Актер Николай Стоцкий прожил бок о бок с Сергеем Колтаковым больше тридцати пяти лет, был первым читателем его стихов, сказок, пьес и сценариев, они вместе сочиняли песни, снимались в одних фильмах. Вместе боролись с болезнью, которая год назад оборвала жизнь Сергея, — друг оставался рядом до последней минуты.
Один из самых талантливых, закрытых и неразгаданных актеров нашего времени Сергей Колтаков говорил о нем: «Спасибо Господу, что подарил мне этого удивительного человека, которым очень дорожу. Дружба больше, чем любовь: любовь бывает неразделенной, безответной, дружба — нет».
— Мы познакомились в 1985 году, когда по окончании Щукинского училища я был принят в труппу Театра имени Станиславского. Колтаков там служил уже несколько лет, блистал в главных ролях, на спектакли с его участием невозможно было попасть.
Прихожу в общежитие театра с фибровым чемоданчиком и ордером на крохотную, метров семь-восемь, комнатку. Но ее, оказывается, вместе с другой, значительно большей, занимают Сергей с супругой. Колтаков, одетый в шелковый китайский халат с райскими птицами, этаким сибаритом восседает в кресле, а Вика — вторая официальная жена — ему прислуживает.
— Простите, — говорю, — но вот ордер...
Колтаков сурово:
— Это моя комната.
— Что же делать? Мне сказали, могу ее занять.
Смерив меня изучающим взглядом, хозяин взмахивает рукой:
— Черт с тобой, ладно. Заходи!
Так произошло наше знакомство, вскоре переросшее в дружбу, крепче и преданнее которой я, наверное, и не знаю. Несмотря на разницу в темпераментах — он неврастеник, мог в секунду вспылить, послать к такой-то матери, пойти вразнос, я же спокойный, бесконфликтный, отчасти флегматичный... Колтаков часто повторял, что благодарен мне за предотвращение его внутренних пожаров, душевных катастроф. Мне действительно нередко приходилось приводить его в чувство: «Серега, ты градус-то снижай. Сейчас в падучей забьешься, мы с тобой подохнем, а те уроды будут жить. Побольше пофигизма!»
У него есть стихотворение, которое мне очень нравится, особенно одно четверостишие:
Отбросив лозунгов фиговые листы,
Не восславляя битую свободу,
Как всякой истины слова мои просты:
Любовь к себе честней любви к народу.
Советовал другу почаще вспоминать написанные им же строки и хоть немного думать о себе, беречься.
С момента первой встречи прошло меньше года, когда Колтаков оставил Театр Станиславского. По-моему, в тот раз его не «ушли» — уволился сам после производственного конфликта с Александром Товстоноговым — сыном великого Товстоногова. Если не ошибаюсь, главреж настаивал, чтобы Сергей играл главного персонажа в новом спектакле, а Колтаков считал пьесу недостойной постановки. После блистательных ролей в «Быть или не быть», «Ной и его сыновья» он имел полное право и судить, и не соглашаться.
После ухода Сергея Товстоногов-младший предложил мне ввестись на его роль в гремевшем по всей Москве спектакле по пьесе Юлия Кима «Ной и его сыновья». Ответил ему, что не могу дать согласие без разрешения Колтакова. Рассказал другу о разговоре с Товстоноговым и услышал: «Не мути воду — вводись конечно!» Я играл в «Ное...» несколько лет, любил этот спектакль, за что Колтакову отдельное спасибо.
На самом деле мне есть за что быть благодарным и Театру Станиславского, в котором прослужил восемь лет и сыграл много интересных ролей в постановках, билеты на которые было не достать, а подходы к зданию вечерами патрулировала конная милиция: «Собачье сердце», «Улица Шолом-Алейхема, дом 40», «Танго» по Мрожеку.
Однако в начале девяностых после смены нескольких руководителей театр оказался на краю пропасти — да что там, уже сорвался и скатился на дно. Как ни удивительно, но в ту пору — в отличие от большинства коллег — я много снимался. Приходилось постоянно мотаться между киноплощадками в разных городах и Москвой, чтобы играть на сцене. И вот однажды приезжаю прямо с вокзала в театр на вечерний спектакль и узнаю, что продано всего десять билетов. Иду к директору:
— Давайте отменим. Это унизительно, когда зрителей в зале меньше, чем актеров на сцене. Готов из своего кармана вернуть людям деньги за билеты.
— Это невозможно! — гневно протестует директор. — Артист обязан выходить на сцену, даже если там один зритель!
Тут взыграл мой юношеский максимализм:
— Где прописана эта обязанность рвать душу, жилы при пустом зале?! Увольняюсь!
Написал заявление, приехал домой:
— Серега, я ушел из театра.
— Ну и хорошо. Проживем как-нибудь без твоей театральной ставки и копеек за сыгранные спектакли.
