«Об Андрее Миронове с годами становится писать все труднее: кажется, все изучено. Но это не так... В архивах музея имени Бахрушина мне удалось найти письма юного Андрея к матери актрисе Марии Мироновой. В них только начинающий свой путь актер делится с мамой своими переживаниями насчет съемок и сомнениями по поводу сильных чувств, возникших к Наталье Фатеевой. Уникальный архив, а также воспоминания одноклассника Андрея, возможно, помогут найти разгадку, почему из Миронова получился гений», — рассказывает главный редактор Анжелика Пахомова.
«Нас с Андреем посадили за одну парту, и поэтому мы сразу обратили друг на друга внимание, — рассказывает школьный друг Андрея Лев Маковский. — Оба в семь лет весили по 40 килограммов, пухленькие, раскормленные нашими любящими мамами. При этом мы любили лакомиться мороженым из ГУМа — в вафельных стаканчиках, по 50 копеек. И когда Андрей, уже став артистом, вдруг подтянулся, постройнел, товарищи очень удивлялись.
Мы, одноклассники, не представляли себе, что рядом с нами — гений. Тот, которому суждено было стать самым популярным артистом в СССР, в школе был почти обычным мальчиком. Ну разве что немного более ярким. Андрей не был ни старостой класса, ни председателем совета отряда, ни даже лидером. Но он был душой класса! Если мы играли в футбол, он неизменно становился в ворота. Возможно потому, что вратарю как раз и положено принимать эффектные позы, как это любил делать Андрей. Еще у него постоянно возникали какие-то идеи, которыми Миронов умел заразить всех нас. Вслед за ним мы освоили вошедшее в моду регби. Потом Андрей загорелся: «Давайте выпускать стенгазету!» И мы стали клеить, вырезать, сочинять статьи... Потом он выдал идею школьного оркестра, и нам пришлось осваивать музыкальные инструменты. А где их взять? Решили сброситься, купили барабан... Остальные инструменты, как заявил Андрей, мы должны сделать сами. Из чего только не делали — из расчесок, из папиросной бумаги. Репетировали у Миронова дома, и он, конечно, был ударником. Воображал, жестикулировал, вертелся на стуле... Впрочем, он разбирался в музыке лучше всех нас — у него же дома было много иностранных пластинок. Бывало, Андрей ставил нам Армстронга. Предварительно предупредив всех, что Армстронг запрещен и не надо говорить об этом никому. И лилась диковинная джазовая музыка, от которой мы погружались в другой мир. Ну как можно было с Мироновым соскучиться?
Самое удивительное в Андрее тех лет было то, что он не терялся среди взрослых. Он был воспитан так, что мог спокойно говорить с людьми любого возраста. Потому что уже в начальных классах имел представление о театре, музыке, литературе, а в своем доме общался с самыми изысканными людьми. Помню, я пригласил его на день рождения в первом классе, нам налили в бокалы морс. И вдруг Андрей встает и говорит тост: «Поднимаю этот бокал за прекрасных дам!» Имея в виду взрослых женщин, собравшихся за столом.
Школа № 170, где мы с Андреем учились, до седьмого класса была мужской, так как обучение во всей стране еще шло раздельное. За эти годы создался наш общий мальчишеский мир со своими правилами чести, устоями и привычками. И вот в седьмом классе к нам присоединились девчонки из соседней расформированной школы. Это было событие! К тому времени из класса как раз поуходила вся шпана — они предпочитали поступать в ПТУ. Оставшиеся же стали менять свое поведение прямо на глазах. Мы подтянулись, перестали употреблять грубоватые словечки, начали более старательно одеваться, хотя возможностей было мало. Мальчики в основном ходили в кителях или гимнастерках, девочки — в коричневых платьях и черных передниках. Андрей первым задал тон. Он обращался к девочкам на «вы», останавливался у двери в класс, пропуская их вперед, а первой красавице школы Галине Булавиновой помогал нести портфель. Это производило впечатление.
