После картины «Прощай, шпана замоскворецкая...» меня утвердили сразу на четыре серьезные роли. Но поскольку в это время я работал в театре Константина Аркадьевича Райкина и танцевал в последнем ряду массовки, от всех предложений отказался.
— Николай, давайте проверим, насколько хорошо вы знаете собственную биографию. Что произошло сорок лет назад?
— Может быть, в ГИТИС поступил?
— Да. И тридцать пять — с выхода вашего первого фильма «Нужные люди». Сплошные юбилеи!
— Отлично помню нашу первую встречу с Владимиром Алениковым, который снимал этот фильм. Он искал типаж Пьера Ришара в «Невезучих». Расставил вокруг стола в студии стулья, один был со сломанной ножкой. Я пришел на пробы и сразу уселся именно на него! Разумеется упал. Он говорит: «Снимешься в главной роли». Но что-то не сложилось, Алешу сыграл Веселкин. Мне досталась другая роль. Спустя пару лет Владимир Михайлович пригласил меня в фильм «Биндюжник и Король» на роль Левы Кацапа. Были у нас и другие совместные работы — в «Феофании, рисующей смерть» и «Королях российского сыска».
«Нужные люди» не первый мой фильм. Дебютом стал «Вот такие чудеса» с Николаем Трофимовым в главной роли. Нас, троих второкурсников ГИТИСа: меня, Хабибулину и Певцова — пригласили в массовку. Снимали в каком-то дворце. Один кадр — несемся с Димкой на крейсерской скорости сверху вниз под горку. Бежали так, что даже лиц не разобрать! Второй — мы со спины в балетном зале у станка. Это сейчас я развернулся бы хоть в пол-оборота, медленнее бежал бы. По неопытности это и в голову не пришло!
Вообще, в кино мне выпал безумно тернистый путь. Очень нелегкая история до сегодняшнего дня, несмотря на внушительное количество работ. Каждый раз приходится доказывать, что я что-то могу. Сегодня, к примеру, еду на пробы. Да, меня продолжают пробовать! Как-то пригласили к одному молодому режиссеру из тех, кто снял пару короткометражек, но мнит о себе много. Она посмотрела на меня и спрашивает: «Вы когда-нибудь в кино снимались?»
Я развернулся и ушел. Ей даже лень открыть «Гугл» и спросить, кто такой Добрынин. Она ничего не смотрела! А Кириллу Серебренникову не лень ходить по театральным вузам, наблюдать за первокурсниками и выпускниками в студенческих постановках, искать самородки. Не лень следить за тем, как они растут.
— При каких обстоятельствах вы с ним встретились?
— Кирилл пришел в павильон, где я снимался. В перерыве замечаю какого-то высокого парня, тогда Серебренникова мало кто знал. Поговорили, и он утвердил меня в свой проект «Ростов-папа».
— Николай, вы говорите о безумно тернистом пути в кино. В чем это еще проявляется и почему так вышло, как думаете?
— После картины «Прощай, шпана замоскворецкая...» меня утвердили сразу на четыре серьезные роли. Шахназаров — на роль Варакина в «Город Зеро». Сурикова — в «Две стрелы. Детектив каменного века» на роль Ушастого. Кроме того, был фильм «Утоли моя печали» и еще какой-то...
Первые съемки — у Аллы Ильиничны. Группа «Двух стрел» улетает, я должен присоединиться через пару дней. Меня, молодого писюна, ждали Джигарханян, Ярмольник, Гундарева, Караченцов, Шакуров... Мегазвезды!
Но поскольку в это время я работал в театре Константина Аркадьевича Райкина и танцевал в последнем ряду массовки, то выбрал в итоге Его Величество Театр, от всех предложений отказался. Чудак Коля! Не могу себе этого простить! Райкин меня не отпустил. Как можно ТЕАТР променять на роли, пусть и главные, в кино? В общем, я самому себе подсуропил! Мобильных тогда не было, и я не смог предупредить Аллу Ильиничну. Испугавшись потерять театр, просто не полетел...
Позже она мне сказала: «Коля! Я в жизни не курила, но в день, пока тебя ждала, дымила как паровоз!»
Конечно, с роли меня сняли, заменили Сашей Кузнецовым. А заодно сняли и Иру Климову — по фактуре ему не подходила, взяли Ольгу Кабо.
Если бы можно было вернуть время назад! Конечно, все сделал бы иначе. Написал бы заявление об уходе из труппы и помчался бы к Суриковой.
Что мною двигало, почему сделал такой странный выбор?! Неясно. Причем если в театре мне платили восемьдесят рублей в месяц, то за съемки я получил бы шесть тысяч. После той истории, конечно, не взяли в «Город Зеро». Карен Шахназаров вызвал и прямо сказал: «Плохо начал, друг мой...» И на пять лет мое имя вписали в черный список «Мосфильма».
