Около шестидесяти ролей в кино и под сто — в театре. Редкий талант играть трагедию, драму, комедию. Щедро отмеренная природой и неподвластная времени внешность, так волнующая мужчин: до сих пор у актрисы масса поклонников. Сегодня ей остро не хватает только одного — любимой работы.
— Год назад актерская жизнь замерла. Руководство театра «Дайлес», где я служу более сорока лет, скорректировало репертуар, чтобы защитить своих ветеранов от риска заражения. Фактически нас распустили по домам.
— Чем теперь заполнены ваши насыщенные прежде дни?
— Наконец нашлось время привести в порядок архив — горы писем, фотографий, интервью. Много читаю и гуляю, ведь живу рядом с Ботаническим садом. Стараюсь не концентрироваться на негативе, гоню от себя грусть. Но все равно не покидает ощущение тревоги. Люди заперты в четырех стенах, боятся лишний раз выйти из дома. Поездки, развлечения, яркие впечатления — в прошлом, дружеские связи ушли в виртуальную плоскость. Даже выйти за хлебом или в аптеку теперь — целое приключение. Тем более приятно, когда прохожие, несмотря на маску в пол-лица, узнают, улыбаются, приветствуют, благодарят. Это придает сил.
Пандемия стала для всех большим испытанием. Мы оказались наедине с собой, со своими мыслями, чувствами, и от того, чем ты наполнен, что у тебя внутри, зависит восприятие мира, настроение — да вся жизнь! Это странное время тотальных ограничений преподало нам еще один урок: человек, в сущности, может обходиться малым. Во всяком случае, я сейчас так живу. Не сказать что бедно, но очень скромно, без излишеств. Может, это хорошо? Не знаю, не уверена. Но таковы обстоятельства.
Счастлива, когда появляется повод посмеяться. Хочется побольше радоваться. Как раньше: только палец покажи и ты хохочешь до слез. А какие прекрасные были комедии — с Луи де Фюнесом, Бельмондо! Почему сейчас таких нет? Наверное, всем не до смеха? Стоит включить телевизор, и с экрана на тебя обрушиваются потоки крови, стрельба, ненависть, страшные новости. Один сплошной негатив...
Никогда не думала, что придется жить воспоминаниями. Рада, что перед самой пандемией, в прошлом феврале, успела побывать в России, в подмосковном Павловском Посаде, где прошел кинофестиваль «17 мгновений» имени Вячеслава Тихонова, который учредила его дочь Анна. Замечательный был актер. Жаль, мы никогда не встречались ни на съемках, ни в жизни. Хотя я, коренная рижанка, не раз бывала в Москве по киношным делам — на пробах, съемках, а Тихонов приезжал в Латвию, снимался в Риге. Много эпизодов телесериала «Семнадцать мгновений весны» сняты в Старой Риге — на Домской площади, на улице Яуниела, которая в фильме стала Цветочной.
— На этом фестивале вы были в жюри. Как вам современное кино?
— От некоторых фильмов получила удовольствие. Запомнились драма «В Кейптаунском порту...» Александра Велединского и драматическая комедия «Волшебник» Михаила Морскова. Впечатлили сериалы «Мертвое озеро», «Шторм» и «Эпидемия». Последняя снята до пандемии, но стала пророческой: даже как-то не по себе... Знаю, «Мертвое озеро» и «Эпидемию» высоко оценили американцы.
Вообще, многие современные российские сериалы становятся серьезным киножанром, и просто «мылом» или «духовной жвачкой» их уже не назовешь. Они заставляют размышлять, сопереживать, вдохновляться. Что удивило, так это изобилие в современном кино постельных сцен, слишком хищные поцелуи: кажется, экранные любовники вот-вот съедят друг друга. Хотя если зрителю нравится, пусть — мне не жалко. Может, я просто завидую, сама-то для таких сцен больше не гожусь...
— Для зрителей постсоветского пространства вы ассоциируетесь прежде всего с Джинни Гордон из фильма «Мираж» по роману Чейза «Весь мир в кармане». Хотя удачные образы были и до и после. Но в августе 1983-го, в день телепремьеры очередной серии, улицы вымирали, все смотрели «Мираж»...
