В конце весны исполнилось сто лет со дня рождения Григория Чухрая, фильмы которого — достаточно упомянуть «Сорок первый» и «Балладу о солдате» — будут смотреть еще как минимум столетие. О том, что это был за человек, которому время оказалось только на пользу, рассказывают его сын — режиссер Павел Чухрай и дочь Елена Чухрай.
Павел: Мое детство проходило в годы, когда отец учился во ВГИКе. На Сретенке в подвале родители снимали угол: семи-восьмиметровую комнатку разделяла занавеска, на одной половине жила хозяйка Варвара, полная симпатичная женщина, на другой — мои отец с матерью. А в гости еще набивались папины однокурсники — режиссеры, операторы, художники. После окончания ВГИКа отца распределили на Киевскую киностудию, дали комнату, и я, шестилетний, до этого живший у бабушки в селе, воссоединился с родителями.
Так началась моя кинематографическая жизнь. Мы были семьей, то есть имели какой-никакой уклад, мама готовила завтраки-обеды-ужины, поэтому вся холостая молодежь киностудии собиралась у нас. Режиссеры Сергей Параджанов, Владимир Наумов, художник Борис Немечек — кто только не приходил. Взрослые талантливые люди, они придумывали игры, пародировали кого-то, просто дурачились, а я болтался среди них и был счастлив.
Родители мной особенно не занимались, поскольку оба работали, а я был предоставлен самому себе, но одиноким себя не чувствовал. Было достаточно того, что в воскресные дни мы с папой ходили в кино или он выстругивал мне из дерева лодки и пропеллеры для самолетиков — у него были золотые руки, мог сделать все, даже радиоприемник собрать. Но главной моей гордостью было то, что папа учил всяким бойцовским приемам. Помню, как залезал к отцу, еще спавшему, в постель, он в полусне сгибал и разгибал руку, а я с восторгом щупал его бицепсы. Владимир Наумов подарил мне настоящие, хоть и детские, боксерские перчатки, английские, мы с друзьями надевали их по одной и бились в коридоре коммуналки. И с отцом я тоже все детство буцкался.
Елена: В любой компании он был весомым. При этом громко не разговаривал, никогда не слышала, чтобы повышал голос. Это у нас с мамой и братом, экспрессивных, шумных — итальянский дворик. Помню, с мамой что-то бурно обсуждали на кухне и пришла моя маленькая дочь:
— Не ругайтесь, дедушка сердится.
Я удивилась:
— С чего ты взяла?
— У него бровки домиком.
Ребенок точно подметил: когда отцу что-то не нравилось, он мог нахмурить брови, но ничего не сказать. Его молчание было разным: доброжелательным, сердитым, иногда гневным. При этом он всегда оставался сдержанным, и эта сдержанность оказывалась красноречивее любых слов.
Павел: Ни разу в жизни отец не повысил на меня голоса, не одернул, не унизил, что часто взрослые, пусть невольно, делают в отношении детей. Он учил отстаивать себя. В Киеве меня однажды побил мальчишка. Я прибежал домой и рассказал отцу. «А зачем жалуешься? — спросил он. — Ты должен был сам себя защитить». Я запомнил его слова. Уже в Москве мы несколько раз переезжали, и в школах я оказывался новеньким. Приходилось драться, и отцовские уроки пригодились.
Елена: Отец прекрасно двигался, профессионально отбивал чечетку, научил меня танцевать твист, рок-н-ролл, танго. Он вообще был музыкальным человеком, любил, чувствовал и понимал музыку. Дома мы слушали Высоцкого, Окуджаву, Галича, Утесова, Вертинского. Знаю их песни наизусть. Еще у нас была пластинка с записью музыкальных композиций к «Трехгрошовой опере» по Бертольту Брехту. На музыку к песне Мэкки-Ножа отец положил слова из «Мойдодыра» Корнея Чуковского и пел: «Как из маминой из спальни, кривоногий и хромой, выбегает умывальник и качает головой». Мы с отцом всегда танцевали под эту песню, мелодия до сих пор связана у меня со словами «Как из маминой из спальни...»
