Бродил по Парижу и, заслышав русскую речь, пристраивался за компанией соотечественников, некоторое время шел за ними. Одно дело, когда приезжаешь в страну на гастроли со своими и кажется: здорово было бы здесь пожить. И другое, когда остаешься один. Так радовался, когда возвратился в Питер!
— Игорь Станиславович, на телеканале «Россия 1» не так давно состоялась премьера сериала «Обитель». О вас режиссер сказал: «Он сделал роль выдающейся».
— Очень рад, что наконец познакомился и поработал с Сашей Велединским, на пробах увидел его в первый раз. Приглашение стало приятной неожиданностью. Пробовался сразу на две роли — владыку отца Иоанна и Вершилина, его в итоге сыграл Виктор Раков.
Кроме того, что необходимо знать и помнить о трагических моментах нашей истории, не менее важно говорить сегодня о любви, добре и терпимости, которые проповедует владычка. Без них человечество, цивилизация могут вообще прекратить свое существование.
Действие разворачивается в двадцатые годы, но то, о чем рассуждает мой герой, как нельзя точно отражает реалии нашего современного общества. Такие подвижники-батюшки появлялись чаще всего тогда, когда церковь была угнетаема. Искренняя вера, приверженность истинному христианству, которое есть прежде всего любовь и прощение, помогала им не только самим находить силы жить, порой в нечеловеческих условиях, но и помогать выживать другим.
— Не было желания сделать свою роль столь же яркой, как отец Зиновий у Владимира Стеклова?
— Зачем же «Обители» нужны два одинаковых священника? И потом, отец Зиновий, которого сыграл Стеклов, достаточно агрессивен, между ним и владычкой довольно серьезный конфликт. Для меня по-человечески безусловно ближе то, что несет отец Иоанн. А говорит он о прощении, смирении, о том, что нужно полюбить даже своих врагов, к чему, собственно, и призывал Христос.
— Достаточно посмотреть любое ток-шоу, чтобы убедиться, какие волны агрессии льются сегодня с экрана, причем не только из уст рядовых участников, но и людей, облеченных властью. Дойдут до таких слова вашего героя?
— Мне кажется, до таких не дойдет ничего. Наша задача просто не увеличивать их число, не вставать в их ряды. Чем меньше их будет, тем больше шансов у человечества на спасение. Пока люди не научатся понимать, что кто-то имеет право на другую точку зрения, мы обречены. Ремарк в романе «Земля обетованная» рассуждает о том, что, судя по всему, новые войны будут всегда, потому человек не способен почувствовать, насколько больно может быть другому человеку, всегда кажется, что самому больнее всех.
В «Братьях Карамазовых» Иван говорит: «Я, например, глубоко могу страдать, но другой никогда ведь не может узнать, до какой степени я страдаю, потому что он другой».
И это одна из главных проблем человечества. При этом у каждого своя правда, в которой он убежден и ради которой готов на многое. Во времена Советского Союза ходил анекдот: мы за мир, и так будем за него бороться, что камня на камне не останется. Похоже, мы все переживаем сегодня очередной период сильнейшего обострения, когда человечество готово бороться за мир так, чтобы камня на камне не осталось. Таких, как владычка, катастрофически мало, их голоса почти не слышны.
— Вы родились в белорусском городе Орше в семье, не имевшей отношения к театру и кино. Кто же повлиял на решение податься в актеры?
— Детство мое было счастливым, как у многих детей, когда время движется медленно и ежедневно происходит огромное количество событий. Ходил в школу, занимался плаванием, гонял с ребятами до позднего вечера мяч, пока его еще можно было разглядеть. Ездил в пионерские, позже спортивные лагеря. Побывал даже в «Зубренке» — это такой белорусский «Артек». Помню, папа смастерил мне деревянный автомат. Куда ж без него? Ведь на всех сменах играли в «Зарницу».
