Что у меня Гран-при, я, конечно, не знал. Однако подозрение, что займу какое-то место, все же было. Стали называть имена. Всех вроде перечислили, а меня нет. «Может, забыли», — думаю. Последней прозвучала моя фамилия, и я поплыл...
—У меня не было мечты стать художником. В детстве пробовал рисовать — но как все сверстники. Ходил в разные кружки и спортивные секции. Старший брат учился в музыкальной школе, видя, что он не в восторге, я заявил родителям:
— В музыкалку не пойду.
— Тогда в художественную, — сказала мама.
Особых талантов я в ту пору в себе не чувствовал, но сдал экзамены и меня взяли. «Занимаюсь неделю, — предупредил маму, — если не понравится, уйду». Но мне как-то сразу все понравилось: и творческая атмосфера, и общение, и запах краски. Иногда оказываешься в каком-то месте и чувствуешь, что оно твое. С художественной школой у меня случилось то же самое.
Отучился я там несколько лет. Стоял выбор между рисованием и спортом, но искусство победило. Потом преподаватели посоветовали поступать в СХШ при Академии художеств. В седьмой класс я пошел не у себя в Купчино, а на Васильевском острове. Дальше все по накатанной: не было сомнений, куда двигаться.
После окончания Санкт-Петербургского академического института живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина (его называли Академией) я остался в вузе и стал преподавателем кафедры рисунка. Если честно, платили там немного, но никуда больше, даже подрабатывать, устраиваться не хотел. Еще на первых курсах, придя из армии, попытался стать дворником, искал участок рядом с Академией. Меня не взяли — я ведь был не приезжий, питерский, а там давали комнату и за место была огромная конкуренция.
Потом началась перестройка. Было время, что ел только рис с подсолнечным маслом, но за границей вскоре стало модно все русское, в том числе и русские художники. Многие ребята уходили из Академии, начав хорошо зарабатывать. Я же особенно не гнался за прибылью: написал одну-две картинки, они продались, вот и славно. На поддержание штанов этих денег хватало. Снимал комнату в коммуналке, покупал что-то из одежды и еды, краски и подрамники.
Главное было не сломаться и не впасть в конъюнктуру. Бывает, приходишь в галерею, тебе говорят: «Писать надо так...» — и показывают, например, малых голландцев, а я так писать не могу, у меня по-другому глаза, голова и руки устроены. Не могу мыслить какими-то привычными формами и нарисовать, к примеру, обычный натюрморт с виноградом. Штук двадцать виноградин, у каждой бличок, рефлекс — и все они такие. Меня на третьей-четвертой начинает трясти. По моему характеру проще набросать краску на холст и сделать вид, что это виноград, хотя не очень-то и похоже. То есть я пишу не саму вещь, а ощущение от вещи.
Наверное, я академический человек, поэтому не вошел ни в какие группировки и течения, появившиеся в девяностые. И СХШ, и Академия были для меня настоящим, не побоюсь высокопарности, храмом. Все, что можно было прочитать про художников и искусство, прочитал. Я был заточен поучиться, повариться в студенческой среде, погрызть гранит науки, а не становиться сразу продвинутым творцом.
— Как получилось, что успех пришел к вам не на родине, а за границей?
— Как-то картинку у меня купили итальянцы, это была выставка работ летней практики студентов. «Ну, месяц можно жить», — обрадовался я. Одно время мы с товарищами ездили в Финляндию, в Иматру. Я познакомился с финским галерейщиком Рейо Кекколайненом, показал наши работы, тому понравилось, и мы лет пять удачно продавались в стране Суоми. А вот моя первая персональная выставка состоялась в США. Попал же я туда по стечению обстоятельств.
Когда еще учился, в мастерскую пришла одна дама, потом привела приятеля — русского американца. Тот посмотрел работы и решил посотрудничать со мной. Дал ему две картины, а через какое-то время он заплатил гораздо больше, чем я попросил. Видимо, дорого их продал. Это вдохновило меня на дальнейшее сотрудничество. В 1999-м я впервые полетел в Америку, где и случилась персональная выставка в галерее на центральной площади Сан-Франциско. Там выставили около пятидесяти моих полотен.
Купили тогда достаточно много, и выставка вылилась в многолетнее сотрудничество с американцами. Потом я участвовал в разных конкурсах, получив в том числе Гран-при Международного конкурса Американской ассоциации художников-портретистов и приз Best of Show Международного конкурса Общества художников-портретистов Америки.
