В «Ищейке» мне предназначалась совсем другая роль. Но Дмитрий Брусникин сказал: «Давай лучше сделаем с тобой эксперта-криминалиста. Мы такого напридумываем! Музыку включим в морге!»
— Какую же роль вам хотели поручить?
— Мужа подполковника Александры Кушнир. Но я ни разу не пожалел, что сыграл Марата Хайдарова. Мы с Димой действительно столько всего напридумывали! И морг стал моей любимой локацией.
— Не так давно прошел уже пятый сезон «Ищейки». Почему зрители так полюбили этот сериал, в чем его сила?
— Прежде всего в очень точном и продуманном кастинге основных исполнителей. Ну не в сюжетах же криминальных историй — как дядька всплыл в порту или девицу нашли в овраге! Кастинг — заслуга первого режиссера-постановщика Дмитрия Брусникина. Именно поэтому зрители уже несколько лет не могут оторваться от экрана.
— Вы все, наверное, сдружились, как и ваши герои — сотрудники угро?
— Конечно. Столько времени вместе проводили! С Эдуардом Чекмазовым я был хорошо знаком до «Ищейки», по Московскому Художественному театру, где служил до прошлого года. Но и с другими коллегами у меня прекрасные отношения. Мы часто друг друга выручаем. У Влада Павлова, например, отличный английский, и он помогает, когда нужно что-то перевести. Владимир Николенко у нас спец по аппаратуре — консультируюсь у него, какое программное обеспечение купить, как что-то подключить.
— Смерть Брусникина стала серьезным испытанием для съемочной группы?
— Огромной потерей. Я знал Диму больше тридцати лет, со времен учебы в Школе-студии МХАТ — он преподавал у нас на курсе, и до сих пор не могу поверить, что его больше нет. Мы вместе играли в нескольких спектаклях. Я снимался у Брусникина — не только в «Ищейке», но и в двадцатичетырехсерийном сериале «Бигль». В экспедициях постоянно что-то обсуждали — новую драматургию, поэзию, театральные работы. Дима часто говорил: «Заходи, жду тебя в номере». Он жил творчеством.
— Хайдаров — ваша безусловная удача. Брутальный восточный байкер — таких экспертов-криминалистов в наших сериалах еще не было. Он ведь кавказец?
— Черкес.
— А у вас какие корни, позвольте полюбопытствовать?
— По отцовской линии — крымские болгары. Предки жили недалеко от Ялты, в Верхнем Мисхоре. У деда была большая семья, две сестры и брат. Двадцать седьмого июня 1944 года, в день депортации греков, армян и болгар, всех выгнали из дома в одночасье. Но Бургазлиевы были хорошими врачами, поэтому их пощадили и отправили недалеко. Брат деда, например, оказался на Украине, в Новой Каховке, где много лет проработал в городской больнице — то ли главврачом, то ли завотделением, точно не помню. Я его, как и деда, не застал.
Когда приезжаю в Болгарию и показываю в аэропорту или гостинице паспорт с фамилией Бургазлиев, местные принимают за своего и переходят на болгарский. Что совершенно бессмысленно — я его не знаю. Папа, кстати, тоже, в отличие от других иностранных языков. В свое время он был сотрудником Внешторга, поездил по свету. В детстве я три года, с двух до пяти лет, провел с родителями в Западной Германии, в Кельне, где отец работал в торгпредстве.
— В таком возрасте дети как губка впитывают иностранные языки. Наверное, и вы заговорили по-немецки?
— Немного. Правда по возвращении в Москву быстро все забыл. Но вот что значит эмоциональная детская память: однажды уже взрослым оказался в Кельне, решил прогуляться, и ноги будто сами вынесли на перекресток двух, казалось бы, незнакомых улиц. Я вдруг вспомнил, как в далеком детстве стоял на этом месте с мамой и папой, а мимо нас шел поток веселых и шумных людей, гремела музыка — в разгаре был Кельнский карнавал.
— Представляю, как горевали ваши родители, когда пришлось вернуться...
— Очень может быть. Тем более что папу потом отправляли только в краткосрочные командировки, дней на десять. Жизнь в Германии, конечно, была очень яркой и благополучной по сравнению с советской действительностью.