В ту пору мы уже несколько лет обитали за городом, в поселке Кокошкино — еще в 1987-м вскладчину купили дачу у вдовы театрального режиссера и педагога Андрея Алексеевича Попова. В ГИТИСе Колтаков был его любимым учеником, часто приезжал в гости — и при жизни мастера, и после его смерти. Вдова Попова Ирина Владимировна Македонская относилась к Сергею и ко мне как к сыновьям и решившись расстаться с дачей, заявила, что продаст ее только нам. Хотя претендентов было много, в том числе драматург Михаил Шатров, актер Сергей Шакуров, и деньги предлагались куда большие, чем мы даже вдвоем могли наскрести. Ирине Владимировне было важно, чтобы в «поместье», построенном еще отцом ее мужа — режиссером Алексеем Дмитриевичем Поповым, поселились близкие люди.
Ни Сергей, ни я никогда не были урбанистами, город обоих страшно тяготил, поэтому жилье в Кокошкино стало спасением. В Москве, если утром репетиция, а вечером спектакль, на несколько часов приезжали к Ие Саввиной, с которой дружили и которая вручила каждому из нас ключи от своей квартиры.
Домашними делами Ия Сергеевна заниматься не любила, и почти всегда на кухне обнаруживалась гора грязной посуды. Пока ее перемоешь, приберешься — глядишь, уж и хозяйка, имевшая обыкновение ложиться на рассвете, а вставать после полудня, появляется на пороге спальни. «Здравствуйте, сыночки! — клюет в щеку меня, потом Михалыча. — Колюня, сделай-ка мне кофейку, ну ты знаешь, как всегда». «Как всегда» означало растворимый со сгущенкой и небольшим количеством коньячка. Напиток помогал ей проснуться и взбодриться.
Даже такой завзятый книгочей и обладатель энциклопедических знаний в области литературы, живописи, музыки, как Колтаков, поражался светлым мозгам и уникальной памяти Саввиной: она знала наизусть сотни стихов, щелкала как орехи самые сложные кроссворды. Если вдруг с каким-то словом случалась заминка, просила принести том энциклопедии на нужную букву, а потом хлопала себя по лбу: «Ну правильно — вертелось же в голове!»
Однажды завтракаем втроем, Ия Сергеевна спрашивает: «Что, Колька у нас некрещеный, что ли? Все, Серега, пойдем его крестить». На следующий же день договорилась с настоятелем храма неподалеку от ее дома, и Сергей стал моим крестным отцом, Ия — крестной матерью. Выходя из церкви, Саввина серьезно сказала Колтакову: «Теперь мы с тобой кумовья и вместе отвечаем за Колькину душу».
Дом в Кокошкино продали в середине девяностых — тому было несколько причин. Главная — неподалеку начали строить гаражи и прокладывать трассу. Прощайте, природа и деревенский покой... К тому же в наших планах было перебраться в Америку — кто помнит те годы, когда будущее страны казалось абсолютно беспросветным, нас поймет. Сначала отправили за океан Сережкину любимую женщину Лену, потом стали оформлять грин-карты на себя. Колтакову ее дали, а мне нет. Михалыч заявил: «Без Стоцкого не поеду!»
Два с половиной года бомжевали, живя по несколько месяцев то у одной подруги, то у другой. Переезжали со всем скарбом, больше половины которого составляли Серегины книги и альбомы по искусству, с овчарками и их щенками.
Когда от такого образа жизни стало совсем невмоготу, решили: надо срочно покупать участок и строить дом. Поиски места Михалыч доверил мне. Пятнадцать соток, на которых не было ничего, кроме бурьяна в человеческий рост, огромных кочек и двух вековых дубов, нашлись на окраине деревни Зайцево, в нескольких километрах от Кокошкино.
«Раз говоришь, что нормально, — значит, берем», — подытожил Серега, и мы ввязались в строительную эпопею. Что это значит, опять же поймут только те, кто жил и строился в девяностые. Шифер давали по десять листов в одни руки — этого хватало разве что на крышу самой скромной баньки или пары дачных туалетов. В ход шло все: едешь, бывало, мимо какой-нибудь свалки, смотришь, вагоночка лежит — обязательно остановишься, подберешь. В другом месте — пару кирпичей. Деньги были, а купить материалы негде.
Зато уж когда построили, то и дом просторный в два этажа, и баню, с крыльца которой можно прыгать в вырытый глубокий пруд, где летом цвели кувшинки... Михалыч натаскал из леса полсотни маленьких елей, сосенок, берез и вырастил на участке за домом настоящую тайгу. Несет, бывало, на горбу очередной саженец и кричит: «Коляныч, копай скорее яму — хвойные без земли враз помрут!» Кусты смородины, крыжовника, вишни, яблони тоже вырастил он — в основном из крошечных прутиков. Небывалые урожаи огурцов, помидоров, перца каждый год — тоже его заслуга. У Сереги было прозвище «зеленый палец»: что ни воткнет в землю, все идет в рост.
