однажды просто ушел со сцены. В тот день Театр Джигарханяна должен был играть в Доме культуры одного подмосковного городка. У нас была какая-то договоренность с администрацией Московской области, и мы возили туда свою новую постановку. Я приехал раньше других, увидел, что площадка совершенно не готова, и позвонил Джигарханяну:
— Армен Борисович, у нас форс-мажор. Билеты не проданы, в зале холод. Площадка неудобная, декорации на нее не встанут. Играть в таких условиях невозможно, тем более премьерный спектакль.
— Так отменяй его, если считаешь необходимым, — сказал он.
Я объявил руководству Дома культуры, что спектакля не будет. Мне стали звонить из администрации города, уговаривать. Я им все объяснил и практически убедил в своей правоте — долго боролся. Но тут приехали коллеги: «Да ладно, что тут такого?! Давай сыграем!» Стало так обидно...
Бороться дальше сил не осталось, пошел в буфет и напился. Это был совершенно сознательный и демонстративный поступок, в знак протеста. Первый акт кое-как отработал, хотя помню его смутно. Говорят, играл хорошо и не был похож на пьяного. Добил меня антракт, во время которого мы бесконечно спорили и выясняли отношения. В начале второго акта я вышел на сцену, посмотрел в зал, в котором сидели человек пятнадцать в куртках и шапках, сказал: «Вам-то это нужно?» И ушел.
— Джигарханян терпел ваши выходки?
— Однажды пришел к нему и искренне признался, что больше так жить не могу и решил завязать. Джигарханян сказал: «Ну наконец-то. Я ждал, когда ты с этим придешь».
Он никогда не читал нравоучений, не стыдил, не уговаривал. И дождался.
— Вы прошли специальное лечение?
— Об этом уже много было сказано в свое время. Не хотелось бы повторяться, тем более что проблема осталась в прошлом.
— Вашу семейную жизнь можно назвать счастливой?
— Да, но сейчас она уже в другой стадии. У нас с Ольгой свободные отношения, и мне это нравится. Мы слишком разные. Ольга со временем стала очень набожной. Я верующий, но не так строго соблюдаю обряды. А она воцерковлена, постоянно ходит в храм, ездит по монастырям. Пытается и наших дочерей приобщить к вере. Конечно, дело не только в этом. Есть и другие нюансы.
По-моему, свободные отношения — тоже неплохо. Мы сохранили семью ради дочерей. Если бы не они, наверное, давно бы не общались. Для меня дети очень много значат. По большому счету, единственное, что держит в этой жизни, — дочки. Остальное — пыль, чушь, наносное.
Наверное, я не самый хороший отец, ведь у моей семьи нет своей квартиры. До сих пор снимаем жилье. Единственное, чем удалось обзавестись, — дом в деревне, я сам его построил. Но этого мало. Дом далеко, а дочки учатся в Москве и не могут там жить постоянно. Да и у меня не всегда хватает сил, чтобы тянуть эту лямку.
Квартира стоит неподъемных денег. Был момент, году в 2006-м, когда можно было напрячься, подзаработать и купить жилье, но я его упустил. Думал, еще успею, появятся другие проекты. Потом оказалось, что хороших предложений нет, одни эпизоды. Гонорары небольшие, а паузы, наоборот, слишком длинные. Заработаешь деньги, а потом несколько месяцев сидишь без работы. Невозможно ничего спланировать. Даже если что-то отложено, этого не хватает. Особенно если приходится отдавать долги, накопившиеся за период простоя. Ольга не работает, я — единственный добытчик.
Иногда вообще снимаешься по дружбе — практически задаром. Или соглашаешься на небольшой гонорар, потому что роль хорошая, но проект некоммерческий, продюсеры не могут много заплатить. За главную роль в фильме «Иуда», принесшую приз Московского международного кинофестиваля, я, например, получил очень мало. Но у меня были совсем другие интересы.
Наверное, это единственная роль, в которой я работал по-настоящему, не просто как исполнитель, а как творец. Повезло, что съемки проходили на Мальте, — ничто не отвлекало. Я жил этой ролью, полностью в нее погрузился. И материя стала откликаться, посылать какие-то коды, потому что направлял все свои мысли и эмоции на определенную тему.
— В 2010 году, после серьезного конфликта с Арменом Джигарханяном, вы от него ушли. Тяжело было расстаться с театром, которому отдано столько сил и лет?