— Вам-то, наверное, и в Москве жилось неплохо, вы росли в обеспеченной семье?
— С джинсами проблем не было, не скрою...
Жили мы на краю Москвы, в девятом микрорайоне Теплого Стана. Практически в лесу. До «Юго-Западной» — ближайшей станции метро — приходилось полчаса пилить на автобусе. Неподалеку от новых домов располагалась деревня, куда жители многоэтажек ходили за молоком. Сейчас эта местность называется зоной отдыха «Тропарево». Зимой мы там катались на лыжах, летом собирали грибы, рыбачили на пруду.
Постепенно микрорайон стал застраиваться, в нем появились дома для военных высшего командного состава. У нас в школе учились их дети, но недолго. Отцов обычно куда-то переводили, и семья уезжала к новому месту службы. Школа обычная, в ней попадались и «темные» элементы, или попросту «темные». Так обеспеченные дети называли ребят из неблагополучных семей. Я был вхож в любые компании, и «элитарные», и самые простые.
Лет в двенадцать-тринадцать начал играть на гитаре. Сначала ходил в музыкальную школу, но продержался там недолго. И не потому что добираться приходилось долго, пешком. Никогда не забуду длинный-длинный путь через поле по снегу с гитарой за плечами. Мучения мои не были вознаграждены. Преподаватель невзлюбил и всегда ставил в пример другого мальчика. Обычно я приходил на занятие, когда он уходил, и обязательно слышал: «Вот на кого тебе нужно равняться!» Меня это задевало. Однажды не выдержал и бросил школу, решив осваивать гитару самостоятельно.
Близкий друг Федя, окончивший музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова по классу виолончели, прекрасно играл не только на этом инструменте, но и на множестве других. Он меня и научил.
— В четырнадцать вы снялись в кино?
— Даже чуть раньше. Мама одноклассника была связана с телевидением. Она и предложила нам двоим сходить на пробы, когда в телецентре на Шаболовке устроили кастинг для четырехсерийного детского фильма «С нами не соскучишься». Пробы мы выдержали. В одной из серий я сыграл главного героя.
— Понравилось сниматься?
— Нет, хватило только на три серии. Больше всего расстраивало, что надо подолгу сидеть и ждать. Фильм снимали по старинке, медленно, на огромные телекамеры.
На площадке я познакомился с талантливой девочкой, ныне известной артисткой Еленой Морозовой. Правда тогда ее звали по-другому. Позже она сменила имя и фамилию.
Любопытно, что через много лет мы снова встретились в спектакле «Идиотология» Электротеатра Станиславский по роману Достоевского «Идиот», где я играю Рогожина, а Лена — Настасью Филипповну. Иногда по старой памяти называю ее прежним именем. Думаю, я один из немногих, кому она это позволяет.
— Съемки как-то повлияли на вашу судьбу?
— Вы о выборе профессии? Нет. Я не мечтал стать артистом, меня неудержимо влекла музыка. Но уже тогда хватало умишка, чтобы понять: не окончив официальное учебное заведение, нельзя рассчитывать на музыкальную карьеру. Я надеялся только на волю Господню, которая, возможно, как-то вынесет в нужном направлении.
Это время, когда я уже стал формироваться и что-то понимать — лет в четырнадцать-пятнадцать, — совпало с периодом расцвета русского рока. И я был им необыкновенно увлечен. У меня просто жизнь перевернулась, когда увидел на сцене «Звуки Му»! Стал следить за творчеством группы, ездить по концертам. С невероятным удовольствием слушал и «Браво» с Жанной Агузаровой, и старую «Бригаду С», когда там была куча духовых инструментов и Гарик выходил в широченных штанах. Мне очень нравился бит, хотя я и металлом не брезговал. И никогда не уходил со сборного концерта, если выступала «Ария». Много тогда появилось интересных групп и людей...
— Как родители относились к вашему увлечению?
— У папы времени особо не было, чтобы заниматься моим воспитанием. С мамой существовала договоренность, чтобы все было тихо, мирно, без драк и прочих эксцессов. Иногда они все же случались. Однажды менты накрыли рок-малину, и меня случайно загребли с завсегдатаями. Привезли в отделение, составили протокол. Мама выручила (она потомственный юрист), хотя в школу все равно отправили телегу. Но ничего страшного не случалось, слава богу, никакой поножовщины или наркотиков. Так, мелкие шалости вроде распития бутылки белого сухого на десять человек.