Моими конкурентами были творцы из разных стран, половина участников — американцы. Там познакомился с известными художниками реалистического направления и сделал фото на память. Потом оказалось, что подобные конкурсы очень котируются.
Награждение проходило в Нью-Йорке и Бостоне. Первый конкурс в 2002 году состоялся при Метрополитен-музее. Там развернулась большая программа: лекции, мастер-классы, были выставлены работы — это как бы съезд художников со всего мира.
Действо длилось неделю, потом жюри отобрало картины для финала и огласило имена победителей. Награждение — отдельное шоу, устроено оно примерно как «Оскар». На сцене выступают маститые художники, эстрадные звезды, демонстрируют фильмы... В финале объявляют первую, вторую, третью премии и приз зрительских симпатий. А последним — обладателя Гран-при.
Я представил там работу «Вяжущая». К тому моменту уже работал в США несколько лет и делал выставки, но захотелось чего-то большего. Послал в жюри сначала фотографии, потом узнал, что прошел в финал, — до меня с русскими этого не случалось. И вот повез свои картины в Нью-Йорк, где их выставили на всеобщее обозрение. Вся художественная тусовка ходила вокруг работ и принимала решение.
Что у меня Гран-при, я, конечно, не знал. Надел приличный пиджачок и вошел в зал. Однако подозрение, что займу какое-то место, все же было. Видел, что мои картины многим нравились. Стали называть имена. Всех вроде перечислили, а меня нет. «Может, забыли», — думаю. Последней прозвучала моя фамилия, и я поплыл. Вручили хрустальную фигнюшечку, диплом и денежный приз. Еще подарили отличный дубовый мольберт и краски. Но на самом деле это все не про награды, а про престиж.
Второй конкурс проходил через два года в Бостоне. Я послал на него «Профиль», который писал специально для этого события. Получил приз Best of Show. На сей раз кроме грамот и стеклянной статуэтки денежный приз вручили уже побольше.
В тот момент в заокеанских престижных конкурсах побеждал только я. Это стало прецедентом и вскоре повлияло на стоимость работ. Еще я вступил в Американскую ассоциацию художников-портретистов, где пребываю и по сей день.
Эхо тех конкурсов сопровождает меня до сих пор. Полтора года назад американцы сняли обо мне документальный фильм, потом пригласили на арт-симпозиум уже в качестве представителя России — прочитать лекцию и провести мастер-класс в числе ведущих художников.
— Когда вы впервые выставились в России?
— В 2006-м в зале Союза художников в Санкт-Петербурге. Народу пришло достаточно, но еще больше людей посетило выставку в Политехническом музее в Москве, даже очередь в кассу стояла. По просьбе директора я по выходным устраивал мастер-классы. Ну а потом были другие города России. Их много...
— Почему именно портрет?
— Мне интересно лицо человека, интересно передавать эмоции. Иногда выходят красивые неземные существа, а иногда — страшненькие дедушки или пьяненькие мужики. В Интернете часто пишут, что я исключительно портретист. Однако портрет лишь один из жанров, который мне нравится. Это не самый простой жанр, но именно в изображении человека проявляется мастерство художника.
В свое время я писал много портретов на заказ, сейчас стараюсь этого избегать. Человеку не всегда свойственна объективность по отношению к себе. От художника ждут, чтобы он был волшебником, угадывающим мысли и грезы заказчика. Порой человек думает: если он платит, значит, хозяин ситуации, а ты должен плясать под его дудку. Ситуация не нова. Помню, после одной истории я решил отвлечься, взял книжку про Валентина Серова и там сходную историю вычитал.
У меня бывало такое, что работа, написанная на заказ, оставалась в мастерской. Как-то рисовал родственника некой заказчицы, ходившей вокруг меня кругами несколько лет. Сделал графический портрет, по-моему неплохой, а она не одобряла: мол, не хватает чего-то эдакого, неуловимого... Сама не знала чего. Скорее поманипулировать мной хотела. Я сказал посредникам: «Верните ей деньги. Портрет оставлю себе».
На следующий день звонят галерейщики и смеются: «Тут такой цирк был! Заказчица пришла, вся такая из себя — с прической, на каблуках. Опять начала:
— То — не то, это — не это...
А ей в ответ:
— Художник забирает картину. Вот ваш аванс.