— Моя Джинни была неудачливой авантюристкой, которая спланировала похищение банковского броневика с миллионами долларов. Ей помогали четверо бравых парней, с одним из которых, боксером Китсоном, у нее случилась большая любовь. Из авантюры ничего хорошего не вышло — преступников по пятам преследовала полиция, в итоге Джинни с Китсоном, взявшись за руки, прыгнули в пропасть с высокой скалы.
Знаете, ко мне и сейчас подходят молодые люди, которые к моменту выхода «Миража» еще даже не родились, но в Интернете фильм посмотрели. Они с восхищением признаются: так натурально сыграно, что можно поверить — да, такая история вполне могла произойти в реальной жизни.
Во время съемок трагической финальной сцены нам пришлось по-настоящему прыгать вниз — конечно, не с вершины высокой горы, но тем не менее. Я очень боялась, но режиссер Алоиз Бренч не допускал никаких поблажек: у него все должно было быть по-взрослому. Он всегда знал, чего хочет. Если бежать, то бежать по-настоящему, если прыгать — значит прыгать. И целоваться, и раздеваться — тоже. Только в сценах с автопогонями нас заменяли каскадеры — опасные трюки нам не доверили.
На съемках от Бренча все приходили в ужас, а мне нравилась его сильная режиссерская рука. Тем более что ко мне он относился очень чутко, бережно и никогда не позволял себе обидных замечаний.
Роль Джинни принесла популярность и известность на всей территории необъятного СССР. Многие киностудии предлагали сниматься и просили: «Сыграйте как в «Мираже»!» После премьеры нельзя было выйти на улицу. Где только не оставляла поклонникам автографы — на руках, на лбу, на спине, в паспорте. У какого-то парня расписалась на манжетах белой рубашки. Спросила:
— А что вам дома жена скажет?
— Она будет рада, — ответил он.
Один влюбленный грузин грозился зарезать, если не отвечу взаимностью, кипятился: «Мы созданы друг для друга!» Другой, чудак-математик из Новосибирска, посвящал мне свои труды по высшей математике — в научных журналах можно найти около сорока работ, подписанных «Мирдза Мартинсоне».
В те годы многотысячными тиражами печатали настенные календари и постеры с моими фото, и как-то один работник типографии прислал письмо: «Со склада постоянно пропадают ваши плакаты, кто-то их крадет, не можем уследить».
А сколько писем любви получено за всю жизнь! Они хранятся в обувных коробках, и им давно нет места в моей квартире. Даже однажды хотела их сжечь, но что-то остановило. Таких писем сегодня уже никто не пишет, не принято. Но мне благодаря этим посланиям хочется жить.
«Мерцайте, Мирдза!» — писал мне один кинозритель (имя актрисы переводится с латышского как «мерцающая». — Прим. ред.). Другой из армии прислал письмо на двадцати страницах в клеточку. На двадцати! Очень романтичное послание пришло из российской глубинки. Молодой человек писал: «Иду по берегу моря, смотрю на облака и мечтаю о ваших глазах, губах... Вы где-то далеко, за пределами Союза...» Даже тогда всем казалось, что я не местная, не советская. Один поклонник писал из Сибири, что у него куплено для меня колечко и есть свой дом, где он живет с мамой... Многие на полном серьезе предлагали руку и сердце.
— Потом была еще одна запоминающаяся роль в фильме Рижской киностудии «Фотография с женщиной и диким кабаном», который взорвал общественное мнение вашей обнаженной натурой. Как вы решились на это в пуританское советское время?
— Ну, шел 1986 год, уже подул ветер перемен. Хотя дело даже не в этом. Ради художественной правды я всегда была готова на многое. Никогда не обращала внимания на неудобства, тем более на пересуды и шпильки. Фильм снимался по роману признанного мастера детективного жанра Андриса Колбергса, и из песни слов не выкинешь.
Да, лента вызвала настоящий скандал, за нее мне крепко досталось от пуританской общественности. Там я играла соблазнительную учительницу-сердцеедку, которая кружит мужчинам головы. Хотя по сравнению с современным кинематографом тот фильм был вполне целомудренным. Особенно разбушевались учителя, писали в инстанции письма: «Да как она смеет?! Эта роль девальвирует образ педагога!» Муж тоже высказывал недовольство.