Часто думаю, сколько же Бог дал одному человеку: актерский талант, дар писателя, поэта, художника — выполненные Колтаковым в разных техниках портреты достойны персональной выставки. А как он пел! У Сергея был идеальный слух, оперный диапазон и удивительно сильный красивый голос, которым он мог так расцветить даже простенький романс или народную мелодию, что профессионалы в удивлении раскрывали рты. А его кулинарные шедевры! Таких супов, плова, тушеного мяса не попробуешь ни в одном, даже самом крутом ресторане. На нашем доме висит вырезанная Михалычем из дерева табличка со сложными вензелями и надписью: «Родовое гнездо-зимовье Колтаково-Стоцкое, что в Зайцеве. Начало конца XX века — конец начала XXI века. Охраняется от государства». Сергей к своим многочисленным дарованиям относился с юмором: «Как в помойное ведро всего напихано — вынести некому».
Никогда не кичился популярностью, если и рассказывал истории на эту тему, то только смешные, лишенные малейшего пафоса.
Как-то друг отправился отдохнуть в Египет. По его возвращении дома собралась компания, и Михалыч поведал: «Сижу на пляже, вокруг крутятся две русские бабы в возрасте. И с этой стороны подойдут посмотрят, и с другой. Наконец одна спрашивает:
— Скажите, вы артист?
— Ну да, — отвечаю, — артист.
— Вот мы с подругой все думаем и никак не можем вспомнить, где же вы снимались...
И тут другая радостно ее перебивает:
— Вспомнила! «Волга-Волга»!
Тут я рассвирепел:
— Да, я Стрелку там играл! Пошли в ж...
В другой раз приходит из поликлиники, рассказывает: «Жду своей очереди у кабинета врача. Рядом тетка сидит — присматривается, потом спрашивает:
— Артист, да?
— Да, — киваю.
— То-то я смотрю — рожа знакомая!
Каюсь, не удержался:
— Это у тебя рожа, а у меня — лицо!»
Сейчас поймал себя на том, что никогда не видел друга-сибарита в праздном состоянии. Да, Колтаков любил, чтобы его окружали красивые вещи, стильно одевался, лучше бы голодал, чем ел что попало, но пустое безделье, леность — нет, это не про него. Даже уходя гулять с собаками в лес, продолжал работать. Возвращался часто бегом, с горящими глазами: «Коляныч, давай скорее бумагу и карандаш! Я новую сказку сочинил!»
В другой раз это было стихотворение или сцена в пьесе. Садился и тут же записывал без единой помарки или правки. Когда кто-то спрашивал, как у него так получается, отвечал: «Не знаю. Будто кто-то сверху надиктовывает».
— Вы оба в девяностые имели репутацию донжуанов. Колтаков только официально женился два раза, а ведь были еще довольно долгие гражданские браки — скажем, с актрисой Еленой Сафоновой. Вы под венец не ходили, но становились героем многих романов. Как ваши женщины ладили между собой? Жизнь под одной крышей, общая кухня — коммунальная квартира какая-то...
— Вы же видели наш большой дом в Зайцево. В Кокошкино был не меньше — и там и здесь всем хватало места. Какая коммунальная квартира? Скорее усадьба, не очень богатая, не слишком обширная, где по русской традиции жили несколько поколений. Уверяю вас, никаких бытовых неурядиц между нашими женщинами не было. К готовке Сергей Михайлович никого не допускал, разрешал разве что почистить картошку с морковкой, а мытьем посуды, уборкой, стиркой, глажкой занимались уже мы, «челядь», — причем делали это дружно и весело. Завтрак готовил тот, кто раньше проснулся.
Несколько раз в неделю у нас собирались гости — актеры, музыканты. Немного выпивали, много разговаривали и пели — романсы, песни на стихи Сергея и подобранную мной мелодию. Кстати, среди гостей бывали и экс-жены Колтакова, причем с новыми мужьями.
Михалыч принадлежал к редкому разряду мужиков, не сказавших про своих бывших ни единого плохого слова. Помню, в одном интервью искренне удивлялся: «Как можно плюнуть вслед женщине, которая, пусть и ненадолго, дарила счастьем, приносила радость? Каждая из них часть моей жизни, судьбы. Другое дело, что все они уходили, унося свою любовь, а дружба с Колянычем оставалась. Он мой ангел-хранитель».
Первый раз Колтаков женился еще студентом, в этом браке родилась его единственная дочь, которую очень любил. С ее матерью Натальей они разошлись вскоре после появления Насти на свет, но оставались в хороших отношениях. Наташа бывала в нашем доме уже с новым мужем.
Настю, когда была маленькой, отец часто таскал с собой на съемки, приучал к чтению хороших книг, учил рисованию. Очень переживал, когда в старших классах и после школы она никак не могла определиться с профессией.
В середине девяностых Наталья отправила дочь учиться в Америку, но через год Настя вернулась со словами «Не хочу там жить! Не нужны мне ваши Штаты!». Вскоре после этого вышла замуж за парня из соседнего подъезда... и все-таки уехала в Америку. И профессию получила — патронажной сестры.