— Сурикова — человек прямолинейный. Высказала вам все то, что думала, в непечатных выражениях?
— История получилась другая. Обиду она, конечно, затаила. Через пару лет Алла Ильинична приступила к съемкам «Чокнутых» и утвердила меня. Я в предвкушении интересного материала жду звонка от помощника режиссера. Завтра начинаются съемки, а телефон молчит. Набираю Суриковой:
— Алла Ильинична, как же примерка костюмов? А билеты где?
— А... Ты не в курсе? Тебя сняли с роли.
Ах ты моя любимая! Настоящая женщина! Как же красиво отбрила, изящно отомстила! И правильно, так и надо. С позиции взрослого человека понимаю: надо было с таким зарвавшимся молодым актером еще жестче поступить.
Роль в итоге досталась Николаю Петровичу Караченцову. В начале девяностых мы с Аллой Ильиничной случайно столкнулись в Доме кино.
— Не хочешь подзаработать?
— Конечно хочу. Жрать нечего.
И мы сняли с ней рекламу каких-то телевизоров. Семейка «вурдалаков» сидит, уставившись в экран... Жуть!
— От чего зависит успешность актера?
— От случая. Оказаться в нужное время в нужном месте... Скажем, как-то заглянул в павильон, где начали снимать «Гражданина начальника 3». Поговорили с Геннадием Каюмовым — и я получил роль Глеба Погодина.
— Какие свои фильмы хотели бы оставить молодым зрителям XXI века?
— «Русский регтайм», «Прощай, шпана замоскворецкая...», «Сваты», «Александров и Орлова» и, как ни странно, боевик «Все то, о чем мы так долго мечтали», где играю бритоголового каратиста. Популярность у фильма была просто бешеной! Партнерша — Аня Терехова, на тот момент моя жена. Режиссер Рудольф Фрунтов хотел снять Габриэллу Мариани, но я уперся — нет, бери Аню. Мы с Рудольфом были соседями. Надавил по-дружески.
— Как вам кажется, актерские браки обречены? Ведь две ваши первые жены — актрисы. Ксения Ларина, пусть недолго, но все же выходила на сцену. Анна блистала на сцене «Театра Луны».
— Причин много. С Ксенией мы вместе прыгали у Райкина в массовке, но потом в моей жизни появились Виктюк и «Служанки». Во втором браке — другая история. Я постоянно снимался, а у Ани с кино не так здорово складывалось. Уже когда расходились, в ее жизни возник «Театр Луны», где она нашла применение своему таланту, играла главные роли. Аня — человек страстный, как любому из нас, ей плохо без работы, без востребованности. Актерам вообще трудно ужиться вместе. Темперамент, эмоциональность, когда они проявляются дома, разрушительны.
— Ваш личный опыт доказывает правдивость слов. С Катей вы вместе с 1998 года. Женаты девятнадцать лет. Пишут, что девушка — из поклонниц.
— Никакая она не поклонница, просто любила «Сатирикон», не пропускала ни одного спектакля. В то время наш театр под руководством Виктюка там репетировал. И вот после премьеры «Саломеи», в 1998 году, актерской компанией пошли в кафе — отмечать. Людей много, шумно, пьяно... За столом я заметил молоденькую красивую девушку — стройную, высокую, длинноногую. Клеиться не собирался, мне в тот вечер негде было ночевать. После развода дома лишился, скитался по друзьям, поэтому подсел и прямо спросил:
— Можно у вас переночую?
Она, конечно, прифигела, но ответила:
— Поехали.
Ничего между нами в ту ночь не случилось, слишком много я выпил и просто уснул. Утром Катя убежала на работу, попросив захлопнуть дверь. И все... Я умылся, поехал на репетицию, оставив на холодильнике записку с номером телефона. Несколько месяцев не виделись, пока она не позвонила: «Здрасте, это Катя...»
Не помню уже подробностей, но кажется, позвал ее на «Служанок», и больше мы не расставались. Она, правда, рассказывает другую версию и утверждает, что я ей нравился до этого несколько лет.
Началась прекрасная пора: я много гастролировал, безумно скучал по Кате. Однажды мы с театром улетели в Штаты на сорок дней. Я купил себе гантель, чтобы не прикасаться к стакану, и качался в свободное время. Возвращаюсь в Москву в Шереметьево — загорелый, стройный, в белоснежной рубашке. А Катя, она тогда работала в «Аэрофлоте», вышла меня встречать. Мы увидели друг друга, бросились навстречу, стали целоваться. И так упивались, что не заметили, как подошел какой-то человек и сделал замечание. Это был Катин начальник... В общем, через короткое время ее уволили. Ну все правильно: стоит сотрудник крупной компании в форме и страстно целуется с каким-то мужчиной!