Помимо лагеря каждое лето родители отправляли меня к бабушкам в деревни. Одна, как мне казалось, находилась на краю света, мы очень долго до нее добирались: сначала на поезде, потом на пароме и автобусе. Это была фантастика — ну как в Австралию съездить! Года три назад решили с мамой навестить тамошних родственников. Доехали на машине за два с половиной часа. Потрясающее, особое для меня место...
Родители действительно не имели ни малейшего отношения к театру и кино. Они тяжело и много работали, особенно мама — прядильщицей на льнокомбинате. Стояла целую смену по щиколотку в какой-то жиже, грохот кругом такой, что не срывая голоса, обращаться друг к другу просто невозможно. В силу некоторых обстоятельств мне пришлось поработать там полгода, поэтому видел все своими глазами.
Папа трудился там же, но на инженерной должности. Пользовался огромным уважением, поскольку болел за дело. Все время вносил какие-то рацпредложения, а за это полагалась премия, и к нему неизменно присоседивались начальники: «Войдешь с нами в долю — скорее пробьешь свою идею». И папа соглашался, дело ведь прежде всего.
Я рос застенчивым, отчасти оттого что сильно заикался, так что об актерстве не думал — в Орше вообще думать об этом довольно трудно. Играл в футбол в какой-то полупрофессиональной команде и вообще не собирался поступать в институт. Но родители настояли, и я подал документы в Минский политехнический на только что открывшийся факультет робототехники, который оказался абсолютно блатным.
Я набрал довольно высокий балл, но его не хватило для поступления. Как обладавшему математическими способностями национальному кадру мне предложили на выбор двадцать институтов по всей стране, но я почему-то выбрал не учебное заведение, а город, и стал студентом Ленинградского института водного транспорта.
Военной кафедры там не было, на втором курсе я должен был уйти в армию, поэтому забил на учебу, как и другие однокурсники. Однако по необыкновенным обстоятельствам меня служить не взяли. Наверстывать упущенное было слишком поздно, я оформил академический отпуск и вернулся в Оршу.
Однажды прогуливался по местному Дворцу культуры и попался на глаза руководительнице народного театра. Ей требовались мужчины, которые шли туда неохотно, и она буквально за руку затащила меня в труппу. В народном театре провел полгода, играл одну из главных ролей в постановке по роману Бориса Васильева «В списках не значился». В это время на гастроли в Оршу приехал минский Театр имени Янки Купалы, я впервые увидел спектакль профессионального коллектива, и в меня он как-то серьезно попал. Кроме того, обратил внимание, что на сцене я перестаю заикаться. Тогда и зародилась тайная и отчаянная мысль — «пойти в артисты».
Сказав родителям, что еду в Ленинград навестить друзей, сначала отправился в Москву, где прошел в Щукинском училище до второго тура. Поскольку до него оставалось еще недели две, чтобы не терять времени, действительно поехал в Ленинград и стал поступать в ЛГИТМиК. Курс набирал Лев Абрамович Додин, но это имя мне тогда ни о чем не говорило. Три недели жил у друзей в общежитии и ходил на прослушивания. Читал Пушкина «Я вас любил: любовь еще, быть может...»
Девочка из народного театра посоветовала подготовить стихи Омара Хайяма: «Если жизнь все равно неизбежно пройдет — так пускай хоть она безмятежно пройдет!» И вот я их читаю, а комиссия покатывается со смеху. Недоумеваю: чего это они? Потом мне объяснили: эти стихи написаны пожилым человеком и от восторженного юноши звучат комично. Я был советским мальчиком, подготовил прозаический отрывок из «Как закалялась сталь». Шел 1985 год, перестройка только начиналась. Конечно, я мало знал об истории своей страны, и когда на голову свалилась гласность, был ошарашен и раздавлен. Но это случилось позже.
Так вот, после первого тура мне аккуратно подсказали: надо бы поменять прозу, нет, все очень хорошо, но именно вам нужно что-то более эксцентричное, к примеру Зощенко. Я послушался, и благодаря этому, думаю, меня взяли.
— Додин сам принимал экзамены?
— Когда пришел на консультацию, там сидел Валерий Николаевич Галендеев, но я был уверен, что это и есть Додин. Так я стал студентом актерской мастерской Льва Додина, совершенно не зная, кто это такой.
