...Мне часто присылают видео, в которых люди исполняют мои песни. Одно из последних пришло аж из Юго-Восточной Азии: вьетнамец очень душевно поет «Сиреневый туман». Популярность этой песни не ослабевает уже тридцать лет. А началась ее история с телефонного звонка...
— Как-то звонит жена Андрея Макаревича* Алла: «Володь, для съемок клипа «Машины времени» нужен аккордеон. Не дашь инструмент?»
С аккордеоном я снимался в своем клипе, где ребята его, очевидно, и высмотрели. Конечно, отказать «машинистам» не мог.
Через какое-то время позвонил уже сам Макар:
— Спасибо, очень пригодилась твоя гармошка. Готов вернуть, куда и когда скажешь.
— Да я и сам могу забрать.
— Ну тогда приезжай ко мне на Ленинский.
К Макаревичу отправился с диктофоном, рассчитывая услышать от него какие-нибудь интересные песни. С юности собирал музыкальный фольклор.
У Андрея увидел журналиста Женю Федорова и Александра Борисовича Градского. Мы душевно посидели, а потом я достал диктофон:
— Уважаемые старшие товарищи, поделитесь тем, чего не жалко!
— Да пожалуйста, — ответили мэтры. — Нам этого добра не надо.
Градский напел: «Сиреневый туман над нами проплывает, над тамбуром горит полночная звезда. Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, что с девушкою я прощаюсь навсегда». Всего один куплет, но я был сражен наповал. Александра Борисовича обожаю, его вокал и владение гитарой всегда производили на меня огромное впечатление. И я заболел этой песней.
Остальные куплеты пришлось искать самому, Градский их не помнил. Поиски заняли не так много времени. Песня была хорошо известна московской интеллигенции поколения моих родителей. Некоторые исполняли ее с другой мелодией. Тексты звучали самые разные. Но у всех, к кому я обращался за помощью, при словах «сиреневый туман» загорались глаза.
В конце восьмидесятых жизнь у наших стариков была незавидной. Все, во что они верили, чему отдали силы, рухнуло. Но когда родители друзей и знакомых пели про сиреневый туман, в них просыпалась молодость с ее мечтами и надеждами. Осознав это, я еще сильнее захотел восстановить песню. Прежде всего чтобы вернуть ее старшему поколению — как подтверждение того, что все было не напрасно.
Из полусотни собранных куплетов выбрал четыре. Аранжировка «Сиреневого тумана» родилась быстро, а вот напеть сразу не получалось. Чувствовал особую миссию, и от волнения к горлу подступал комок, а на глаза наворачивались слезы.
Клип мне делала недавно созданная компания, руководил которой молодой менеджер Михаил Лесин. Помню, пришел к нему в монтажную на Зубовской площади и увидел Сашу Гуревича, Лешу Гусева, Тимура Бекмамбетова. Тимура еще мало кто знал, он был начинающим режиссером. Лесин его нахваливал:
— Тимурка все сделает в лучшем виде. Снимет тебя красиво.
— Да мне это ни к чему. Хочу все построить на кинохронике и кадрах из фильмов.
Миша съездил в «Госфильмофонд», приволок тридцать часов хроники на катушках. Сначала мы из них выбрали три часа, потом — несколько минут, из которых и смонтировали клип. Меня на экране не было, только голос звучал за кадром. С кассетой с черновым вариантом я заскочил в «Останкино».
В телецентре встретил Володю Молчанова. Увидев кассету у меня под мышкой, он спросил:
— Что это?
— Клип.
— Хорошая песня?
— Очень.
— Надо глянуть для настроения. У меня сегодня «До и после полуночи».
После первого же куплета Володя сказал:
— Ставлю в эфир.
— Там же черновой звук!
— Не беда.
В тот же вечер «Сиреневый туман» ушел в народ. И сразу стал хитом и моей визитной карточкой.
Однажды летел на юбилей кранового завода в Поволжье с Андреем Макаревичем* и кабаре-дуэтом «Академия». Ребята приехали в «Домодедово» с запасом времени, а я опаздывал, хоть и гнал что есть мочи на своем сорок первом «москвиче». Макар, Цекало и Лолита ждали в общем зале и под взглядами пассажиров, узнававших популярных артистов, чувствовали себя не очень уютно.
