Неунывающий шотландец достал из ящика стола рукопись, пылившуюся там с рыболовными крючками и лесками. На первом листе стояло название: «Уэверли». Он начал его еще в 1805 году, но друзья посоветовали бросить это глупое дело — время романов давно прошло. Однако жизнь заставила Скотта отринуть сомнения. Он спешно дописал роман и не слишком-то веря в успех, выпустил его, даже не поставив подписи... А наутро проснулся самым знаменитым анонимом на свете.
Толкнув тяжелую дверь, он собирался шагнуть в дом и вдруг замер, растерянно глядя на ключ, лежавший на ладони.
Как же это вышло, что он — сэр Вальтер Скотт, баронет, пожалованный этим высоким титулом по личному повелению короля Георга IV, писатель, книгами которого зачитывается вся Европа, могущественный шериф графства Селкиркшир, перед которым трепещут браконьеры, беспомощно стоит на пороге семейного гнезда и не может спасти его от поругания?
Сильный сквозняк, наполнивший холл, остервенело гнал по полу клочья бумаги и разный сор. Какой-то хлам был свален у двери в бесформенную кучу... И собственная жизнь вдруг показалась сэру Вальтеру такой же уродливой и никчемной. Он с ужасом почувствовал, что из глаз вот-вот брызнут колючие злые слезы, а ведь он не плакал со времен далекого детства.
«Ну давай же, Уотти! Шевелись!» — младшие братья уже носились по выгону с другой стороны изгороди, а он, обливаясь слезами от досады, все елозил непослушными ногами по стертым кремнистым ступеням старого перелаза, пока старуха-нянька не обхватила его под мышки и не перетащила наконец через невысокую стенку. В его детские годы такими изгородями, сложенными из неотесанных камней, расчерчивали вдоль и поперек все шотландские поля. И перелазы через них были у местных мальчишек любимым местом для игр. Вот только Вальтер Скотт был мальчишкой не совсем обычным.
«Посмотрите-ка, мэм, да у него, похоже, ножка отнялась», — подняв из кроватки горевшего в жару малыша, няня кивнула на его правую ногу, плетью свисавшую из-под задравшейся рубашонки. Перехватив у нее сына из рук, миссис Скотт попыталась поставить ребенка. Тот в ответ болезненно скривился и захныкал, а вслед за ним заплакала и мать. Господи, неужели и этого младенца ей предстоит потерять?
Пятеро из девяти детей, рожденных супругой эдинбургского стряпчего мистера Скотта, уже покоились на кладбище. И вот теперь занемог младший, появившийся на свет в августе 1771 года. Рухнув на колени у кроватки сына, мать принялась истово молиться. К утру лихорадка унялась, но правая нога малыша все никак не хотела шевелиться.
Слова «полиомиелит» в XVIII веке не знали даже врачи, и супруги Скотт надеялись, что поразивший сына паралич со временем отступит. На семейном совете было решено отправить Вальтера для поправки здоровья на ферму Сэндиноу под Келсо, где жили его дедушка Роберт Скотт и тетушка Джэнет, сестра отца. Казалось, в этих райских местах среди кристального воздуха, изумрудных холмов и первозданных вересковых пустошей даже самые жестокие хвори должны исчезать без следа. Но увы... Родные перепробовали все: часами разминали больную ножку, мазали ее разными снадобьями, завернув малыша по пояс в овечью шкуру, заставляли Уотти ползать за дедушкиными часами, призывно качавшимися перед его носом на цепочке. Возили мальчика и в Келсо на электрические процедуры, и в Бат на воды. Однако Уотти так и остался хромым.
...Опомнившись, сэр Вальтер утер глаза рукавом сюртука. Не хватало еще, чтобы кто-то увидел его слезы. И так тошно от соболезнований, которыми его осыпают. Нет уж, сам жалеть себя он точно не станет. Стоит только начать, и не заметишь, как пойдешь ко дну. Если хочешь выплыть, встречай налетающий шквал, сцепив зубы. Эту истину он крепко усвоил с детства.
