Любимца прекрасной половины бывшего Советского Союза коллеги за взрывной нрав и отзывчивость прозвали Динамитом и Скорой Помощью. Еще он — ходячий анекдот и вечный розыгрыш. В июле знаменитый латвийский актер отмечает восьмидесятилетний юбилей.
— Недавно пересматривала «Смерть под парусом» с вашим участием. В экранизации детективного романа Чарльза Перси Сноу собрался великолепный актерский ансамбль — Марианна Вертинская, Лембит Ульфсак, Мирдза Мартинсоне...
— Да, команда сложилась классная, веселая, мы много времени проводили вместе и подружились. Съемки проходили в Латвии, яхта ходила по разным рекам с типично латвийскими пейзажами, которые, впрочем, вполне сошли за английские. Помню, решили искупаться, поплавали, вышли на берег, а все ноги синие. Оказалось, в речку какой-то завод сбрасывает отходы. Не знаю, что за отрава в воде была, но нас всех потом в баню повели отмываться.
— В детстве меня впечатлил фильм «Прощание с Петербургом», где вы сыграли Штрауса.
— Эта картина для меня знаковая. Там происходили разные совпадения интересные... Случилось все в Ленинграде. Мы с Вией Артмане были на каких-то пробах, шли по коридорам «Ленфильма», и вдруг ко мне обратилась незнакомая дама:
— Извините, пожалуйста, вы, случайно, не актер?
— Актер.
— Хочу познакомить вас с одним человеком...
Заходим в кабинет, там сидит важный господин. Буквально с порога он начинает излагать замысел ленты о композиторе Иоганне Штраусе. Я сразу усомнился, что подойду, ведь ничего не понимаю в музыке. В общем, поговорили и я уехал, поскольку параллельно снимался на Рижской киностудии в фильме «В тени смерти». Вскоре меня вызывают в Ленинград на переговоры и пробы.
Режиссер «В тени смерти» Гунар Пиесис бурно запротестовал: «Я его не отпускаю! Вся группа в сборе, надо снимать...» Закончилось тем, что наша уважаемая Эльза Радзиня (кстати, в «Смерти под парусом» она выступила в роли чопорной экономки) на каком-то высоком собрании с трибуны возмущенно заметила:
— Вот актеру Яковлеву сделали прекрасное предложение сыграть Штрауса, он может прославить Латвию, но Пиесис его не отпускает.
— Пусть едет, — ответил Гунар, — но ни одного свободного дня ему не дам, пусть сам выкручивается.
Разозлил я его тогда сильно.
После того как утвердили на роль Штрауса, пришлось осваивать азы дирижирования. Тренировался до изнеможения, пока смычок в руке не запел, а вот озвучивать героя отказался. Не мог позволить себе говорить с акцентом, когда в кадре рядом с композитором — его секретарь с аристократическим русским языком в исполнении Меркурьева. Было бы просто смешно. Озвучивал меня Александр Демьяненко.
Фильм шел с оглушительным успехом по всему Союзу. Помню свою огромную морду на афишах Арбата, у кинотеатра «Октябрь». Просто с ума сойти! В дни премьеры мы как раз были на гастролях в Москве и как все купили билеты в кино. Перед сеансом друг Улдис Думпис все порывался вылезти на сцену и представить меня зрителям. Я еле сдержал его порывы, иначе умер бы на месте от страха.
«Прощание с Петербургом» показывали и в других странах — в Венгрии, Польше, Германии, Чехословакии, Австрии. Кто мог подумать, что Штраус так выстрелит, да еще на весь соцлагерь плюс на родине композитора?! Какой-то критик даже написал: «И актера нашли не хуже Омара Шарифа».
Около года назад по ТВ показывали документальный фильм про знаменитого дирижера Мариса Янсонса. Смотрю на экран и вдруг буквально столбенею — это же я стою и дирижирую в Петербурге симфоническим оркестром! Авторы взяли для иллюстрации кадры из «Прощания...». Надо же было оказаться вместе с легендарным Янсонсом в таком важном для его жизни фильме!
— Пик вашей актерской карьеры пришелся на советское время. Сегодня в Латвии поминать добром ту эпоху — чуть ли не моветон...
