«Можно пожить у тебя? Я напишу вывеску для твоего магазина». Хозяин антикварной лавки на мосту у собора Нотр-Дам смутился: сам Ватто предлагает сделать вывеску, когда ее способен изготовить любой начинающий художник. К тому же Антуан тяжко болен, ему не следует тратить силы на пустяки. Жерсен растерянно смотрел на друга. «Сделай одолжение», — настаивал Ватто.
...Легка, весела дорога в Париж, когда юноше семнадцать и сидит он в повозке бродячих актеров итальянского театра, которые дают спектакли по ярмаркам во французской глубинке. Комедианты шутят, смеются, хорошенькая Коломбина подмигивает озорным глазом, заставляя парня краснеть, а пожилой актер с напускной серьезностью одергивает ее и протягивает проголодавшемуся попутчику лепешку с жирным куском ветчины. Невиданные пейзажи бегут по сторонам, наматываются, как знаменитое кружево на картонку в руках у мастериц Валансьена — родного города Антуана...
Никакого представления о жизни в Париже он не имел и никого из знакомых тоже. Дом же покинул против родительской воли. Отец отдал сына, постоянно что-то рисовавшего — рыночные сценки, балаганные представления, — в обучение к местному художнику, но спустя пару лет забрал: расходы все-таки, а выйдет ли толк — неизвестно. Куда лучше ремесло верное, вот как у него самого — кровельщика. В Валансьене хорошо знали Жана Ватто, прошедшего путь от простого мастерового до подрядчика, но земляки знали его и как человека вспыльчивого, а во хмелю и вовсе несносного. За буйство Ватто-старший даже попал под суд, да и теща его «познакомилась» с судьей: ругаться женщина умела не хуже зятя. А в целом крепко стояли на ногах, даже домом владели, и детей старались вывести в люди. Только болезненный, впечатлительный и задумчивый Антуан, уходивший в свое рисование как в спасительное плавание, оказался не от мира валансьенского. И чем больше реальность старалась его уловить — вот и война, частая в их краях, опять встала на пороге, и рыскали по городу специально отряженные люди в поисках новобранцев, — тем сильнее тянуло прочь.
Столица тогда, в самые первые годы XVIII века, встретила юношу вавилонской сумятицей. Величественные дворцы и шумные рынки, горящие в полумраке соборов витражи, изысканные кофейни и дешевые трактиры... Пудреные парики, миниатюрные ножки в мелькавших из-под пышных юбок атласных туфельках — и тут же загорелый рыбак, жарящий на топком берегу Сены на продажу свой улов. Галантная почти балетность обхождения — и пугающая вечерняя тьма, таившая в себе опасные встречи с грабителем или душегубом.
Одинокому застенчивому провинциалу ничего не стоило затеряться, провалиться, как мелкая монета в дыру кармана. Но Антуан нашел пристанище на мосту Нотр-Дам, в лавчонке, торговавшей копиями картин. С утра до вечера он копировал работы известных художников, причем каждую по несколько раз: нравившийся покупателям сюжет приносил доход торговцу. А вечерами и в праздники отправлялся гулять по городу, прежде всего на ярмарку — в ту ее часть, где ставился балаган и зазывала сообщал почтеннейшей публике, что вскоре начнется представление. Смотреть эти спектакли Ватто полюбил еще на родине. На дощатые подмостки выходили актеры итальянской комедии дель арте, свет масляных плошек выхватывал из мрака их фигуры и лица, отбрасывая на стены причудливые тени. Живость игры, меткие и смелые шутки, обращение к публике мгновенно увлекали зрителей. Тут же Антуан, примостившись в сторонке, набрасывал в карманном альбоме происходившее на сцене. Где-то в вечерних сумерках таял мост Нотр-Дам с его лавочками и надоевшими копиями — существовали ли они на самом деле?.. Реальность сосредотачивалась здесь — в бедном балаганчике, где играла странствующая труппа, где то замирала, то смеялась публика и летал по белым листам альбома карандаш.
Картинки Ватто случайно попались на глаза граверам Мариеттам, богатым коллекционерам произведений искусства, которые вскоре познакомили Антуана с художником Клодом Жилло. Тот создавал эскизы декораций и костюмов, писал небольшие картины со сценками, навеянными итальянской комедией, сочинял пьесы и даже организовал свой театр марионеток. Во все театры был вхож Жилло, а с ним — и его ученик со своим альбомчиком. А новый покровитель Ватто, Пьер Кроза, устраивал у себя домашние спектакли и маскарады, на которые приглашал молодого художника.
