С годами поняли: никуда нам друг от друга не деться. Так в нашей книге судеб написано. Для меня крайне важно, что Света всегда поддерживала и в годы безденежья говорила: «Я в тебя верю — все будет!» Из театра, кстати, вместе со мной ушла.
— Не очень люблю, когда узнают на улице. Бывает, увидели — и пальцем тычут, шепчутся. Некоторые подходят: «У вас такое знакомое лицо, а где вы играли?» Я что, сейчас начну рассказывать где? Другое дело, если в Интернете уже успели подглядеть: «Борис Борисович, здравствуйте! Какая у вас интересная роль в «Ликвидации»!» У меня иммунитет к звездной болезни, поскольку слава настигла достаточно поздно — только к сорока годам. В кино пришел с багажом, успев поскитаться по театрам и московским углам...
— Вы же с четырнадцати лет живете в Москве без родителей — отсюда закалка?
— Еще какая! Я ведь был домашним мальчиком, который мечтал стать пианистом. Любил петь, с большим удовольствием играл перед гостями, в школе участвовал в разных капустниках и даже выступал на партийных концертах. Уже знал, что такое зал, публика, аплодисменты... В Брянске, откуда родом, меня заметила профессор из Москвы и пригласила в школу при московской консерватории — для одаренных детей со всего Союза. На самом деле учились там московские мажоры и гораздо меньший процент талантливых детей с периферии. Меня поразили люди и среда, в которую попал. Дедовщина была даже в более жесткой форме, чем потом в армии: могли и деньги отнять, и побить, и унизить. А я был неприспособленным, маленьким, слабым и не сопротивлялся. Драться не умел — сразу все отдавал. Приходилось лавировать, чтобы выживать, и это мешало заниматься музыкой. В какой-то момент заступилась мама: специально приехала и поговорила с моим главным обидчиком. Так тонко выстроила разговор, что хулиган с тех пор стал меня защищать! Вскоре я вообще вошел в круг уважаемых жильцов интерната.
Но занятия отошли на второй план: стал прогуливать — сбегал с уроков и бродил по Москве, играл в футбол с одноклассниками, вино начали пить грузинское... В последний месяц перед экзаменами садился за рояль, все выучивал. Если бы трудился усерднее, стал бы выдающимся пианистом, без ложной скромности скажу, что превосходил многих...
— И в результате вместо консерватории оказались в армии. Или все же хотели служить?
— Кто в здравом уме захочет в армию? Я пианист — зачем мне автомат? Но связей и блата не имелось, так что пошел служить на общих основаниях. В середине восьмидесятых можно было и в Афганистан попасть, но меня определили в Белоруссию, в ракетные войска. В части тут же сел за пианино — и попал в оркестр. В результате не ракеты протирал, а играл на барабане. В казарме жилось гораздо проще, чем в музыкальном интернате. И люди взрослее, и я уже знал, как себя поставить.
— Девушка на гражданке ждала?
— Девушка мне писала и даже приезжала в часть. Отношения завязались в девятом классе. После урока она сунула записку в руку, разворачиваю, а там: «Люблю тебя». Я к ней:
— Вы мне писали, не отпирайтесь... Прочитал ваше «письмо Татьяны к Онегину».
Она:
— И вы мне скажете то же, что Евгений Татьяне?
— Нет, почему же?
Я ответил на ее чувства, и все у нас было хорошо. Но вернувшись из армии, узнал, что у подруги появился еще один ухажер. Парень на нее давил: мол, если бросишь, покончу с собой! Она разрывалась:
— Обоих вас люблю!
И я отошел в сторону.
— Нет, — говорю, — обоих не надо.
Таким был первый опыт, но настоящая влюбленность пришла, когда учился в Щукинском...
— Все-таки решили пойти по стопам родителей?
— Я уже сомневался, надо ли поступать в консерваторию, и вспомнил свое детство, проведенное за кулисами брянского народного театра «Прометей», создателем и художественным руководителем которого была моя мама. Запах старых костюмов, немного затхлый... Как актеры переодеваются, бегут... Все это меня волновало. Папа Борис Каморзин был актером, а в Новый год еще и превращался в главного Деда Мороза города. Я наблюдал, как отец гримируется за столиком, наклеивает бороду... И для меня в этом была не сказка, а магия актерского перевоплощения. Иногда брал его посох и стучал им в пол, подражая папе. Мама окончила ГИТИС и работала в театре режиссером. Она же помогла мне подготовиться к Щукинскому училищу.