Несмотря на то что Катю любил, жениться не собирался. Дважды уже ходил в ЗАГС — сколько можно?! Чего хотел? Да просто вместе жить, нам было хорошо... Но Катина бабушка, которую я обожал, сказала: «Не позорь ты внучку мою единственную...»
Ну ладно. Подали заявление. Предыдущие две мои свадьбы были скромными, поскольку совершенно не имелось денег. У первой жены ни фаты, ни белого платья. Хотя родители Ксении красивый стол накрыли, подарили свадебное путешествие в Таллин.
У второй жены платье было, его подарил Вячеслав Зайцев. Из гостей только Алла Сигалова да директор «Независимой труппы», где я тогда работал. На столе — водка, шпроты и черный хлеб. Но все остальное тоже без шика по той же причине — полного отсутствия денег. А вот с Катей все иначе — шикарный наряд, фата...
Утром за ней приехал, открывается дверь, вижу сквозь дверной проем в комнате у окна Катю — красивую, в белом пышном воздушном платье. Я хотя и в костюме был, но на ногах почему-то не ботинки, а сандалии с открытыми пятками. И поехали мы в тушинский районный ЗАГС.
— Почему так далеко?
— Первый раз я расписывался во Дворце бракосочетания — в Грибоедовском, на Чистых прудах. С Тереховой женились где-то у «Савеловской». Не повторяться же!
Заходим в комнату сотрудницы, где оформляют бумаги. Тетенька предлагает: «Оплатите музыкальное сопровождение. Вам сыграть Марш Мендельсона? — Я начал смеяться — сейчас будет вам «там-там-тарам». Она не поняла, о чем я, обиженно спрашивает: — Что, четыреста рублей жалко?»
В эту секунду раздается удар ногой в дверь, на пороге появляется Роман Григорьевич Виктюк. «Ты дальше не мог ЗАГС выбрать? В Кукуево загнал!» — кричит нецензурно. Следом появляется великая, моя любимая Елена Васильевна Образцова и «включает» свою иерихонскую трубу! «Ла-ла-ла-ла-ла!» — поет Мендельсона. Тетка, которая только что втюхивала нам музыкальное оформление, молча сползла по стеночке.
Когда мы вышли из ЗАГСа, солнце вдруг скрылось, резко потемнело и ливануло — как в тропиках!
Катькин дядя приготовил подарок — коробку с белоснежными голубями. Хотел торжественно выпустить над молодыми. Однако птицы сбились в комок, Сережа долго стучал по крышке, свистел, уговаривал, наконец договорился — птицы вылетели, покружились над нами!
— Дождь в день свадьбы — к счастью!
— Конечно! Катька подхватила воспаление легких, долго кашляла, но ничего — с той поры прошло уже девятнадцать лет. Она для меня — всё: любимая, друг, мать моего ребенка. Не представляю, как жить без нее.
Пятнадцать лет моя мама болела хореей. Это страшное заболевание с не поддающимися контролю движениями. И Катя, моя тогда совсем юная жена, ухаживала за ней, когда я уезжал на съемки или гастроли. Всю жизнь буду благодарен ей за это.
И за то, как носилась с маленьким Мишкой (сын Анны Тереховой. — Прим. ред.), когда Аня уезжала на гастроли и просила помочь.
— Николай, хочется поговорить о кино. У вас были прекрасные партнеры. Кого из великих вспоминаете в первую очередь?
— Перед глазами сразу встает мощный актер — Джигарханян. Он всех звал сы?ночками. Если человек этого не знал, радовался: «МЕНЯ так ласково называет сам Армен Борисович!»
У него шутка была:
— Сыночка?
— Да?
— Гений!!!
— Спасибо большое!
— Это я — гений!
Мы снимались в фильме «Биндюжник и Король». Там же я познакомился с Евгением Александровичем Евстигнеевым и Николаем Олялиным, которого помнил с детства по фильму «Освобождение». Для меня, мальчишки, капитан Цветаев был настоящим героем. Интересно, что в «Биндюжнике...» герой Олялина говорит моим голосом, потому что Николай не смог приехать на озвучание.
— История вашего поступления в ГИТИС очень интересна. Вы не бредили актерской профессией, а поехали из Таганрога в Москву по зову старшего брата. Что необычного он в вас рассмотрел? Могли бы поступить в мореходку, ходить в заграничные рейсы и жить припеваючи.
— Я плохо учился... Какая мореходка с экзаменом по математике?! О чем вы говорите? А так как я занимался бальными танцами, Сашка решил, что есть шанс. Действительно, театром я не бредил. В детстве был там всего раз — с компанией пацанов на последнем ряду лузгал семечки.
Саша (солист Большого театра Александр Науменко. — Прим. ред.) уже учился в Московской консерватории, когда в столицу прибыл я. Вместе пошли на прослушивание в ГИТИС. Перед членами приемной комиссии я с чувством произнес:
— Николай Добрынин, ТаХанроХ.