С отцом своих детей Настя развелась. Одной тяжело растить дочку и сына, иногда телефонные разговоры с Колтаковым заканчивались просьбой: «Папа, пришли, пожалуйста, денег!» И Серега посылал. С дочерью за четверть века виделся всего дважды, когда прилетал в Штаты и жил там у друзей. Расстраивался, что внук и внучка плохо говорят по-русски. Когда по скайпу они кричали:
— Дэдушка-а, прывэт! — ругался:
— Это что за ломаный язык?! Вы же русские, говорите нормально!
Настя сначала по-детски, а потом и по-девичьи была в меня влюблена. Говорила:
— Когда вырасту — выйду замуж за Коляныча.
Михалыч махал руками:
— Ну уж нет! В нашем роду уже есть человек, который его истязает, — я. Бедному Стоцкому достаточно!
Что касается меня, я всегда любил Настю как дочь самого близкого друга, но никогда не смогу понять, почему за те полтора года, что он тяжело болел, она не нашла возможности приехать — навестить, попрощаться...
— Правда, что Колтаков был виновником отмены вашей свадьбы с актрисой Ириной Климовой? Будто бы были уже заказаны кольца, платье для невесты, а Сергей Михайлович сказал: «Запрещаю!» — и вы его послушались.
— Для начала скажу, что с Ирой мы всегда были и до сих пор остаемся в нормальных отношениях — жаль, давно не встречались, как-то не получается...
Что же касается той давней истории, ваша версия верна наполовину. Мне чуть за двадцать, я только пришел в Театр Станиславского, а совсем юная Ира еще училась в «Щуке». Для нас обоих, думаю, это была первая любовь, но как только подали заявление в ЗАГС, все начало потихоньку разлаживаться. Нет, мы не ругались, но по отношениям будто пошли мелкие трещины. Стараясь их не замечать, отправились в салон для новобрачных, что-то заказали.
Примерно за месяц до свадьбы Колтаков говорит: «Как старший друг, имеющий опыт семейной жизни, хочу познакомиться с твоей пассией и ее родителями». Звоню невесте: «Ириш, Сергей хотел бы побывать у вас в гостях — как вы на это смотрите?»
Колтаков к тому времени уже был популярен не только как театральный, но и как киноактер, успев сняться в «Валентине», «Соучастниках», «В стреляющей глуши». Родители Иры накрыли богатый стол, вечер прошел в интересных беседах. Выходим на улицу, и я не без душевного трепета спрашиваю:
— Ну как? Что скажешь?
— Хочешь, распишу всю твою дальнейшую жизнь? — вопросом на вопрос отвечает Колтаков. — Вот вы поженитесь... Поскольку твоей театральной зарплаты не хватит на аренду даже крошечной однушки, поселитесь у ее родителей, ты станешь примаком со всеми вытекающими последствиями. Мечтаешь о двух сыновьях, чтобы росли вместе, как вы с братом? Хорошее дело. Родите двух мальчишек, жена сядет с ними дома, точнее в комнатке, которую выделят тесть и теща. Ты будешь рваться между театром, где сейчас пошел в гору, и женой с детьми. В результате проиграют и работа, и семья. Двое нищих актеров, четыре голодных рта... Подожди жениться, закрепись сначала в профессии, встань крепко на ноги финансово.
Я слушал Сергея и понимал: он прав, абсолютно прав. Но как объясниться с Ириной? Заметив мою растерянность и озабоченность, Колтаков хлопнул по плечу и весело объявил: «А теща мне понравилась!»
Разговор с Ирой вышел нетяжелым. Несмотря на юный возраст, она уже тогда была мудрой и знала, чем могут обернуться мелкие трещины в отношениях.
Другого раза, когда захотел бы пойти с избранницей в ЗАГС, у меня не случилось. Хотя многочисленные романы — да, вы правы, были.
— Вас никогда не смущала роль ведомого в паре с Колтаковым? Артисты — народ самолюбивый, тщеславный. Тем более что в конце восьмидесятых — начале девяностых критики неизменно включали вас в тройку сильнейших молодых актеров, блиставших в серьезном кино: Колтаков, Нефедов, Стоцкий.
— Мне достаточно было еще студентом побывать на нескольких спектаклях с участием Сергея, увидеть его в «Соучастниках», чтобы понять: это космос!
Когда стал работать в Станиславского и мы подружились, однокурсники ревновали:
— Почему не встречаешься с нами? Все время только с Колтаковым и его семейством!
Отвечал им:
— Да потому что он гений!
В доказательство собрал как-то приятелей-щукинцев и показал им «Соучастников». Пока шел фильм, никто из зрителей не шелохнулся, а после титров ребята сказали: «Коляныч, ты прав, от игры Колтакова сносит крышу. Он действительно гений — вот как так можно работать в кадре?! Такой нерв, такие глаза!»
Знаете, чем талант отличается от гения? Смотришь фильм с даровитым актером и отмечаешь: как же он в этой сцене хорошо сыграл... А от Колтакова с целлулоидной пленки сорокалетней давности энергетика так и прет! Леонид Филатов, которому в «Соучастниках» досталась вторая главная роль, после премьеры фильма сказал Сергею: «Ты меня переиграл».