Обычно все подают документы в несколько вузов, я же нацелился только туда. Очень самонадеянно! Да еще перед прослушиванием положил в карман диктофон: нажал на кнопочку и пошел в аудиторию. Потом слушал в своем исполнении монолог Мармеладова из «Преступления и наказания» и понимал: действительно хорошо читал, поэтому и проскочил! Ту запись до сих пор храню как память.
— В театральном общежитии было веселее, чем в музыкальном интернате?
— Общежитие мне почему-то дали только на третьем курсе. До этого я буквально был бродячим актером: ночевал у друзей, в самом училище, во Дворце пионеров — знакомый студент там работал сторожем... Учеба тоже не сразу задалась, чуть не выгнали за профнепригодность: не мог придумать этюды, не понимал, что такое наблюдения, память физических действий... Зачем кусать яблоко в руке, когда его там нету? Считал, что эти упражнения мне на фиг не нужны. Кому понравится такой своенравный студент? Но спасибо моему мастеру Юрию Катину-Ярцеву — отстоял. А на третьем курсе, как только начались отрывки из произведений классики, я раскрылся.
— Вы сказали, что в училище и настоящее чувство вас настигло...
— Да, она не была студенткой — работала в Щукинском училище, при этом моложе меня... Увидел, влюбился, открылся, проводил домой — и очень быстро у нас все закрутилось. Ее родители пошли навстречу и пустили меня в дом. Я прижился и начал претендовать на то, чтобы со мной считались. Девушка собиралась поступать в консерваторию, а все силы уходили на меня: требовал внимания, мы постоянно ссорились... Типичный юношеский максимализм — я ее очень любил. Даже подали заявление в ЗАГС, но сразу после этого будущая теща выгнала меня из дома. Как потом понял, ее план был — заполучить дефицитное постельное белье из магазина для новобрачных, которое отпускали только по справке из ЗАГСа... После чего мне дали от ворот поворот.
Переживал страшно — душа болела, ничего не помогало... А уже четвертый курс, надо репетировать спектакли. И я вдруг понял: теперь мне есть чем играть. Как говорила бабушка: «За шкурой нет — к шкуре не пришьешь». Так что в актерском багаже прибавилось. Сильнее стал.
— После училища вы сменили много театров — такое ощущение, что ни один из них не стал вашим домом. Почему?
— Никогда не воспринимал театр как дом или семью, всегда это разделял. После училища, в 1991 году, меня взяли в Московский ТЮЗ. Играл я медведей, зайцев, лягушек и прочую фигню. Зарабатывал мало, а крутиться: купить, продать, перепродать — не было у меня для этого коммерческой жилки! Разве что подрабатывал лабухом в ресторанах — играл на пианино, только это и выручало.
Ощущался кризис, застой. Думал: «А дальше-то что?» Денег и перспектив нет: кино не снимали, в театрах аншлагов не было. Возникали мысли уйти из профессии... Или вернуться в Брянск и устроиться в местный драмтеатр? Но это же стыд и позор: уехал мальчик в Москву и ничего не добившись, приполз обратно.
И тут педагог Щукинского училища Гарий Маркович Черняховский позвал в Театр имени Вахтангова. Взяли на маленькие роли в четырех пьесах. Петр Наумович Фоменко поставил спектакль, который шел в фойе — на малое количество зрителей, я в нем играл на пианино. Впервые встретился на сцене с Юлией Борисовой, Юрием Яковлевым, Вячеславом Шалевичем... Для меня это была радость огромная! На поклонах стоял за Юлией Константиновной и, дурак такой, наступил ей на длинный подол. Она дергается, а идти не может... Развернулась и грозно шепчет: «Не надо мне на платье наступать!» — сдобрив фразу горячим словцом. Ой, как я испугался, как извинялся! Потом поехали на банкет с этими звездами. А я вспомнил рассказ папы о том, как якобы когда-то на гастролях он пил водку с артистом Шалевичем. Подсел к нему и сообщил об этом. И тут Вячеслав довольно раздраженно отвечает: «Никогда не пил водку с вашим папой и вообще не знаю такого актера!» От волнения я все время нес какие-то глупости, попадал в дурацкие ситуации и чувствовал, что пришелся не ко двору в легендарном театре. Через год меня оттуда убрали... Хотя понимаю — сам виноват...