— Новость обрадовала родителей?
— Позвонил маме, она сказала: «Ой, господи...» — и положила трубку. Мама очень хотела, чтобы я стал директором льнокомбината.
— Михаил Боярский рассказывал: когда Лиза училась у Додина, порой ночевала в институте, поскольку репетиции затягивались за полночь.
— Со мной было так же. Особенно трудными оказались первые два года. Все смешалось: кони, люди. Дня от ночи не отличал. Поменялось все, у меня слетела крыша! В первое время очень скучал по дому, приходил на Витебский вокзал и провожал поезда, шедшие в Белоруссию, вдыхал их запах — до такой степени доходило... Было очень жалко себя, потому что меня так мучили! С занятий нас, как правило, отпускали в половине первого ночи, метро и транспорт ходили до часу. Едва успевали добраться до общежития, а в девять утра надо уже сидеть на па?рах.
На первом курсе мне было крайне трудно сразу во все въехать, отчаивался, понимая, что нахожусь в зоне вылета. Но потом произошла странная история, я вдруг неожиданно раскрепостился. Танцы преподавала прекрасная Елена Андреевна Добросердова. Благодаря ей через танец, жест я расслабился и что-то понял про актерство, стало легче на занятиях по мастерству, к концу первого курса почувствовал уверенность в себе, что очень важно для нашей профессии.
— Выведена почти закономерность: все гениальные режиссеры — тираны. Додин вас не щадил?
— Раньше был беспощаден. Но за то время, что я его знаю, он очень изменился, стал более сдержанным. Стал мудрее. Иногда беспощадное обращение может раскатать, раздавить актера до такой степени, что он больше никогда не встанет на ноги.
Раньше Лев Абрамович говорил артистам очень жесткие вещи. Часто повторял: падающего толкни. Считал, что стресс способен вытащить из человека живое и настоящее, то, о чем тот даже не догадывается. Он был и остается ярым противником покоя, а уж тем более спокойствия. Помню, однокурсница робко ему возразила:
— Я хочу остаться собой.
— А вы знаете, кто вы, что из себя представляете, что у вас внутри? Когда вы говорите: я хочу остаться собой, то кем вы хотите остаться? Только такой, какая вы сейчас? Но возможно, это только два процента от вас! — ответил мастер.
Хоть это было непросто, а иногда и мучительно, я думаю, что многим из нас нужна была такая встряска.
В общем, мы его, как говорится, боялись, но уважали. За несколько месяцев до нашего поступления Додин выпустил прогремевший на всю страну спектакль «Братья и сестры». Мало сказать, что был потрясен, когда увидел его на первом курсе. Я наконец понял, к кому поступил, и очень этим гордился.
— Вариантов пойти после института в другой театр, а не к Додину в Малый драматический, не было?
— Я так понимаю, с самого начала предполагалось, что наш курс войдет в труппу Льва Абрамовича. Больше половины ребят попало к нему в театр, но с кем-то к концу обучения возникли противоречия и конфликты и их не позвали. Варианты у меня были, после выпускного спектакля подошел проректор ЛГИТМиКа:
— Игорь, есть отличное предложение! Якутия! Два раза в год гастроли в Японию, высокая зарплата плюс северные.
Он был крупным, зажал меня где-то в углу, и я прохрипел:
— Спасибо, подумаю.
Однако всерьез никаких вариантов не рассматривал, пришел в Малый драматический.
— Додин позвал сразу на какие-то роли?
— Нет, такого, чтобы «зову вас на Гамлета», не было. Но когда мы оканчивали учебу, Лев Абрамович уже год репетировал «Бесов». Еще студентами стали там потихонечку что-то пробовать. Так я в итоге сыграл Эркеля — очень страшного мальчика, Сережа Курышев сразу главную роль — Кириллова. А вскоре случились Gaudeamus, «Клаустрофобия», о которых заговорил театральный мир. В девяностые мы беспрерывно гастролировали с этими спектаклями по всему миру. Помню, выдался год, когда в общей сложности я провел дома всего три недели.