Мне тут же сказали:
— Всего доброго, до свидания.
Вышел из аудитории и радостно сообщил брату:
— По-моему, меня приняли.
— Ага, Коль... Конечно.
Пришлось уехать в Ростов. Там поступил в театральное училище, за год справился с говором, стал нормально произносить букву Г. Но южную мелодичность так и не убрал. На меня в кино давно все плюнули: «Ну пусть один такой урод будет». В «Легенде Феррари» сыграл полковника, начальника белогвардейской контрразведки. Породистого такого мужика. Героиня ему говорит: «Вы не из Москвы... Похоже, с юга. У вас мелодика речи южная». Самому пришлось придумать эту фразу, чтобы оправдать речь персонажа, иначе зритель не поверил бы.
— То, что вернулись в столицу снова пробовать силы, говорит о ваших амбициях. На что рассчитывали?
— В Ростове мне было абсолютно неинтересно. Представлял с тоской, как окончу училище, устроюсь в местный театр и лет через сорок выйду на пенсию. А еще армия светила. В общем, снова приехал в Москву. Прошел и во ВГИК, и в ГИТИС. Оставался финальный экзамен.
Будущий мастер курса Ирина Ильинична Судакова, взяв за шкирку, сказала: «Коля, беру тебя! Никуда больше не ходи». И, слава богу, я остался в ГИТИСе, потому что Судакова — великая! До нас много лет проработала вторым педагогом у Андрея Гончарова.
Все четыре года она нас просто не выпускала из рук! Ей помогала Лидия Николаевна Князева — помните Мартышку из «Айболита-66»? — любимая моя травести... Еще преподавал молодой Валера Белякович, который уже гремел со своим Театром на Юго-Западе.
В то время таланты могли прорваться, хотя и блатных было полно. Помню, как поразился, что за поступление ребенка в театральный родители расплачивались ключами от «Волги». Машина стоила девять тысяч рублей, средняя зарплата — рублей сто двадцать. Я же за пятачок доехал до ГИТИСа и стал студентом.
— Наверное, страшно радовались жизни?
— Наоборот. Вдруг ушел в такую грусть-печаль, что однокурсники прозвали «мировой скорбью». Обчитался Достоевского и бросился искать правду. Однажды сказал: «Вы все врете!» — и собрал вещи, чтобы вернуться в Таганрог. Остаться уговорил Андрей Анкудинов. Не помню, что конкретно он говорил, но я подумал: из Москвы уехать еще успею.
Алеша Карамазов своими беседами с Зосимой свел меня с ума. То намеревался отправиться в глухую деревню — работать в школе, то вешаться... Как-то раз в теплый зимний вечер встретил на выходе из института нашу прекрасную Лидию Николаевну Князеву и излил ей все, что творилось в душе.
«Коленька, это у тебя такой возраст... Пройдет. Посмотри на меня. Думаешь, легко в жизни с таким ростом?» — сказала Князева. С того вечера она стала моей «мамой». Четыре года возилась как с сыном, я даже какое-то время жил в ее доме. Однажды она ставила со мной жесткий отрывок об убийстве сыном отца. Лидия Николаевна положила в кровать пылесос, накрыла покрывалом и дала мне в руки колотушку. Я так остервенело по нему дубасил — разнес в щепки! И сразу понял, что именно испытывает мой герой, убивая.
Нас потом Судакова очень хвалила.
— Мировая скорбь прошла?
— Пока учился, мне вообще было неуютно жить... Я же из очень бедной семьи, в Москву приехал в отцовской милицейской шинели. А москвичи — и тогда, и сейчас — совсем другие... Моя первая жена, например, родилась в столице в семье переводчика и работницы Внешторга. У нее были какие-то шариковые ручки немыслимые, сумочки, кофточки... И я рядом — лимита дремучая в ментовской шинели. Как-то с братом в их консерваторской общаге стащили у чернокожего Кертиса бобровый воротник, и я пижонил. Осталась смешная фотография — стою на фоне аббревиатуры СССР в заячьей шапке и этом самом воротнике, наброшенном на шинель.
— Такое ощущение, будто вы приехали в послевоенную Москву...
— А не было денег... Мама не сумела накопить, проработав сорок лет в буфете. Честнейший человек! Если брала пирожок, то обязательно в кассу клала семь копеек. Ни ковры, ни хрусталь в доме не водились. Мы настолько плохо жили, что было стыдно приглашать в гости одноклассников. Папа — милиционер, тоже не про богатство... Я его очень любил, несмотря на то что нам с братом частенько доставалось. Наши пятые точки бывали красными как у павианов. Чаще влетало Сашке. Он от маминого первого брака, папа его усыновил. И если мама видела, что отец шлепал Сашку, тут же шлепала меня. Видимо, чтобы не сеять между братьями вражду.