— Какое я имею право отказываться от своего прошлого? Тогда и от себя надо отказаться! Это было прекрасное время. Я играл чекистов и коммунистов столько же раз, сколько офицеров вермахта и прочих фашистов. Снимался в кино не только в Латвии, но и в России, Белоруссии, на Украине. Объездил весь Союз, Европу, побывал в Америке, Колумбии, Мексике, Венесуэле, Египте, Китае. Был председателем Союза театральных деятелей. Грех жаловаться.
Кроме того, есть же такие соблазнительные бумажки, которые ты за свою работу получаешь. Без этих бумажек жить невозможно. Я занимался тем, что умел и любил, а мне платили хорошие деньги. Никаких комплексов по данному поводу не испытываю.
На эти бумажки можно было построить хороший дом, но у меня от деда с тридцатых годов остался — крепкий, деревянный. Мы в нем всей семьей жили. Теперь дочь Лиене там обосновалась. Если бы в начале семидесятых друг Думпис не сказал «Идем покупать машину», я бы и ее не купил. А так он взял «запорожец», я — «жигули». У нас вообще все как-то параллельно в жизни, всегда рядом. Часто играли вместе в фильмах, постановках, и до сих пор играем.
Некоторое время наши семьи даже жили в одном доме на Видземском взморье в Вецаки, дети росли вместе. Бегали по пляжу, находили пустые пивные банки, тащили их домой и украшали полки. Улдис, помню, собирал одноразовые стаканчики — сегодня мы их сразу выбрасываем, а тогда он эти стаканчики мыл и ставил в них цветы. Кошмар, если подумать. Но было здорово!
— Как вы пришли в актерскую профессию? Ваши родители, насколько знаю, не были связаны с театром.
— Мама всю жизнь проработала на кондитерском предприятии «17 июня», до 1940 года это была шоколадная фабрика Вильгельма Кюзе. От простой работницы выросла до начальника цеха, получила персональную пенсию. Этот статус открывал доступ к столам заказов, что оказалось весьма ценно в эпоху дефицита, к хорошей медицине в спецполиклинике, к пятидесятипроцентной скидке на лекарства.
У отца жизнь была сложной. Он работал на ВЭФе регулировщиком. Когда началась война, на заводе организовалось общество самообороны, им даже винтовки выдавали. Потом вся эта каша началась, он попал в тюрьму, затем оказался в концлагере Саласпилс. В послевоенные годы работал в управлении книготорговли, был начальником экспедиторов.
О том, что отец в больнице, я узнал от мамы, прилетев из Америки с гастролей. Поехал проведать. Папа попросил купить ему и товарищам по палате вечернюю газету «Ригас балсс». Я торопился в театр и пообещал, что оттуда сразу приду с газетами. Спустя пару часов вернулся, а кровать отца пустая.
— Где он?
— Его больше нет.
Вот так...
Что же касается актерского будущего, должен признаться: серьезно об этом не думал. В детстве, правда, занимался в самодеятельном театре, но неосознанно: учительница предложила, я и пошел. Став постарше, смекнул, что репетиции — вполне легальный способ откосить от уроков. Помимо самодеятельности участвовал в пантомиме Латвийского театра оперы и балета. Окончив школу, думал, куда бы податься, и тут товарищ — будущий режиссер, сценарист и писатель Андрейс Мигла предлагает: «Пошли на режиссерский?» К тому времени при Латвийской консерватории уже был открыт театральный факультет с актерским и режиссерским отделениями. Но я упирался, понимал: режиссура слишком уж от меня далека. В итоге друг буквально силком потащил подавать документы. А там собеседование, разные вопросы...
— Вот если бы у вас имелась какая-то связь с театром, тогда еще туда-сюда, — сказали мне в приемной комиссии.
— Да я в оперном в пантомиме играю, — лепечу в ответ.
— О-о, ну это совсем другое дело, тогда вы театр знаете.
— Еще как знаю!
Так я попал на режиссерский факультет, но после второго курса наш мастер объявил:
— Двойка тебе, Яковлев! Не будешь ты режиссером.
В зале находилась профессор Вера Балюна, ассистент классика латышского театра Альфреда Амтманиса-Бриедитиса. Неожиданно она предлагает:
— Яковлев, маленький, не хочешь пойти ко мне учиться на актера?
Она всех студентов называла «маленький».
— Да, профессор, — без колебаний ответил я.