Там был кадр с моим фото ню с ружьем в руках и в компании кабана. Снять такое поначалу казалось невозможным. Тогда пригласили молодого, но уже известного фотографа Валта Клейна, и он все сделал в лучшем виде. Эротическое фото получилось очень деликатным, но все равно я стеснялась этих снимков и первое время никому их не показывала. Лишь спустя годы по просьбе латвийского мужского журнала Klubs дала согласие на публикацию. Даже мои дети одобрили, сказали: очень эстетичные фото. Теперь думаю: боже мой, в наш век голых тел столь художественной фотографией можно было украсить обложку! Пусть все смотрят и удивляются.
— Признание и популярность всегда идут рука об руку с завистью, сплетнями, интригами. Наверняка и вас не миновала чаша сия?
— Когда только пришла в театр, была наивной глупышкой. Хотя меня предупреждали про «серпентарий единомышленников». Потом убедилась: всегда найдется коллега, которая вынюхивает, подслушивает под дверями гримерки, а потом всем все рассказывает. Но было некогда реагировать на эти глупости: я быстро стала очень востребована, растила детей. Только спустя годы вдруг отмотала пленку назад: ага, эта актриса не хотела, чтобы мне дали роль, другая думала, что я имею виды на ее мужа.
Человек, может, и сам свою зависть не осознает, но она проскальзывает — во взгляде, в неискренней улыбке. Многим почему-то казалось, что я непременно уведу их мужчин. Стоило где-то появиться, как в воздухе нарастало напряжение. Поэтому старалась дистанцироваться, своим присутствием лишний раз не беспокоить. Считала: лучше пусть меня будет меньше, чем с перебором. Всегда нравилось ощущение, что в профессии ты свободнее, чем в жизни, что настоящая жизнь — там, на сцене.
Наверное, поэтому предпочитаю мужское общество и в кино, и в театре. С мужчинами как-то спокойнее, надежнее, они вдохновляют. Так было в «Мираже»: Регимантас Адомайтис, Мартиньш Вилсонс, Интс Буранс, Борис Иванов и я одна. И на съемках «Фотографии...» тоже. Вот это моя стихия!
— Какой творческий тандем оказался для вас самым удачным?
— Своих партнеров всегда делила на две категории — теплые и холодные. Плохо, когда любовь приходится играть с холодными. Такое, конечно, случается, но чаще планеты выстраивались так, что встречались мужчины, с которыми все сразу получалось. Например в «Мираже» Мартиньш Вилсонс был теплым. На съемках фильма «Богач, бедняк...» сложилась экранная пара и с Ремигиюсом Сабулисом, который играл Джордаха-младшего — может потому, что влюбленность оказалась взаимной. Но он был женат, я — замужем, так что ничего серьезного случиться не могло. Два года назад Сабулис ушел из жизни.
Вообще, мои любимые партнеры — литовцы. Когда снимали «Фотографию женщины с диким кабаном», партнером был юный Алвис Херманис — сегодня культовый латвийский театральный режиссер, который ставит по всему миру, в том числе много и в России.
— В каком-то интервью Херманис признавался, что тогда влюбился в вас по уши...
— Во время съемок с Алвисом действительно возникла химия. Я была женщиной в самом расцвете, когда открывается все чувственное. Недавно смотрела фотографии тех дней, на некоторых наши съемочные объятия действительно очень интимны.
Когда только начала работать в кино, получила прекрасный совет одного оператора: «Никогда не влюбляйся ни в актеров, ни в режиссера. Потом будет сложно. Твоя единственная любовь на съемочной площадке — кинокамера!» С тех пор старалась придерживаться этого принципа. Без памяти влюбляться не приходилось, но чтобы целоваться в кадре, мне человек должен хотя бы нравиться. Партнеры зачастую даже не подозревали, что я в них чуть-чуть влюблена. Да и не так уж часто мне пришлось целоваться в кино.
На самом деле у меня всегда был внутренний барьер. Такого, чтобы после съемок пойти в гостиницу и с кем-то лечь в постель, не случалось ни разу. Легкий флирт могла себе позволить, не скрою — глазками пострелять, пококетничать, принять приглашение сходить в ресторан. Но границ не переходила.