Театр захватил тогда французов. Сам Людовик XIV, «король-солнце», в юные годы танцевал в балете, поставленном при дворе, а сколько таких постановок, уж не говоря о балах, устраивалось потом! Да и сама жизнь Версаля внешне напоминала балетный спектакль, в котором задействованы король, его фаворитки и приближенные. Гиацинт Риго, придворный живописец, недаром изобразил Людовика в грациозной и выказывающей актерское умение подать себя позе. Король задавал моду, и вслед за версальским двором всевозможные представления стали разыгрываться в поместьях аристократов. Правда итальянских комедиантов королевским указом из театрального Парижа изгнали еще до приезда туда Ватто: в сатирическом спектакле один из главных женских персонажей явно напоминал маркизу де Ментенон, сначала воспитательницу детей Людовика от фаворитки, а затем и его морганатическую супругу. Но после «захода «солнца» итальянцы вернулись. Впрочем, вольный дух их театра уже проник повсюду, даже в постановки официального «Комеди Франсез» с его обласканной монаршими почестями труппой.
Антуан увлеченно рисовал актеров — играющих на сцене, беседующих, напевающих под звуки струн. К ним прибавились и другие персонажи. Художник и хранитель коллекций Люксембургского дворца Клод Одран пригласил его пожить в своих владениях и посмотреть собранную там живопись. Во дворце хранились произведения, которые сочли лишними в Версале, но Антуан понимал, что попал в сказку. Чего стоили одни полотна Питера Пауля Рубенса — фламандца, то есть земляка Ватто, со сценами из жизни Марии Медичи, для которой и был построен дворец!.. А регулярный французский парк, слегка запущенный и оттого вызывающий романтическое настроение? Воображение рисовало в его аллеях легкие, словно тающие фигуры дам и кавалеров, прогуливающихся или сидящих под густой зеленой сенью.
Но прочь, прочь из этого эдема: фантазия, как вольный ветер, не терпит стен, пусть и дворцовых. Что если махнуть в Италию, откуда родом те милые сердцу комедианты и куда испокон веку стремятся все художники? Ватто представил свои картины на конкурс, наградой в котором служила пенсионерская поездка в Рим... и занял второе место. Разочарованный, он уехал на родину.
Валансьен оказался в дыму очередной войны. Как-то Антуан познакомился с лечившимся после ранения офицером, который так рассказывал о сражениях, что возбудил фантазию художника. Тем более что одну батальную сцену он написал еще в Париже, ее купил известный коллекционер и заказал вторую картину. Ватто принялся за работу, хотя изображения битв у него если и возникали, то вдали, на заднем плане. Главными действующими лицами были солдаты, отдыхавшие, сидевшие в раздумьях на земле под деревьями, — и молодые женщины, невесть каким ветром занесенные в эти пропахшие порохом края. То ли жены, то ли подруги, то ли прекрасные видения, возникшие посреди бедствий пред взором измученных вояк...
В Париж Ватто вернулся твердо зная, о чем будет писать картины, хотя война больше не возникнет в них даже в виде отзвука. Там появятся лишь женщины и мужчины в аллее парка или на балу, отплывающие на «остров любви» или грустящие в обществе друг друга. А еще то ли актеры, то ли представляющие себя актерами.
— Мсье Ватто, почему вы, молодой человек, ходите на балы, только чтобы рисовать там танцующие пары? — спросил знакомый. — Почему не танцуете сами? И гуляете по парку — я заметил — с блокнотом.
Что мог ответить Антуан? Он, несмотря на молодость, стал признанным художником. Его приняли в члены Королевской академии живописи и скульптуры, причем за картину неясного жанра, за «галантное празднество», как ее назвали, — «Паломничество на остров Киферу»: для талантливого живописца сделали исключение. Картины Ватто хорошо покупали, и слава его «сценок» превзошла славу придворных портретистов.
— Вы все время работаете или читаете, — не унимался знакомый. — Когда же вы живете?
— Но что вы понимаете под словом «жить»? — спросил Ватто, и собеседник умолк.
Да, Антуан не любил общего веселья, предпочитая ему разговоры с людьми, понимающими в искусстве, благо был вхож в их общество. Но он все время думает о чем-то своем, иногда говорит невпопад, а то может и вспылить. Сегодня дружит с человеком, живет под его кровом, назавтра собрался — и был таков. И все же итальянская художница, одна из лучших тогдашних портретисток Розальба Каррьера, женщина чуткая, с удовольствием откликнулась на предложение приятеля Ватто нарисовать его.
Несмотря на худобу и бледность, внешность Антуан имел интересную. Женщинам он нравился, ходили слухи, что был влюблен в итальянскую комедиантку, но так ли это, никто достоверно не знал. Во всяком случае, ни о каких его романах не слышали. Может, Ватто и вправду жил своими «грезами»?
...Доктор был озабочен. Пациент, от природы здоровья хрупкого, телосложения худощавого («Вы и рисуете таких же худых, как сами», — пошутил врач), давно кашлял: чахотка.