В то время на входе был стеклянный тамбур, в котором иногда играл небольшой оркестр. В девяностые многие профессиональные музыканты зарабатывали на хлеб в подземных переходах, аэропортах и на вокзалах. Оркестранты вроде бы не обратили на меня внимания, по крайней мере так мне показалось, но ровно в тот момент, когда я пересек тамбур и возник на пороге зала ожидания, грянул «Сиреневый туман»!
Выход получился эффектным, что и говорить. По залу пронеслось «Маркин! Маркин!». Не хватало только красной ковровой дорожки и щелкания блицев.
— Мара, не можешь без выпендрежа? — проворчал Макаревич.
— Да как-то не получается...
— В профессиональных кругах вас называют Марой?
— Да, в основном музыканты «Машины времени». Вообще, у меня много кличек. В детстве ребята звали Плейшнером. Я любил его изображать — сходство усиливали очки, которые ношу со второго класса. Еще дразнили Самоделкиным за то, что постоянно что-то мастерил. Чем я только не увлекался — от авиамоделирования и радиодела до игры на различных музыкальных инструментах.
Одно время ходил в кружок во Дворце пионеров, где была официально зарегистрированная радиостанция, с помощью которой можно было выйти в эфир и с кем-то пообщаться. Тогда все радиолюбители были под колпаком у компетентных органов. Я все-таки раздобыл засекреченную схему и собрал два передатчика — громоздких, с большими антеннами. Когда включал их, они отказывались связываться друг с другом, зато во всем нашем доме вырубалось телевидение. Однажды во дворе появилась странная машина с антенной, и я понял, что она приехала по мою душу. С радиоделом пора было завязывать.
В двенадцать лет попал в Чехословакию. Мой родной город Пушкино был побратимом чешской Кутна-Горы, и между ними существовало множество программ по укреплению дружбы и сотрудничества. В тот год у нас проводили викторину «Кто лучше знает ЧССР». Я выучил только то, что было написано в энциклопедии «Что такое? Кто такой?», но этого оказалось достаточно, чтобы выиграть и с другими победителями поехать в Кутна-Гору. Там я увидел ребят, игравших на гитарах (у чехов было много самодеятельных вокально-инструментальных ансамблей), и заметил, каким успехом они пользуются у девчонок. По возвращении домой решил брать уроки.
Обратился к старшему брату: «Помоги! Покажи пару аккордов». Анатолий окончил училище по классу баяна, но владел самыми разными инструментами. В ответ на мою просьбу Толя взял гитару и сыграл известную джазовую композицию, где минимум тридцать аккордов и все очень сложные: «Ну, как-то так!» Я понял, что помощи не дождусь, и пошел во двор.
Мальчишки моего поколения проводили там много времени. Во дворах мы играли, дрались, влюблялись. Давно живу в Москве, но иногда приезжаю в Пушкино, прихожу к своему дому и вспоминаю, где стояли скамейки, где еще растет клен с тремя стволами, возле которого прозвучали мои первые песни. Какие-то сочинял сам, какими-то делились старшие товарищи. Парень по имени Сашка за определенную мзду писал мне в тетрадь тексты Высоцкого с гитарными аккордами. Сначала напрягало, что надо ему платить, но однажды подумал: «Он же где-то это добывает. Тратит время, все записывает. Труд должен быть оплачен». Одни песни шли по десять копеек, другие по двадцать, а какие-то даже по пятьдесят. Не знаю, на чем основывалась такса.
— Ваш первый выход на публику состоялся во дворе?
— Нет, в пионерском лагере. Я еще не играл на гитаре и просто выступал на конкурсе песни. В белой водолазке, взятой напрокат у мальчика из более зажиточной семьи.
Наша-то жила скромно. Мама — учительница младших классов. Папа сначала был военным, потом инженером в той же части, где раньше служил. Денег почти никогда не водилось, зато было весело. Дома часто собирались друзья родителей. Самым активным и задорным на этих посиделках был отец. Видимо, культорганизаторская жилка — наша семейная черта. Я еще в школе организовал вокально-инструментальный ансамбль.
— Почему же при такой тяге к искусству не поступили в какой-нибудь творческий вуз, а отправились в Московский энергетический институт?
— Наверное, рядом просто не оказалось человека, который мог бы указать этот путь. В МЭИ меня привела дочь любимой классной руководительницы, учившаяся на четвертом курсе. Но музыку я не бросил, продолжил играть в ансамбле.
