Однажды слышу: «Где эта лахудра?! Ведите ее сюда!» — «Андрей Александрович, — говорю как можно спокойнее, — если будете на меня кричать, откажусь с вами работать». — «Я тебя уволю!» — «Увольняйте». Коллеги испугались: «Валентина, что ты делаешь? Иди извиняйся, пока не выгнал». Извинилась, и мы с Гончаровым подружились.
— Наша профессия считается завидной, а для меня актерство — это жизнь, и сыгранные роли были, что называется, близко к коже. Я на своем опыте убедилась: что сыграешь, то и проживешь.
Не люблю вспоминать детство: чувствовала себя тогда неуютно. Я появилась на свет, когда отцу было шестьдесят, маме почти сорок, и долго смущалась, что у меня такие немолодые родители. Терялась, если врач скорой, приезжая на вызов, спрашивал:
— Как ваш дедушка?
— Это не дедушка, это мой папа.
Отец тяжело болел — туберкулез, подходить к нему лишний раз не разрешали, не говоря уже о том, чтобы обнять. Ложки, тарелки смотри не перепутай — его посуда отдельно. Безжизненное пространство. Помню папины вскрики во сне, удушливый кашель днем и ночью... С тех пор едва кто-то закашляет, в голове возникает образ больного отца.
Мама одна тянула семью, работала уборщицей. Жили мы в бедности, выделявшейся даже на фоне остальных небогатых семей нашего Котельниково, что недалеко от Волгограда. Нет, бедность, в которой я росла, была чистенькой, мама постоянно все мыла, но я ужасно стеснялась, что в школе мне выделяют деньги на самое необходимое.
Родители меня любили, но никакого воспитания дать не могли. Мама была неграмотной, книг, естественно, не читала, заниматься мной особенно не могла — некогда было. Отец лежал и лишь в редкие моменты, когда чувствовал себя сносно, брал в руки гармонь, и мы с ним пели песни военных лет. Но все радости перекрывали его болезнь и страх, что он скоро умрет.
Папа умер, когда мне было одиннадцать. Сестра, она старше на семь лет, уже окончила школу и уехала в Волгоград. Мама снова вышла замуж, отчим пил, и все это по-прежнему в одной комнате.
От страхов и пустоты, в которых жила, я спасалась в Доме культуры: отдушиной стали танцы и драмкружок, который вела каким-то образом оказавшаяся в Котельниково ленинградская актриса Екатерина Власова. Однажды она подошла ко мне, восьмилетней: «Хочешь стать артисткой?» Я очень хотела, мечтала просто!.. В сказке «Буратино» дали маленькую роль — птицы Сплюшки. Я махала крыльями и кричала «деревянному» мальчику: «Не верь Коту и Лисе, бойся разбойников с большой дороги!» Еще на конкурсах стихов выступала — читала Маяковского, Рождественского, даже получала призы.
Екатерина Глебовна взялась меня опекать, но я-то считала, что она пытается меня воспитывать, и сопротивлялась. С людьми вообще плохо уживалась: казалось, меня недостаточно любят, недостаточно ценят, не понимают. Думала, что вообще попала в этот город, в эту семью, школу из какой-то другой, прекрасной жизни, где меня ждут обратно... Я никогда не была зла с отцом и матерью, во мне плескалось целое море любви к людям, но хотелось вырваться из той среды, в которой оказалась.
— Судя по фотографиям, в молодости вы не походили на провинциальную девушку, так по-столичному на них выглядите, стильно одеты...
— Вкус, признаюсь, был у меня уже в подростковом возрасте. Просто заболевала, если приходилось надевать что-то некрасивое. Часто сама покупала себе вещи.
Лет в четырнадцать-пятнадцать в очередной раз, внутренне полыхая от стыда, получила в школе пособие и поехала в Волгоград за пальто. Ходила по магазинам и нашла будто нарочно меня ждавшее. Ткань необычная, с орнаментом, ни у кого в нашем городе не было таких пальто! Фасон другого, зимнего, придумала сама. Отправилась в ателье, объяснила портнихе, что мне нужно. Получилось как из иностранного журнала: зеленое с капюшоном, отделанным мехом, с золотыми пуговицами. «Девочка, ты откуда?» — спрашивали незнакомые люди.