Очень нежно относился к Колтакову легенда советского и российского кино Алексей Петренко. В самом конце восьмидесятых оба снялись в главных ролях в картине «Искусство жить в Одессе» режиссера Юнгвальд-Хилькевича по рассказам Бабеля. Колтаков играл Беню Крика, Петренко — Фроима Грача.
Снова они пересеклись через четверть века — на сериале «Уходящая натура». Алексей Васильевич, игравший обласканного властью писателя Раззамазова, приехал на площадку в сопровождении жены. У него очень болели ноги — несколько метров от машины до приготовленного заранее кресла едва преодолел. Все вокруг него носятся, спрашивают, чего принести, а Петренко, прикрыв глаза, стонет: «Не знаю, как буду сниматься — сил нет подняться, встать не могу».
Тут приехал Колтаков:
— Леша, здравствуй!
Алексей Васильевич, забыв о больных ногах, резво вскочил и поспешил навстречу:
— Сереженька! Мой дорогой!
Обнял, расцеловал и долго не отпускал, расспрашивая о здоровье, хвалил за роли в кино и сериалах.
Колтаков ценил партнеров, которые ответственно относятся к работе, приходят на площадку абсолютно подготовленными и готовыми с ходу войти в кадр. Потому что сам был таким и терпеть не мог тех, кто выбирался из машины с листочками в руках, на ходу повторяя реплики, тех, кто являлся, чтобы не напрягаясь и не выкладываясь пересказать текст, и тут же мчался на другую площадку — в очередной раз схалтурить и получить за это деньги.
После окончания ГИТИСа Сергей сезон служил в Маяковке и потом долгие годы считал учителями блиставших в театре в ту пору актеров: Владимира Самойлова, Джигарханяна, Лазарева, Мизери, Гундареву.
В 2000 году Колтаков написал замечательную пьесу для антрепризы и хотел показать ее Наталье Георгиевне Гундаревой. Мечтал, чтобы она там сыграла. Договорился о встрече после спектакля — это была «Жертва века» по Островскому. Едва отсидев первый акт, мы даже не пошли за кулисы. Михалыч выглядел очень расстроенным: «Замечательная, великая была актриса, сейчас же играет, а в глазах — доллары. Потому что нужно быстренько управиться здесь и бегом — на «Красную стрелу», сняться в Питере, потом обратно, чтобы через день снова выйти на сцену и отработать без отдачи». К сожалению, не единственный случай, когда талант сгубила чрезмерная занятость, стремление ничего не пропустить и не упустить.
Что касается Колтакова — он был очень разборчив. Когда я еще работал в Театре Станиславского, на служебном входе и на мое, и на его имя постоянно лежали стопки киносценариев. Приносил их домой и слышал: «Коляныч, ты мои тоже почитай — вдруг найдется что-то интересное?» Моей оценке он доверял беспрекословно. Если слышал: «Это полное дерьмо!» — тут же отправлял на растопку, а после слов «Вот тут что-то есть» брал сценарий, внимательно читал и приняв решение сниматься, все реплики и монологи своего героя переписывал от руки. Видимо, это помогало ему войти, «вписаться» в образ.
Знаю, откуда пошли слухи о тяжелом характере Колтакова. Он действительно мог, услышав в телефонной трубке:
— Здравствуйте, я режиссер такой-то... — ответить:
— Нет такого режиссера! — и дать отбой.
И заметьте, ни разу не ошибся — никто из отвергнутых ничем достойным так не выстрелил.
Единственное, о чем Серега жалел, так это о том, что не сыграл Пушкина у Марлена Хуциева. Они три года готовились к съемкам, репетировали, однако все уперлось в финансы. Я нашел фотопробы Сергея — при минимуме грима он был удивительно похож. Уверен, лучше него Александра Сергеевича не сыграл бы никто.
Полное внутреннее перевоплощение — редчайший дар. Вспомните картины, где Колтаков играет исторических персонажей: Сталина, Жданова, Ельцина. Гримерам практически ничего не приходилось делать: разве что причесать по-другому, добавить седину. Сергей выходил на камеру со знаменитым сталинским прищуром — и все, никто уже не сомневался, что именно таким и был «вождь народов».
Приступая к работе над каждым образом, тем более историческим, он перелопачивал горы литературы и приходил на площадку со словами «Все, я готов, давайте снимать!»
Повторюсь: не переносил тех, кто работал спустя рукава, но благосклонно, можно сказать, по-отечески относился к молодым актерам, которые в его присутствии зажимались. Просил режиссера: «Давайте сделаем перерыв на полчасика», — уводил партнера в сторонку и благожелательно что-то объяснял. После беседы эпизод снимали с первого дубля, а актеры смотрели на мастера с бесконечным обожанием и благодарностью.
— Как Сергей Михайлович попал к Ефремову во МХАТ? И почему, будучи ведущим актером легендарного театра, ушел?
— Что значит «попал»? Его пригласил Ефремов, сразу с прицелом на главные роли. А Колтаков еще сомневался: идти или не идти.