Из Лондона от Филиппа Мерсье, поклонника искусства Ватто, пришло приглашение почтить Англию своим визитом. До той поры Антуан никогда не покидал пределов Франции, но теперь засобирался в путь: Мерсье желал познакомить его с английскими живописцами, а кроме того предлагал услуги хорошего доктора. Напрасно друзья отговаривали, напоминая, что на дворе осень и плыть через пролив опасно, что в Лондоне сыро и промозгло, что город отапливается углем и мелкая черная пыль вечно висит в воздухе. Ватто ничего не хотел слушать — оставаться на месте казалось еще хуже. Неужели снисходить до своей болезни, принимать ее всерьез? Тогда ни рисовать, ни жить станет невозможно.
До порта Кале он добирался в тряских продуваемых экипажах. Гостиницы, в которых останавливался по дороге, попадались дрянные, из окон дуло. Наконец в Кале взошел на корабль.
...Небольшое суденышко то взлетало к серому небу, то скатывалось куда-то в пучину. Оставаться в каюте было тяжко, начинало мутить, но когда Антуан поднялся на палубу, его чуть не сбил с ног порыв ветра. Пришлось спуститься к себе и пересиживать шторм в тесной каюте.
В Лондоне Ватто ждали. Мерсье поселил его у себя и окружил заботой: ради гостя варили лучший кофе, дважды в день затапливали камин. Начались визиты к художникам и торговцам картинами, смотревшим на Антуана с обожанием и спрашивавшим его о выставках и Академии — ни того ни другого в Англии не было. Живопись Ватто воспринималась здесь как нечто торившее новые пути, его картины быстро купили, и в том числе «Капризницу». Несмотря на то что принимали тепло, Ватто затосковал. А еще он все больше уставал. Лечение, предпринятое доктором Мидом, не помогало, но, может, это лишь поначалу?.. В Париж художник вернулся обессиленным, едва смог приняться за работу и писал теперь мало.
В один из дней Антуан пришел туда, откуда начался его Париж: на мост Нотр-Дам, к доброму другу Жерсену. Хотелось отдохнуть от разговоров о высоком искусстве, да и от самого искусства тоже. Он задумал написать простую вывеску — из тех, что вешают над входом в лавки. Жерсен был и обрадован, и смущен предложением, но быстро сообразил, что отговаривать Антуана не стоит. В дальней комнате магазинчика Ватто принялся за дело, но работать мог только по утрам, дальше силы иссякали. Он написал саму Жерсенову антикварную лавку «Великий монарх», в которой, как на сцене театра, отсутствовала четвертая стена. Изображенные люди в рассеянной задумчивости входили в магазин словно в жизнь и рассматривали сокровища вокруг, не понимая, что с ними делать. Вернее все понимая. Ничем, никаким сокровищем нельзя обладать, ничто не прочно и не вечно. Вот и портрет великого монарха — всемогущего, некогда блистательного, а ныне ушедшего «короля-солнце» упаковывают в ящик. А жизнь продолжается, и молодая прелестница сидит у прилавка, ведя вроде бы непринужденную беседу.
Хорошо было Ватто, вернулось давно забытое: как, приехав в Париж, жил в похожей лавочке, как довольствовался на обед салатом с куском хлеба и в свободное время ходил на ярмарочные представления. Там ему приглянулась темпераментная итальяночка. Девушка заметила, что молодой человек все время смотрит на нее, и подмигивала веселым черным глазом, отчего он опускал взгляд. Однажды, выходя из балагана, увидел ее сидящей рядом с другим актером: они о чем-то разговаривали на своем языке и итальяночка плакала. Антуан стоял, не в силах сдвинуться с места, пока мужчина не заметил его и не спросил удивленно: «Чего вы хотели?» Девушка тоже обернулась и сказала тихо: «Зачем вы тут? Идите домой».
Спустя неделю после начала работы над вывеской Ватто представил ее, законченную, Жерсену. Сам художник был доволен — может, впервые в жизни. Вывеску водрузили над входом, и любители искусства специально приходили посмотреть на нее. Но вскоре хозяин, боясь за свое сокровище, картину снял и унес в дом.
Несмотря на попытки Жерсена удержать приятеля, тот покинул его жилище. Ему становилось все хуже. Пришлось, вопреки его всегдашнему нежеланию посвящать кого-либо в цели своих странствий, обратиться к друзьям. Он хотел поселиться где-нибудь в сельской местности, и ему нашли дом с садом. Стояло лето, Ватто подолгу сидел в саду, смотрел на деревья, на голубевшее в просветах листвы небо, беседовал с приехавшим к нему учеником Патером, и тот позднее вспоминал эти пару месяцев как самые важные в своей жизни.
Восемнадцатого июля 1721 года Ватто вновь снялся с места и исчез в одному ему ведомом направлении, теперь уже навсегда...
Подпишись на наш канал в Telegram