— Видимо, то было своего рода сопротивление. И как вам удалось вырваться оттуда, откуда хотели сбежать?
— После школы отправилась в Воронеж в институт искусств: в Москву сразу не решилась. Но отучилась год и уехала в столицу. Поступала в несколько театральных вузов и везде благополучно прошла. Выбрала ГИТИС, поскольку курс Владимиру Андрееву помогал там набирать Михаил Козаков. Он же в «Человеке-амфибии» играл злодея Зуриту, а я была влюблена в Ихтиандра — Владимира Коренева, в чем и призналась, удивив Козакова своей непосредственностью. Он был для меня вроде нити, связывавшей с экранной любовью, но главное, гениальным актером, и все это привело меня в ГИТИС.
Михаил Михайлович преподавал у нас, и я влюбилась — в него невозможно было не влюбиться! В институте тайком вытаскивала из пепельницы его бычки и докуривала, такие у меня были с Козаковым «поцелуи».
— Как вы себя чувствовали в Москве?
— Глупой была, наивной, вечно попадала под чье-то влияние. Вышла замуж за москвича, переехала к нему. Он был театроведом. Хороший парень, когда не пил, а пил много. Я, впрочем, тоже могла выпить: чувствовала все обостренно, нервы часто были на пределе. Вскоре поняла: если останусь с мужем, институт не окончу — и сбежала. Он искал меня по всему городу.
— Вы довольно резко набирали высоту: после учебы — московский театр, один из лучших...
— Я не особенно надеялась на то, что буду выходить на столичную сцену. Думала, зашлют куда-нибудь, а мне хотелось работать в Москве. Но когда оканчивала институт, мой мастер Владимир Давыдович Тарасенко неожиданно повернул мою судьбу.
Думала, он меня недолюбливает, а Тарасенко сказал главному режиссеру Театра имени Маяковского Андрею Гончарову, мол, есть у него на курсе девочка, которая могла бы сыграть в спектакле по повести Василя Быкова «Пойти и не вернуться» — его как раз собирались ставить в Маяковке. И меня взяли, я была счастлива! Дальше пошли другие потрясающие роли — в «Ящерице», «Записках мечтателя» по Достоевскому.
— Худрук Театра Маяковского на репетициях, как известно, часто повышал голос на актеров. Вам тоже перепадало?
— Однажды слышу:
— Где эта лахудра?! Ведите ее сюда!
— Андрей Александрович, — говорю Гончарову как можно спокойнее, — если будете на меня кричать, откажусь с вами работать.
— Я тебя уволю!
— Увольняйте.
Коллеги испугались: «Валентина, что ты делаешь? Иди извиняйся, пока не выгнал». Извинилась, и мы с Гончаровым подружились.
Когда Олег Николаевич Ефремов позвал во МХАТ и я сообщила Гончарову, что покидаю труппу, он спросил:
— На что вы туда идете?
— Буду играть Соню в «Дяде Ване».
— У них полный театр Сонь. Нечего вам там делать.
Но я ушла и играла Соню, потом Констанцию в «Амадее», заглавную роль в спектакле «Валентин и Валентина».
— Как возникла в вашей жизни картина «Васса»?
— Свалилась как снег на голову. Глеб Панфилов с Инной Чуриковой — это же «В огне брода нет», «Начало», «Тема», а у меня — первая серьезная роль в кино. Я страшно робела перед Панфиловым: у него взгляд такой был... Он очень похож на моего любимого Федора Михайловича Достоевского. Внимательные, острые глаза, будто насквозь тебя видящие, как рентгеновские лучи. Но перед пробой надели на меня платье, сделали прическу, я встала перед камерой — и все пошло, заработало внутри, а когда произносила слова про умирающего мужа, даже слезы выступили.
Дальше предстояло пробоваться с Инной Михайловной, и я опять боялась: все думала, смогу ли быть достойной ее. Но опять все получилось, и Панфилов меня утвердил. Из Маяковки не отпускали, поэтому снималась втайне, от радости не подумав, что после выхода фильма все раскроется.
Моя Рашель получилась трогательной, нервной, болезненной, но при этом она революционерка, человек бесстрашный. Панфилов, вероятно, почувствовал во мне качества, необходимые его героине, — и слабость, и силу, и красоту какую-то, о которой говорил. Я сама понимала: абсолютно моя роль, а сцена и съемочная площадка — мой путь.