Ему вспомнились выгон за фермой деда и озадаченное лицо тетки, примчавшейся с огромным черным зонтом и пледом. Хватившись племянника в разгар чудовищной грозы, она обшарила весь дом, но нашла своего любимчика не в чулане, а на мокрой траве, по которой он катался, хохоча и встречая каждый новый всполох молнии или раскат грома радостным криком: «Еще, еще!» О том, что первые мгновения бури малыш, дрожавший всем телом, провел под кустом, похлопывая себя ладошками по бокам и приговаривая: «Ну давай же, Уотти! Шевелись!», ни тетушка и никто другой не узнали. И сегодня его слез тоже не увидит никто! Не медля, сэр Вальтер затворил за собой дверь и решительно сунул в скважину ключ.
К двенадцати годам Уотти превратился в выносливого, как пони, задиристого, как петух, и проворного, как дикий кот, подростка. И хотя его изуродованная нога по-прежнему касалась земли лишь кончиками пальцев, он научился орудовать ею так ловко, что мог плавать, ездить верхом и даже карабкаться по горным кручам не хуже других мальчишек, да и шалил не меньше их.
Все царапины и ссадины заживали на нем как на собаке. И даже кишечное кровотечение, случившееся в тринадцать лет, не смогло свести упрямого мальчишку в могилу, равно как и варварские методы, которыми его лечили. Скотт вынес и многочасовые воздушные ванны, во время которых часами лежал на морозе, и голодную диету, состоявшую из протертых овощей, и даже полное молчание, которое ему прописали и которое было особенно мучительным.
Держать язык на привязи Уотти совершенно не умел, постоянно осыпая окружающих то стихами, то рассказами собственного сочинения, в которых его наблюдательность, могучее воображение и истории из проглоченных без разбору книг каждый раз смешивались в новой пропорции. Для начала он снискал этими байками популярность у одноклассников, позже ими же компенсировал в глазах прекрасного пола полную неспособность к танцам.
Не желая ни в чем отставать от сверстников, в положенный срок даже обзавелся подружкой — хорошенькой дочкой лавочника из Келсо. Та устраивала ему тайные свидания в своей комнате, при каждом шорохе за дверью пряча Уотти в шкаф.
Одно было плохо: отцовское ремесло стряпчего решительно не шло бойкому мальчишке на ум. И хотя в пятнадцать он покорно стал учеником в конторе старшего Скотта, а вскоре отправился в Эдинбургский университет изучать право, все знали, что куда больше учебников по правоведению парень дорожит засаленной тетрадкой, в которую записывает собственные вирши, старинные шотландские баллады и песни, а нередко и воспоминания всяких чудны?х стариков, встреченных во время поездок по глубинке, куда его с поручениями отправлял родитель.
...Проверив, надежно ли заперта дверь, сэр Вальтер, спустившись с крыльца, заковылял к экипажу, ждавшему его на сыром мартовском ветру. Завтра слуга отвезет ключи от дома в Совет по опеке над имуществом несостоятельных должников. А спустя несколько недель его дом № 39 по Замковой улице, известный всему Эдинбургу, продадут с молотка. Вот так-то...
Этот дом Скотт купил в конце 1801 года. И до сих пор не забыл, как радостно ахнула Шарлотта, когда он распахнул перед нею двери, открытые тем самым ключом, что теперь оттягивал карман, как резво принялась карабкаться по лестнице старшая дочка Софи. А еще некоторое время спустя в доме зазвучал пронзительный крик долгожданного сына. Каким же всесильным казался себе Вальтер в те далекие счастливейшие дни!
В 1799-м исполнилась его мечта: он получил должность шерифа графства Селкиркшир, позволившую забыть о наскучившей адвокатуре. Жалованье невелико — триста фунтов в год, но и обязанности не слишком обременительны. Свободное же время полностью принадлежало ему. И Вальтер отлично знал, на что его потратит: еще со времен ученичества в отцовской конторе он страстно увлекся собиранием старинных шотландских баллад. Отправляясь в горы по служебной надобности, молодой стряпчий неизменно прихватывал бочонок бренди для будущих «респондентов» и бутыль чернил для себя. Ну а перья для письма всегда можно было выдрать из хвоста свежеподстреленной вороны или цапли. Покончив с делами, он сворачивал на какую-нибудь узкую тропку, ведшую к забытой богом деревеньке или дальнему пастбищу. Ночевал в хлеву, а то и под открытым небом, пил из ручьев, питался сухими лепешками, но не было случая, чтобы он возвратился домой без очередной исписанной тетрадки.