— Непонятно, чем вы заинтересовали первую жену? Ведь Ксения — дочь известного советского радиоведущего Андрея Баршева. Буквально — золотая молодежь (Ксения Ларина — радиожурналист. — Прим. ред.).
— Не знаю. Чем-то... Ксения писала стихи, такой утонченной была барышней. Я стихов не писал, но читал много. Ее папа, эталон настоящего мужчины, которого я безмерно уважал, вмиг научил меня одной мудрости: «Женился — значит будь любезен обеспечивай семью!» И я пошел ночами драить метрополитен, вкалывать там, где можно заработать. Однажды привез Ксению в Таганрог. Город цвел акациями, мы гуляли, а потом присели на лавочке во дворе, вокруг которого стояли низенькие домики. Она огляделась по сторонам и спросила: «Добрынин, а как ты вообще сумел отсюда выбраться?!» И сделала мне комплимент по поводу таланта.
— Талант талантом, но много лет вы провели в массовке в театре Райкина. Был шанс там и остаться?
— Конечно! Если бы не мой любимый Роман Григорьевич Виктюк.
— Писали в прессе, что в ноябре 2020-го вы не пришли на похороны своего Мастера.
— Врут. В тот день надо было ехать на съемки, поэтому мы с Катей оказались одними из первых. Цветы покупали в шесть утра, сильно удивив продавщиц: куда это спозаранку с такими огромными букетами? Я подошел к гробу, встал на колени. Рома маленьким, худеньким стал... Онкология его сожрала. Он был воином, боролся до последнего. Лет пять назад выкарабкался, пошло улучшение, но потом — по кругу... Никто так ненавидел болезни, как Рома. Это качество я перенял от него. Играли как-то в Екатеринбурге «Саломею». Прыгаю по сцене и вдруг неудачно приземляюсь, колено уходит вбок. Нога моментально надулась, боль такая, что чуть сознание не потерял. Еле доиграл до антракта, проковылял за кулисы, а там Рома.
— Разминаться лучше надо!!! — орет.
— Это все, что ты хочешь мне сказать? — спрашиваю.
— И что пришлось делать?
— Как что? Играть дальше. У меня же одна из главных ролей — царя Ирода. Не уйти.
— Как вы встретились с Виктюком?
— Я был уже в труппе «Сатирикона», когда загребли в армию. В одно из увольнений приехал в Москву и отправился первым делом в родной театр. А там капустник закончился и начались танцы. Человек из казармы, с пылающим огнем из всех мест, бросился в круг. Что я только не выделывал!
Рома в тот вечер тоже оказался в театре и увидев меня, кого-то спросил:
— Это кто такой?
Ему ответили:
— Никто. Парень из массовки, да еще и с говором, а сейчас вообще в армии.
И Виктюк сказал:
— Вот он, и только он, сыграет в «Служанках».
Рома обожал эту историю.
— Так вы попали в теперь уже легендарный проект, который в конце восьмидесятых буквально взорвал Москву?
— Да. После массовки в непонятных военных спектаклях с муляжными автоматами и пропагандой коммунизма я окунулся с головой в эстетику Романа Виктюка. Многое было непонятно, но я сразу воспринял это как невероятный подарок судьбы. Со мной произошло то, что можно назвать перерождением. До первой репетиции — одна жизнь и один Коля Добрынин, а на второй — все кардинально другое и я сам другой! Виктюк сломал мою жизнь!
«Пер-чат-ки... Эти вечные перчатки...» — странным голосом произносит моя Клер. Интонации, жесты, мимика — все абсолютно непривычное для меня. Знаете, как Виктюк объяснял задачу?
— Ром, про что играем? — спросили мы с Костей Райкиным, когда начали репетировать «Служанок».
Театр парадокса — это непросто.
— Сыночки, все просто! Кого-то в этой жизни гэцают, кто-то гэцает сам.
— И?..
— Я что, непонятно объяснил?! Идите играйте!
Каждый день при этом Виктюк менял концепцию. Девяносто репетиций до премьеры, мы работали 24/7, как сейчас говорят. И реально не выходили из театра, спали в гримерках. Работу в других спектаклях при этом никто не отменял.
День выглядел так: с полуночи до трех утра с нами репетировал Рома. Далее — два часа танцев с Аллой Сигаловой. В пять утра засыпали — до девяти. Репетиции продолжались. Приходил Валя Гнеушев и учил пластике. В буфете висело объявление: «Актеров, занятых в «Служанках», обслуживают вне очереди». Мы обросли, не брились, не стриглись. Жены нас потеряли на все эти девяносто дней.
— Помните премьеру?