— Мирдза, на Западе и в России актриса вашего уровня жила бы в своем особняке, имела бы штат помощников. Но в Латвии актерские заслуги — не критерий благосостояния. Не обидно?
— Все знают, в какой нужде оказалась на старости лет великая Вия Артмане, как тяжело живется другим известным актерам. Но я оптимистка. У меня трехкомнатная квартира, и большей мне не надо, иначе придется платить бешеные деньги за коммунальные услуги.
Да, в другом мире я могла стать миллионершей только после «Миража», «Фотографии с женщиной и диким кабаном» и юмористического телесериала «Душечка Моника». Но я живу там, где живу...
Как-то с канадской подругой гуляли по Старой Риге, зашли в один магазинчик, в другой — везде узнают, русские просят автограф, латыши улыбаются. Заглянули на маленький рынок — там то же самое: восхищение, объятия. Заходим в трамвай — мужчины в возрасте за пятьдесят вскакивают, начинают ухаживать, шутить: «О! Такие люди и без охраны!» или «Дорогая Мирдза, вы можете сколько угодно прятаться за черными очками, все равно мы вас узнали». Бывает, подходят на улице и признаются: «Знаете, а ведь вы были моей первой любовью!» Это очень приятно. Подруга посмотрела на такую популярность и говорит: «У нас ты купалась бы в роскоши».
Вспоминаю, как снималась у Сергея Бондарчука в «Красных колоколах». Поначалу он видел меня в главной женской роли, однако когда выяснилось, что партнер Франко Неро ниже почти на голову, пригласили другую актрису. Но Бондарчук не хотел меня отпускать и дал другую роль.
Благодаря этим съемкам мы месяц жили в Мексике, потом в Италии. За его группой не так бдительно следили, поэтому мы были относительно свободны в передвижениях. Гуляли, сидели в ресторанчиках, наслаждались пейзажами и музеями. И там вокруг крутились красивые мужчины, ухаживали, признавались в любви, осыпали комплиментами. Один итальянский продюсер уговаривал остаться, обещал сделать из меня вторую Софи Лорен. Это было такое счастливое, богатое событиями время! Увы, оно ушло.
— В российских проектах снимаетесь?
— Последние мои российские фильмы — «Алешкина любовь», «Рожденная звездой», «Мамы-3», «Сын», «Единственный мой грех» Каринэ Фолиянц.
В сериале у Каринэ сыграла настоящую злодейку Лауру. Даже не припомню, когда еще выступала в такой отрицательной роли. Но режиссеру понадобилась европейская дама с аристократическими манерами, чтобы убедительно исполнить роль коварной обольстительницы, которая умеет устраиваться в жизни за счет других. Мне так понравилось играть эту даму, жить во дворце, ездить на шикарных машинах, носить дизайнерские наряды! В сериале снялись мои любимые литовцы Регимантас Адомайтис и Любомирас Лауцявичюс.
Наших латвийских мужчин — Ивара Калниньша, Арниса Лицитиса, Мартиньша Вилсонса — чаще снимают в России. Как я всегда говорю, мужчинам легче, потому что ролей для них в несколько раз больше, чем для женщин, будь то классика или современные истории. Это какой-то парадоксальный закон жанра. Почитайте любую пьесу, посмотрите любой фильм: там будет семьдесят процентов героев-мужчин и только тридцать — женщин.
Мужчинам еще в чем повезло? Почти всегда ассистенты режиссеров — женщины. Главным образом они подбирают актеров. И если в фильме есть роли иностранцев, то в них по старой памяти нередко задействуют прибалтов. В советское время нас часто приглашали на такие роли — я играла француженок, англичанок, американок, а сейчас бюджеты российских проектов позволяют пригласить настоящих француженок и англичанок. Давно мечтаю сняться в каком-нибудь историческом российском фильме с роскошными костюмами и интерьерами. И конечно же, играть любовь...
— В кино и на сцене вы всегда играли любовь, и в жизни получали много признаний. А что такое любовь для вас?
— Не знаю... Давным-давно, когда сын был маленьким, задала ему этот вопрос. Он ответил: «Это птичка!» По-моему, гениально. Наверное, и вправду любовь — нечто эфемерное, что трудно поймать и удержать.