А как он остроумно и легко мог пошутить! Несомненно, Андрей мог рассчитывать на внимание Гали, хотя она была очень красивой, очень гордой... Иссиня-черные волосы, белая кожа, стройная фигура — яркая, восточная красота. И одевалась Галина хорошо: помню, для походов в театр она имела отдельный костюм. Большая редкость по тем временам! Даже к школьному платью Галя могла повязать изящный шарфик — и оно уже смотрелось совсем иначе. Она была из интеллигентной семьи, мама — балерина, отчим — известный драматург Владимир Дыховичный. Он иногда писал номера для Мироновой и Менакера. Так же, как и у Андрея, у Галиных родителей была дача в Красной Пахре. Словом, семьи дружили. Но до некоторых пор Андрей с Галей были просто добрыми приятелями и соседями. А оказавшись в одной школе, по-настоящему друг друга разглядели. Писали друг другу записки, иногда вместе ходили в кино...
Мы уже привыкли к тому, что Андрей и Галя — пара и у них «все серьезно». Даже говорили о том, что они поженятся. В те годы ранние браки были не редкостью, потому что близость до свадьбы — этого почти не бывало, на такое ни одна девушка не решилась бы! Только прогулки, поцелуи, робкие ухаживания... А Андрей уже тогда был увлекающимся, пылким. Родители с обеих сторон эту дружбу одобряли, и для свадьбы препятствий не было. Но проблема оказалась в характере Андрея. Во-первых, он уже тогда демонстрировал, что актерская профессия для него на первом месте. Не каждый ученик ушел бы с выпускного вечера, чтобы готовиться к экзамену в театральный. А он ушел сразу после торжественной части. И Галя осталась одна, без кавалера... Но одноклассницы рассказывали, что разошлись они не сразу, а уже когда Андрей был на первом курсе, потому что он приударил за своей однокурсницей в Щукинском училище. У Гали был решительный, строгий характер, она таких вещей не понимала. Потом Андрей пытался помириться. Но она не простила. А через год Галя вышла замуж за другого и потом с тем мужем прожила всю жизнь. Работала на «Мосфильме», у нее родилась дочка. Когда появился внук, назвали Андреем...
Теперь на стене дома в Рахмановском переулке, где жили Миронова с Менакером и их сын Андрей, — мемориальная доска. Помню, как я мальчишкой бывал в этой квартире. Чудный, незнакомый нам мир! Рояль, предметы искусства, красивая мебель, коллекция посуды Марии Владимировны... Помню огромные альбомы с семейными портретами — истории своих бабушек и дедушек Андрей знал наизусть. Для советского времени это было редкостью. А какая огромная у него была библиотека! Потихоньку Андрей показывал нам книги Ахматовой, Гумилева, Пастернака... Мы ничего не слышали о них вообще: в школьной программе не было, книг не продавали — откуда нам было знать? А у Миронова имелось все! Правда, эти книги Андрей нам навынос никогда не давал — могло влететь. Зато как-то раз он подарил мне Маяковского с дарственной надписью: «Леве Маковскому дарю Маяковского»...
К Андрею домой мы, его одноклассники, ходили почти каждый день. Ведь Мария Владимировна с Александром Семеновичем чаще всего были на гастролях, а с Андреем дома оставалась его няня Катя, к которой мы все быстро привыкли. В двухкомнатной квартире Андрея мы могли чувствовать себя свободно. Семья Андрея жила в достатке. Миронова и Менакер хорошо зарабатывали и, вероятно, могли купить сыну все, привезти из-за границы... Но не привозили! Одевался Андрей точно так же, как и остальные мальчики. Вещей имел немного. И карманных денег — в обрез. При этом Андрей постоянно на что-то копил и то и дело урезал расходы на завтрак в школьной столовой. Как я потом понял, родители просто боялись испортить его карманными деньгами. Хотя были совсем нежадными людьми.
Помню такой случай. Как-то один наш одноклассник забежал к Андрею домой, да не застал. Ему открыл Менакер. Одноклассник говорит:
— Очень нужно позвонить!
— Пятнадцать копеек! — отчеканил папа Андрея.
Мальчик опешил — это же большие деньги для школьника, у нас пирожки в столовой давали даром, а на 15 копеек можно было в кино сходить... «Ну, — он подумал, — дядя шутит», — и начал звонить. Менакер же нажал на рычаг:
— Пятнадцать копеек!
Мальчик покраснел, отдал последние деньги, позвонил и вышел обиженным. А потом в кармане нашел у себя рубль, подброшенный отцом Андрея, и понял, что его разыграли. Это, конечно, было удивительно: мы-то привыкли, что взрослые — люди серьезные. Кстати, Андрей тоже обожал придумывать шутки. Позвонить кому-нибудь, разыграть — это у него было в порядке вещей!