Четвертого мая 1994 года от инфаркта умер папа. За год до этого уже был приступ, выкарабкался, но врачи запретили курить. Отец не смог бросить — по две пачки в день выкуривал... Мама позвонила из Брянска, я по этому поводу сразу выпил и не явился на спектакль «Принцесса Турандот». Участвовал в массовке, ничего не сорвал, но сам факт: молодой актер без предупреждения не явился на спектакль! Директор вызывает на следующий день, а от меня перегаром несет... Объясняю: «У меня папа умер» — и понимаю, как глупо это звучит. Ясно, что трагедия, но не повод не выходить на сцену... Попросил отпуск, чтобы съездить на похороны, а когда вернулся, на доске уже висел приказ об увольнении.
Попросился обратно в МТЮЗ — взяли, не стали злорадствовать. Первый месяц радостно играл своих лягушек, а потом захлестнуло уже знакомое чувство отчаяния... На гастролях в Марселе ощутил воздух свободы, напился французского вина и явился на спектакль «Собачье сердце» еле ворочая языком. По молодости имелась такая безответственность: позволял себе и во время спектаклей выпивать. Причем никогда не был алкоголиком, сейчас мне это вообще не нужно. Понимаю, как это неправильно и ужасно, призываю начинающих актеров так не делать. Меня сразу выгнали. Потом было еще несколько театров: «Театр.doc», «Практика», Таганка, разные антрепризы... Но по-настоящему нашел себя в профессии, только когда пришел в кино.
— Однако в театре вы все-таки обрели семью — встретили жену?
— Да, Света устроилась администратором в МТЮЗ. Подумал: «Какая милая девочка и всегда рада меня видеть!» Однажды купил ей мороженое, заглянул в кабинет — обрадовалась. Пошли гулять... Как только понял, что со Светой у нас серьезно, расстался с женщиной, с которой жил два с половиной года. Мать-одиночка с ребенком тринадцати лет — сложный возраст, парень меня не принимал, а я не хотел подстраиваться, гибкости не хватало. Жениться не собирался, а она ничего не требовала, хотя, наверно, втайне надеялась... Жил и жил, пользовался, что называется. При этом не покидало дикое ощущение бесприютности, я понимал: ничего в этом нормального нет. Все говорили: «Женись на москвичке». Но это же не так просто... А как же любовь? Когда появилась Света, все встало на свои места и со свадьбой не стал откладывать. Ее родители, с которыми жили первое время, меня приняли. Помня о первом неудачном опыте, теперь вел себя тихо, скромно, так что выгонять меня не планировали. Свадьбу сыграли в детском саду, теща была там заведующей, ей было важно показать сотрудникам, что дочка выходит замуж за молодого актера. Коллег по театру не приглашали, мы вообще долго не афишировали отношения.
Сын появился в 1995-м, мне было двадцать восемь лет. Помню, как боялся звонить в роддом, попросил маму друга. Ей ответили: «Все хорошо». И так мне стало радостно, такое счастье ощутил! С товарищем тут же поехали постоять под окнами роддома...
Назвали сына Борисом Борисовичем — в честь моего папы: он умер за год и два месяца до появления на свет внука. Я взял ребенка на руки и обалдел: «Господи, неужели причастен к рождению этого существа?» Окунулся со всей душой в воспитание, начиная с чисто технических вещей: стирал, бегал на молочную кухню, катал Борю в коляске... Когда сын подрос, стал и про мир, и про человеческие отношения ему рассказывать. Научил играть в футбол, бильярд, теннис, шахматы. Словом, вложил в него все, что мог! Никогда не наказывал, даже не шлепнул ни разу — нельзя на детей и женщин руку поднимать. Только беседы проводил: «Моя задача не наказать тебя, а помочь, даже если неправ». И Борис мне доверял, мы всегда были друзьями. Я пытался заинтересовать его своей профессией: водил на кастинги, пробы. Но в какой-то момент сын сказал: «Пап, не хочу». У него абсолютно другой склад мозгов: окончил химический факультет МГУ, сейчас — аспирант Сколтеха.
— Вы с женой вместе уже двадцать пять лет — в чем секрет семейного счастья?
— Да, серебряную свадьбу недавно отметили. Интересно, что мы со Светой почти во всем разные: мне нравится кино, ей — театр, разные вкусы, характеры... Мне жена постоянно делает подарки на праздники, а я ничего не дарю. Она иногда обижается. Говорю: «Милая, хочешь, свою любовь тебе подарю?» Я не романтик ни разу, она уже с этим смирилась. А вот путешествовать оба любим. Когда стал зарабатывать в кино, наконец дорвались: есть любимые отели в Египте и на Крите, которые уже почти как дачи, весь персонал нас там знает.