За истекшие два года успел сдать кучу экзаменов, включая всякие марксизмы и прочий бред, так кое-что мне зачли. Вдобавок много играл в постановках однокурсников, и когда понадобилось показать свой кусок, товарищи впряглись и отплатили сторицей. В один прекрасный день сам Амтманис-Бриедитис спросил:
— Яковлев, не хочешь ли поработать актером и помочь драматическому театру?
Я был ошеломлен и сразу же согласился: о чем речь?!
— Ну раз так, — добавил классик, — иди завтра в отдел кадров.
Меня приняли во вспомогательный состав труппы Государственного академического театра драмы Латвийской ССР. Сегодня это Латвийский Национальный театр. Положили зарплату четыреста двадцать пять рублей. Дело было в декабре 1960-го. А в январе следующего года грянула денежная реформа и стало сорок два рубля пятьдесят копеек. Но это тоже было круто, особенно вместе со стипендией. Первую роль — лифтера с парой реплик сыграл в «Американской трагедии». После окончания института отслужил в армии, вернулся в театр. И так всю жизнь на одной сцене. К сожалению...
— Почему «к сожалению»?
— Ну, шестьдесят лет играть в одном и том же театре, по-моему, даже неприлично.
— Неприлично застрять в «лифтерах», а у вас богатый послужной список. Что, на ваш взгляд, важнее для актерской удачи — талант или случай?
— Наша профессия зависит черт знает от чего, но прежде всего от случайностей. Вот, например, идет распределение ролей. Просят начинающего артиста: ну-ка, покажи, на что способен! А-а-а, нет-нет, слишком скован, голос плохо звучит. Один раз скажут, другой — и на человеке уже клеймо: мол, так себе потенциал. Потом вдруг заболевает премьер, все бегают, лихорадочно ищут замену: кто там у нас не занят? А, вот он, самый свободный! И тот «зажатый, с глухим голосом» за один день так вживается в роль, что публика сидит открыв рты и у артиста начинается другая жизнь.
Такая же случайность произошла со мной. У Гунара Цилинскиса были съемки, и встал вопрос, кем его заменить. Решили: «Дадим роль этому Яковлеву». Потом пригласили в следующий спектакль, за ним — в другие: «Дон Жуан», «Вей, ветерок!», «Лилиом». В «Ветерке», кстати, десять лет играл Улдиса на сцене, прежде чем получил роль в кино. Кучу артистов перепробовали, и опять так сложилась мозаика, что один не понравился режиссеру, другой заболел, третий снимался, и кто-то сказал: «Давайте Яковлева попробуем». Попробовали, и я подошел.
Кто знает, сколько еще пришлось бы ошиваться в театре на подхвате, если бы не тот казус с Гунаром. Многие так и болтаются, не имея возможности проявить свои таланты. Актеры очень зависимые люди.
— Зависть, интриги, конкуренция... Приходилось сталкиваться с неизбежными спутниками успеха?
— Может, пару раз коллеги обижались на меня: якобы отнимаю у них роли. Но с их стороны это глупость невероятная. Никогда не искал окольных путей и ничего не просил. Ну дает режиссер роль, и что, я должен сказать: «Нет, играть не буду, обратитесь лучше вот к этому артисту»?
Вообще, у нас в театре не так много интриг. Нас нельзя в этом смысле сравнивать с Россией. Там другая ментальность, другие масштабы. Много художественных школ, театральных институтов, которые ежегодно выпускают сотни актеров и режиссеров. Куда им деваться, где работать? В киноиндустрии крутятся огромные деньги, и каждый хочет к ним прикоснуться, поэтому в ход идут разные уловки, интриги. Места под солнцем не хватает для всех.
— Сожалеете, что уже нет той Рижской киностудии, на которой снимались знаменитые ленты?
— Конечно. В советское время республиканские киностудии щедро финансировались. Сколько выходило замечательных телевизионных фильмов! Сейчас у Латвии нет денег на кино. Режиссеры бьются за каждый цент — чтобы получить хоть какой-то европейский грант, найти мецената, инвестиции.
А раньше... Каждые выходные актерские бригады ездили в радиусе сорока километров по районам на встречи со зрителями. Была такая традиция: в пятницу вечером одна встреча, в субботу и воскресенье — по три. И всюду нас с нетерпением ждали.
— Каким-то актерам для бодрости нужен допинг. У вас в театре эта проблема существует?