С одной стороны, он был приучен к дисциплине. С другой — внутренне оставался свободен. Миронов доверял родителям все, а это знак, что они имели к нему подход. Я заметил, что Мария Владимировна уже с первого класса знала нас всех по именам, из каких мы семей, была в курсе всех наших школьных событий. Мы знали, что мама Андрея любит порядок и чистоту, и в ее присутствии старались быть аккуратными. При этом родители Андрюши отличались хлебосольством. Вот сколько Андрей приведет одноклассников — столько Мария Владимировна и накормит... Иногда Менакер и Миронова приходили в школу на наши классные вечера, что всегда производило настоящий фурор. Артисты такого уровня запросто сидели на стульчиках в нашем актовом зале! Мария Владимировна и Александр Семенович пользовались у нас большим авторитетом. Когда у Андрея не хватало аргументов в споре, он срезал нас так: «А мама (или папа) говорит, что это так!» И мы соглашались: ну, раз такие люди сказали — значит, это и правда так...
Но маменькиным сынком Андрей не был! Помню наши мальчишеские «сходки» во дворе, когда кто-то с кем-то выяснял отношения. Все дрались, и Андрей дрался! Хотя по большому счету он мог высмеять куда больнее, чем избить. Язык у Миронова был острый, и вскользь пущенное им замечание потом подхватывали все. Казалось бы, до крайности самоуверенный мальчишка, но я-то знал, что Андрей часто стеснялся. Были у него и комплексы, что, может, он не такой ловкий, не такой сильный... Но Андрей компенсировал свои сомнения нарочитым бравированием: «А вот я научусь и буду лучшим!»
Под конец школы мы стали часто бегать в кино. И наши кумиры менялись в зависимости от того, какое кино крутили в тот месяц в кинотеатре. Когда вышла «Карнавальная ночь», мы все любили Гурченко и покупали открытки с ней, пели песню про пять минут. Когда вышел фильм «Летят журавли», все хотели быть похожими на мужественного Бориса в исполнении Баталова и рассуждали, что также пошли бы добровольцами. А Самойлова нравилась как красивая девушка: вот бы такую встретить в жизни! Потом появилось итальянское кино, и волнениям нашим не было предела. Андрей то и дело врывался в класс со словами: «Потрясающе! Вы видели «Утраченные грезы»?» Мы, конечно, еще не видели, Андрей всегда был первым...
Потом загремело имя — Олег Ефремов. Этот человек поставил какой-то необычный спектакль в филиале МХАТа. Билетов нет и не будет! Андрея это не смущает: будем прорываться! Такое нельзя пропустить! Стоим в очередях, придумываем всякие хитрые способы и билеты добываем. Потом у Андрея новая тема: открылась выставка Глазунова. Запрещенный художник. «Это нельзя пропустить!» — опять уверенно говорит Андрей. Ради того, чтобы успеть до закрытия выставки, пришлось сбежать с уроков. Да, очень интересным было наше школьное время, потому что после смерти Сталина постепенно стали что-то разрешать. Например, разрешили Есенина. Стал звучать джаз, приехал ледовый балет из Вены... И с Андреем на что угодно удавалось достать билетик, тем более что ему было у кого попросить. Что уж там говорить, если Утесова он называл «дядя Ледя» и иногда приносил от него контрамарки на концерты.
Когда сам Андрей снялся в фильме «Три плюс два», я все еще ничего про него не понимал. Ведь на экране он был таким же, как в жизни: молодым, озорным, смешным. Что особенного? Пожалуй, пока я не увидел Миронова в театре, и не догадывался о его таланте. Со временем к Андрею пришла невероятная, повальная популярность — когда он снялся в фильме «Бриллиантовая рука». С тех пор он вертелся круглосуточно, и мы, хотя и оставались друзьями, но стали созваниваться все реже и реже... Хотя до конца связи с ним мы не теряли. Помню, как в 1987 году мы встретились с ним по печальному поводу: хоронили нашу учительницу Надежду Георгиевну. Это она когда-то организовала в школе самодеятельный театр, где Андрей с увлечением играл Хлестакова. Потом еще через несколько месяцев Миронов без предупреждения, неожиданно приехал на мой день рождения. Он сумел вырваться только поздно вечером, и мы, немного посидев за столом, пошли вдвоем прогуляться по ночному лесу. Уже тогда Андрей выглядел очень больным. Он как будто прожил 80 лет, а не 45! А все потому, что в таком ритме, как он, не жил никто. Он очень серьезно относился к своей обязанности содержать родных. Просто ему было свойственно «спаливать» себя, гореть как свечка — в этом был весь Миронов. Мой друг, наш школьный заводила, душа класса и любимец девочек...»