Конечно, поначалу ссорились чуть ли не до разрыва, а с годами поняли: никуда нам друг от друга не деться. Так в нашей книге судеб написано. Для меня крайне важно, что Света всегда поддерживала и в годы безденежья говорила: «Я в тебя верю — все будет!» Из театра, кстати, вместе со мной ушла.
— В кино вам с самого начала везло с режиссерами?
— Первая эпизодическая роль была у Николая Досталя в фильме «Облако-рай». Но играл я неуверенно — не знал, как себя держать перед камерой, подавал голос словно на сцене, чтобы слышали в последнем ряду, смотрел в камеру. Режиссер остался не очень доволен и лет двадцать пять никуда не звал. Вышел на связь, когда я уже стал известным. «Николай Николаевич, — говорю, — думал, больше уж никогда не позвоните!» Он сказал, что следит за моими работами, и пригласил на роль настоятеля монастыря в фильм «Монах и бес» по сценарию Юрия Арабова — со вторым планом, с иронией... За нее я получил «Нику» и «Белого слона». К ролям церковнослужителей готовились с Тимофеем Трибунцевым обстоятельно: Досталь водил нас в храм в Филях, где у него знакомый батюшка. Отстояли службу, потом священник завел нас в алтарь, показал, как махать кадилом, правильно креститься.
С режиссерами мне и правда везло. Был страшно горд, когда Егор Кончаловский пригласил без проб в «Затворника» и сказал много хороших слов о моих способностях. Хотя роль там небольшая: Балуев очень скоро выкинул меня из окна, но я уже почувствовал себя в обойме. С Александром Балуевым недавно опять пересеклись в «Угрюм-реке» Юрия Мороза — у меня в этом сериале большая роль. А у Кончаловского еще сыграл в «Антикиллере» бандита Лакировщика. В общем, постепенно обрастал актерским мясом, опытом и приобретал даже какое-то уважение в глазах коллег и зрителей.
Горжусь, что поработал со Станиславом Сергеевичем Говорухиным в картине «Конец прекрасной эпохи», сыграл роль редактора Туронка. Приезжаю к режиссеру — он величественно сидит в своем кабинете в кресле, курит трубку. Побеседовали о роли, затем Станислав Сергеевич предлагает: «Выпьешь со мной?» Думаю: «Кто Говорухин и кто я — неудобно с ним пить!» Да и за рулем я был. Отказался. Режиссер вздохнул: «Да, времена настали — коньяку не с кем выпить! Но вообще ты молодец! Ладно, на площадке встретимся!» Зауважал и на съемках всем ставил меня в пример.
— Какие фильмы считаете знаковыми в своей актерской судьбе?
— Думаю, по-настоящему моя кинокарьера началась с «Долгого прощания», снятого по повести Юрия Трифонова. Сергей Урсуляк увидел меня в антрепризе «Машенька» по Набокову, хотя пришел смотреть актрису. Спросил:
— Ты кто такой?
— Щукинец, — отвечаю.
— Надо же, — удивился он, — думал, всех щукинцев знаю... Выдающаяся работа!
И без проб утвердил на роль, за которую я получил своего первого «Белого слона» — премию кинокритиков.
Широкая же известность пришла после «Ликвидации». Вспоминаю те съемки как невероятно счастливое время: после работы купаешься в море, иногда ночью... В Одессе тогда нас любили: люди приходили на площадку, приносили сало, компоты. Актеров и так хорошо кормили, но не отказывать же поклонникам — забирали подарки в гостиницу, где все прекрасно елось и пилось. Кстати, мой персонаж тоже постоянно хомячит в кадре: то помидорку, то шматок сала, то яйцо. Помню, одну сцену долго не могли снять — на моем фоне у героев Машкова с Пореченковым происходит серьезный разговор, но Володя все время раскалывался:
— Боря, ты так смешно ешь! Прекрати.
— У меня такая задача, — говорю.
Урсуляк добавляет:
— Мне надо, чтобы он ел.
Тут и Пореченков прыснул:
— Не могу на него смотреть!
К концу смены только управились.
Машков мне «отомстил», когда снимались в Питере в сериале «Григорий Р.». Я играл агента, который следит за Распутиным. В одной сцене мы с Катей Климовой должны были протащить пьяного старца через всю квартиру и уложить на кровать. Машков вроде поджарый, но когда таскаешь его дублей пять подряд — тяжело. Умоляли: «Ногами хоть как-то нам помогай!» Семь потов сошло, пока услышали команду «Снято!».