— Конечно. В тот день театральная Москва буквально перевернулась. До семи вечера о нас мало кто слышал, а в десять — знали все! На спектакль нельзя было попасть еще долгие годы. На черном рынке билеты толкали по двадцать пять рублей! В гримерку приходили, кажется, все существующие тогда народные артисты. Савелий Крамаров, прилетев однажды из Америки, пришел на «Служанок», а потом нарисовал на стене гримерки свой шарж и написал: «Это гениально!»
Видя такой колоссальный успех, Виктюк задумал снять фильм, но с женщинами. Мою роль Клер сразу захватила Ахеджакова, Соланж досталась Демидовой, Мадам — Маргарите Борисовне Тереховой.
Снимать фильм должен был знаменитый оператор Николай Немоляев. Однако за неделю до начала съемок Рома дал задний ход. Почему — не сказал. Очень-очень обидно.
— Слышала, что всех своих актеров Виктюк звал гениями.
— От Ромы я слышал всего дважды за семнадцать лет настоящую похвалу. После «Эдит Пиаф» он тихо сказал: «Нам с тобой ничего в этой жизни не нужно. Репетировать бы и репетировать... — и еще: — А вот это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОРОШО!»
«Гений! Браво!» — он кричал всем молодым, это на самом деле ничего не значило. Помню, как в самом начале Виктюк меня доводил до ручки. Говорил, что я таганрожский плебей.
Но вообще, он таким образом раззадоривал. Суть виктюковской «педагогики» понял не сразу. Мы репетировали «Давай займемся сексом», где я играл главную роль. «Гений! Гений!» — кричал мне Рома из-за кулис. У него была особенность — спектакли не смотрел, а слушал. Отвернется, глаза прикроет...
Вдруг за три дня до премьеры говорит: «Сыночка, давай закрываться. Это все очень плохо». На следующий день: «Нет, закрываемся. Ты играешь ОЧЕНЬ плохо». Но репетиции продолжаются. Я ничего не могу понять. Твердит: все ужасно, а что конкретно — не объясняет.
И все же премьера состоялась. Зал аплодировал стоя минут пятнадцать, не отпускал. Наконец уходим со сцены, меня встречает Виктюк: «Ну что, Коленька? Я все сделал правильно?» Тут до меня дошло. На любого актера налипают штампы, это неизбежно. И чтобы их содрать, следует в душе что-то разбередить. Виктюк придумал такой способ. Надо признаться, он оказался прав. Умничка! Я не могу хорошо играть в спокойном состоянии. И хотя было больно, трудно, я плакал и хотел Рому «убить», его нападки содрали с меня кожу, и таким вот оголенным сыграл премьеру.
— Вы до последнего созванивались?
— Нет... Виделись последний раз в 2013-м, за семь лет до его смерти. Он репетировал, а я заехал в театр в гости. Рома яркий такой, в Versace... Он был как ребенок, начал хвастаться новыми часами. Я поцеловал его в макушку — зайка ты мой!
Когда он начал уже сильно болеть, мне позвонила его помощница. Сказала, что Рома очень ждет.
Я знал, что он уже плохо выглядел, болезнь не щадила, добивала. И знаете, не поехал... Хотел запомнить его таким, с каким мы встретились, — невероятно энергичным, подвижным. Так часто делаю: когда кто-то звонит из прошлой жизни, не хочу возобновлять контакты.
— Если говорить о других великих, то какой вспоминается Елена Образцова, которая в последние годы жизни вдруг вышла на драматическую сцену?
— Образцова смотрела «Саломею» и после спектакля прошла к нам за кулисы. Не забуду сцену: стоит Леночка, рядом Рома, на них бежит Дима Бозин, сыгравший Саломею — в одной набедренной повязке, в блестках, в золоте. Лена снимает с шеи коллекционную цепочку, которая — догадываюсь — стоит космических денег, медленно проносит ее мимо глаз Виктюка и накидывает на Бозина: «Теперь понимаю, как мне надо было петь Иродиаду».
После этого прямым текстом сказала Роме, что хочет у него сыграть, причем «вон с тем мальчиком» — и указала на Диму. Вскоре она дебютировала как драматическая актриса в «Антонио фон Эльбе». Я тоже должен был играть, но не срослось...
Ребята рассказывали, как приехали первый раз в дом Образцовой в Питере — на репетицию. У нее там роскошь, слуги чуть ли не с опахалами. Актеры расселись кру?гом. Вдруг Виктюк говорит Бозину: «Сыночка, снимай носки и иди вон туда. А ты чего сидишь? — к Лене обращается: — Вставай на четвереньки и ползи за ним следом, целуй следы». Горничная услышала и чуть в обморок не упала! А Леночка спокойно встала, подняла юбку и сделала все, что велел Рома. Она хулиганкой была, чего вы хотите — несколько лет прожила в нашем Таганроге, ее отец получил туда назначение, когда Лена была подростком.
После премьеры всем трем актерам — своим партнерам — Елена Васильевна подарила квартиры. Леночка — богиня!