В архивах Театрального музея имени А.А. Бахрушина хранятся уникальные материалы, абсолютно неизвестные широкой публике. Это семейная переписка Андрея Александровича с родителями, их воспоминания о его детских годах. Мать Миронова Мария Владимировна сама передала все эти бумаги в музей после того, как сына не стало. Он писал ей всю жизнь: со съемок, с гастролей, из-за границы... Писал, несмотря на свою огромную занятость, на хроническую нехватку времени: о своих успехах, о сомнениях, о женщинах... «Караван историй» делится этим бесценным архивом с читателями.
Первые документы из архива Марии Владимировны, где упоминается Андрей, — это две ее собственные записки мужу, актеру Александру Менакеру, из родильного дома. Мария Владимировна всю беременность провела на сцене, ее даже рожать увезли прямо из театра. Роды были тяжелыми, продолжались больше двух суток. А когда младенец (вопреки ожиданиям, это оказался мальчик, Миронова-то хотела дочь) 8 марта появился на свет, Мария Владимировна написала мужу: «Милый Сашенька! Если б ты знал, как я измучилась <...> Это просто кошмар, написать об этом невозможно... К сожалению, ко всем мучениям, родился мальчик, но он очень похож на тебя и совсем беленький, а не красный, как все. 8 марта, 1941 г.».
«Дорогой мой Сашенька! Вот сейчас 12 часов, а здесь уже ночь. Тоска ужасная, ты сейчас где-нибудь с кем-нибудь разговариваешь, а тут и поговорить не с кем. Сейчас погасят свет, и я буду долго лежать и не спать. Буду думать о том, как изменилась наша жизнь и что из этого получится. Я сейчас почти калека, и еще, наверное, месяца на 2 вряд ли кого-нибудь может устроить такая жена. Когда ко мне приносят китайца (имеется в виду новорожденный Андрей. — Прим. ред.), я еще не могу его любить. Уж очень он меня заставил мучиться. Эти двое с половиной, даже трое суток, которые я провела внизу в больнице, я не забуду никогда в жизни... Эти боли, разрывающие все на мелкие части... Лежу на спине целый день, и не позволяют даже сесть. Март, 1941 г.».
А вот ответ Александра Семеновича Менакера в роддом: «Около трех ночи позвонил д-р Власов и сообщил мне самую большую новость в нашей жизни. Как ты себя чувствуешь? Сейчас прочел твою записку. Спасибо тебе, родная! <...> Не расстраивайся из-за того, что мальчишка получился, — самое главное, что это нам. <...> Очень хочется услышать твой голос по телефону. Телефон у нас работает как никогда: звонили все. В театре все шлют тебе привет и поздравление, а Николай Осипович страшно заинтересовался, «крепкий ли мальчик». <...> Ну, мамочка, крепко целую. Поцелуй за меня сына. Как мы его назовем? Предлагаю назвать Андреем. Твой А».
Мария Владимировна гораздо быстрее, чем предполагала, оправилась от родов и тут же приступила к работе. Крошечному Андрею взяли няню, Анну Сергеевну, потому что родители много ездили и выступали.
Из воспоминаний А. Менакера:
«Анне Сергеевне было 70 лет. Когда я договаривался о зарплате, которую она упорно называла «жалованьем», Анна Сергеевна поставила непременное условие: помимо жалованья — ежемесячно два килограмма «конфетов по выбору» и полтора литра водки. Прямо скажем, я был несколько напуган... Но оказалось, это просто метод лечения... И вот няня поселилась у нас. Она родилась в Нижегородской губернии и окала, говорила «утойди», «офторник», «скоровода»...»
Из воспоминаний родственника Леонида Менакера:
«Андрей стучал по своему столику ложкой и чеканил: «Пе-ли-бер-да!», что означало «белиберда». Ругал он ее, няню, тоже нерядовыми словами: «Нянька, ты как соплюшка! Как коова... Как медведь!» Невозмутимая Анна Сергеевна продолжала делать свое — они с Андрюшей хорошо понимали друг друга».