— Как же вас занесло в театральный?
— Видимо, все-таки существовала подсознательная потребность выступать. В школе я всегда участвовал в каких-то концертах, спектаклях. Помнится, на волне перестройки организовали вечер памяти Высоцкого и я на нем читал стихи. Перед этим мне долго искали черный кожаный пиджак по всему району, и я в нем вышел а-ля Владимир Семенович.
Потом попросили выступить на последнем звонке. Дали в пару малюсенькую первоклашку с огромными бантами. На сцене она молчала, только смотрела на всех расширенными от страха глазами, а я пел. В общем, достаточно рано понял, что за счет участия в общественных мероприятиях можно не учиться. Поправить все равно уже ничего было нельзя, этот поезд ушел настолько далеко...
— Вы были двоечником?
— Вообще не учился. Выезжал на общественной работе. И никогда не опаздывал ни на уроки, ни на политинформации — не придерешься.
В девятом классе сочинил рок-оперу «Смоляной бычок» по русской народной сказке. Но случился провал и я, как положено настоящему творцу, сжег рукопись. Хорошо — гитару в сердцах не сломал. Коллеги по рок-группе подвели — ничего не выучили, постоянно сбивались. Я был страшно расстроен и постарался, чтобы от этого произведения не осталось и следа.
Из школьного ансамбля вскоре выгнали. Остальные ребята были старше и заявили, что слабовато играю на гитаре. Но меня тут же взяли к себе в группу совершенно незнакомые люди. Они уже учились в вузах, и у них были настоящие инструменты. Я с радостью переметнулся к ним.
— Как группа-то называлась?
— В разное время по-разному, например «Мудрость какаду». Участникам было все равно как называться, главное — играть. Они поначалу даже не хотели выступать! Я заставил.
Меня привлекало не только то, что эти ребята играли интересную музыку. Жизнь у них была другая, настоящая. Новые друзья курили крепкие кубинские сигареты, приносили на репетиции алкогольные напитки. И у них были подруги-студентки! Я учился в девятом классе, то есть был совсем сопляком, но сумел стать частью их взрослой жизни.
Не прошло и двух недель, как с одобрения коллектива я сделался руководителем ансамбля. Во-первых, был парнем контактным, во-вторых, очень четким и строгим. Всех обзванивал. Помнил, как у кого зовут родителей, не путал имена и отчества: «Ирина Валерьевна, здравствуйте! Это Денис беспокоит из рок-группы. Вячеслав дома? Будьте добры, попросите его к телефону. Вячеслав, завтра в семь репетиция. Надеюсь, помнишь? Жду».
Курировал нашу группу Университет дружбы народов. Ребята каким-то образом вышли на их комсомольскую организацию и получили необходимую аппаратуру. Нам привезли усилители, ударную установку, мне выдали хорошую гитару. У нас даже было собственное помещение, в котором хранились какие-то картины. Как-то я спросил:
— Чей это склад?
— Неформальных художников, им негде работы хранить.
— А что за художники?
— Анатолий Зверев и Виктор Казарин.
Теперь это культовые фигуры, а тогда их имена мало кому о чем-то говорили и мы при желании могли вынести любое количество картин. Никто не понимал их ценности, да и выглядели они странновато — некоторые были написаны на кусках картонных коробок из-под обуви.
Удивительное было время, что и говорить. Но однажды пришлось решать, что делать дальше, куда поступать. Школу я окончил с трудом и выбрал театральный вуз по экзаменам, которые туда надо сдавать. Рассудил, что такие уж как-нибудь осилю.
— Родители не возражали?
— Папа наезжал время от времени, мама защищала. Конечно, оба переживали за сына. Передо мной ведь маячила перспектива угодить в Афган, если никуда не поступлю.
Никогда не забуду ту весну, предвкушение экзаменов и нехороший холодок, ощущение мытарства и тоски. Сколько лет прошло, а до сих пор неприятно вспоминать.