— Как проводите время за кадром с партнерами по съемкам?
— Всегда что-то интересное происходит, особенно в экспедициях. «Бесов» Владимир Хотиненко снимал в Костроме, и мы с Максимом Матвеевым, Антоном Шагиным и Машей Шалаевой прямо в исторических костюмах XIX века пошли на базар. Торговцы не могли понять, почему нас так много и все в такой странной одежде:
— Кино, что ли, снимаете?
— Нет, — уверяли мы, — в Москве все так ходят!
Долго водили людей за нос, но в итоге нас раскусили:
— Знаем мы вас, артистов! — и тут же стали угощать.
В перерывах между съемками «Озабоченных» с Машей Шалаевой играли в шахматы. Она их с собой принесла — очень любит, хотя совершенно не умеет играть. Я постоянно ставил ей шах и мат, Маша заливисто смеялась: «Ой, как вы меня обыгрываете, я ничего не умею!» — но в свободную минуту приглашала сразиться снова. В сериале, кстати, у меня роль гея, режиссер Борис Хлебников при первой встрече осторожно спросил: «Не побоишься?» А чего бояться? Тоже интересная актерская задача.
Шахматным турниром закончились и съемки «Ледокола» — только мужским, на восемь человек. Могу похвастать, что и тут я всех партнеров обыграл! Работа на картине была тяжелой. Все, что по сюжету происходит внутри корабля, снимали в Севастополе при тридцатиградусной жаре. Меня обрядили в махровые штаны, унты, свитер, а еще навесили накладную бороду! И представляете, даже в перерыве я не мог снять свитер, иначе потерял бы бороду, а это двухчасовая работа гримеров.
Все, что творится снаружи, снимали на атомном ледоколе «Ленин» в Мурманске. Мороза, правда, не было — зато мыльная пена, из которой делали сосульки и снег, постоянно летела в рожу, поскольку рядом стояли ветродуи. Многие трюки актеры выполняли сами — естественно, случались накладки. Пускепалис барахтался в проруби, Саша Яценко кинул ему с палубы спасательный круг и попал прямо в лицо, а круг довольно жесткий. Сергей долго матерился, Яценко в ответ покаянно разводил руками: «Прости, так получилось!» Была сцена, в которой Сашу на якорной цепи поднимают на борт после того как он спас упавшую в море собаку. На самом деле пса в пучину никто бросать не собирался, но Яценко случайно его выронил и успел поймать за ногу в последний момент. Выбрался с ним на палубу, снова развел руками: «Так получилось». А у всей группы чуть приступ не случился!
Совершенно прекрасная партнерша — Маша Шукшина, с которой мы сыграли в детективном сериале «Своя чужая». Съемочная группа ее сначала боялась: думали, приедет звезда — капризная, строгая. Режиссер просил быть с Шукшиной поаккуратнее, но я представился в своей непосредственной манере: «Здравствуй, Маша — радость наша, здорово будет с тобой сниматься! Я Борис!» Шутил между сценами так, что у нее тушь и помада текли. На площадке мы стали лучшими друзьями, а ведь по сценарию наши герои друг друга ненавидят.
— То есть вы любите пошутить на съемках?
— Куда же без юмора? Например сериал «Ланцет» снимали в ведомственной больнице. За аренду заплатили, а работать нам не дают: одна смена пропала из-за противопожарных учений. Потом человек из администрации отругал за то, что «начертили» на новом линолеуме. Так всех достал! Я использовал это наблюдение в своей роли — мой главврач ходил и ко всем приставал: «Почему тут у вас царапина на линолеуме?» Группа легла от смеха! Еще была сцена на врачебной летучке, где я целую тираду выдал: «А теперь хочу поднять вопрос линолеума! Линолеум — показатель успешности клиники! Любая царапина — плевок в душу лично мне!» Часть той речи осталась в фильме, а мой персонаж приобрел объем благодаря линолеуму.
— Вы когда-нибудь были заложником актерского амплуа?
— Я не герой-любовник: внешностью пошел не в отца — настоящего красавца, а в маму — тоже приятной наружности, но не такой блистательной, как у папы. Возможно, характерному актеру это только на руку: у меня по пятнадцать ролей в год — и все разные. Хотя в сериал «Чернобыль» — скоро его премьера — меня взяли именно из-за внешности: я похож на главного инженера АЭС Фомина. Также вот-вот должны выйти сериалы «Исправление и наказание», «Русские горки»... Так что снимают меня много — и слава богу!
Подпишись на наш канал в Telegram