— Но встретив будущего мужа, вы свой путь круто поменяли.
— Режиссер Ричард Дентон приехал в Советский Союз на волне перестройки, познакомила нас актриса Маяковки. Ричард снимал серию документальных фильмов — о Динаре Асановой, Сергее Курехине, о солдате-герое, учительнице.
Он замечательным был, талантливым, умным. Заботился обо мне, заваливал подарками — это в те годы, когда у нас магазины стояли пустыми. Я жила в общежитии МХАТа, так Ричард привез английские обои и оклеил комнату. Жалюзи повесил на окно. Таскал мне из Англии чемоданами одежду, обувь, всякие вкусности. Помню, открываю чемодан и густой волной обволакивают запахи — духов, чая, апельсинового мармелада... Я была любима, обласкана и чувствовала себя Золушкой на балу.
— Прекрасный принц жил в Москве с вами в общежитии?
— Да, ему нравилось. На общей кухне готовил. К нам приезжали его отец с женой, останавливались, правда, в гостинице. Мы показывали им столицу. Год продолжалось ухаживание Ричарда. В какой-то момент он ненадолго уехал в Англию и принялся старательно учить русский язык. Когда вернулся, уже ломано, но говорил.
Расписались в Москве. Свадьбу отмечали в ресторане, гостей позвали человек семь. Какое-то платьице на мне было белое, простое. Помню, туфли, которые привез Ричард, так жали, что пришлось переобуться.
— Как вы решились на переезд?
— К тому времени я уже бывала за границей — с театром на гастролях, но в Англии оказалась впервые. Страна понравилась: везде красиво, парки, музыка, налаженная жизнь. Только не пришлась по душе холодноватая атмосфера — англичане закрытые, не особенно подпускают к себе.
Я не собиралась навсегда здесь оставаться, решила: буду жить на две страны. Вовсю репетировала во МХАТе, надеялась сниматься в кино, но в Англии вскоре после приезда попала в больницу. К тому же предшествовавшие переселению события и сам переезд страшно вымотали, так много навалилось впечатлений. Too much для меня оказалась перемена участи. Никуда не хотелось двигаться, хотелось покоя, просто свернуться калачиком возле мужа.
Во МХАТе, узнав о моей болезни, сняли со спектакля, но я не переживала. Анастасия Вертинская, с которой дружила, написала: «Не волнуйся, Валечка, все будет хорошо». Я не такой уж стойкий человек, сламываюсь быстро, есть во мне эта слабость, как в моей Рашель. С другой стороны, я подобно ей решительная, развернула же свою жизнь в иное русло, хотя это был тяжелый для меня шаг — остаться в Англии.
Золушкин бал все продолжался. Ричард на мой день рождения повез на Барбадос, о котором я раньше, как большинство людей в Союзе, даже не слышала. Там увидела такую красоту, что сидела и плакала.
А когда спустя два года после приезда, в 1988-м, родились близнецы Николас и Александра — стало понятно: я здесь навсегда.
— В Англии вы продолжали играть на сцене и сниматься?
— Я не знала языка, приехав, позанималась три месяца на курсах, а дальше — все на практике. От акцента, правда, так и не избавилась. В Англии быстро прознали, что режиссер-документалист женился на русской актрисе, даже в газетах об этом написали. У меня появился агент. Спустя какое-то время театральный режиссер из Манчестера пригласил в свой спектакль «Идиот» — на роль Настасьи Филипповны.
— По-моему, вы просто созданы для героинь Достоевского.
— О, я хорошо чувствую и понимаю написанное им. Это проза такой температуры, такого жара, такой любви к человеку! Достоевский стал моим учителем, воспитателем, отцом. Все главное знание жизни — от него. Я и к вере пришла, когда стала играть в спектаклях по Достоевскому. Росла ведь в сомнениях: верить — не верить? Отец был атеистом, мама очень религиозной, за что папа называл ее дурой. А у Достоевского все связано с Богом, Федор Михайлович с ним разговаривает как с другом сокровенным. Вот и я, выходя на сцену, чувствовала, что иду не одна, меня кто-то ведет. Особенно в «Идиоте».