В детстве меня завораживал его огромный шкаф, набитый инструментами: там было все — от большого тяжелого зажима для обработки деревянных болванок до малюсеньких отверточек для часовых механизмов. Отец умел чинить часы и говорил: «Если бы я не стал режиссером, стал бы часовщиком».
Павел: На мой взгляд, он был из тех людей, которые в любой профессии проявляют себя ярко. Обладал способностями гипнотизера. Впервые почувствовал их в себе лет в десять-одиннадцать, когда как поводырь сопровождал своего слепого деда. «В какой-то момент, — вспоминал, — я заметил, что без слов понимаю, чего хочет дедушка, даже предугадываю его желания». Отца чуть не выгнали из школы, когда на уроке он загипнотизировал учительницу, с которой у него были плохие отношения: она тогда не смогла сдвинуться с места. Фронтовые товарищи и сокурсники по ВГИКу часто вспоминали о гипнотических экспериментах отца.
Елена: Во ВГИКе отец учился в мастерской Михаила Ромма. Когда тот приступил к съемкам фильма «Адмирал Ушаков», предложил отцу поработать у него ассистентом. Съемки проходили, кажется, в Одессе. В город приехал с выступлениями Вольф Мессинг. Кто-то сказал ему, что в их съемочной группе тоже есть гипнотизер, и Мессинг решил проверить парня: попросил загипнотизировать некую женщину и внушить ей, чтобы привела к нему. Отец выполнил задание. Мессинг признал его способности, но попросил не превращать их в профессию, сказав: мол, если понадобится помощь, любая, обращаться к нему. Однако папа так никогда и не воспользовался этой возможностью. Но ему, безусловно, была лестна оценка Мессинга.
Мы в семье знали, что у отца есть дар гипнотизера, но с нами он никогда сеансов не проводил, объясняя, что с близкими этого делать нельзя. Правда однажды мы с женой брата Машей стали свидетельницами такого сеанса. Новорожденная дочка Павла и Маши первое время болела, плакала сутками напролет, очень плохо ела. Маша, в свою очередь, сутками не спала. И вот в один из дней папа, мама и я приехали их навестить и застали такую картину: Маша, уже выбившаяся из сил, пытается накормить Настю, та плачет, отказывается есть. Тогда отец взял внучку на руки, положил на пеленальный столик и поставил ладони по сторонам от ее головы. Просто поставил, не касаясь. Настя начала затихать и заснула. С тех пор она больше так не плакала. Это единственный раз, когда отец провел сеанс гипноза с близким, родным человеком, и единственный, когда мы это видели.
У отца вообще была, на мой взгляд, уникальная энергия, я таких людей больше не встречала. При знакомстве с ним всякий чувствовал — перед ним человек мощный.
Павел: В Отечественную войну отец был десантником. Сначала связистом, а после Харьковской операции солдат построили и спросили, кто хочет в десант. Отец шагнул вперед. Тогда же начал учить сослуживцев рукопашному бою, и когда уже работал на Киевской киностудии, его приглашали на съемки драк консультантом. За годы войны у отца случилось несколько ранений: пробито осколком снаряда легкое, штыком проткнут бок, раздроблена нога — ее собирали по частям, сломаны обе руки...
В самом начале Отечественной, еще до перехода в десантные войска, отца с группой бойцов отправили на поиски немецкого диверсанта. Прочесывали лес, шли цепочкой в нескольких метрах друг от друга: у одного винтовка, у другого палка, опять винтовка, снова палка. Отцу досталась палка. В лесу он столкнулся с простым русским мужиком в крестьянской одежде, спросил его о чем-то, тот ответил. Отец уже собирался двигаться дальше, но заметил, что на незнакомце десантные ботинки. Тот перехватил взгляд, и через секунду завязалась драка. Силы были неравны, потому что в отличие от диверсанта отец еще не очень хорошо владел приемами рукопашного боя. В драке немец сломал ему руки, повалил на землю и начал душить. Все могло закончиться плохо, если бы не товарищ отца, который, услышав шум, бросился на помощь и застрелил врага.