Когда стал готовить программу для поступления, мама нашла через знакомых преподавателя Щукинского училища. Она меня послушала, посоветовала, что лучше читать, и сказала: «Поступать в «Щепку» и ГИТИС с твоими данными не стоит, нужно идти в «Щуку» и Школу-студию МХАТ». Я так и сделал. Прошел и туда и туда. Не знал, что выбрать. Бросил монету на Арбате, недалеко от Театра Вахтангова. Выпала Школа-студия. В нее и поступил, о чем впоследствии ни разу не пожалел.
Мастером курса был легендарный педагог Василий Петрович Марков. Художественным руководителем считался Олег Николаевич Ефремов, но он появлялся только на каких-то показах, экзаменах. К нам пришли два молодых преподавателя, два красавца. Одного звали Рома Козак, другого Дима Брусникин. Они все время сидели на занятиях по актерскому мастерству и делали с нами самостоятельные отрывки.
В Школе-студии началась совершенно другая жизнь. Я забыл о прежних увлечениях — к гитаре не прикасался года четыре. Целыми днями пропадал либо в институте, либо в театре. С семнадцати лет стал играть во МХАТе.
В начале первого курса делали самостоятельные отрывки. Я взял фрагмент романа «Над пропастью во ржи», когда Холден Колфилд приходит к сестре ночью. Ее играла однокурсница Маша. На показ пришел Ефремов, присутствовала и вся кафедра актерского мастерства.
Посмотрев отрывок, Олег Николаевич сказал Маркову: «Отдай мне этого студента. У меня спектакль один погибает во МХАТе. Главному герою шестнадцать, нужен молодой парень».
Спектакль был классный — «Эквус» по нашумевшей пьесе Питера Шеффера. Там две главные роли — мальчик и доктор-психиатр, его играл Станислав Любшин. Василий Петрович отказал Ефремову: «Денис только поступил, рано ему на сцену». Марков знал, как воспитывать студента, чтобы вытащить из него весь потенциал.
Тут подключились Брусникин и Козак: «Василий Петрович, мы поможем. Будем за ним следить, оберегать от вредного влияния». Кое-как уговорили. Марков «отдал» меня Ефремову, и мы стали репетировать. В спектакле я сыграл, зато потом Василий Петрович не отпустил в кино — к Михаилу Козакову в «Визит дамы» на одну из главных ролей.
Надо сказать, что помимо актерского курса у Маркова был курс экспериментальный, набранный в первый и последний раз из трех режиссеров и трех драматургов. Идея состояла в том, чтобы соединить все силы театра: драматурги пишут, режиссеры ставят, актеры играют. Экспериментальный курс вели Олег Ефремов, Роза Сиро?та, Анатолий Смелянский, другие корифеи. Роза Абрамовна приходила практически на каждое занятие по актерскому мастерству. Легендарная женщина, она «сделала» многих знаменитых артистов не только в Москве, но и в Питере, до прихода во МХАТ много лет работала режиссером у Товстоногова в БДТ, была его правой рукой. В то время в нашем театре шел спектакль «Так победим!» с Александром Калягиным в роли Ленина. Мы, студенты, изображали матросов и рабочих в массовых сценах. Вообще, в этой постановке были заняты все звезды театра, все народные артисты.
Однажды Роза Абрамовна отозвала меня в сторонку:
— Хотела бы возложить на вас ответственную миссию. Вы же участвуете в спектакле «Так победим!», играете матроса с другими студентами?
— Да.
— У меня есть для вас небольшая роль иностранного корреспондента. Он произносит одно предложение на русском языке — во время Генуэзской конференции задает вопрос Чичерину от эмигрантской газеты «Русское слово». Я хотела бы, чтобы это сделали вы.
— Как я? — внутри все оборвалось.
— Да, в ближайшем спектакле. Я с вами порепетирую.
За неделю до назначенной даты я перестал есть — так волновался. Чичерина играл Сергей Десницкий, но за моей спиной стоял Александр Александрович Калягин — Ленин! Было очень страшно.
И вот представьте отношение тогдашних людей к театру и искусству в целом. Перед началом спектакля Сирота вручила мне программку, которую храню до сих пор. Там ее рукой написано: «Многоуважаемый Денис! Сегодня один из самых важных дней в вашей жизни. Вы в первый раз выходите на сцену Московского Художественного театра. На вас возложена огромная ответственность...» — и так далее. Длинное и очень серьезное послание было адресовано студенту, которому доверили произнести одно предложение! Я был безумно тронут.