Накануне встречи с худруком он возвращался со съемок в одном вагоне с Олегом Борисовым, который незадолго до этого уволился из МХАТа. Сосед принялся отговаривать Михалыча от «опрометчивого шага»: «Поверь, не надо тебе туда. Все от него уходят — я вот ушел, Настя Вертинская...»
Колтаков все же встретился с Ефремовым, перепутал отчество, назвав Олегом Ивановичем, и без обиняков заявил: «Вот вы меня зовете, а от вас ведь все уходят». Ефремову удалось убедить его написать заявление о приеме в труппу.
Через год, когда Колтаков уже играл на сцене МХАТа Треплева в «Чайке», Чацкого в «Горе от ума», Львова в «Иванове», Ефремов сказал:
— Сергей, подаю тебя на звание заслуженного. Играешь главные роли, а до сих пор нетитулованный — непорядок.
На что получил ответ:
— Олег Николаевич, если сделаешь это, я сразу уйду из театра.
Другие бились, хлопотали, ходили по высоким кабинетам, чтобы получить звания, Колтаков же отказался, потому что не видел в них смысла. Часто повторял: «Каждый второй народный-пренародный, а как артист — г...»
Ефремов уговаривать не стал, и вскоре с афиш МХАТа звания заслуженный и народный исчезли. Рядом с фамилиями актеров, на которых рвался зритель, теперь стояло «ведущий мастер сцены». Из старожилов МХАТа больше всего это заботило Смоктуновского. На первом же после нововведения собрании труппы он спросил у Ефремова:
— А что, Колтаков будет значиться на афишах так же, как и я? И получать будет столько же?
— Да! А что? — довольно резко, с вызовом отреагировал худрук.
— Нет-нет, ничего, — ответил Иннокентий Михайлович. — Просто тихо радуюсь.
Открытых конфликтов между актерами не было, но Сергей часто повторял, что играть в паре с Евгением Евстигнеевым ему куда комфортнее и интереснее, чем со Смоктуновским.
Из МХАТа Колтаков ушел после того, как Ефремов в приказном порядке решил ввести его в спектакль «Перламутровая Зинаида». Михалыч, считавший пьесу пошлой, категорически отказался и не появился ни на одной репетиции. В результате по инициативе директора МХАТа был уволен по статье 33 Трудового кодекса «за прогулы».
Мы тогда только что купили домик в Черногории — в начале нулевых такое удовольствие стоило недорого, и Колтаков полетел туда. По прибытии на место звонит, рассказывает: «Во время полета иду по салону, вижу, сидит директор МХАТа. Встал рядом с ним, смотрю в глаза и говорю: «Ну что, товарыщ-щ, может, я сейчас открою иллюминатор и выкину тебя отсюда? — Не представляешь, как он перепугался — такой животный ужас в глазах! — Да ладно, — говорю, — не бойся. Жируй дальше».
Михалыч вообще имел обыкновение все говорить в глаза и никогда — за спиной. Не выносил вранья, чувствовал его мгновенно. Только кто-то начинал юлить, выкручиваться, останавливал:
– И что ты мне врешь? Ну-ка, смотри в глаза и рассказывай, что на самом деле случилось?
— Не могу!
— Тогда молчи!
Дрянному человеку без обиняков заявлял: «Чтоб больше ноги твоей в этом доме не было!»
Случалось, кто-то из коллег начинал жаловаться на плохой сценарий, неумного режиссера, бездарных партнеров, из-за которых провалил роль. Сергей прерывал «горькую исповедь» вопросом:
— А это не оттого, что ты сам дерьмовый актер?
— Ну почему-у-у, Сергей Михайлович? — обиженно-плаксиво тянул жалобщик.
— Да потому! — рубил Колтаков.
Может, еще и отсюда пошли байки про его тяжелый характер. Только это полная ерунда! Он был очень щедрым, веселым, всепонимающим, справедливым. А еще очень независимым и свободолюбивым.
Боюсь представить, что с ним, с таким-то характером, было бы в армии, не окажись он в отдельном кавалерийском полку при «Мосфильме». Все-таки тамошние офицеры относились к срочникам-артистам снисходительно, к тому же Колтаков почти сразу после призыва стал секретарем комсомольской организации да еще получил, по его словам, «синекурную должность» начальника автобуса.
«Кому хочу, дам транспорт, кому не хочу — не дам. В поездках сижу на первом сиденье — красота! Никто меня, комсомольского вожака и начальника автобуса, не контролирует, на дежурства по столовой и ночную вахту не назначает. На обеде возьму хлебушка, сахарку для лошадки, сажусь на нее — и до ужина уезжаю в лес. Там коняга пасется, а я лежу с книжкой на полянке — читаю, стихи сочиняю», — вспоминал он.
Умение держаться в седле очень помогло Сергею на съемках фильма «Новые приключения янки при дворе короля Артура». Как же он там хорош — и в костюме американского летчика, фантастическим вихрем занесенного в VI век на землю бриттов, и в рыцарских доспехах.