Разбирать и обрабатывать «улов» Вальтер подрядил разных чудаков от литературы, которые липли к нему как мухи к меду. Сын пастуха, лингвист-самоучка и полиглот Джон Лейден, самодеятельный поэт Джеймс Хогг, фермерский сын Уильям Ледлоу, ставший впоследствии секретарем Скотта... Всех их он приставил к делу, усадил редактировать, переписывать, вычитывать собранные тексты, оплачивая труд из своего кармана. Наконец в 1802—1803 годах один за другим в свет вышли три тома «Песен шотландской границы», мгновенно сделавших Скотту имя в литературных кругах. Принимая во внимание все опасности, пережитые им за десять лет подготовки издания, все труды и траты, шестьсот фунтов прибыли выглядели смехотворно, но автор был на верху блаженства. Теперь он твердо знал: дело, доставляющее удовольствие, может приносить еще и деньги.
Печатать «Песни...» взялся старый школьный приятель Джеймс Баллантайн, переехавший ради этого из Келсо в Эдинбург. Денег на то, чтобы развернуть дело на новом месте, ему не хватало, и Скотт одолжил свои. Он же обеспечил типографию постоянными заказами на печатание юридических документов и разного рода прочей мелочовки.
Окрыленный успехом «Песен...», Вальтер взялся за собственную поэму, и в 1805-м типография Баллантайна напечатала «Песнь последнего менестреля», мгновенно ставшую бестселлером. Общий успех еще больше сблизил друзей, и Скотт, как раз получивший пять тысяч фунтов наследства, вложил их в расширение типографии, попросив, впрочем, Баллантайна держать его участие в предприятии в тайне. Ни к чему людям знать, что их шериф занялся коммерцией.
...Экипаж тряхнуло, и узел с вещами, лежавший на сиденье, пребольно ударил сэра Вальтера в бок. Он поморщился. Вот так и в жизни: пока дорога ровная, все вроде бы ничего, но стоит встретить рытвину да ухаб, и безобидный с виду узелок вдруг ощетинивается острыми углами...
Сколько тешивших его иллюзий развеяла жизнь за последние три месяца... Давний друг и партнер Джеймс Баллантайн, много лет охотно пользовавшийся его финансовыми вливаниями, вместо того чтобы в трудный час подставить плечо и вместе спасать честь общего предприятия, малодушно заявил, что объявит себя банкротом. Издатель Арчибальд Констебл, сколотивший себе на книгах Скотта немалый капитал, спасая собственную шкуру, трусливо перепродал его векселя, тем самым обрекая сэра Вальтера, уже взявшего на себя долги Баллантайна, на финансовый крах.
Скотт постарался отогнать прочь невеселые мысли, но они вновь и вновь набрасывались на него как свора собак, одна другой свирепее. А что если и его счастливый брак с Шарлоттой тоже окажется всего лишь иллюзией?
С будущей женой Шарлоттой Шарпантье, или Карпентер, как звали ее на английский манер, Вальтер познакомился весной 1797 года в Гилсленде. Он приехал туда в полном отчаянии и слабой надежде на то, что оказавшись среди веселой курортной сутолоки, сможет избавиться от наваждения, терзавшего его долгих пять лет. Звали наваждение Вильяминой Белшес.
Коляска свернула на площадь Георга, и сэр Вальтер, разглядев за струями начавшегося дождя массивный силуэт Грейфраерс Кирк, почувствовал, как сердце привычно замерло в груди — это случалось с ним здесь уже тридцать пять лет. В осенний день 1791 года дул такой же резкий ветер, да и дождь лил стеной, но он был этому несказанно рад. Ведь пока продолжался ливень, Вильямина оставалась рядом...
Он заприметил ее — одинокую, напуганную разыгравшейся непогодой — в толпе прихожан, расходившихся из Грейфраерс Кирк после службы. Сказал: «Мисс, под моим зонтом вполне хватит места для двоих...» И произнеся эти слова, вдруг понял, что страстно хочет понравиться хрупкой девушке с каштановыми локонами, ротиком, похожим на клубничину, и доверчивым взглядом карих глаз. О, как старательно он вышагивал в тот день, стремясь сделать менее заметной свою хромоту... О, какие хитроумные планы строил, изыскивая возможности если не повидаться с мисс Белшес, так хоть обменяться запиской... Часами караулил у окна, поджидая, не мелькнет ли на улице ее зеленая накидка, а однажды, не совладав с собой, даже вырезал имя Вильямины на дерне у развалин старого замка.