Спектакль шел в новом здании на Тверском бульваре, реконструкцию старого еще не завершили. Там же состоялся мой дебют в «Эквусе». Плохо его помню. Слишком сильно волновался, и нагрузка была огромной — два с половиной часа без антракта. Любшин очень быстро отказался играть, и его сменил ни много ни мало Смоктуновский. Мы вместе проработали несколько сезонов. Так я достаточно близко познакомился с удивительным артистом.
Иннокентий Михайлович пытался со мной репетировать перед каждым спектаклем. Показывал, как надо играть, и ужасно этим донимал. Я от него бегал по коридорам, прятался.
— Почему?
— А что я должен был делать? Сидеть и смотреть, как Иннокентий Михайлович изображает меня? Делал он это очень долго, практически без слов, поскольку текста моей роли не знал, но показывал, как надо переживать. Считал, что роль наисложнейшая и очень глубокая, а я страдаю недостаточно глубоко. Не иду до конца. Смоктуновский чувствовал во мне некий страх и боролся с ним. В результате все-таки донес какие-то вещи.
— А страх был?
— Подсознательный — страх сцены как таковой. Смоктуновский этим не страдал. Мог позволить себе все что угодно: взять паузу любой длины, отойти от рисунка роли, а потом в него вернуться.
— С Ефремовым вы работали только на «Эквусе»?
— Нет, я у него играл и в спектакле «Олень и шалашовка» по Солженицыну. Там Дима Брусникин исполнял главную мужскую роль, а главную женскую — Лена Майорова. В постановке была задействована практически вся труппа — человек пятьдесят. Мы с Андреем Паниным изображали блатных — пели под гитару и жонглировали.
У меня на каждый спектакль существовал отдельный договор. Хотя по идее должны были взять в штат автоматом после окончания Школы-студии, ведь к тому времени я участвовал в пяти постановках. Но в труппу не хотел и всегда отказывался, когда предлагали. Стремился к независимости.
Если мы встречались с Ефремовым где-нибудь на банкете, он обязательно спрашивал: «Бургазлиев, когда подпишешь договор с нами? Когда?» Подкалывал.
Однажды я понял, что надо либо сдаваться, либо уходить. Больше на такой основе мне ничего не достанется в этом театре. И ушел — абсолютно спокойно. К тому времени уже играл в спектакле «Лысый брюнет» в Театре Станиславского с Петром Мамоновым. Это было гораздо интереснее. Совершенно другой способ существования на сцене.
— Вы встретились со своим кумиром?
— Да. И общаюсь с Петей до сих пор, не далее как вчера разговаривал по телефону.
Помню, пришли к нему домой в 1991 году — знакомиться. Мамонов жил в Чертаново. Он прочитал пьесу и согласился встретиться, хотя не выступал в театре никогда в жизни. Мы явились втроем — я, автор Даня Гинк и режиссер Олег Бабицкий. Общение с нами было обставлено невероятно пафосно. Петя курил трубку, разговаривал немного свысока и выглядел просто шикарно: в водолазке канареечного цвета а-ля группа Animals образца 1964 года и классическом блейзере. У него тогда был «английский период».
Потом он долго к себе не подпускал, но в процессе репетиций мы начали сходиться и в результате стали друзьями. У Мамонова все происходит какими-то периодами. Он увлекающийся человек. Вот когда-то заболел Англией, а потом говорил: «Англия — это ужасно. И все английское». У него радикальные взгляды и размах чувств от любви до полного отрицания.
— Но есть какие-то константы?
— Константа появилась, когда он уверовал в Бога. Тогда все более-менее выровнялось. Но это случилось с ним достаточно поздно.
Наверное, если бы Мамонов остался в Москве, просто не выжил бы физически. За город его перетащил двоюродный брат, аграрий. Они купили много земли. Построились сами и стали продавать участки. Хотели создать поселок только для своих. И мне предлагали там поселиться, я удостоился такой чести.
— И далеко этот райский уголок?
— По теперешним меркам — нет. От Москвы около ста пятидесяти километров, под Вереей. Там так хорошо! И неважно, какое время года и какая погода. У Пети огромный участок, кусочек реки с обрывистым берегом, на котором растут вековые сосны. Все прекрасно устроено, студия замечательная.