В юности я была увлекающейся девушкой: один понравился, но ушел в армию — тут же появился другой. И хотя все было только платонически, сердец я разбила немало.
Еще до замужества у меня порой было сразу несколько кавалеров. Главная задача — чтобы не встретились. Выкручиваться помогала мама. Но тайное всегда становится явным, и когда так случалось, парням было очень больно. А что поделаешь, если никакой любви тогда не испытывала? Но за их боль потом сполна расплатилась — таков неумолимый закон жизни.
Никакого особого счастья в любви нет. Это мощный стресс, как болезнь, которую нужно пережить и излечиться. Может, поэтому браки по расчету более прочные? Не знаю...
Когда встретила Мартиньша Вердиньша, казалось: вот наконец любовь. Мне нравились зрелые мужчины, и он как раз был старше меня на десять лет. Тоже актер, вдобавок талантливый художник, писатель. Очень интересный, море обаяния. Свалился как снег на голову, очаровал и покорил. Родилась дочка Мадара, потом сын Мартиньш Матис. Первые годы совместной жизни оказались счастливыми, теплыми. А потом началось...
Нет ничего страшнее пьянства мужа. Никому такого не пожелаю. Я пыталась бороться, надеялась исправить, ждала. Потом подумала: а если самой попробовать выпивать? Вдруг это встряхнет его и вытащит из заколдованного круга? Но нет, такой роскоши я позволить себе не могла. Росли дети, о них нужно заботиться, нормально выглядеть — в ту пору я много снималась, выходила на сцену.
Когда муж пьет, очень страдает твоя женственность. Было жаль детей, родителей, саму себя... Его — тоже. Тяжело видеть, как алкоголь уничтожает близкого человека, его таланты, лучшие человеческие качества, а ты ничего не можешь с этим поделать. Парализующее бессилие. Стараюсь не вспоминать, но у памяти своя логика. Когда стало очевидно, что ревность, подозрения и пьяные скандалы — это навсегда, взяла детей и ушла к родителям. Если в семье нет доверия, как жить?
Спас его Мартиньш Матис. Когда сын подрос, повел себя с отцом довольно жестко: нашел такие слова, после которых тот наконец признал свою зависимость и начал лечиться. Сегодня все позади. Но увы, позади и любовь.
Детям я никогда не запрещала общаться с отцом. Расстались мы без ненависти, изредка общаемся. Сын теперь с ним — в том доме, где мы когда-то жили все вместе. Недавно бывший муж написал обо мне книгу «Актриса», все иллюстрации в ней выполнены его рукой...
Ну а я? Семейная жизнь стала хорошим уроком. Ничего не имею против красивого флирта, но всегда выбираю свободу. Мое крепкое плечо — дети, они помогают, заботятся. Мадара занимается астрологией и народной медициной, сын — в туристическом бизнесе. Когда-то были родители, которые всегда поддерживали. Мужчины рядом нет. Слабые меня боятся, а сильные, на которых можно положиться, — где они? Многие признавались: «О, я думал ты такая неприступная — на кривой козе не подъедешь. А ты нормальная». Боялись, но влюблялись. Как русские говорят: «И хочется, и колется, и мама не велит».
Со временем поняла: лучше быть одной, чем снова пережить крушение иллюзий. Я могу жить своей жизнью, общаться и дружить с кем нравится, ездить куда хочется, не трястись от страха, постоянно оправдываясь. Это в деревне без мужчины трудно — надо косить, дрова колоть, за скотиной ходить, а в городе легко. Одна знакомая честно призналась: «Как хорошо одной! Больше не хочу с утра до вечера под кого-то подстраиваться». И мне близок такой подход. Если по большой любви, то можно многое перетерпеть. А просто чтобы кто-то рядом сидел-лежал? Не вижу смысла.
— На сцене у вас было много героинь из русского классического репертуара. Насколько вам близки эти образы, понятен ли русский характер?
— Многие признают, что моя внешность и энергетика выбиваются из чисто латышского типажа. Режиссер Алоиз Бренч как-то сказал: «Мартинсоне несвойственна инфантильная латышскость».