— Мощно!
— Да, притом что за семнадцать лет, которые я проработал с Виктюком, квартирный вопрос решить не смог. Сколько раз просил его помочь, сходить в высокие кабинеты, попросить, как это делали и Табаков, и Захаров для своих актеров. Нет. «Не хочу перед ними (слово произнес другое — похлеще) унижаться!» — говорил. Несмотря на то что я был занят в главных ролях всех его спектаклей и готов был заплатить за квартиру, но хотя бы с какой-то дотацией. В итоге именно из-за денег мне пришлось от Ромы уйти... У Виктюка я сыграл все, о чем актеры могут только мечтать. Но у меня семья, надо было решиться поставить точку. Когда позвали в телесериал «Жизнь — поле для охоты» и предложили за съемки большие деньги, я ушел. Но сначала ввел на все свои роли других актеров.
— Деньги решают все?
— Иногда соглашаюсь на не очень хорошие роли, если прилично платят. Я занимаюсь профессией, бизнеса у меня нет.
Но вообще, если говорить откровенно, ни один актер, соглашаясь на роль, не думает: сыграю фигово! Или режиссер с продюсером: сделаем-ка дрянь! Все верят, что получится шедевр. В этом-то и прелесть жизни — никогда не угадаешь, что в итоге выйдет.
Взять сериал «Нина». На него никто не делал ставок, а посмотрела вся страна. И на «Сватов» тоже никто не рассчитывал — история простенькая. Кто знал, что «Сваты» станут всенародными любимцами?
То, что проект получился мегауспешным, стало для всей съемочной группы сюрпризом. Ведь каналы дружно отказывались от «мувика» под предлогом: «Да ну, это про деревню...» В итоге фильм показали по «России 1», и неожиданно выяснилось, что истории «про деревню» зрителям понравились. Роль пьющего Митяя была проходной. Я и сниматься не хотел, «купился» из-за партнеров. С одной стороны, здорово, что «Сваты» стали такими популярными. С другой — они сыграли со мной злую шутку. На пробах говорят: «Ну это же Митяй!..»
Как-то разговорились с земляком Федей Добронравовым. Он переживал, что все его знают как Будько. Я говорю: «Радуйся! Тихонова тоже знают все больше как Штирлица».
После Митяя все равно ухитрился сыграть роли другого плана: и Утесова, и отца Люси Гурченко. Сейчас в жизни все больше театра, график расписан на год вперед.
Как говорил тот же великий Вячеслав Тихонов: «Вернусь в театр. Душу подремонтирую...» В кино тоже идет работа. Снимаюсь в новом сезоне «Мосгаза» для Первого канала в роли главного злодея. Скоро на «России 1» выйдет «Перекати-поле».
— Наверное, вашей дочери не избежать актерской участи? Просится за кулисы?
— К счастью, нет. Нине тринадцать. Шесть лет занималась рисунком, сейчас безумно увлечена японской анимацией, хочет стать мультипликатором.
Нинка моя — нежный цветочек, а актрисе надо быть «с яйцами».
— Вы постоянно отсутствуете дома. Воспитание дочери на Кате?
— Конечно. Но Нина знает, что я ее обожаю, ради них с Катькой живу. Иногда случается — забегаю домой ночью буквально на час, чтобы сменить одежду и снова уехать работать. Целую дочь, жену, а Катя утром Нинке сообщает: был папа, поцеловал тебя, передал, что любит.
Ни разу в жизни я на Нину не повысил голоса. Не представляю — как можно отругать или не дай бог шлепнуть. С ней — всегда мягкий и добрый: «Клюковка»... Как я общаюсь с дочерью, можно увидеть по моей роли отца Люси Гурченко. Он, как и я, обожал дочь. Жаль, что Марк очень жестко обращался с женой. Ее сыграла Надя Михалкова. Для меня это по-человечески неприемлемо. Ненавижу громкие звуки, споры, ссоры, выяснения! Только тишина и любовь.
— Если бы у вас была очень крупная сумма, позволившая больше не работать, согласились бы?
— Мы семьей просидели на самоизоляции в Подмосковье ровно сто дней. Мои девочки рядом, никуда не нужно бежать. Хорошо было. На рассвете выходил на крыльцо, вдыхал ароматы леса и чувствовал себя абсолютно счастливым. На участке поселилась огромная сова, вывела двух птенчиков. Радость и безмятежность!
В изоляции я перестал подкрашивать волосы и оставил седину. Нина смотрит:
— Пап, ты таким белым будешь теперь всегда?
— Да, привыкай, девочка.
Вдруг совсем другие роли стали предлагать. И все просят: «Николай, с бородой оставайтесь, пожалуйста». Как оказалось, по большому счету жизнь так быстро пролетела. И мне очень грустно смотреть вперед...