В ту пору кино у нас не снимали совсем, но мне поступали заграничные предложения. Я снялся в нескольких фильмах в Венгрии, Польше, Швеции. Благодаря этому почти не заметил разрухи девяностых. Хорошо помню еще до периода «больших гастролей» продуктовые наборы из Германии, которые раздавали в театре, — в магазинах-то было пустовато. Моей женой тогда была однокурсница Ира Тычинина, замечательная актриса. За год мы сменили около пяти съемных квартир, а к концу первого года службы театр похлопотал и нам дали комнату в коммуналке. Любые трудности переживали легко, потому что были молоды. Нас пьянили свобода и открывшиеся границы.
— Вы упомянули спектакль Gaudeamus. В нем ногой играли на фортепьяно. Отчего исполняли Моцарта столь нетрадиционным способом?
— Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Как-то накануне спектакля на даче у друзей я обжег руки о раскаленный железный лист. Пришел на спектакль с перебинтованными кистями. Надо было как-то выкручиваться. Придумал, что наиграю мелодию большим пальцем ноги. В итоге всем понравилось. Закрепили...
— Никогда не вставал вопрос поменять театр?
— Один раз я уходил. В никуда. Продержался год... Случилась какая-то дурь, взыграл максимализм, обида, помню, была. Я считал, что способен на большее, но желания перейти в другой театр точно не возникало. К тому же это было время, когда все начали зарабатывать деньги, и я засомневался: может, не то дело выбрал?
Пытался заниматься бизнесом. Но это смешно, даже рассказывать не буду! Пробовал писать сценарии... В середине девяностых кино, как уже говорил, почти не снимали, сидел без работы, держался на старых запасах, чего-то ждал. Потом осознал, что без театра не могу, и через год вернулся к Додину.
Довольно долго Лев Абрамович не видел меня среди СВОИХ актеров, но в начале нулевых я стал достаточно много сниматься, получал большие роли, надолго уезжал из Питера, и меня устраивало, что в театре занят не плотно. Так продолжалось лет десять, а в 2014 году неожиданно сыграл Гаева в «Вишневом саде».
— И получили театральную премию имени Владислава Стржельчика.
— Ну да, но поначалу Лев Абрамович видел в этой роли другого артиста, а меня упорно тащил на студента Петю Трофимова. Я же считал, что староват для студента. Лев Абрамович, убеждая, показывал довольно страшные фотографии Блока, сделанные незадолго до его смерти, и я примерно понимал, чего он хочет от меня в этой роли.
Однако у актера, утвержденного на Гаева, что-то стряслось, он не приходил на репетиции, я стал по необходимости пробовать эту роль, и у меня пошло. Когда актер пробует роль, которую все равно играть не будет, нет груза ответственности. Со временем я убедил Льва Абрамовича, что справлюсь, и в итоге сыграл Гаева. После этого начал получать в театре главные роли и русского, и мирового репертуара.
— В «Братьях Карамазовых» вы играете старшего брата Митю. Когда репетировали, вставал вопрос, чем ваш герой будет отличаться от образов, созданных Михаилом Ульяновым в экранизации Ивана Пырьева или Сергеем Горобченко в сериале Юрия Мороза?
— Сериал не видел, а фильм смотрел давно. Когда репетировали, мне не приходило в голову что-то пересматривать, чтобы сравнения не помешали работать над ролью. Про своего Митю не хочется говорить банальностей вроде того, что он человек крайностей, униженный человек, что чувствовал себя таким всегда, как и мы часто себя ощущаем. Он реагирует на это крайне бурно и в какой-то степени мстит миру. Иногда ему кажется, что он может измениться. Не хотел сказать банальностей, а наговорил...
Премьера спектакля состоялась в прошлом ноябре. Мы боялись, что из-за проклятой пандемии все затормозится. Постановка трижды откладывалась: кто-то из нашей компании заболевал. Не заболели только трое, я в том числе. Выпустили «Карамазовых» даже раньше, чем Лев Абрамович предполагал, но у Додина не бывает, чтобы спектакль вышел и пошел. Лев Абрамович очень следит за своими работами, особенно за новыми, репетиции и довольно существенные изменения продолжаются. Спектакль все еще рождается, а вместе с ним развивается, становится на ноги и мой Митя.