За музыкальные таланты был избран культоргом курса и вместе с другими культоргами, профоргами и комсоргами поехал в Подмосковье, где происходило так называемое посвящение в студенты. Там столкнулся с такой безудержной пьянкой и гулянкой, что был совершенно шокирован и на год отошел от активной студенческой жизни.
Стипендии всегда не хватало, и после первого курса мы с другом Пашкой устроились упаковщиками на фабрику «Малютка», производившую пеленки, распашонки, чепчики и прочие товары для детей. Хотели денег срубить, но неожиданно увлеклись нехитрой работой и считали ее своим вкладом в улучшение демографической ситуации в стране. Особенно нравилось упаковывать «Конверт новорожденного» — набор самых необходимых вещей, который было принято дарить молодой матери на выписку из роддома. Казалось, сколько этих конвертов мы отправим в «Детский мир», столько и родится малышей.
Параллельно подрабатывал настройкой пианино. Вечерами ходил по домам и предлагал свои услуги. Цену не называл — брал сколько давали, ведь был самоучкой.
Вообще, я не пропаду ни при каких условиях, поскольку владею массой профессий: упаковщик, чертежник-деталировщик, плотник, каменщик пятого разряда...
— Каменщиком-то как заделались?
— В советское время всех студентов летом отправляли в колхоз или на стройку. Я два года — после второго и третьего курса — ездил по стране со студенческим строительным отрядом. Там и освоил строительные профессии.
Чтобы студент получил пятый разряд, было большой редкостью, мне его присвоили по решению специальной комиссии. После чего в нашем отряде столбы ставил только Владимир Маркин. Это была очень ответственная и высокооплачиваемая работа.
Спустя десять лет пьяный экскаваторщик въехал в мой столб и серьезно повредил ковш. Столб устоял, а я получил благодарственное письмо от руководства объекта: «Спасибо вам, Владимир Николаевич, за то, что в такие-то годы принимали участие в строительстве нашего предприятия и выполнили свою работу на высоком профессиональном уровне!»
— А это правда, что в студенческие годы у вас был «подпольный пошивочный цех»?
— Да, мастерская располагалась у меня в кладовке, где стояло шесть промышленных швейных машинок, на которых я за ночь в одиночку шил до двенадцати пар джинсов. Производство было отлажено и работало как часы. Один товарищ закупал ткани у иностранных студентов, другой привозил фурнитуру из-за границы. Мои штаны были ничем не хуже фирменных, и я успешно сбывал их через комиссионные магазины.
Как выяснилось впоследствии, джинсы шили многие музыканты, чтобы иметь возможность заниматься творчеством, покупать инструменты и аппаратуру. Несколькими годами позже, будучи уже профессиональным певцом, встретил на одном из концертов знакомых по швейному бизнесу — группу «Квартал».
— Как же вы все успевали — учиться, играть в группе, шить, настраивать инструменты?
— За счет ограничения сна и жесткого графика, по которому должен был тратить не более четырех часов на шитье и не менее четырех часов на институт. На последних курсах задвинул учебу, вылезал на знаниях, полученных ранее, и хороших отношениях с преподавателями. В МЭИ я был не последним человеком благодаря активной работе в студенческом лагере в Крыму. Впервые поехал туда после четвертого курса рядовым культоргом, а потом в течение шести лет руководил культурным сектором.
Лагерь МЭИ в Алуште был одним из самых знаменитых в стране. Там действовала система нарядов, как в армии, но при этом царила теплая, веселая и очень творческая атмосфера. За смену, продолжавшуюся двадцать дней, происходило столько событий и праздников, сколько у некоторых людей не случается за всю жизнь. Посмотреть наших «Дикарей» приезжали из других студенческих лагерей, и не только с крымского побережья. У нас была самая крутая культурная программа, это признавали все, и в Алуште с удовольствием гостили знаменитые музыканты, артисты, телеведущие. Для меня она стала мощнейшей школой и трамплином для творческого роста. Там я вышел на большую аудиторию.