Роль мне трудно далась. Пришлось учить колоссальные по объему монологи — по четыре страницы английского текста, а репетиции заняли всего три недели. Иногда просто язык спотыкался, а надо еще выдавать нужную эмоцию. Партнеры, наверное, недоумевали, как я буду играть. Ничего, справилась. Настасью Филипповну считаю своей лучшей ролью. Меня даже номинировали на лучшую актрису по версии ведущей английской газеты, хотя премию не дали.
После «Идиота» сыграла в спектакле Королевского шекспировского театра «Ричард II» королеву Изабеллу — по происхождению она француженка, поэтому акцент не мешал. Счастливое было время: знаменитые подмостки, прекрасная роль, красивые костюмы. На репетиции и спектакли я ехала по Лондону на машине и слушала легкую музыку... После «Ричарда II» пригласили в Канаду играть Раневскую в «Вишневом саде». Потом один профессор признался: «Я видел столько Раневских, но ваша — первая, которая запала в душу».
Когда в Оксфорд приезжали мхатовцы с чеховским «Дядей Ваней», позвали меня, я играла вместе с Настей Вертинской и Олегом Борисовым. Была еще пара работ на английском телевидении и в кино. Однажды ненадолго летала в Ялту — снималась в российском фильме в небольшой роли, дети тогда были маленькими. Мне все еще казалось, что смогу пригодиться и там и тут, но особенно не получилось — ни там ни тут.
Хотя как посмотреть... Кто-то скажет, что я сделала в профессии не так уж много. Возможно — зато какие роли: Настасья Филипповна, королева Изабелла, Раневская. По мне, лучше три отличных работы, чем двадцать средних. Тем более что нельзя много играть так, как я — на разрыв аорты. Конец света, жизнь или смерть! А после спектакля, все выплеснув, чувствовала себя хорошо. Расслаблялась, дышала... Но жизнь — не театр, а мне и в жизни приходилось преодолевать испытания такого напряжения, после которых быстро не переведешь дыхание, не продышишься.
— Что это были за проверки на прочность?
— Когда детям было по четыре года, мы с Ричардом развелись. Не хочу вдаваться в подробности, но муж оказался не таким, каким я его представляла. Встал вопрос, с кем будут жить наши малыши. Отец бился за них: его сын от первого брака рос с матерью и Ричард не хотел расстаться еще и с младшими детьми. А я все делала, чтобы Николас и Саша были со мной. Судебные разбирательства длились четыре года. Боролась я в одиночку, от меня после развода все друзья отвернулись. В итоге суд постановил: поскольку отец способен материально обеспечивать детей лучше матери, оставить их с Ричардом.
Дверь в наш бывший дом передо мной захлопнулась. Раньше я проводила с детьми почти все время, а теперь могла видеть их лишь раз в две недели.
Думала: как странно — у меня сын Николас, Николай, Коля. Когда давала ему имя, не вспомнила даже, что в «Вассе» мальчика моей Рашель, с которым ее разлучили, тоже звали Колей. «Как же это, — недоумевала я, — у меня по-настоящему забрали детей?»
— Они просились к маме?
— Я старалась проводить с ними как можно больше времени, Ричард ведь работал. Возила их в детский сад, потом в школу. Когда они с отцом переехали в Манчестер — Ричарду предложили там работу, последовала за ними. Конечно, дети скучали, но боялись признаться отцу: он был строг, плакать не разрешал. Послушными были, не революционными в отличие от меня.
— А вы революционная?
— Конечно, Рашель из «Вассы»! Да еще и «Записки из подполья» Достоевского взялась репетировать.
Оставшись совершенно одна, подумала: поставлю спектакль для себя, one woman show. Женщина перевоплощается в мужчину — такой вот странный эксперимент. Взяла переводы «Записок» на английский и стала выбирать то, что больше нравилось. Все смешалось: дети, Достоевский, подпольный человек. Две недели писала, плакала, репетировала, смеялась, опять плакала... Не спала почти. В результате сломалась, сошла с ума взаправду. Пригласили психиатра, он выписал таблетки, и я впервые после двух недель сумасшедшего вихря крепко заснула.
Больно было, что в этом страшном круговороте — развод, расставание с детьми, отпадение всех друзей, конец актерской работы — я потеряла веру, которую когда-то обрела. Ни во что верить не могла и сейчас не могу.