Он там свежачком, как сам выражается. Делает мебель, полки для пластинок и под свои усилители. Выступает все время. Съездит с концертом — и обратно в свой мир. В этом раю и пишется хорошо. За время пандемии Петя новый альбом записал. Делает в своей деревне ломовую программу «Золотая полка», которая выходит на «Эхе Москвы». Раз в месяц отдает на цифровом носителе, в Москву не ездит.
— Вернемся в девяностые. У вас все прекрасно складывалось.
— Как сказать... Отлично помню это время. Ощущение полной безысходности, отвратительные серые будни. Кино не снимается, а если снимается, то непонятно какое. В театре неразбериха.
Мы жили только за счет спектакля. Он был очень успешным, билеты невозможно купить. Но театр отказался заключать со мной договор, и мне платил Мамонов со своих гонораров. Хотел работать только со мной.
Рок-клубов как таковых в Москве не существовало — либо нелегальные, либо по кафе и ресторанам, в которых зрители ели-пили. Таких было штук пять-шесть, и я во всех играл по кругу. Нелегальные клубы создавались под какие-то мероприятия с огромным количеством алкоголя, и народ там собирался специфический, потерявший себя. Никого не хочу обидеть — многие тогда не понимали, как продержаться.
На меня эта мрачная обстановка действовала самым негативным образом. Когда появилась возможность уехать за границу, я ею воспользовался.
Сначала эмигрировала моя жена, Марина Вайс. В тот момент мы еще не состояли в браке. Марина была актрисой, мы вместе учились в Школе-студии МХАТ. Раньше ее фамилию писали неправильно — Вейс. Это повелось с Казахстана, где жила ее семья. Когда российским немцам разрешили вернуться на историческую родину, вся родня Марины уехала, несколько поколений. Она держалась до последнего, но однажды отправилась к своим и не вернулась. Здесь уже не было никакой перспективы. Марина и мне предложила эмигрировать.
— Вы легко приняли это решение?
— Было интересно очутиться в новой обстановке, в другой стране, начать все с нуля. Наверное, я склонен к каким-то авантюрным поступкам. Заметил, что простые бытовые вещи даются тяжелее, я могу всерьез задуматься над какой-то ерундой. А вот собрать чемодан, положить туда гитару и уехать за границу на десять лет ничего не стоит.
Почему-то я был уверен, что все получится. Думал: «Да провались все пропадом! Что мне делать в этом сером мире ларьков? Языка не знаю, да. Ну и что? Не последний я человек, как-нибудь выучу. На худой конец, немного говорю по-английски».
Конечно, здесь оставались люди, с которыми был связан. Моя рок-группа, Петя со спектаклем. Но «Лысый брюнет» к тому времени уже стал терять обороты. Мы с ним ездили на гастроли в Германию, когда там уже жила Марина. Когда у нас родилась дочка Саша, я слетал еще раз, чуть-чуть побыл и вернулся, а потом уже уехал совсем. Мы расписались, когда дочке было три года.
Мне хотелось быть рядом, наблюдать, как она растет. Сейчас еще острее понимаю, как это важно и бесценно, потому что младший сын практически того же возраста, как Саша тогда.
— Марине удалось устроиться в Германии?
— Да, она и снимается, и в театрах играет. В Германии артистам нелегко, особенно женщинам. Артисткам вообще нелегко, неважно где, потому что для мужчин больше материала. Но у Марины все сложилось неплохо.
Я подрабатывал первое время грузчиком, барменом. Параллельно учил язык, но довольно лениво. Походил немножко в школу, но основные навыки получил в живом общении — на улице, на работе. Довольно быстро начал сниматься.
Марина всю организационную часть взяла на себя. Собирала мои фотографии, писала резюме, отправляла письма, договаривалась о встречах, отвозила меня. Мы ездили вдвоем в разные города по всей стране. Нас принимали ведущие кастинг-директора и агенты. Потом уже познакомились со всеми ведущими режиссерами. Моя карьера очень быстро пошла в гору. В Германии, если ты немного снимаешься, у тебя есть возможность сосредоточиться на этом и ничем другим не заниматься, только вкладываться в самого себя.