В первый же день пребывания в лагере в рамках подготовки праздника открытия мне поручили руководить «Хором дев», состоявшим из девчонок-студенток. Я сразу обратил внимание на златокудрую певицу. Через пару дней мы уже выступали с ней на сцене Зеленого театра на конкурсе песни и поэзии, где Ирина с огромным успехом исполняла песни из репертуара Пугачевой, аккомпанируя себе на пианино. Спортсменка, комсомолка, студентка и наконец просто красавица заняла первое место на конкурсе, как, впрочем, и на остальных конкурсах тоже — все три смены подряд. Тем летом все началось, и довольно скоро стало ясно: никуда нам друг от друга не деться, это судьба...
После окончания института я устроился в Дом культуры МЭИ. Сначала инструктором культотдела и звукорежиссером, потом был заведующим культотделом, главным инженером, а уже значительно позже, в девяностые, стал директором. На протяжении нескольких лет продолжал приезжать в Алушту. В 1986-м мы сняли там легендарный выпуск «Утренней почты», в котором я впервые появился на телеэкране. И вся страна запела: «Я готов целовать песок, по которому ты ходила».
А потом грянула перестройка — не только в стране, но и в нашем лагере. Профсоюзные боссы стали давить на нашу команду — мы пользовались слишком большим авторитетом и это мешало им проворачивать свои дела. Никогда не забуду, как одна деятельница в сердцах сказала: «Развели тут аэлиту, понимаешь!»
Сначала не понял, при чем здесь роман Толстого. Потом дошло — она путала элиту с Аэлитой! У нас действительно перебывал весь цвет творческой интеллигенции.
Мы спросили, почему нас выпихивают из лагеря, чем, собственно, боссы недовольны. Оказалось, наша команда подняла культурную работу на слишком большую высоту. На ее фоне спортивная работа смотрелась неважно. И вместо того чтобы усилить спорт, начальники решили «опустить» культуру.
С одной стороны, было обидно конечно. Но с другой, мы уже переросли уровень даже такого крутого лагеря и все, чем занимались в Алуште с Сережей Минаевым и Сережей Лисовским, могли делать в концертных залах и Дворцах спорта. Пора было отправляться в большой мир.
— Минаев и Лисовский были вашими культоргами?
— Да, только с Лисовским я познакомился на несколько лет раньше. Он тоже учился в МЭИ, и уже тогда было понятно, что Сергей многого добьется.
Через несколько лет он стал инструктором Бауманского райкома ВЛКСМ и начал поднимать молодежную культуру, с которой до этого комсомол всячески боролся. Создал студию «Рекорд», под эгидой которой мы с Минаевым начали гастролировать по стране.
К Минаеву посоветовал приглядеться Володя Ширкин — технический директор оркестра Муслима Магомаева: «Есть замечательный диджей, возьми его к себе». Творческий коллектив, работавший в Алуште, обновлялся каждый сезон. Мне как старшему культоргу постоянно рекомендовали интересных, перспективных ребят.
Первая встреча с Минаевым получилась неоднозначной — мы будто говорили на разных языках. Но в Алуште быстро притерлись друг к другу и замечательно сработались. Настолько замечательно, что многие стали воспринимать нас как творческий тандем и вместе приглашать на какие-то выступления.
Серега — педант по натуре. У него все записано: где, в какие годы, сколько концертов состоялось. Все интервью и фотографии по полочкам разложены. Я в этом плане разгильдяй. То есть у нас абсолютно разный подход к жизни и работе, но мы прекрасно друг друга дополняем.
Для нас с Минаевым и Лисовским Алушта стала отправным моментом в карьере. Мы не просто влетели в шоу-бизнес, мы его, собственно, и создали. Наряду с нашим «триумвиратом» во второй половине восьмидесятых существовали какие-то параллельные структуры, но их можно было пересчитать по пальцам. Имею в виду будущий «АРС» Игоря Крутого и несколько других компаний. Все шли своим путем — через комсомол, самодеятельность, лагеря у моря.
Прошли годы. Лисовский был уже влиятельным бизнесменом, а я помимо музыки активно занимался продюсированием и рекламой. Одним из моих клиентов была крупнейшая корейская компания, с которой приходилось непросто.
Однажды приезжаю, чтобы решить очередную проблему, а корейцы реагируют как-то странно. Смотрят восторженными глазами, кланяются в пояс, не знают, куда посадить, чем угостить. Российский менеджмент, слегка похихикивая над иностранными шефами, тоже демонстрирует уважение. Я ничего не понимаю. Вдруг вижу на столе у главного босса газету «Коммерсантъ». На первой полосе — огромное фото и интервью Сергея Лисовского под заголовком что-то типа «Азам шоу-бизнеса я учился у Владимира Маркина». Так все встало на свои места...