Не расплата ли меня постигла за то, что дали талант, а я его похерила? Почти все в актерстве давалось мне легко, я и не ценила своего дара. Отказалась от призвания, и жизнь моя свернула куда-то вбок. Но если бы не уехала в Англию к мужу, что со мной стало бы в России девяностых, когда для кино и театра наступили тяжелые времена? Наверное не выжила бы. Вот роль в «Идиоте» Достоевского могла сделать за три недели, хотя тратила сердце, нервы. Но это было мое, а когда не нахожу, за что ухватиться, то теряюсь, «прячусь под одеяло», скрываюсь. После потрясений долго восстанавливаюсь — не могу быстро залечить травму. Такой травмой было то, что дети росли не со мной...
— Вы сохранили добрые отношения с детьми?
— У нас они всегда были хорошими. Дочери и сыну сейчас по тридцать два года. Шура — певица, живет в Нью-Йорке. Внешне копия меня в молодости, а внутренне другая. Сын в Англии, по образованию тоже певец, у него красивый баритон, но карьера не сложилась, нет большого голоса. И тонкость его, деликатность мешали пробиваться. Работает в компании по набору нянь.
— Чем вы занимались, оказавшись на новом этапе жизни?
— В 1995-м сыграла последний спектакль и больше не выходила на сцену, а сниматься перестала еще раньше. Не приглашали ни в театр, ни в кино. Устроилась в магазин: там продавали тарелки, стаканы, родители их покупали, дети тут же расписывали или оставляли отпечатки рук, а я потом ставила в печку и обжигала.
Работа далекая от моей профессии, впрочем, какие-то актерские навыки пригодились в общении с детьми. Я и прежде, еще живя с Ричардом, когда не было ролей, готова была пойти в ресторан официанткой — чтобы свои деньги иметь, да муж не пустил.
Получила статус безработной и инвалидность — из-за нервного срыва. Неплохие деньги, на них можно жить. Государство дало небольшую квартиру в хорошем лондонском районе.
— Больше не пытались устроить семейную жизнь?
— У меня был почти роман с англичанином, известным человеком. Он, как и бывший муж, оказался открыт к людям другой культуры, обычно англичанин редко может существовать на одной волне с русской женщиной. Хотя Ричард, с которым поначалу я могла разговаривать по душам, все равно вряд ли понимал Достоевского и мою Настасью Филипповну.
Честно говоря, мне никто и не нужен рядом, после всего пережитого я наслаждаюсь покоем. Нравится, просыпаясь по утрам, пить английский чай, гулять в парке, сидеть там на любимой скамейке, качаться на качелях, по возвращении пообщаться с соседями, позагорать у одного на любезно предоставленном балконе — там у меня свой укромный уголок.
Время от времени вижусь с подругой англичанкой, она очень добра ко мне, и когда идем в ресторан, непременно платит за ужин, несмотря на мое сопротивление. Пока я водила машину, ездила на море, сейчас далеко не выбираюсь, только в пределах Лондона. В театры и кино хожу редко: выпала из гнезда, меня там нет, и значит, мне неинтересны даже спектакли и фильмы талантливых режиссеров. Ни играть на сцене, ни сниматься больше не хочу: не могу рвать нервы, у меня их так мало осталось, и сердце побаливает — слишком часто я его не жалела.
Каждый день беседую с детьми по телефону. Коля иногда приезжает, Шура прилетает из Америки. Даже с бывшим мужем отношения восстановились: я его не простила, но дети папу любят и хотят, чтобы я с ним дружила. Ричард женился, купил в Италии дом, плавает там в бассейне, красавец, happy.
— С детьми можете поговорить по душам, поплакаться им?
— Могу, мы очень любим друг друга. Но не хочу навешивать на них свои проблемы. Главное — чтобы у детей все было хорошо. Дочь везде говорит, что у нее мама — русская актриса, и гордо несет это знамя. Хотя у Шуры и Коли своя жизнь, а я остаюсь со своей. Женщина из России, живущая в Англии и неплохо себя здесь чувствующая.
Знаете, есть замечательное высказывание украинского философа Григория Сковороды: «Мир ловил меня, но не поймал». Меня-то, может, и поймали, но, к счастью, отпустили.
Подпишись на наш канал в Telegram