— Легко адаптировались к новой действительности? Никакого отторжения не было?
— Я очень быстро влился в эту жизнь, понял, что и как устроено, какова немецкая ментальность, что можно, чего нельзя.
— Ваша дочь, наверное, абсолютная немка?
— Да, конечно. Но русский Саша знает прекрасно: читает книги, переписывается со мной. В семье было заведено, что бабушка разговаривает с внучкой на русском, дедушка на немецком, папа на русском, мама на немецком.
— Саша тоже актриса?
— Да, еще в детстве начала сниматься, лет в одиннадцать. Поработала пару сезонов в молодежном телесериале, два сезона — по контракту в театре в Баварии. Была одной из ведущих артисток, играла большие роли. Потом устала от репертуарного театра, сейчас занимается кино и телевидением.
— Из России вы уехали от безнадеги и безработицы. Чего удалось добиться в Германии?
— В театре сыграл очень большое количество интереснейших ролей. Познакомился и поработал с ведущими европейскими режиссерами. Например с Кшиштофом Варликовски. Он ставит самые грандиозные оперы по всему миру. Я у него играл в «Макбете». У Николаса Штеманна, возглавляющего знаменитый драматический театр Цюриха, — Мэкки-Ножа в «Трехгрошовой опере». И так далее. В плане театральной карьеры это фантастический успех, особенно для иностранца, говорящего по-немецки с акцентом. Как это все случилось, до сих пор не понимаю.
Наверное, дело не просто в каком-то везении, счастливом случае. Мне удалось найти такую форму существования на сцене, которая отвечала бы и нашей театральной школе и западноевропейской. То есть соединить театр формы с театром содержания, театром актера.
— А как сложилась карьера в кино?
— Практически сразу и очень успешно. Количество работ росло как снежный ком.
— Играли, конечно, плохих русских?
— Скажем так — плохих иностранцев. Немцам неважно, кто ты по национальности, они делят Европу на Восточную и Западную. Слышат акцент — ага, Восточная Европа. Это и Россия, и Польша, и Венгрия, и Румыния, и Болгария.
— У вас же абсолютно западноевропейский типаж!
— Да, но с акцентом ничего не поделаешь. А тамошним людям, наверное, еще приятнее смотреть на артиста с европейской внешностью, ворующего магнитолы. Пока в немецких фильмах их будут воровать товарищи из Восточной Европы, а также заниматься взломами, поджогами и рэкетом, я не останусь без ролей. Спасибо и на этом. Стыдиться нечего, это моя работа.
— Когда вы почувствовали, что пора возвращаться?
— Отработав пять лет в театре, понял, что надо немного менять свою жизнь. При таком графике — четыре премьеры за сезон — невозможно ни сниматься, ни заниматься чем-то еще.
И тут как раз поступило предложение из России сняться в сериале «Час Волкова». Мы выпустили пилот, и проект быстро получил добро. После этого началась необыкновенно плотная работа. Кроме «Часа Волкова» у меня больше ни на что не хватало времени. Я снимался пять сезонов.
Это был хороший проект, но я все время искал себе место в театре. Сыграл главную роль в спектакле «Одинокие» в МХТ в качестве приглашенного артиста. Потом еще одну, и еще. Вскоре Олег Павлович Табаков вызвал к себе и сказал: «Хочу, чтобы ты был в труппе».
— И вы согласились?
— Олегу Павловичу я не мог отказать.
Спрашивал его замов:
— Скажите откровенно, зачем это Табакову — чтобы я был у вас в штате?
— Олег Павлович знает, что вы, как и он, ученик Василия Петровича Маркова, окончили Школу-студию. Он хочет, чтобы все дети Художественного театра были под одной крышей.
Думаю, я был одним из последних актеров, которых Олег Павлович пригласил лично. Он уже не очень хорошо себя чувствовал.
— В Германии к тому времени вас уже ничего не держало? Брак с Мариной распался, дочь выросла...
— Да, но я с Германией не теряю связи, снимаюсь там часто и много. Веду переговоры с театром в Дюссельдорфе, хочу там поиграть. Я же почти не работаю в театре в Москве. МХТ в прошлом году не продлил со мной контракт, остался лишь один спектакль в Электротеатре Станиславский, о котором говорил. Но он очень редко идет, а актер должен быть в форме. Для этого нужно хотя бы два раза в месяц выходить на сцену.