С Минаевым и Лисовским мы проводили в Москве первые крупные дискотеки в «Олимпийском», на которых собиралось до двадцати пяти тысяч человек. Еще не было никаких перегородок, артисты выступали на круглой площадке в центре зала, к которой стекались зрители. Однажды они нас чуть не снесли. Лисовский вышел на площадку и кое-как уговорил людей отодвинуться. Мы все струхнули конечно.
Как-то за кулисами появилась Пугачева:
— Ребята, возьмите меня к себе! Всю жизнь мечтала петь в концертах такого формата.
— Да не вопрос! — сказали мы с Серегой.
На следующий день Алла Борисовна вышла на сцену. Приехала задолго до своего номера и наблюдала, как мы бегали туда-сюда, на ходу придумывая репризы. Смотрела на это с нескрываемым удивлением:
— Почему вы такие наглые? Неужели совершенно не волнуетесь?
— А чего волноваться? — в свою очередь удивились мы.
Видимо, у нее был совершенно другой жизненный и творческий опыт и наша легкость казалась примадонне какой-то дикостью.
Вскоре поехали на гастроли большой компанией: группы «Класс» и «Альянс», Вейланд Родд, Ирина Понаровская, Раиса Саед-Шах, Владимир Пресняков, балет «Рецитал», ребята из Прибалтики и конечно мы с Минаевым. В общей сложности — человек двести пятьдесят. Сначала выступали в Тбилиси, давали по четыре концерта в день во Дворце спорта. Вели их мы с Серегой. Потом перебазировались в Одессу, там работали по два концерта в день в Зеленом театре. Люди туда приходили как на танцверанду — отдохнуть и поплясать. Могли остаться на два «сеанса». Народу собиралось до пяти тысяч.
Пугачева в это же время выступала в одесском Дворце спорта вместе с Владимиром Кузьминым. Однажды к нам пришел ее муж и директор Евгений Болдин: «Ребята, помогите! Мы не собираем зал».
Это было невероятно! Но конечно помогли. Никогда не забуду, как между первым и вторым концертом в Зеленом театре мчались с Володей Пресняковым к Пугачевой, чтобы усилить ее программу. И привлекли аудиторию.
Из Одессы отправились в Кишинев, несколько концертов работали с Аллой Борисовной. Жили в бывшем Доме приемов ЦК компартии Молдавии, который местные называли «горбачевским». Один люкс занимала Пугачева, другой — Пресняков с Кристиной, третий — я с женой Ириной и дочкой Леляной (ей было четыре года), четвертый — Минаев. Дочь до сих пор вспоминает эти апартаменты как сказку.
Однажды Пугачева говорит нам с Серегой: «Посмотрела, как работаете, и решила создать Театр песни. Приглашаю вас к себе». Мы посоветовались с Лисовским и отказались, ибо были уже достаточно самостоятельными и востребованными. Алла Борисовна не обиделась и потом звала на свои «Рождественские встречи».
Вокруг нее существовало несколько «колец защиты», свита подпускала не всех. Но я всегда мог позвонить напрямую, приехать, пообщаться на творческие темы. Именно Алла напела мне песню про царевну Несмеяну, ставшую одним из гвоздей моего репертуара. Я в свою очередь обратил внимание Аллы Борисовны на подзабытую песню «На тот большак, на перекресток...». И она ее шикарно спела впоследствии.
— Наверное, переходный период от советской эстрады к российскому шоу-бизнесу в конце восьмидесятых — начале девяностых был просто золотым временем для артистов?
— Безусловно! С одной стороны, не стало никаких запретов, а с другой, у нас появились деньги. Раньше артист получал мизерную ставку, вся касса поступала в бюджет страны. Теперь мы платили стране налоги, остальное забирали и могли как-то развивать свое творчество.
Сначала я выходил с одной песней, потом с двумя. А когда песен стало много, захотел превратить их исполнение в театрализованное представление. Появилась шоу-группа — две девчонки с саксофонами, сестры Ирина и Алена. Ирина уже была моей женой, Алена вскоре стала женой Минаева. Со временем к ним прибавились два парня, а потом я набрал целую театральную труппу и поставил музыкальный спектакль «Шуба-дуба шоу», премьера которого состоялась в Московском театре эстрады. Очень приятно было видеть на сольнике и Аллу Борисовну, и Александра Борисовича. Градский украшал концерт своим неповторимым смехом, реагируя на мои шутки, Алла сказала теплые слова в гримерке и на последующем банкете для друзей.