Стоило ли удивляться, что романтические чувства весьма льстили неискушенной девочке? Ведь мисс Белшес едва сравнялось пятнадцать. И Вильямина ворковала, улыбалась, взмахивая ресницами, уговорила родителей пригласить Вальтера погостить в имение. Но все это длилось ровно до той поры, пока на горизонте не появились другие поклонники, посимпатичнее и побогаче, которых отец с матерью сочли куда более выгодной партией для дочки, чем колченогий стряпчий. И какое им было дело до того, что чувство Вальтера уже успело превратиться из юношеской влюбленности в зрелую страсть, не дававшую покоя ни днем ни ночью?
До сих пор он помнил тот осенний день 1796 года, когда любимая объявила ему о помолвке с молодым банкиром. Униженный и потерянный, он стоял перед Вильяминой, а из горла сами собой рвались злые и одновременно беспомощные слова: «Ну и ступайте к своему «мистеру проценту»! Но клянусь вам, я женюсь еще прежде, чем вы с ним окажетесь под венцом. Думаете, не найду себе достойную жену? Черта с два! И вы еще будете ей завидовать! Потому что в отличие от вашего женишка я сумею сделать свою жену счастливой!» Спустя несколько месяцев он встретил Шарлотту Карпентер.
Милая, жизнерадостная, хорошенькая — чего еще желать? Впрочем, была одна дополнительная причина, заставившая Вальтера осадить именно эту крепость. Наведя справки, он понял: несмотря на красоту, Шарлотта вряд ли окажется переборчивой невестой. Француженка по крови, дочь ветреной матери, оставившей супруга с двумя малолетним детьми ради любовника, брошенная вскоре и отцом, мисс Карпентер жила в Англии в чужом доме под присмотром некоего лорда Дауншира, назначенного ей в опекуны. Любому почтенному английскому семейству такая родословная показалась бы сомнительной. К тому же девушке уже минуло двадцать семь...
Взвесив все аргументы, Вальтер не стал тянуть с предложением, и двадцать четвертого декабря 1797 года они обвенчались. Оба были довольны заключенным союзом и твердо намеревались соблюсти условия удачной сделки. Что ж, надо признать, до недавнего времени им это отлично удавалось. Сэр Вальтер горько усмехнулся...
Много лет Шарлотта радушно принимала полчища гостей, созываемых ее хлебосольным мужем, обставляла их дома, рожала детей, которых у них теперь четверо. Мирилась с его чудачествами: с собаками, которые с лаем носились повсюду, со страстью к разнообразной «рухляди», как она называла предметы шотландской старины, которые Вальтер коллекционировал. Когда Скотт работал, жена ежечасно заглядывала к нему в кабинет, чтобы подбросить в камин поленце, снять нагар со свечей или принести стаканчик кларета. И Вальтер платил ей тем же. Зная, что Шарлотта боится грома, старался не уходить из дому, если собиралась гроза. Помня о том, как жена любит наряжаться, регулярно выделял деньги ей и дочерям на платья и шляпки...
Но теперь все это в прошлом: и гости, и новые наряды. Они распустили почти всех слуг, и сэр Вальтер теперь сам проверяет счета, а дочь Анна заправляет постели. Так что впереди у них с Шарлоттой непростые времена.
Но силы вместе выстоять в испытаниях может дать только настоящая любовь... Есть ли она у них с Шарлоттой? И сэр Вальтер со вздохом уткнулся лицом в ладони. Если Вильямина видит его с небес, то вправе от души повеселиться, вспоминая злые мальчишеские угрозы. Счастливую же старость обеспечил он женушке: cто шестнадцать тысяч триста тридцать восемь фунтов долгов... Приличный капиталец на склоне лет!
Взглянув в окно, в сумерках сэр Вальтер различил знакомые пейзажи, и от сердца немного отлегло. Нет, это просто чудо, что собрание кредиторов пока не настаивает на продаже его имения. Но долго ли продлится такое снисхождение? И что будет, когда у него отнимут Эбботсфорд?