— Катерину Ивановну играет Елизавета Боярская. Какая она партнерша?
— Чудесная! Очень ее люблю. Роль сложная, но Лиза отлично справляется. Она умница, трудоголик, постоянно растет. Дай ей Бог! Для актера расти от роли к роли очень важно. Пока крутишь педали — едешь, как только остановился — падаешь. Актеры могут этого не замечать, но это происходит, к сожалению, очень часто.
— В свое время вы работали во Франции в театре Бобиньи. Предложили интересные проекты или решили заработать? В чем нет ничего плохого, деньги никто не отменял.
— Это была договоренность, осуществления которой я ждал два года. Долго ничего не происходило и вдруг случилось. К сожалению, не могу сказать, что это был самый счастливый и плодотворный период моей жизни. Ведь в смысле сотрудничества с другими театральными режиссерами я почти девственник. Иногда звали в какие-то работы, я откликался на предложения, но потом сбегал. После разборов роли Львом Абрамовичем трудно слушать банальности, глупости. Не хочу сказать, что все режиссеры, кроме Додина, неинтересны, возможно, мне просто не везло.
С Францией такая история. Предложили сыграть в постановке по произведениям Михаила Булгакова «Морфий» и «Записки юного врача», разве можно от такого отказаться? Правда в инсценировку добавили много цитат философов середины XX века, и даже французам текст казался сложным. А уж мне-то! Тем не менее я его заранее выучил и уже на репетициях пробовал на французском дьявола, который искушал врача морфием, — был такой темной стороной. Но серьезного, живого было мало. В какой-то момент накатило отчаяние, попытался сбежать, но пришлось остаться — контракт! И меня впервые накрыла настоящая депрессия.
Мы репетировали в Париже и Страсбурге, играли премьеру в Страсбурге, потом в Париже и Ницце. Казалось бы, это же просто сказка! В Страсбурге я жил в мансарде с окнами в небо, что многократно усиливало ощущение одиночества. Так вот, в том подъезде на первом этаже принимал терапевт, на втором — кардиолог, на третьем — пульмонолог, на четвертом — психотерапевт, а на пятом жил я. Клиническая депрессия — не просто плохое настроение. Болит все, тебе кажется, что умираешь.
Я начал с первого этажа, поднимаясь все выше. Терапевт, кардиолог, пульмонолог после беглых осмотров говорили: «Парень, тебе выше». В итоге я оказался у психотерапевта, который сказал: «Наконец-то ты до меня дошел». И прописал пилюли. Через какое-то время лекарства подействовали, я смог выходить из дома, вспомнил, что в Париже есть замечательные музеи, что сам город прекрасен, особенно весной, и понемногу оклемался.
Кстати, тогда кроме депрессии также ощутил, что такое ностальгия. Помню, бродил по Парижу и, заслышав русскую речь, пристраивался за компанией соотечественников, некоторое время шел за ними. Одно дело, когда приезжаешь в страну на гастроли со своими и кажется: здорово было бы здесь пожить. И другое, когда остаешься один. Так радовался, когда возвратился в Питер! А деньги растратил быстро и бессмысленно.
— В вашей фильмографии семьдесят шесть работ, только за последнее время зрители имели возможность посмотреть «Чернобыль», «Скажи ей», «Хороший человек».
— Семьдесят шесть? Если бы на меня откуда-нибудь свалилось наследство, то было бы пятнадцать — двадцать. Я довольно часто отказываюсь от предложений, когда нет никакой возможности обмануть себя, убедить, что во время съемок можно поправить ужасающий сценарий.