— Ваша жена не проявляла желания заняться собственной карьерой?
— Такие предложения поступали, но Ирина при всех своих музыкальных дарованиях была увлечена основной специальностью, полученной в МЭИ. Работала в мощном «почтовом ящике». Мне с большим трудом и далеко не сразу удалось уговорить ее уйти оттуда, для того чтобы молодой семьей вместе гастролировать по стране. Ириша занималась и занимается не только семейными делами и домом. Она — мой партнер по всем направлениям бизнеса и творчества. Не просто жена — соавтор, первый слушатель и главный критик. Сестры Ирина и Алена — верные помощницы и единомышленники. В этом нам с Серегой Минаевым однозначно повезло!
«Шуба-дуба шоу» пользовалось бешеным успехом во всех городах нашей некогда необъятной Родины. Наверное, я мог бы и дальше развивать это направление, если бы не экономические проблемы, с которыми столкнулась страна. Из-за растущей инфляции был вынужден постепенно сокращать коллектив. С какого-то момента начал выступать один и столкнулся с тем, что зрители стали воспринимать шуточные дворовые песни как эстрадную классику. Даже «Колокола», которые я поначалу пел гнусавым голосом в стиле «Ласкового мая».
Впервые о странностях восприятия этого жанра задумался еще в Алуште. Обычно когда исполнял «В доме восемь на Тверском бульваре» — откровенную пародию, в Зеленом театре ржали все студенты. Но однажды меня поймали девчонки — студентки кулинарного техникума, обслуживавшие нас в столовой, и попросили что-нибудь спеть на прощание. Они уезжали домой. Я взял гитару и запел «В доме восемь...». На втором куплете девчонки вдруг зарыдали, на третьем, глядя на них, зарыдал я. И подумал: «Надо же, для меня это вещь шутливая, стебная, а для них — серьезная, про любовь».
Через пару лет выступал в сборном концерте в Театре Советской армии и встретил Игоря Николаева, с которым познакомился тоже в Алуште. Он был известен тогда больше как композитор, нежели певец.
Я спел «Песок» — свой главный хит на то время — в манере Полада Бюльбюль оглы. И удивился, когда люди стали горячо аплодировать этой пародии как серьезной эстрадной песне. Некоторые даже прослезились! Поделился с Николаевым:
— Игорек, я чего-то не понимаю...
— Да, ты не понимаешь, что выпустил в свет. Думаешь — шутки. А эти шутки будут потом кормить тебя всю жизнь!
Так и вышло...
Кстати, когда уже были спеты «Песок», «Черемуха» и много чего еще и я стал гастролировать и получать приличные деньги, институтские друзья Миша Татаринов и Ира Башкирева соблазнили заняться академическим вокалом. Они сами прекрасные вокалисты. По их совету поступил в вечернюю музыкальную школу имени Сергея Прокофьева, где проучился около двух лет.
Ребята говорили: «Бросай свою эстраду, иди в Большой театр!» Пытались всеми возможными способами вытолкнуть из шоу-бизнеса, где я уже занимал определенное место, в большое искусство. Наверное, я мог бы работать в хоре Большого или даже сделать сольную карьеру. По крайней мере, так утверждала Елизавета Стефановна Новикова, мой педагог по вокалу, но возник конфликт интересов.
Елизавета Стефановна заставляла избавляться от хрипотцы, которая многим нравилась. Если бы я ушел в классику, пришлось бы распрощаться с тем Владимиром Маркиным, которого люди уже узнавали по его манере и любили за определенный тембр голоса. Я предпочел остаться самим собой.
— Ваш успех пытались повторить многие исполнители, но нового Владимира Маркина — «дворового парня» или «парня с нашего двора», как раньше любили вас называть, на эстраде так и не появилось. Как думаете, почему?
— Некоторые продюсеры действительно пытались создать такого певца, который возрождал бы дворовые песни, но без особого успеха. Лучше всех они, пожалуй, удавались молодому Жене Осину, но это было давно.