Весной 1812 года соседи с нескрываемым удивлением взирали, как две дюжины телег волокли вместе с домашним скарбом старинные палаши и сабли, мушкеты и алебарды, кубки и мундиры, щиты и колчаны. В древнем рыцарском шлеме пищали индюшата, а боевые знамена и копья были навьючены на коров. Для запущенной фермы, носившей красноречивое название «Грязное логово» и состоявшей из лужка, протянувшегося по берегу Твида, небольшого домика с амбаром, пруда, больше похожего на лужу, и нескольких акров холмистой земли, подобная процессия выглядела слишком помпезно. Между тем в голове у Вальтера Скотта, приобретшего все это на деньги, одолженные под еще не написанную поэму «Рокби», уже варился план сотворения легенды. Но чтобы вдохнуть в нее жизнь, разумеется, требовались немалые средства... Что ж, он полон решимости их добыть.
Мартовским вечером 1826 года коляска сэра Вальтера наконец подъехала к воротам особняка, напоминающего старинный рыцарский замок. Свора собак с радостным лаем закружила вокруг. Старый слуга и верный приятель Том Парди, всей душой преданный Скотту с того дня, как молодой селкиркширский шериф по доброте душевной отпустил на свободу молодого браконьера, выбежал навстречу, размахивая фонарем...
Сэр Вальтер скользнул взглядом по темным окнам. Что ж, похоже, кроме Тома и псов его тут никто особо не ждет и ужинать придется в одиночестве... А может, оно и к лучшему? Сегодня ему просто необходимо побыть наедине с собой и разобраться с ворохом мыслей, терзающих уже третий месяц. И сэр Вальтер, войдя в дом, направился в свой кабинет. Кусок холодной баранины и бутылка кларета — вот все, что ему нужно...
Опустившись в широкое кресло, пододвинутое к очагу, он примостил тарелку на колени. Скотт любил есть по-походному, заедая мясо овсяными лепешками. И чтобы крошки падали прямо на пол, где их подбирали собаки. Шарлотту с ее врожденной изысканностью француженки и истинно английской любовью к чистоте коробили дикарские манеры мужа. Но он утверждал, что во время таких, как он говорил, «пастушьих ужинов» еда кажется вдвойне вкуснее. Однако сегодня кусок не лез сэру Вальтеру в горло...
Отблески пламени плясали на стенах, на оконных стеклах, на корешках книг, стоящих в шкафах: дверь в соседнюю с кабинетом библиотеку сэр Вальтер всегда держал открытой. Господи, неужели и двух лет не прошло с тех пор, как он с гостями веселился до рассвета, отмечая окончание работ по постройке в Эбботсфорде этого нового, роскошно отделанного зала? И вот теперь и эти книги, и даже его многочисленные псы — все числится в Совете по опеке как имущество должника, которое вот-вот пойдет с молотка.
Как он допустил это? Почему одиннадцать лет назад, когда их с Баллантайном предприятие из-за бездарности Джеймса оказалось на грани банкротства, Вальтер не внял голосу разума и уладив проблему очередным финансовым вливанием, позволил приятелю вновь и теперь уже безнадежно запутать их бухгалтерию? Почему никогда не напоминал ему о суммах, взятых «взаймы»? Зачем согласился пригласить в компаньоны его младшего брата-выпивоху Джона, да еще заплатил за него вступительный пай из собственного кармана?
Зачем годами он вкладывал в обожаемый Эбботсфорд гораздо больше, чем позволял здравый смысл, выдавая векселя под еще не написанные романы? Почему никогда не торговался с Констеблом из-за гонораров, хотя знал, что его книги приносят издателю колоссальные прибыли? Не потому ли, что намного больше, чем деньгами, он дорожил теми иллюзиями, которыми наполнял свои сочинения, а заодно и собственную жизнь?
Долгие годы Скотт воскрешал на своих страницах старинный кодекс чести и собственной жизнью старался доказать, что архаичной романтике и благородным нравам сегодня тоже найдется место под солнцем.
Он с готовностью брал под покровительство слабых и с достоинством принимал дружбу сильных, благородно прощал поверженных врагов и презирал мелочные обиды.