Однако случается по-другому: история приличная, диалоги вроде живые, а в итоге получается скучное, мертвое, банальное кино. Причин много. Например разворовывается бо?льшая часть бюджета еще до начала съемок, а потом кабинет министра снимают в каком-нибудь полуподвале. Хотя и за небольшие деньги можно сделать приличное кино. Вот Стас Иванов «на коленке», как он сам говорит, снял хороший сериал «Немцы». И здесь хочу сказать о роли режиссера, точнее о его желании и возможности быть самостоятельным: снимать то, что хочет, самому утверждать актеров, выбирать объекты.
Часто у режиссеров нет такой возможности даже отчасти. Всем рулит продюсер.
К счастью, есть люди, которые хотят и добиваются права быть независимыми. Режиссеры фильмов, которые вы назвали, к ним безусловно относятся.
Саша Молочников снял пронзительный, очень важный для него фильм «Скажи ей». Роль у меня там совсем небольшая, но была прекрасная атмосфера на площадке, чудесные партнеры. Саша доверял актерам и прислушивался к ним — это очень ценно. Мне важно, чтобы во время работы складывалось сотрудничество, сотворчество. Без этого скучно и неинтересно.
Константин Богомолов, снявший «Хорошего человека», очень профессионален, четок и конкретен. Когда это необходимо, может сделать внятную и полезную подсказку.
С Данилой Козловским, который позвал меня в «Чернобыль», мы служим в одном театре. То, что он пойдет далеко, я знал давно, но что так далеко и так быстро — не думал. Его энергия завораживает и оглушает. Иногда даже чересчур. Может быть, на площадке режиссеру нужно быть более спокойным и отстраненным, но у Данилы внутри ядерный реактор, честное слово! Наверное, без этого он не смог бы подготовить и снять такую махину, как «Чернобыль». Кроме масштаба, там есть очень пронзительные места. Я бы пожелал Даниле умных тормозов — иногда они необходимы.
— Не могу понять, зачем снимать кино про ангарского маньяка или Чикатило. Талантливый актер в такой роли, не желая того, ее героизирует, а что может быть человеческого в монстре?
— Зависит от того, что является предметом рассмотрения, анализа. Помните Раскольникова: тварь я дрожащая или право имею? У Шекспира немало почти маньяков. Тот же Гамлет — не только интеллектуал. Почти в каждом человеке кроются ужасные, мрачные глубины, но когда нет борьбы со страшными искушениями, когда есть только удовольствие от содеянного зла, тогда это вопрос скорее медицинский, чем повод для произведения искусства. Остается только жанр и интрига: когда же поймают упыря? Ну и конечно, степень интереса к таким персонажам может много сказать об обществе, которому они любопытны.
— Как вы поступаете, если понимаете, что проект провальный, режиссер, что называется, не тянет?
— У меня был клинический случай. Во время съемок доходило чуть ли не до драки. Было очевидно не только мне, что режиссер занимается не своим делом, не думает, не чувствует, ничего не читает, даже сценарий, а у меня — главная роль. В принципе, если режиссер слишком занят организацией съемочного процесса, «картинкой», если он не может сделать важные, интересные подсказки, я сам могу найти для себя сквозное действие, определить важные точки роли и пройти по этой дороге. Даже иногда благодарен таким режиссерам — они по крайней мере не мешают.
Этот оказался не из таких. После любого дубля считал необходимым сделать каждому актеру замечание «по смыслу», и всегда это было похоже на бред сумасшедшего. В первый и второй съемочные дни я честно пытался его понять, думал — здесь какая-то иносказательность. Вскоре до меня дошло: этот опьяненный властью человек считает — профессия режиссера заключается только в том, что нужно что-то говорить, неважно что. Главное, чтобы все помнили, кто здесь царь. При этом все видели, что он «мальчик на побегушках» у продюсера.
Если бы смотрел на это со стороны, хохотал бы до слез. Но я был внутри — и тут уже не до смеха, а ведь надо еще стараться быть корректным, делать вид, что он действительно режиссер. Отправлялся на съемки как на передовую и каждый раз не знал, чего ожидать.