— Какой вы в жизни?
— Клевый! Меня любят во всех группах. Говорят: наше солнце! Чтобы меня довести, следует сделать что-то невероятное — обмануть жестко, подставить. Я позитивный человек. Редко злюсь, не помню даже, когда это было последний раз. Хотя нет! Вспомнил. Два года назад один канал решил снять обо мне фильм к юбилею. Зачем только согласился?! Интуиция же подсказывала: не надо!
Накануне премьеры позвонила редактор, назвала время эфира, я предупредил всех друзей и знакомых, посадил перед телевизором семью. А там началось странное. После неосторожной фразы «Расскажу вам всю правду» — кто дернул меня тогда за язык? — последовал рассказ за кадром. О том, что якобы Добрынин бомжевал, спивался, страдал без работы. Но дело в том, что у меня вообще не было пауз! Я работаю с шестого класса и не знаю, что такое безработица. Снимаюсь тридцать пять лет. Если возникает пауза в кино, полностью переключаюсь на театр, играю порядка трехсот спектаклей в год. Какие паузы и алкоголизм?!
Дали видеоряд с кадрами из «Небесных родственников». Там у меня чудесная смешная роль. Но зрителю же непонятно, когда он видит кадры, где актер Добрынин — небритый, заросший, сидит в обнимку с бутылкой водки. Дальше — в рассказе о «Служанках» показали не меня, а Сережу Зарубина, который крутит фуэте.
И вишенка на торте — долгое, с абсолютно ненужными подробностями интервью с Аней Тереховой. С Катей при этом поговорили минуты три. С моей женой, любимой женщиной, с которой мы вместе более двадцати лет!
Нинка наша вообще до этого не знала, что я был женат, хотя обожает брата Мишу, сына Ани. Удивленно протянула: «Папа, у тебя были другие жены кроме мамы?!»
И вся передача такая, в очень странном ключе... Признаюсь, не сдержался, позвонил редактору и сказал прямым текстом: «Вам не стыдно?! Если стояла задача показать меня перед ребенком, друзьями и всей страной как законченного алкоголика и опустившегося человека, вы с задачей справились. Но вам лучше со мной больше не встречаться. Если увидите где-то случайно, быстренько прячьтесь».
Во времена великих Бернеса, Шульженко, Утесова актеры были недосягаемы. Практически боги. Никто не посмел бы снимать о них фильмы, которые дискредитируют, оскорбляют. А сейчас мои коллеги ходят по ток-шоу с рассказами о личной жизни, чтобы получить дурацкие несколько тысяч рублей. Да и сама наша профессия обесценена. В последнее время в ней много случайных людей, даже без актерского образования. Как-то работал с таким... Он произносил текст с огромными паузами. Я не понял сначала, спрашиваю: «Что происходит?! А мысль закончить не хочешь?» Оказывается, парень — «стендапер» — ждет реакцию зала, чтобы дать возможность зрителям отсмеяться.
Вспомнил по этому поводу, как пробовался в «Мою прекрасную няню». Дошел до финала вместе с Жигуновым. Пробы шли каждый день — с разными девицами, и мы играли одну и ту же сцену. В студии присутствовали америкосы — это же калька с их версии.
После каждой сцены устраивали совещание минут по сорок! Бла-бла-бла... Потом подходит переводчик:
— Николай, можете компактнее сыграть?
— Разумеется! Чего вы совещаетесь-то так долго?! Скажите «Сыграй быстрее». Без проблем!
Играю снова. Опять совещаются и просят:
— Сделайте паузу.
— Как?! Она здесь ни к селу ни к городу.
— Зритель должен отсмеяться.
— Кто?
В 2004 году это было внове — какой еще зритель в сериале? Так я впервые услышал о закадровом смехе.
Спустя время зашел к другу Леше Кирющенко на съемки «Дом кувырком». Приготовились: «Мотор! Начали!» Миша Полицеймако играет, и вдруг кто-то начинает смеяться. Беспардонно! Нагло! Громко! Решил: может, родственники продюсера? Больше некому.
И тут вижу — сбоку сидят трое. Две женщины и мужчина. Одна вяжет, другая читает, третий с телефоном в руках. Они даже глаз не поднимали — ха-ха-ха-ха, о-хо-хо-хо! Влет писали смех. Знаете, это было страшно!
Время изменилось. Мы живем в эпоху ситкомов и мыльных опер.
— Если бы сами сняли о себе фильм, какая мысль была бы главной? Какие правила жизни у Николая Добрынина?
— Стараюсь жить по понятиям, как у нас в Таганроге говорили. По совести. Не подличай, не кради, не ври. Я не святой, прошел все, что только возможно. Есть такое выражение: «Жить надо так, чтобы было что вспомнить в старости, но стыдно об этом рассказать». Так это обо мне...
Подпишись на наш канал в Telegram