И этот необыкновенный дом, полный необыкновенных вещей: ружье, хранящее тепло рук Роб Роя, шпага, помнящая прикосновение ладоней Карла I... И тенистые рощицы, поднявшиеся на месте бывших пустошей, где сэр Вальтер собственноручно каждую весну высаживал сотни молодых дубков... И бесконечные вереницы гостей, включая литературных патриархов вроде Вашингтона Ирвинга, Уильяма Вордсворта, Роберта Саути, Томаса Мура, стремившихся в Эбботсфорд к великому Скотту... Все они тоже были частью прекрасной иллюзии, которую творил сэр Вальтер из своей жизни.
Иллюзии, где он был не только отцом семейства, но и главой клана, вокруг которого кружится целый рой нуждающихся в покровительстве людей, и он как сюзерен охраняет всех, кто живет рядом... И куда его завели эти иллюзии — в долговую яму?
Повинуясь порыву, сэр Вальтер бросился к шкафу, где на полках стояли его произведения, и в каком-то безумии принялся сбрасывать их на пол.
Хватит, довольно! Настала пора очнуться! Много лет он мостил этими книгами дорогу в страну грез, сочиняя истории о том, чего не может быть на свете: о любви, над которой не властны время и невзгоды, о чести, которая дороже жизни и богатств... Пора пробудиться от иллюзий! Он предаст огню глупые фантазии вместе с книгами, вот что он сделает!
Еще не поздно отыграть все назад: объявив себя банкротом, избавиться от груза непомерных и отчасти чужих долгов, которые взвалил на себя из соображений иллюзорной чести. Ведь именно так поступают разумные люди, живущие на земле, а не в дурацких мечтах о благородных героях.
Собрав в кучу разбросанные книги, сэр Вальтер потащил их к камину: «Антикварий», «Роб Рой», «Пуритане», «Айвенго», «Квентин Дорвард»...
В 1813-м Джордж Байрон, выпустивший в свет первые песни своего «Чайльд Гарольда», потеснил Скотта с поэтического пьедестала. Но неунывающий шотландец в ответ достал из ящика старого стола рукопись, до поры до времени пылившуюся там с рыболовными крючками и лесками. На первом листе стояло название: «Уэверли». Он начал его еще в 1805 году, но друзья, которым Скотт читал первые главы, посоветовали бросить это глупое дело — время романов давно прошло. Однако жизнь заставила Скотта отринуть сомнения. Он спешно дописал роман и не слишком-то веря в успех, выпустил его, даже не поставив подписи... А наутро проснулся самым знаменитым анонимом на свете: тысяча экземпляров разошлась за два дня.
Все последующие романы Скотта выходили в свет, имея на титульном листе едва ли не самый необычный псевдоним в истории литературы: «Сочинение автора «Уэверли». И хотя вскоре многие читатели начали догадываться, чьему перу на самом деле принадлежат сочинения, доподлинно имя автора знали лишь его приятели. Но даже им Скотт не мог внятно объяснить, почему не желает предстать перед читателем во всем блеске заслуженной славы. «Таков мой вкус», — повторял он, цитируя любимого Шекспира.
Вкус! Господи, да он просто стеснялся признаться в том, какие мальчишеские грезы занимают его ум! Тысячу раз готов был согласиться с Байроном, утверждавшим, что Скотт бессовестно идеализирует шотландскую старину, но увы, ничего не мог с собой поделать.
Когда-то, еще мальчишкой, Вальтер уходил бродить по окружавшим Эдинбург старинным развалинам. Прихватив томик со старым рыцарским романом, забирался повыше в горы, чтобы стоя на каком-нибудь утесе и рискуя сорваться вниз, нараспев декламировать страницу за страницей... Это были мгновения торжества над болезнями, школьной зубрежкой, «мудрыми» поучениям набожного отца.
Борцы за справедливость, мечтатели без страха и упрека, защитники униженных и оскорбленных вставали со страниц книги, чтобы защитить обиженного природой мальчишку от насмешек, злобы, скуки. Стоит ли удивляться, что когда пришло его время, Скотт захотел воздать им сторицей, возродив волшебную рыцарскую страну? А заодно и самому стать одним из ее героев...
Сэр Вальтер опустился на пол рядом с грудой валявшихся у камина томов. Лихорадочная решимость ушла, сменившись предательской слабостью.