В ходе Днепровской операции дивизию отца бросили в тыл неприятеля, немцы расстреливали десантников прямо в воздухе, и в результате от дивизии остался двадцать один человек. Стали пробираться к своим, бродили по лесам. Отец от голода начал слепнуть и, почти ничего не видя, шел шумно, спотыкаясь. Боясь, что в какой-то момент подведет ребят, вытащил ночью пистолет, чтобы покончить с этим шумом... с собой то есть. Но обойма оказалась пустой: друг Павел обо всем догадался. «Я знал, — сказал он, — что ты захочешь это сделать, и вытащил патроны».
Когда ему осколком пробило легкое, отвезли в госпиталь. Врачи сказали, что до утра не доживет. Положили в палату умирающих. Отец оттуда выбрался по стеночке и сказал медсестре, что отправится в свой полк. «Да иди!» — ответила та. Вышел, на улице лютый мороз, а предстояло добраться до грузовика, который доставил бы к месту назначения. Брел, брел, обессилев, упал и потерял сознание. Очнулся от голосов каких-то девчонок. Обнаружив раненого, они положили его на санки. «Веселые девчонки, — вспоминал отец, — смеялись, песни пели. Я чуть не умер на этих санках, но до грузовика меня довезли. Если бы не они, так и остался бы на той дороге». Отца доставили в другой госпиталь, подлечили.
На войне папа встретил нашу будущую маму. Поскольку десантники несли большие потери, время от времени бригады отправляли на переформирование в тыл. В конце 1941 или начале 1942 года отец попал в Ессентуки, где жила и училась мама. Они влюбились друг в друга, а спустя две недели отец уехал на фронт. Переписывались, затем мама оказалась в оккупации. Отец написал письмо в «Комсомольскую правду», рассказав, что потерял невесту и просит помочь ее найти. Знакомые мамы принесли ей газету, так родители чудом отыскали друг друга. За успешную военную операцию отца наградили недельным отпуском, и он поехал в Ессентуки к нашей будущей маме. Восьмого мая они решили расписаться, но ЗАГС уже закрылся, уборщица, мывшая полы, велела приходить завтра. Отец с мамой пришли — это было девятое мая 1944-го. Ровно за год до Победы. Этот день потом стал в нашей семье двойным праздником. А назавтра после росписи отец уехал на фронт.
Заканчивал войну он в Венгрии, освобождал Будапешт. Несколько лет назад, отца уже не было, я получил письмо. Незнакомец писал: увидел по телевизору передачу с участием Григория Чухрая и понял — это тот самый человек, с которым он в конце войны встретился недалеко от Будапешта. Два бойца остановились на дороге, перекинулись парой слов, и тут рядом взорвался снаряд. «Мне ничего, а его отбросило в кювет, — писал тот человек, — я помог ему продержаться, пока не подоспели санитары». Окончание войны отец встретил в госпитале.
Елена: Мне думается, он ничего не боялся, но человеком бесшабашным никогда не был. Однажды не по своей вине попал в аварию. Ехал к нам с мамой в подмосковный дом отдыха, навстречу выскочил грузовик. Бывший десантник, отец мгновенно сгруппировался и упал на пол. Удар оказался такой силы, что руль вмяло в спинку сиденья. Когда гаишники привезли отца к нам, с него сыпались осколки, но сам он не пострадал. Машину водил аккуратно, понимая, что неоправданный риск — глупость.
Павел: После войны к нам в гости часто приезжали его однополчане, замечательные люди. Среди них и близкий друг Павел Кирмас — тот самый, что вынул патроны из пистолета, а в другой раз вытащил отца с поля боя. Но об этом мы узнали не от Павла: он рассказывал о храбрости друга, а про себя не говорил. Из их фронтовых воспоминаний я узнавал правду о войне — живую, неподдельную.
Елена: Отец рассказывал, что как-то к ним в часть приехал корреспондент. Шел бой, одному солдату оторвало руку. В состоянии шока тот ее поднял и несколько секунд рассматривал. Военкор, узнав про этот случай, написал статью о том, как воин Красной армии, несмотря на тяжелое ранение, повел взвод в атаку... подняв над головой собственную оторванную руку. Когда солдаты это прочитали, устроили корреспонденту темную — просто-напросто избили. Потому что солдата покалечили в бою и та пафосная ложь была оскорбительна не только для него, но и для других шедших в бой.