Однажды в советские годы нас с Лилитой Озолиней пригласили в Москву на мероприятие, посвященное Кришьянису Барону — латышскому писателю, собирателю фольклора. Мы с Лилитой вышли на сцену в своих национальных костюмах: она по-русски читала текст народных песен, а я — озорные дайны, что-то вроде частушек. Публика приняла нас на ура. Но потом поэт Имант Зиедонис заметил: «Нет-нет, латышские дайны с Мартинсоне как-то не монтируются...» От обиды слезы градом. Однако скорее всего он был прав: во мне есть нечто не совсем латышское. Может, латгальское?
Пока была жива бабушка, каждое лето проводила у нее в деревне, почти у границы с Россией, чтобы напитаться латгальским воздухом, парным молочком. Вся энергия оттуда. Берут за душу русские романсы, трогает русское сочетание цветов — глубокий синий с золотом. Может, действительно что-то в крови есть...
Неслучайно, наверное, мне так близка и русская классика. Столько ролей переиграла в театре: и Раневскую в чеховском «Вишневом саде», и Полину Андреевну в «Чайке», и Шаблову в «Поздней любви» Островского, и Наталью Петровну в тургеневской пьесе «Месяц в деревне». Причем «Месяц...» ставили на сцене рижского Театра русской драмы, и мне пришлось играть на чистом русском языке, что нелегко — акцент все же проскакивал. Но как тепло принимала публика! Такого благодарного и эмоционального зрителя редко доводилось встречать в своем театре.
На одном дыхании читаю и перечитываю Чехова, Тургенева, Толстого, Достоевского и до сих пор в воображении представляю себя какой-нибудь героиней. Очень жаль, что сейчас нет таких постановок и таких ролей. Хотя в мире есть драматургия, в которой я бы могла сыграть. Да-да, и любовь тоже. Она может настигнуть в любое время, любви ведь все возрасты покорны...
— Вы сверяете свою жизнь с гороскопами, не подводят звезды?
— Нет, напротив — помогают. Все сбывается. В школе я была отличницей по точным наукам. Учитель математики всерьез увлекался астрологией и нумерологией и как-то случайно меня в это втянул. Если мы успевали сделать все задания, он в конце урока увлеченно рассказывал нам разные мистические истории, связанные с цифрами и расположением планет. Это было очень занимательно, поэтому все старались успеть побыстрее решить задачки. В итоге его с работы попросили — тогда ведь эти вещи считали шарлатанством.
После школы я поступила на химфак Политехнического института, потом как-то встретила этого учителя, который сказал: «Мирдза, ты совершенно не то выбрала, тебе надо идти по пути искусства, в эту сторону смотри». Скоро я и сама поняла, что химия не мое, ушла из института и поступила в актерскую студию Арнольда Лининьша, затем окончила театральный факультет Латвийской консерватории.
Я была любимой актрисой Лининьша. Он сразу поверил в меня и всегда хвалил. Дело идет легко, когда с режиссером симпатия на уровне флюидов. Это очень важно и означает, что тебя как актрису ценят, берегут. Вообще, мне на режиссеров везло. После театрального началась яркая, насыщенная жизнь: сцена, кино... Случилось то, что должно было случиться. Люди часто занимаются не своим делом и не осознавая этого, мучаются всю жизнь сами, мучают близких.
Много лет назад звезды помогли мне спасти мужа. В театре хорошо помнят эту историю. Мартиньш попал в больницу, его готовили к операции. Я составила гороскоп и вижу: для операции день неблагоприятный, даже опасный. Просила, чтобы перенесли. Врачи похихикали, но пошли навстречу. И что вы думаете? Пациент, которого в тот день прооперировали вместо Вердиньша, умер.
Еще одна история связана с Гойко Митичем. Знаменитый Чингачгук был почетным гостем того самого кинофестиваля «17 мгновений». Когда устроители подарили ему копию часов Юрия Гагарина с гравировкой автографа Вячеслава Тихонова, Митич заволновался. Оказался суеверным и поделился сомнениями со мной: «Ведь это вещь от мертвого, к тому же принимать в подарок часы — плохая примета».