К счастью, такие режиссеры встречались нечасто. Когда собирается хорошая компания и хотя бы изредка получаешь удовольствие в кадре, когда чувствуешь, что получилось, это компенсирует все издержки. Еще кино же такая проклятая штука — сыграл, а потом расстроился: черт, надо было сделать по-другому! Но ничего уже не изменить. В отличие от театра.
— Вы себя еще и поедаете?
— А как же! Я еще тот едок!
— В свое время вы так пронзительно сыграли в семейной драме «Коктебель» о взаимоотношениях отца и сына, что стали открытием для многих зрителей.
— Борис Хлебников и Алексей Попогребский написали прекрасный сценарий. Отсутствие хороших историй — отдельная проблема в нашем кинематографе, поэтому пропустить такой фильм я не мог. Наше знакомство было неожиданным: кто-то им про меня рассказал и ребята приехали в Питер знакомиться. У нас со второй женой Катей только что родился Филипп, мы собирались поехать в Репино погулять у залива, и они буквально свалились нам на голову. Была весна, лед еще не растаял, но уже пригревало солнце. Я не стал менять планов, предложил: «Поехали с нами». Кое-как уместились в моей «девятке». Пока гуляли, ребята ко мне присматривались, примеряли роль. Вечером посидели за столом, поговорили, и они меня утвердили.
Интересно, что я тогда параллельно пробовался у Звягинцева в «Возвращение» тоже на роль отца, которого в итоге сыграл Константин Лавроненко. Дважды был на пробах, должен был прийти еще раз, но поскольку ребята меня утвердили, сказал Андрею, что уже «зафрахтован». Это я не к тому, что если бы не «Коктебель», то обязательно был бы утвержден в «Возвращение».
Сниматься в «Коктебеле» было большим удовольствием. Когда режиссеры относятся к делу серьезно, это подкупает, ты включаешься, стараешься соответствовать. Другой вопрос, что ребята очень долго готовились к съемкам, весь фильм был у них заранее нарисован по кадрам. Иногда я пытался что-то поменять, предложить свое, но мне мягко возражали — не стоит. Ворчал себе под нос, но доверял им.
Мы начали снимать в Коктебеле, потом переместились в Подмосковье и стали убегать от зимы. По сюжету требовался осенний пейзаж, на фоне которого отец и сын двигаются на юг. И вот добежали до Белгородской области, снимаем эпизод, в котором идем с мальчиком и он, подняв голову, спрашивает:
— Папа, а кто это?
— Это кто-то из ястребиных.
— А почему он крыльями не машет?
— Ну потому что ловит потоки воздуха...
В этот момент я должен был посмотреть в небо, где позже подмонтируют кадр с парящим орлом. Снимаем, я поднимаю голову, а в небе летит настоящий орел или ястреб. Его, конечно, невозможно было ухватить камерой, но сам факт! Лишнее подтверждение тому, что высшие силы были на нашей стороне, получилось серьезное, замечательное кино.
— Кого из партнеров вспоминаете с благодарностью и как поступаете, если отношения не выстраиваются?
— Партнеров было много, все разные, но часто везло — попадались люди, которые относились к съемкам как к делу творческому, что непросто осуществить в лихорадочном съемочном процессе. В «Следователе Тихонове» была пара сцен с Мишей Ефремовым. Снимаем наш диалог, сначала меня. Миша играет из-за камеры. Сняли на меня, потом около часа перетаскивают свет на другую сторону и начинают снимать Мишу, а он играет иначе! Понимаю: это не монтируется с тем, что делал в кадре я. Если все оставить как есть, получится плохо, будто я разговариваю с другим человеком. Сняли, подхожу к Ефремову:
— Миша, ты сейчас совсем по-другому играл!
— Да.
— Если так оставить, то получится разговор слепого с глухим. Давай переснимем на меня.
— Хорошо, давай.
Режиссер Сергей Снежкин согласился, мы потратили еще час на перестановки и все пересняли. Такое случается нечасто.