Павел: Пафоса отец не терпел. Его собственные военные истории были интересны, художественны, а главное, человечны. Эта правда вставала и из его фильмов, из «Баллады о солдате», где война, как всегда в отцовском кино, показана через человеческие судьбы.
Учиться на режиссера отец задумал еще в конце тридцатых, когда оканчивал школу, но вскоре началась война. Однажды в Харькове, когда город еще дымился после боев, он в развороченном снарядом книжном магазине обнаружил учебник по режиссуре. Положил его в вещмешок, и когда случалась передышка, читал. Но в какой-то момент, может в сталинградском пекле, учебник пропал — не до книжек там было...
После войны отец поступил во ВГИК и, кстати, оказался в компании таких же вчерашних фронтовиков. Руководителем курса поначалу был Сергей Юткевич, с которым творческое общение не складывалось. К счастью, на втором, что ли, курсе Юткевича сменил Михаил Ромм, замечательный педагог, у него учились лучшие режиссеры.
Во время учебы отец несколько раз ложился в госпиталь. Осколок снаряда попал в легкое вместе с куском шинели, и в начале пятидесятых начался туберкулез. Уже все было готово для съемок дипломного фильма, выстроили декорацию, а он лечился. Декорацию разобрали, фильм снят не был, диплома отец не получил. Но когда вышел из госпиталя, Ромм сказал ему: «Беру вас, Гриша, ассистентом на свои картины» — на «Корабли штурмуют бастионы» и «Адмирал Ушаков». Еще и один эпизод дал снять. «Очень хорошо, — похвалил Ромм, — но в фильм эту сцену не вставлю: вы сделали так, а я бы сделал по-другому. Зато по этому эпизоду можете защитить диплом». И отец благополучно окончил ВГИК.
Ромм и позже играл в его жизни большую роль. На Киевской киностудии все молодые режиссеры уже сняли по картине, кто-то приступил ко второй, а отец все ходил в ассистентах. Задумал ехать на Одесскую киностудию, но тут позвонил Михаил Ильич: «Гриша, поезжайте через Москву, может, удастся вам помочь». А в Киеве на лестничной площадке с нами жил друг отца режиссер Марк Донской, в семье которого я болтался просто как второй ребенок. У папы не оказалось приличной одежды для поездки в Москву, и Донской купил ему костюм: «Когда станешь известным режиссером, отдашь».
В столице Ромм привел бывшего ученика к директору «Мосфильма» Ивану Пырьеву. Тот спросил:
— Что ты хочешь делать?
— Хочу снимать «Сорок первый».
— А знаешь, что в двадцатые уже снимали такой фильм, немой?
— Знаю, но представляю это по-другому.
— Ну хорошо, приходи завтра, зачислим к нам.
— Я должен подумать...
Пырьев расхохотался:
— Ты еще будешь думать?!
Так отец попал на «Мосфильм». Мы переехали в Москву, сначала снимали жилье, а когда мне исполнилось пятнадцать, отец получил квартиру рядом с киностудией. Родилась моя сестра Лена. Уже вышла на экраны «Баллада о солдате», где вместо начавшего сниматься Олега Стриженова, очень ценимого отцом после «Сорок первого», но теперь не подходившего к образу — слишком взрослый, красивый, поживший, — главную роль сыграл студент-вгиковец Владимир Ивашов. Его партнершей стала тоже еще не окончившая учебу Жанна Прохоренко. Отцу было важно рассказать, что войну выиграли не генералы, а простые солдаты, многие из которых уходили на фронт, будучи, по сути, совсем мальчишками. Однако это не понравилось некоторым начальникам. У отца вообще ни один фильм не проходил гладко: «Сорок первый» обвиняли в искаженном показе Октябрьской революции, «Балладу...» — в искажении правды о Великой Отечественной. «Меня на худсовете, — рассказывал отец, — люди, которые не воевали, а отсиделись в тылу, учили, как снимать картины о войне. Горько и противно!» Но «Балладу о солдате» посмотрели миллионы зрителей, фильм был номинирован на «Оскара», получил специальный приз Каннского кинофестиваля и множество других международных наград.