Потом нам рассказали, как на кинофестивале появились эти часы. В свое время Вячеслав Тихонов добился приема у Ванги, и та посоветовала ему без опаски носить гагаринские часы. «Он тебя любил», — сказала болгарская ясновидящая. И вот к 2020 году к началу кинофестиваля его организаторы заказали партию точно таких же часов и нанесли на нее подпись Тихонова — с тем, чтобы вручить важным гостям. Я успокоила Гойко: «Ничего не бойся, носи смело, это добрый подарок».
Часто замечаю знаки судьбы, сигналы, которые подает Вселенная. Много лет назад, когда умерла мама, мне, как обычно, поступали какие-то предложения, но душу не трогали. И вдруг предлагают роль в большом проекте, где героиню зовут Моникой — как маму... Разве не знак? Так появился сериал «Душечка Моника», который вызвал новую волну народной любви и популярности, на улице меня узнавали даже дети...
— Говорят, все мы родом из детства. Ваши родные были вам опорой и поддержкой. Чем они занимались и какие их уроки дают вам силы сегодня?
— Мама работала мастером цеха на обувной фабрике. Она научила меня готовить, шить, вязать. Я с упоением кроила себе платья, юбки, блузки, что-то выдумывала, распарывала, перешивала, вязала крючком. Мама, как заправская белошвейка, создавала умопомрачительные салфетки и скатерти — с кружевом, вышивкой. Папа работал бригадиром на торговой базе, куда приходили все товары, которые потом распределялись по магазинам. Другие бы с таким папой щеголяли в дефицитной «фирме» с ног до головы. Мой же был настолько честным и принципиальным, что я не смела к нему обратиться. Лишь однажды попросила:
— Па-а-ап, ну духи хотя бы достань французские...
— Даже не заикайся, ничего доставать не буду, неудобно, — отрезал отец.
При этом он был добрейшим человеком: совершенно безобидный, молчаливый трудяга. Да и мама была очень доброй, совестливой. Всегда говорила: «На зло надо отвечать добром». Я удивлялась. Думала: может, лучше никак не отвечать, но чтобы на зло — добром?! Этого мой ум не вмещал. Я была резковатой, дерзкой, могла высказать в лицо все, что думаю. Со временем поняла, что мама, конечно же, права.
Совершенно особым человеком в моей жизни была бабушка Хелена — та, что жила в латгальской деревне и сама управлялась с большим хозяйством. Как уже говорила, я каждое лето приезжала к ней — до тех пор, пока она была жива. Мы никогда не могли наговориться. Когда наступал момент расставания, она так плакала...
У бабушки было много внуков, но меня она обожала. Много знала народных премудростей: как понимать природу, определять погоду, по каким приметам видеть будущий урожай, как разбираться в травах. А я с ней делилась всеми своими девичьими тайнами, пересказывала книги, которые читала, фильмы, которые посмотрела. Тогда в деревне устраивали киносеансы прямо под открытым небом. Помню, бабушка, как обычно, встречает меня после кино, и я по дороге рассказываю ей сюжет «Спартака» Стэнли Кубрика с Кирком Дугласом и Лоуренсом Оливье в главных ролях. Она внимательно слушает и... утирает слезы. Ей нравилось, как я рассказываю.
Хелена была очень красивой, даже в старости. Набожная католичка строгих нравов, но при этом бесконечно добрая, никогда не повышала голоса, не осуждала. Жила по своей настольной книге — Библии. Думаю, она была ангелом на земле.
У Хелены очень интересная судьба. В юности ее полюбили два брата, за одного она вышла замуж, родила четверых детей. Второй брат никогда не мешал, но и ни на ком не женился — просто тихо любил ее. У мужа бабушки оказалось больное сердце, и вскоре он умер. Тогда второй брат сделал предложение овдовевшей невестке. Хелена и ему родила четверых детей.
Бабушка разрешала мне подольше поспать и приносила завтрак в постель: мои любимые блинчики со свежесобранной земляникой и парным молоком. А потом я шла полоть колхозные грядки сахарной свеклы — длиннющие, до самого горизонта. Старалась помочь бабушке, она ведь в колхозе работала. Эти теплые воспоминания — мой щит, они охраняют от бед и дают силы жить...
Подпишись на наш канал в Telegram