Пока есть энергия, хочется ее использовать. Уже неважно, какие зрители придут на это посмотреть — наши или иностранные. Конечно, я бы с удовольствием играл на родном языке, но готов рассмотреть и другие варианты.
— Как вы познакомились со второй женой — Алией Хасеновой?
— На дне рождения Евгения Стычкина, нашего общего друга. Собрались у Жениной мамы — прославленной балерины Ксении Рябинкиной. Ксения Львовна педагог моей жены. Алия — солистка «Кремлевского балета», сейчас она в декретном отпуске.
Жена казашка, родилась в Алма-Ате. У нее там множество родственников. Мы и свадьбу играли в этом городе для ее родни. Это был незабываемый праздник. Два часа продолжалась концертная программа. Гостями со стороны жениха были Женя Стычкин, его жена Оля Сутулова и друг моего детства Алексей. Со стороны невесты гостей собралось намного больше — человек триста пятьдесят. Для казахской свадьбы это сущая малость. Мы, можно сказать, отметили бракосочетание в узком кругу. Потом еще была свадьба в Москве.
— Что изменилось в вашей жизни с рождением сына?
— Вся моя жизнь теперь — это он. Многие проблемы, казавшиеся серьезными и важными, отошли на второй план, метания, сомнения... Сын для меня — центр Вселенной. Так и должно быть. Тимофей такой интересный! Так любопытно за ним наблюдать. Я ведь уже подзабыл, какой была в детстве моя Саша. До трех лет она росла практически без меня, я только приезжал и уезжал. Хорошо ее помню уже более взрослой. Как-то незаметно дочь пошла в детский сад, потом в школу, потом внезапно уже студентка. Очень быстро все пронеслось. Теперь у меня есть Тимофей, и я за ним наблюдаю каждый день.
Сын очень интересно рассуждает, удивительным образом все впитывает и запоминает, включая иностранные слова, которые я пытаюсь в него потихонечку вкладывать. Иногда вдруг — раз! — и выдаст какое-нибудь английское выражение.
Научил его ставить на проигрыватель виниловые пластинки. Теперь он сам выбирает какую-нибудь, вынимает из конверта, вытирает пыль, кладет на диск и вместе с папой — лгать не будем — опускает иглу.
Ему нравится, когда звучит барабанный бит, ритм. Тимофей уже пытается играть на маленькой ударной установке. На моих электрогитарах пока не может, но с удовольствием ухаживает за ними. Протирает специальной жидкостью, дергает за струны, вместе с папой может выкрутить пару винтов.
— Потихоньку приучаете к инструменту?
— Нет, он все сам. Сначала я хотел убрать гитары, но увидев, какой сын испытывает к ним интерес, оставил все как есть.
— Музыка, как и прежде, занимает огромное место в вашей жизни?
— Большое, но уже не такое, как раньше. Настроение изменилось, наверное. Чтобы музыкой заниматься серьезно, без нее должно быть совершенно невозможно существовать, а я существую. Не слушать не могу, а вот без музицирования обхожусь достаточно спокойно. Иногда скучаю, испытываю желание поиграть на гитаре, но это не жизненно важная потребность, как в воде или воздухе. А она должна быть именно такой.
— Полгода назад вы отпраздновали пятидесятилетие. Это этап или просто цифра?
— Пока ничего особенного не ощущаю, хотя недавно поймал себя на интересной мысли.
Друзья посоветовали посмотреть европейский фильм, где главную роль играет замечательный молодой актер, внешне — совсем мальчик. Глядя на него, подумал: «Как было бы интересно взглянуть, каким он станет лет через двадцать. Просто визуально. Профессионально все ясно, нет вопросов — артист прекрасный». Внезапно пронзила мысль: «А ведь лет через двадцать ты, возможно, не сможешь на него взглянуть. Тебе будет семьдесят...» На секунду стало немного не по себе, потом прошло.
— Пока родители живы, мы остаемся детьми...
— Это так. Ну и конечно, Тимофей дает огромный заряд энергии. Я чувствую себя полным сил и не отношусь всерьез к этой дате...
Подпишись на наш канал в Telegram