— Выходить на сцену подшофе у нас точно не принято. Тем более валяться... В нашем театре немыслимо, чтобы кто-то поддал и пьяным вышел к зрителям. После спектакля или репетиции — это уже личное дело каждого.
Вообще, прежде мы с коллегами больше общались, часто сидели компанией, обсуждали театр и жизнь. Атмосфера душевная: никаких мобильных, редко у кого имелось авто, никто никуда не спешил, с удовольствием встречались вне театра и проводили время. Теперь у каждого машина и все торопятся: у одного сериал, у другого запись на радио, третьему надо в рекламе засветиться...
— Но и у вас когда-то работы было невпроворот...
— Помню, в семидесятые, случалось, в трех фильмах одновременно снимался. Бегал как заяц: в Минске сцену закончили, вечером в Риге спектакль, кровь из носу надо успеть, а из-за тумана самолеты не летают. Сажают тебя в «Волгу», везут домой. За полчаса до спектакля взмыленный, с языком на плече появляешься в гримерке... Отыграл. Снова в «Волгу» и обратно в Минск. Хоть разорвись. Конечно, интересно, но вся эта беготня жутко изматывала.
Однажды был на грани провала. В тот момент жил на два города — параллельно снимался в Ленинграде и Риге. Да еще театр, где главная роль в «Лилиоме». И вот играем при свечах сцену отпевания моего героя, и я прямо в гробу крепко засыпаю...
Если уж совсем одно на другое накладывалось, приходилось выбирать. Решения всегда принимал в пользу театра. В противном случае главреж Альфред Яунушанс начинал буйствовать. Бывало, для съемок постригусь — он набрасывается: на кого ты похож?! Он вообще был взрывным, непредсказуемым. Вот играем спектакль «Вей, ветерок!». Чувствую: все сегодня удается как никогда, очень доволен собой.
После первого акта за кулисами радостный натыкаюсь на Альфреда, а тот злой как черт: «Ну что ты там делаешь? Людей надо распускать по домам и возвращать деньги! Никакой ты не Улдис, ты — пигмей! Пигмей из племени пигмеев!» А я ведь работал как проклятый. Когда же в другой постановке самому показалось, что вышло бездарно, он вдруг восклицает: «Это был твой лучший спектакль!»
Или, помню, играл порочного романтика Лорензаччо в трагедии Мюссе. После сцены исповеди с первых рядов донесся возглас возмущенной зрительницы: «Боже, как противно!» В антракте, оглушенный неожиданным признанием, нахожу Яунушанса. Тот выслушал и говорит: «Вот теперь можешь считать, что роль ты сыграл как надо!»
— Актерские браки нечасто выдерживают проверку на прочность. Трудно вытянуть «счастливый лотерейный билет»? Или просто нет времени его купить?
— В моей жизни случились два брака: от первого — сын и дочь, от второго — два сына. Дочь Лиене музыковед. Недавно звоню ей и слышу:
— Ой, не могу говорить, сейчас Катрина (это моя внучка) будет в эфире.
Я засуетился:
— Где? В каком эфире?
— По радио с ней интервью! — закричала она в трубку и отключилась.
Внучка в Берлине учится вокалу, приехала домой, и тут — интервью! Катрина так классно говорила, а под конец еще и спела фрагмент из мюзикла «Моя прекрасная леди». Я был потрясен.
Старший сын Рейнис не имеет отношения к искусству, он юрист. Из младших старший — Йоренс, ему двадцать четыре, изучает в Голландии международные отношения, закончил практику в Гааге при посольстве. Юстс учится в Латвийском университете на психолога, при этом серьезно занимается теннисом. Пока не Эрнест Гулбис, но стремится. Ему всего двадцать один, так что все впереди.
— Значит, вы вечно молодой отец, все время в тонусе?
— Так получается. Со второй женой Ингой у нас большая разница в возрасте. Она всего на год старше моей дочери Лиене, но отношения у них вполне нормальные. Нехорошо, когда люди расходятся врагами. Мы вот с бывшей женой (Даце работала на Латвийском телевидении режиссером музыкальных программ) общаемся нормально. Звоню ей по поводу интервью внучки:
— Ты слышала?
— Да.
— А почему мне никто не сказал?! Заговор у вас там, что ли?