Как ни ругали критики картину, ее смотрит уже третье поколение. Единственное, чего до сих пор понять не могу, почему съемки событий в Туманном Альбионе проходили в Таджикистане, да еще знойным летом.
Колтаков рассказывал, что на сорокаградусной жаре железные доспехи мгновенно раскалялись и играть в них было сущим адом. Но как говаривал владелец катафалка в фильме «Веселые ребята»: «Тридцать рублей подряжались? Подряжались! Гони монету». Согласился на роль, подписал контракт? Будь добр, трудись.
Кстати, Михалыч, даже став актером, поработать с которым считали за честь лучшие режиссеры, никогда не требовал для себя особых бытовых условий. Помню, поехали с ним в Белоруссию, где снимался сериал «Уходящая натура». Режиссер Дмитрий Иосифов собрал потрясающую команду актеров, по большей части звезд. У каждого — райдер с четким указанием, какими должны быть гостиничный номер и питание на площадке, маркой и классом индивидуального автомобиля, в обязательном порядке — отдельный грим-ваген. Спрашиваю у Колтакова:
— А чего это мы с тобой без райдеров, во всяком случае ты? Как-никак играешь главную роль...
— А зачем? Номер в гостинице хороший, в машину к кому-нибудь подсядем — подвезут.
Хотя поначалу без распальцовки у некоторых звезд не обошлось. Нас подвезти никто не отказывался, но по отношению к другим приходилось слышать: «Нет, извините, это моя машина, поеду один». Но это, повторюсь, только в первые дни, потом все притерлись, подружились. Уверен, «Уходящая натура» имела бы больший успех у зрителя, если бы чуть раньше на телеэкраны не вышла «Оттепель» Валерия Тодоровского. Тема одна, но картины совершенно разные.
— Как ваши родители относились к Сергею? Не держали обиды за то, что когда-то расстроил вашу свадьбу и лишил внуков?
— Нет, что вы?! Мой отец уважал и ценил Колтакова, когда приезжал в гости, они вели долгие разговоры на разные темы. А мама его называла «старшеньким сынком», мол, я младший, а мой брат Витька — средний. Сергей тоже очень нежно к ней относился, заботился. Так и слышу его голос: «Коляныч, ты мамке сегодня звонил? Нет? Сейчас сам позвоню».
Он ведь рано остался сиротой. Мать умерла в сорок четыре года, когда Сергей был студентом. Он о ней всегда вспоминал с большим теплом, говорил, что это она, имевшая семь классов за плечами, пристрастила его к чтению. К отцу, который ушел в возрасте шестидесяти с небольшим, относился по-разному. Иногда ненавидел — было за что... А порой говорил: «Таких честных людей на земле немного».
Михаил Колтаков был боевым офицером, служил на границе с Китаем, принимал участие в боях на Даманском. После выхода в отставку получил назначение на должность начальника колонии под Барнаулом, потом возглавил трест столовых. Последнее место было золотым дном, занять его мечтали многие — даже за сумасшедшие взятки, а настоящий советский офицер Михаил Колтаков гнал в три шеи тех, кто приходил с подношениями. Сергей вспоминал, как отец кричал на решивших его подмазать: «Вон отсюда! Я, когда был начальником колонии, держал таких, как вы, в ежовых рукавицах, а теперь, думаете, возьму у вас хоть малость?!»
Сына Колтаков-старший видел военным и очень расстроился, когда Сергей решил пойти в артисты. Впрочем, наверное, все-таки понимал, что у парня своя дорога, раз попросил Василия Макаровича Шукшина написать сыну рекомендацию на актерский факультет. Об этом чуть позже, а сначала — история, которую Серега любил рассказывать.
Было это в Барнауле, Колтаков-старший тогда еще служил в исправительной системе и перед концертом Муслима Магомаева в фойе Дворца культуры стоял в компании высших офицеров. Пятнадцатилетний Сергей держался поодаль. «Это твой сын? — поинтересовался кто-то из коллег у Михаила Колтакова. Получив утвердительный ответ, окинул парня пристальным взглядом и мрачно покачал головой: — Не наш человек, ох, не наш...»
С аттестатом, где по всем гуманитарным дисциплинам были пятерки, а по всем точным — хилые, поставленные учителями исключительно из милости тройки, и ходатайством от Шукшина с просьбой обратить внимание на талантливого мальчика Сергей отправился поступать во ВГИК. Когда на первом туре до него дошла очередь и возглавлявший приемную комиссию Бабочкин спросил:
— Ну-с, молодой человек, что будете читать? — абитуриент отрапортовал:
— У меня письмо.
— Какое письмо? — уточнил Борис Андреевич. — Из какого произведения?
— Не из произведения, а от Шукшина.
— Ну хорошо, читайте письмо.
— Как это, вслух? — изумился Колтаков. — Оно же вам адресовано.
Вручил листок Бабочкину, тот пробежал глазами по строчкам и сказал:
— Ну хорошо, а басню или хотя бы стихотворение вы подготовили?