Сейчас очень сложно пробиться сквозь информационное пространство, все эти сети. А на телевидении музыку воспринимают как памперсы — товар, за который авторы должны заплатить. Никто больше не занимается музыкальной культурой. Федеральные каналы поддерживают определенный баланс разных жанров, но ничего нового не предлагают. Все эти фестивали и конкурсы, которые выходят в эфир, построены на старом материале и в лучшем случае открывают хорошие голоса. Но не песни.
— Поэтому мы из года в год видим одних и тех же исполнителей с одним и тем же репертуаром? Других артистов с новыми песнями в эфир не пускают, даже если они с успехом гастролируют по стране и за рубежом?
— Похоже на то. Мне вроде бы грех жаловаться, время от времени я появляюсь в эфире, но тоже со старыми песнями. Новые показать не получается — продюсерам нужны «Песок», «Палуба» и другие уже знакомые хиты. К счастью, у меня их десятка два, есть из чего выбрать. Раньше пытался предлагать какие-то новинки, но убедился: бесполезно. Поэтому решил раз в год делать в Кремле сольный концерт, на котором звучит тридцать процентов нового материала. Достаточно, чтобы потешить собственные творческие амбиции.
Концерт называется «Только для своих» и каждый год проходит с аншлагом без какой-либо рекламы. Информация передается из уст в уста — мол, есть такой праздник в Москве, концерт Владимира Маркина, обязательно сходи. На протяжении нескольких лет люди приезжали на мой сольник даже из других городов и стран, очередное выступление из-за пандемии пришлось перенести на следующий год.
— Вам еще доставляет удовольствие выходить на сцену, ездить на гастроли?
— Конечно! Тем более что появилось много новых возможностей и форм работы. Например социальные сети. У меня один аккаунт был создан как клуб «нескучайников». Среди подписчиков люди самых разных профессий и возрастов, но нас объединяет идеология, которую я придумал, запуская сайт: любовь к стране, детям, животным, правильное понимание музыки и жизни. Теперь в какой бы город ни приехал, на концерт обязательно приходят единомышленники: «Привет, мы нескучайники!»
Стримингом я вообще занялся пятнадцать лет назад, когда ни в каких сетях этого не было. Все делал на коленке, как когда-то мопед собирал с нуля. Искал серверы, через которые можно запустить аудиосигнал с гитарой.
— Вот когда пригодилось детское увлечение радиоэлектроникой!
— Да! Еще я одним из первых установил в машине видеокамеру и стал общаться с аудиторией в дороге. Сейчас два-три раза в неделю провожу психотерапевтические сеансы в «Инстаграме*».
— Слава Кашпировского покоя не дает?
— Я лучше. Никого не зомбирую, просто разговариваю и в конце пою под гитару одну песню, которую никогда не исполняю на концертах. Самое интересное, что на мои сеансы как клиенты приходят даже профессиональные психологи! Многие признаются, что у них появилась зависимость от моих эфиров. Если долго не выхожу в Сеть, они начинают писать: «Эй, куда вы пропали? Помните, что писал Экзюпери? «Мы в ответе за тех, кого приручили».
Всегда мечтал, чтобы люди улыбались, когда я пою. Выхожу к зрителям, стремясь зарядить их хорошим настроением и самому зарядиться положительными эмоциями. Самое главное и ценное в жизни — волшебство общения. Что, в частности, подтверждено моими «психотерапевтическими сеансами». Я, конечно, в шутку их так именую. Не хочу, чтобы у кого-то возникли ассоциации с деятельностью некоторых дельцов от психотерапии. И конечно, никакой интерактив не заменит концерты и гастроли, связанные с живым общением.
— Ваша дочь пошла по отцовским стопам?
— Леляна окончила музыкальную школу, а позже продюсерский факультет Школы-студии МХАТ, но выбрала для себя искусство фотографии. Дочь специализируется на съемке детей, у нее очень интересные работы. Их часто публикуют на разных ресурсах и в серьезных журналах, не только российских.
— Со свояком дружны по-прежнему? Я о Сергее Минаеве.
— Мы живем по соседству и часто собираемся семьями. Устраиваем домашние концерты. У нас ведь все играют на разных инструментах и поют — можем легко забубенить какую-нибудь песню на шесть голосов. А если присоединяются мои друзья-вокалисты, получается неслабый хор!
Подпишись на наш канал в Telegram