И тут у заказчицы случился шок.
— Ой, вы меня не так поняли! Все прекрасно, просто замечательно!
И работу забрала».
Вообще, считаю, что мне повезло, поскольку имею возможность быть свободным художником, а свобода — необходимый компонент моей профессии. Лишь иногда выполняю заказы. Преподавать бросил. Надоело. Посмотрим — что будет дальше.
— Кто-то называет ваше творчество салоном. Не обижает?
— В наше время слово «салон» — такая модная обзывалка. Ярлык, который можно прилепить ко всему, выглядящему более или менее благообразно. Под это определение подпадает изображение чего-то в консервативном понимании красивого. Например женские или детские портреты, особенно если изображаешь как минимум неуродливых моделей, пейзажи, скажем, с закатами, или, не дай бог, кошечек с лошадками. Тебя тут же обзовут «салоном», несовременным, неактуальным, отстоем и ретроградом.
Дело в том, что если про красоту, то нет консервативного и ультрасовременного ее понимания. У нее, как у той осетрины, качество одно: первая — она же последняя — свежесть. Люблю, когда красиво, мне нравится писать картины про это. В современном мире такое немодно и неактуально. Но пусть бросит в меня камень тот, кто выбирает некрасивую одежду, плохую машину или неаппетитную еду... Сегодня все хотят хайпа и провокации, на них основываются многие творческие концепции. Но и старую добрую классику не стоит забывать. Ведь «ничто не возникает из ничего», движение вперед возможно только на основании уже существующего опыта. Это не только про изобразительное искусство, но и про все сферы человеческой деятельности.
— Есть ли у вас любимые сюжеты? И откуда они берутся?
— В изобразительном искусстве, как и в литературе, их немного. По Борхесу, есть всего четыре классические темы: самоубийство Бога, оборона крепости, путь или возвращение домой, поиск. Начиная от Библии и заканчивая «Улиссом» Джойса многое в них вписывается.
А сюжеты порой берутся из ниоткуда, выплывают из подсознания. Это зависит от множества вещей: прочитанной книги, фильма, воспоминаний детства, в конце концов что-то просто может присниться, когда ты настроен на творческую волну. Одна из моих любимых тем — балаган. Это некий придуманный мир, который я чувствую, а моделями могут быть соседи или просто типажи с улицы.
У меня есть работа «Соловей-разбойник». Но речь в картине не о злом дядьке, который пришел на Русь, забрался на дерево, а потом богатыри его победили. Речь о свободе и страсти, о духовном смятении, о порыве ветра и движении воздуха. Это как «Демон» Врубеля — не просто иллюстрация к поэме Лермонтова и не только картина о падшем ангеле, а еще про красоту цвета, выламывания из рамок. Для Врубеля это отражение его внутренних состояний, мыслей и проекция эпохи.
«Соловья-разбойника» я закончил в 2012 году. Полотно немаленькое, 140 на 250 сантиметров. Моделью стал знакомый, подошел типаж. Мне казалось — именно таким Соловей и должен быть. Позировал он мне в основном, когда я писал голову. Остальное додумано и допридумано.
— У каждого художника есть муза. А у вас?
— У меня была кошка по кличке Муза. А если серьезно, наверное, в большинстве случаев музу придумывают писатели, создающие мифы о мастерах живописи. Муза — это из разряда красивых слов, не более. В художественном процессе романтики присутствует немного, основная составляющая — каждодневный труд.
— Из чего сегодня состоит ваша жизнь?
— Да из обычных вещей... Пришел в мастерскую, развел краски на палитре и начал писать. Состоит из каких-то идей и планов, часть которых так или иначе реализуется. Если задумал выставку — надо как-то ее назвать и воплотить название в определенных работах. Постоянно посылаю картины, по три-четыре штуки, на небольшие вернисажи, но это как бы не считается. Хочется чего-то глобального — на сто или двести. Убежден: когда созреет идея и накопится достаточное количество материала, Вселенная подстроится под меня. Найдется возможность, площадка, спонсоры — всегда так происходило.
— Ваши картины сказочные, даже мистические. В обычной жизни сталкивались с мистикой?
— Случалось. Одного знакомого попросил позировать для картины «Жар-птицу поймал». До этого у него был не самый простой период в жизни, но после того как я написал его в этом образе, у человека началась светлая полоса, сбылась заветная мечта...
Подпишись на наш канал в Telegram