Серега что-то продекламировал, однако в списке допущенных во второй тур себя не нашел. Поехал в Саратов, где прием в театральное училище был в самом разгаре. Его приняли, но там Колтакову было неинтересно — раздражали глупые этюды вроде вдеть нитку в иголку, изобразить, что подметаешь пол.
На следующий год он снова поехал в Москву, и Андрей Алексеевич Попов взял его в ГИТИС сразу на второй курс — первые полгода Колтаков был вольнослушателем, а после зимней сессии стал полноправным студентом...
Мой отец ушел раньше Сергея, и мама смерть «старшенького сынка» пережила как потерю близкого человека.
— Мне кажется, Сергей Михайлович был не из тех, кто беспокоится о своем здоровье. Не любил ходить по врачам?
— Не любил, но ходил — в основном по моему настоянию. Раз в год мы оба обязательно обследовались: делали УЗИ, сдавали кровь — все было чисто. И вдруг весной 2019-го как приговор: «неоперабельная онкология».
Сергей отнесся к диагнозу спокойно: «Ну, значит, так должно быть». От «химии» поначалу отказывался: «Сколько осталось — столько осталось», но я уговорил. Какая это тяжелая процедура, знают только те, кто ее перенес, и те, кто был рядом. Но от Михалыча никто не слышал ни слова жалобы или упрека. Во время болезни мы все заботились о нем. Все, кто остался в его «записной книжке», кого не вычеркнул. А он это умел делать... Спасибо невычеркнутым! Сейчас они стараются не оставлять меня надолго одного.
Между «химиями» Серега успел сняться в трех картинах: «Угрюм-река», «Диверсант. Крым» и «Мертвые души». На площадку фильма по поэме Гоголя в последний раз вышел восемнадцатого августа, в конце месяца еще гонял на велосипеде, а седьмого сентября его не стало. Сгорел за четыре дня, особо не мучаясь и не мучая других.
Еще задолго до Серегиной болезни мы дали друг другу распоряжения на случай смерти. Он терпеть не мог кладбища: все эти скамеечки, оградки, калиточки, часть которых родственники еще и на ключ запирают. Вопрошал возмущенно: «Ну и куда меня, на Троекуровское? Да я их при жизни ненавидел, а после смерти лежать рядом буду?!»
Когда умерла Плисецкая и было обнародовано завещание хранить ее прах до ухода мужа, потом смешать оба и развеять над Россией — Сергей сказал: «Вот это правильно. Я тоже хочу, чтобы мой прах развеяли под родными березками и сосенками, что я посадил...» Я выполнил его волю.
— Есть пара сериалов, в которых Сергей Михайлович снялся несколько лет назад, еще до болезни, но зритель их пока не видел. Почему?
— Об этом знают только продюсеры и телевизионные начальники. Особенно жалко, что не выходят «Трепалов и Кошелек» и «Министерство» — у Сергея там потрясающие работы. Печально, что нет качественных, профессиональных записей спектаклей, в которых он играл после МХАТа — роль Свидригайлова в «Снах Родиона Раскольникова» по «Преступлению и наказанию» в «Театральном товариществе 814» под руководством Олега Меньшикова; роль отца Элизы Дулиттл в «Пигмалионе» в «Театральном марафоне»; сразу три роли: Гамлета, короля Клавдия и Призрака — в спектакле, поставленном продюсерским центром телекомпании «АГА». Каждая из работ Колтакова в этих спектаклях — шедевр.
За год без Сергея я записал диск с песнями на его стихи и подготовил к изданию книгу стихов и сказок, где будут и написанные им портреты. Колтаков работал в разных техниках: тонким карандашом, акварелью, маслом, в последние годы чаще всего театральным гримом. Любил рисовать стариков и старух, лица в морщинах казались ему куда интереснее, чем молодые и одинаково гладкие, как попы младенцев. Нарисовал себя и меня в глубокой старости — соответствовать автопортрету ему, к сожалению, уже никогда не придется.
Выпустив первую книгу, сразу возьмусь за подготовку к публикации Серегиных дневников. Вот тогда точно мало никому не покажется — в них Колтаков так же откровенен, как в личном общении, характеристиках и оценках.
Друг снится мне каждую ночь. Иногда мы продолжаем разговоры на вечные темы, которые вели при его жизни, иногда это яркие картинки из прошлого: вот мы на берегу моря в Черногории поем дуэтом «Ревела буря, дождь шумел...», стараясь перекрыть голосами шум прибоя; вот вместе сажаем очередную елку возле дома в Зайцево. Бывает, ложась спать, прошу про себя: «Серега, посоветуй, как поступить». И мудрый Колтаков, приходя во сне, обязательно помогает. Иной раз поддерживает мое решение, в другой — укоряет: «Чудак (понятно, присутствует другое, отличающееся на одну букву слово) ты, Стоцкий! Не поступай так, сделай иначе...»
Серега был и остается космосом, который, слава богу, с его уходом на небеса для меня не закрылся.
Подпишись на наш канал в Telegram