— С театром нет, с домом — да, тяжело. Для меня Театр Джигарханяна был домом. В театре как таковом я еще поработал потом какое-то время — имею в виду МХТ. Там у меня уже не было никаких иллюзий. А у Джигарханяна — другие эмоции, другая атмосфера, которой я пропитался и жил длительное время.
— А как вы оказались в МХТ?
— В 2010-м Виктор Анатольевич Рыжаков ставил там спектакль «Прокляты и убиты», и руководство театра предложило в нем поучаствовать. Когда выпустили постановку, Олег Павлович Табаков пригласил в труппу.
Через месяц он проводил театральный телемост с Парижем, я на нем тоже присутствовал. Когда надо было представиться, на пару секунд замялся. По привычке чуть не сказал: «Алексей Шевченков, актер Театра под руководством Армена Джигарханяна». Табаков это понял и громко подсказал: «Актер МХТ. Наш, наш!» Меня тогда пронзила мысль: «Почему Олег Павлович относится с такой теплотой, а Джигарханян, мой, можно сказать, театральный отец, так себя повел?»
Переживал сильно — целый год. Невзирая на то, что попал в прекрасный театр, работал с замечательными людьми. В МХТ ко мне отнеслись очень тепло, там работает много моих друзей.
— Но оттуда тоже пришлось уйти?
— Мне надо содержать семью, платить за квартиру, а в театре не всегда отпускали на съемки. Не Табаков — другие люди принимали конкретные решения. Я понимал, что есть рабочая сила, а есть звезды, под которых составляют график, организуют репертуар. Я в их число не входил, понятное дело, и не имел возможности спорить. Но и существовать в таком режиме не мог себе позволить.
Знаете, один человек когда-то обронил такую фразу: «Из МХТ не уходят». И мне было неудобно прийти и сказать, что ухожу. Но альтернативы не видел. Моей главной проблемой было и остается жилье, поэтому я не могу зависеть от чьих-то графиков.
Иногда сижу и думаю: что буду детям говорить? Они ведь скоро вырастут и спросят: «Папа, что ты делал все это время? Почему у нас нет своей крыши над головой?» А я отвечу, что сказки играл? Глупость какая-то.
— Сколько уже вашим дочкам?
— Варваре двенадцать, Василисе десять. Для меня они — самое ценное и самое важное в жизни. И страшно, что я могу уйти, ничего им не оставив. Вот что больше всего беспокоит. Но надеюсь, что все будет хорошо.
Дочки ходят на художественную гимнастику, занимаются музыкой. Варвара играет на фортепиано, правда из-под палки, Василиса — на скрипке, но с интересом. По характеру, темпераменту, пониманию каких-то вещей и одаренности они совершенно разные. Старшую природа многим одарила. Ей все дается легко, и она быстро теряет интерес и разбрасывается. Младшая другая: у нее невероятная душа и глубокая натура. Хочет быть актрисой. Варя — не очень, но у нее все получается на раз. Делал ей как-то две домашние кинопробы и поразился тому, что вытворяет. Притом что я ее не готовил, сама все сыграла, и очень точно.
— Хотели бы, чтобы дочери стали актрисами?
— Это уж как сами пожелают. За уши тащить не собираюсь, отговаривать — тоже. Если Василиса не передумает, обязательно поддержу. Пусть завистники сплетничают: «Ей папа помог!» Все помогают своим детям, а мне нельзя? Конечно, необходимо большое желание, чтобы заниматься этой профессией.
— Вы-то никогда не жалели о своем выборе?
— Случалось. Иногда из-за неправильного образа жизни, иногда — из-за отсутствия работы. Но редко. И я благодарен судьбе за то, что пережил тяжелые времена, когда многие уходили из нашей профессии в поисках лучшей жизни и места потеплее, не предал детскую мечту. Хотя возникали разные безумные идеи — например эмигрировать или пойти на операторский факультет. Бог уберег от опрометчивых поступков.
К себе отношусь очень жестко. Даже роль Иуды, в которую было вложено столько душевных сил, вызывает много претензий. Но некоторые работы мне дороги: «Игры мотыльков», «Жила-была одна баба», «Блиндаж», тот же «Иуда» — наверное, любимые фильмы с моим участием. Моя маленькая гордость. Но думаю, свою лучшую роль я еще не сыграл...
Подпишись на наш канал в Telegram