Мало-помалу в памяти всплыли воспоминания: отцовская контора и обросший седыми космами жилистый господин, дела которого Скотт-старший вел не столько ради выгоды, сколько из уважения к ветерану, в молодости сражавшемуся за независимость Шотландии. «Эх, Вальтер, дружок, — говаривал старичок, любивший порассуждать с молодежью о былых деньках. — Помню, увидел я впервые противника, да как поперли на него наши ребята, паля из ружей и размахивая палашами, так показалось: будь у меня в тот миг тыща монет, всю ее отдал бы тому, кто не дал бы мне удрать с поля. Шибко было страшно... Да только монет-то у меня не было! Пришлось дать самому себе пинка да с божьей помощью нестись вперед... С тех пор страх меня уже никогда не брал».
О нет, он не был выдумкой, этот старик! Бесхитростный, отважный, презирающий невзгоды и блюдущий честь, он был плотью от плоти этой страны. Страны, которая являлась их общей родиной...
Решение пришло само собой: «Ну же, Уотти! Шевелись!» До отказа отвернув газ в рожке, сэр Вальтер положил перед собой стопку бумаги. Нет, он не предаст все, чем жил и чем так долго заставлял жить тысячи своих читателей. Никто не убедит его в том, что волшебная страна, которую он создавал в своих книгах, лишь иллюзия не в меру мечтательного колченогого мальчишки. И только от него самого зависит, останется ли она фантазией, отсиживающейся под книжным переплетом, или превратится в реальность, поспорить с которой не смогут ни злопыхатели, ни кредиторы. Непрактичный прожектер, выдумщик? Пусть говорят что вздумается, но он не перестанет верить в то, во что верил в дни юности: дружба должна быть прочной, любовь верной, а честь незапятнанной. Он будет писать как одержимый и выплатит все до последнего пенса... И когда их Эбботсфорд снова наполнится голосами гостей, они с Шарлоттой еще посмеются над злой судьбой.
Том, пришедший утром проведать хозяина, застал того за работой: очередной роман шел к финалу. Подняв глаза на верного слугу, сэр Вальтер усмехнулся: «Я и время любых двоих одолеем? А, старина?» Эту шотландскую поговорку, услышанную в одной из горных деревушек, сэр Вальтер особенно любил.
Он остался верен слову. Приняв на себя помимо собственных долгов финансовые обязательства партнеров и потеряв состояние, нажитое многолетним трудом, Вальтер Скотт посвятил последние семь лет жизни невиданно напряженной литературной работе. Гонорары, а также часть жалованья селкиркширского шерифа и секретаря эдинбургского суда он отдавал в счет погашения долгов. Его стойкость не смогли поколебать ни кончина жены, умершей осенью 1826 года, ни собственные болезни.
В 1827-м Скотт раскрыл читателям тайну своего авторства, публично взяв на себя ответственность за страну великих героев, которую создал. Одной из его последних книг стал сборник занимательных историй о шотландской старине «Дедушкины рассказы», которые сэр Вальтер написал для смертельно больного внука Джонни.
Накануне Рождества 1830 года собрание кредиторов приняло решение возвратить хозяину права на мебель, посуду, библиотеку и коллекции Эбботсфорда. «Отлично, теперь я снова буду есть собственными ложками!» — обрадовался Скотт... и взялся за новую книгу.
Вскоре он отправился в путешествие по Европе, и правительство предоставило в его распоряжение фрегат. Увы, поездка не могла восстановить подорванные силы сэра Вальтера. Только желание снова увидеть любимый Эбботсфорд, единственное на свете место, где он готов был умереть, позволило Скотту выдержать утомительную дорогу домой.
В последние дни жизни он частенько просил покатать его в кресле по комнатам, приговаривая: «Я многое повидал, но с моим домом ничто не сравнится». Июльским днем 1832 года писатель в последний раз попросил подвезти его к письменному столу, но уже не смог удержать перо, а двадцать первого сентября его не стало.
Двадцать две тысячи остававшихся за Скоттом долгов были погашены из сумм, полученных наследниками за продажу авторских прав на его сочинения. Их купил бывший партнер Арчибальда Констебла, наваривший на этой сделке солидную прибыль.
Подпишись на наш канал в Telegram