Елена: Отец никогда не бился за свои права, но если дело касалось вещей важных, для него принципиальных, становился непреклонен. Мне всегда говорил: «Не бойся отстаивать свои убеждения». Был такой случай. Я училась в школе рабочей молодежи, и к нам в класс пришла молодая учительница литературы, вела прогрессивные беседы, я ходила окрыленная. И вот она дает нам задание написать сочинение по роману «Отцы и дети». Роман мне не нравился — конфликта отцов и детей до сих пор не понимаю. И я, наивная дурочка, решила, что могу написать о своем отношении к тургеневскому роману, которое, надо признаться, оказалось прямо противоположно тому, чему учили в советской школе. Написала... и получила двойку. Мне было велено переписать сочинение. Домой пришла злая, разочарованная и конечно же, все рассказала отцу. Он прочел мое сочинение, оно ему понравилось. Спросил:
— Переписывать будешь?
— Буду, но не хочу.
Отец принес из своего кабинета том из собрания сочинений Ленина, открыл на какой-то странице:
— Перепиши сочинение слово в слово, ничего не меняя, но закончи вот этой цитатой.
— Папа, если я оставлю все как есть и просто вставлю эту цитату, меня выгонят из школы!
— За Ленина не выгонят.
Сделала, как он посоветовал, и получила четверку. «С демагогами, — сказал отец, — надо бороться при помощи демагогии». Этот урок я запомнила на всю жизнь. Отстаивая свои убеждения, с противником надо сражаться его же оружием.
Павел: Еще одно столкновение отца с чиновниками от культуры случилось, когда он возглавлял жюри Московского кинофестиваля, на котором представили картину Федерико Феллини «Восемь с половиной». По мнению отца, картина безоговорочно заслуживала главного приза, но Министерство культуры давило на него, чтобы приз получил советский фильм «Знакомьтесь, Балуев!», который еще во время съемок кинематографисты прозвали «Знакомьтесь, балуйтесь». Отец давлению не поддался, несмотря на то что в какой-то момент ему даже угрожали лишением партбилета. Он сказал: «Не вы мне партбилет выдавали, не вам его и забирать». А главный приз фестиваля получил фильм «Восемь с половиной».
Когда папа снимал в Италии картину «Жизнь прекрасна», приключилась забавная история. Для съемок одного эпизода выбрали поле под Римом, приехали туда со всей съемочной аппаратурой и замечают: на другом конце поля — еще одна киногруппа. Выяснилось, что Феллини тоже собирался там снимать. Они с отцом постояли-постояли, поговорили-поговорили и решили: «Ну, тогда никто снимать не будет!» — и разъехались.
Вообще, у отца было много друзей-кинематографистов по всему миру. К нам приходили Анджей Вайда, Джузеппе де Сантис — помню, он учил меня танцевать. Когда я был в Америке, мне передали сценарий Стэнли Крамера, написанный для отца, которого недавно не стало. Спросили:
— Может, сами снимете?
Мне было лестно такое предложение, но я ответил:
— Это все-таки предназначалось другому режиссеру.
Елена: В последние годы отец написал две книги — «Мое кино» и «Моя война», причем на компьютере, который освоил самостоятельно. Снимал документальные фильмы, по-прежнему старался ходить на «Мосфильм» пешком, несмотря на больные ноги и вообще неважное здоровье. Он ведь, кроме ранений, перенес семь инфарктов. Но мысли о том, чтобы перестать работать, у него, по-моему, не возникало.
Мама — человек с сильным характером, под стать отцу. Ей, кстати, недавно исполнился сто один год, и она бодро, насколько возможно в ее возрасте, отметила эту дату. У них с отцом были равные отношения, он считался с ее мнением, давал читать свои сценарии, советовался, вообще они много разговаривали. Но главой семьи был отец. Ни одно важное решение у нас не принималось без его одобрения, так было вплоть до его последних дней. Для меня он был и остается единственным непререкаемым авторитетом. До сих пор с ним советуюсь: когда возникает сложная ситуация или не знаю, как правильно поступить, мысленно обращаюсь к нему.
Подпишись на наш канал в Telegram