Инга по специальности архитектор, но много лет работает дизайнером и администратором в типографии, принадлежащей ее отцу. Она возникла в моей жизни в переломный момент: творческий кризис наложился, видимо, на возрастной и достиг предела. Я не находил равновесия ни в театре, ни дома. Становился агрессивным, неуправляемым. Инга понемногу вытащила меня из бездны. Появились новые смыслы, родились дети...
— Как жены терпели поклонниц? Те же, наверное, штабелями у ваших ног укладывались?
— Никаких штабелей не было. Около дома, по крайней мере, никто не дежурил. Поклонницы, видимо, держали себя в руках. В основном «народная любовь» изливалась в письмах. Мне их столько присылали, особенно после «Прощания с Петербургом»! Мама специально купила большую корзину и складывала туда всю почту.
Я, конечно, на письма не отвечал, это было физически невозможно — пусть меня простят. Конфеты присылали и даже — не поверите — копченую колбасу! Еще какой-то индийский кубок... Все приходило из России. Люди там щедрые, открытые, душевные. Латышский зритель более сдержанный в проявлении чувств.
Много дарили цветов. Между прочим, не все коллеги забирают подаренные после спектакля букеты. Мне это непонятно. Я всегда приношу цветы в дом. Мама, пока была жива, за ними ухаживала — подрезала, меняла воду. Мне передалась ее любовь к цветам.
— А зачем колбасу присылали? Вроде Латвия снабжалась продуктами неплохо.
— Уж не помню, с каким фильмом связано, но я полетел в Москву. Надо было быстро отсняться и сразу обратно в Ригу — дома тоже что-то «горело». Товарищ из группы провожающих в аэропорт полушепотом говорит: «Гирт Александрович, мы вам тут мяска купили», — и протягивает в сетке огромный кусок. Сижу в Шереметьево, вдруг замечаю — Езус, Мария! — мясо начало оттаивать и потекло, оставляя на полу кровавый след.
Что делать? Понесся в киоск за газетами, обернул в несколько слоев свой злосчастный презент. Нет, думаю, люди в России поразительные — шапку долой. Просто с ума сойти! Решили, что любимый актер умирает с голоду в Латвии... Благодарен за такое внимание. Это очень трогательно. Хотя нет — скорее трагично.
Такого, чтобы мы голодали, конечно, не было. Кругом же существовал блат, не станем уж притворяться. Мы — испорченное поколение. В конце семидесятых в провинциальном магазине, где торговали и продуктами, и промтоварами, однажды мне сообщают по секрету:
— Завезли отличную куртку, как раз на вас. Но продать пока не можем, ее присмотрел Вячеслав Тихонов. Он взял паузу и думает, не слишком ли вещь молодежная. Если не купит, будет вашей.
В итоге Штирлиц куртку не взял и она досталась мне.
— В июле у вас юбилей. Чувствуете возраст?
— Моя жизнь слишком активна, многое даже не успеваю. Чувствую себя молодым, каждый день в театре спектакль, надо работать. Но грустно, что время неумолимо и бежит так быстро...
— Хватает ли времени на кино? Кто ваши любимые актеры, режиссеры?
— Всегда очень нравился Жан Габен. Он мог ничего не говорить, но его красноречивое молчание, способное отразить все краски и эмоции, дорогого стоит, это великий талант. У Габена молчание бывало как крик. Фанни Ардан — прекрасная актриса. Люблю итальянские фильмы с Марчелло Мастроянни, Софи Лорен.
Нравятся картины Никиты Михалкова, Сергея Бондарчука. Думаю, «Войну и мир» лучше него никто не снимет. Знаете, когда-то ходила шутка: «Если бы у Наполеона было столько же денег, сколько у Бондарчука, он выиграл бы войну».
Интересно снимала Аньес Варда — французский режиссер новой волны. У нее сильная кинодокументалистика. А вообще, современное кино смотрю редко. Не нравится в нем, что одни и те же актеры скачут с картины на картину. Они — везде, и это уже неинтересно...
— Сейчас на сцене Латвийского Национального театра идет «Ревизор», где вы играете Бобчинского. Как принимает латышский зритель гоголевскую комедию?
— Латыши — заядлые театралы. Да и русские интересуются, все чаще в зале слышна русская речь. Это приятно.
Подпишись на наш канал в Telegram