До этого я снимался у Снежкина в сериале «Брежнев». По договору у меня должно было быть восемнадцать съемочных дней, а оказалось пятьдесят с лишним, что само по себе приятно. Генсека играл Сергей Шакуров — большой артист с невероятным чувством юмора в кадре. Работалось с ним легко и весело. Из недавних впечатлений Женя Ткачук стал для меня приятным открытием. Но артисты, конечно, бывают разные. Снимался в одном военном фильме, партнер — довольно известный артист. Такой правильный, все знает, всем мозг выел. Говорит, что таких автоматов во время войны не было, и такого пистолета тоже, вот так команды отдавать нельзя.
Снимаем нашу сцену. Я говорю ему что-то неприятное и выхожу, а он стоит с кружкой спирта в руках, который собирался выпить, но в сердцах выплескивает его в огонь. Спирт! Твердую валюту военного времени, которая может жизнь спасти! После этого пусть он произносит миллион слов про то, что пистолет не тот, для меня вся правда закончилась сразу. В сценарии этого не было, актер сам придумал, как ему показалось, эффектный финал эпизода.
— Чем занимается ваш сын?
— Филиппу двадцать, окончил второй курс музыкального училища имени Мусоргского по классу виолончели. Недавно впервые играл в Большом зале филармонии. В рамках фестиваля «Ночь музеев» они выступали сразу после заслуженного коллектива — главного оркестра филармонии. То есть главный оркестр филармонии был на разогреве у оркестра училища, я бы так сказал.
— Кто выбирал инструмент? Ведь виолончель требуется носить за ребенком на занятия. Это же родительский подвиг.
— Не без этого. К счастью, музыкальная школа была рядом. Мы с Катей выбрали для сына виолончель, потому что, во-первых, старший Ваня уже занимался на фортепьяно, а во-вторых, у Филиппа обнаружили абсолютный слух. Фил рос шебутным, гиперактивным, ему было крайне трудно сосредотачиваться. Только замечательному педагогу Людмиле Алексеевне удавалось усадить его за инструмент. Долгое время он относился к занятиям музыкой почти как все дети, то есть с неохотой. Так продолжалось лет семь, а потом я сказал:
— Филипп, скоро встанет вопрос выбора профессии, но ты так и не попытался понять, способен ли чего-то достичь на виолончели. Попробуй позаниматься всерьез, у тебя еще есть два года до окончания школы.
— Не хочу, у меня ничего не получается!
Но все-таки он меня услышал и даже немного напугал: стал заниматься по три-четыре часа в день и до сих пор нагоняет. Надеюсь, усердие и труд его куда-нибудь приведут. В прошлом году во время карантина полтора месяца провел у меня в загородном доме. Я каждый день слушал, как Филипп занимается, видел, что растет, но понимал, сколько же ему еще кровавых мозолей надо натереть, чтобы стать настоящим профессионалом. Работа музыканта — адская, еще более сумасшедшая и собачья, чем актерская, но он сам это выбрал. Я очень люблю сына и верю в него.
— Где мы вас увидим в ближайшее время? Где сейчас снимаетесь?
— Отвечая на первый вопрос, хотел бы заметить: обидно, когда снялся в чем-то, за что не стыдно, а фильм не выходит. Назвал бы «Территорию» Вано Бурдули, где моими партнерами стали замечательные Кирилл Пирогов и Петр Федоров. Кроме этого, лет семь назад Денис Нейманд закончил сериал «Посредник». Я видел большие куски, это действительно хорошая работа. Хотелось бы, чтобы эти картины увидели зрители.
Во время прошлогоднего карантина театры перешли в онлайн, многие актеры что-то читали. Мне всегда это было интересно. В начале 2019 года я даже подготовил чтецкую программу для творческого вечера. Страница в «Инстаграме*» существует у меня лет пять, но до недавнего времени там висело всего три фотографии. Сейчас читаю и выкладываю туда стихи Бориса Слуцкого, Семена Гудзенко, Давида Самойлова.
В общем, есть неплохие предложения, которых всегда недостаточно, надежды, которых побольше, и мечты, которых много. Я бы пожелал себе быть менее ленивым, более смелым и здоровым. И пусть поможет Бог!
Подпишись на наш канал в Telegram