Но вспомним, в каком году родился Андрей — март 1941-го. 22 июня началась война. Мария Владимировна поехала с сыном в эвакуацию, по дороге он тяжело заболел.
Из воспоминаний Марии Мироновой:
«Добирались мы до Ташкента недели полторы. А когда доехали, ему стало совсем плохо. Подозревали тропическую дизентерию. У поселившихся напротив нас Абдуловых от нее умер сын. Две недели мы с няней носили его попеременно на руках, а жили мы в комнате с земляным полом. Это были бессонные ночи, когда я слушала, дышит он или нет, и мне казалось, что уже не дышит. Он лежал на полу, на газетах, не мог уже даже плакать. У него не закрывались глазки. Я жила тем, что продавала с себя все. А на базаре толстые узбеки, сидящие на мешках с рисом, говорили мне: «Жидовкам не продаем», они упорно принимали меня за еврейку. Врач сказал, что спасти сына может только сульфидин. Я заметалась в поисках лекарства по Ташкенту, но безуспешно. На Алтайском базаре я встретила жену летчика Громова, который в 1937 году совместно с Юмашевым и Данилиным совершил беспосадочный перелет Москва — Северный полюс — США, а теперь был командующим ВВС Калининского фронта. Узнав, в каком я положении, она сказала: «Я вам помогу». <...> Через несколько дней у нас был сульфидин».
А вот еще одно воспоминание, любовно сохраненное Марией Владимировной, — друга семьи Ореста Верейского. И относится оно к тому времени, когда Андрей только-только пошел в школу: «Когда мы впервые пришли в дом к Мироновой и Менакеру, к нам подошел сын — весьма плотный рыжеватый мальчик, который, знакомясь с моей женой, щелкнул каблучками и изрек: «Пикантная мордашка!» Родители наперебой пытались объяснить мальчику бестактность его поведения, но хохот стоял всеобщий. «Сколько тебе лет?» — «Восемь».
А вот письмо самого Андрея — матери на гастроли. Это 1951 год, Андрею 10 лет. И он уже артист и думает о поступлении в институт!
«Здравствуй, дорогая Мамочка! Ты просила меня написать, как мы живем. Мы живем хорошо и с папой совсем не ссоримся. В доме все в порядке. Тебя, наверное, интересует, как я выступал? Это был очень большой и интересный концерт (что я совсем не ожидал)... Народу было очень много, и совсем неожиданно пришел папа. Вначале я, конечно, очень волновался, но после первого выхода почти все прошло. Принимали весь концерт хорошо, даже очень хорошо. В 1-ом отделении я делал 2 свои пантомимы, которые всем очень-очень понравились (много хлопали). Я объявлял много номеров и поэтому был вроде ведущего. Во 2-ом отделении мы с Толей Макаровым (кстати очень способный парень) делали три сценки: «как в разных странах мира отвечают на урок». Об этой сцене между прочим и написано в газете. (Мы тебе ее посылаем). Мамочка, вообще, я остался очень доволен, что все-таки прилично получилось. В театре мне даже объявили благодарность. Сегодня я туда схожу и возьму копию приказа (это нужно для поступления в ВУЗ)».
Двадцатилетний Андрей, уже ученик театрального училища, пишет матери — в ответ на какое-то ее письмо, где она, очевидно, высказывает недовольство его образом жизни:
«Здравствуй, мамочка! Только что получил твое письмо и, конечно же, очень огорчился, что ты на меня так рассердилась. Я прошу тебя простить меня за мой разговор и я не хочу оправдываться, но действительно у меня было очень плохое настроение, и я был очень усталый. Ты мне всегда говоришь, что мы не можем быть друзьями, но это не так, потому что у меня нет, действительно, человека ближе тебя. Я очень и очень люблю и уважаю тебя и прекрасно понимаю, как тебе трудно приходится в жизни. И еще, я хочу сказать, что в тот вечер я абсолютно был трезвый и ничего не пил. Я еще раз очень прошу тебя простить меня и не думать обо мне плохо. Ты говоришь, что я плохой сын, и мне было бы глупо переубеждать тебя в этом письме, что это не так, но я, наверное, действительно не ценю, в каких условиях живу и какие у меня родители.
Ты говоришь, что надо хорошо учиться, но пока ты знаешь, что занимаюсь я хорошо, и у меня по всем предметам отлично. О театре я сейчас не хочу ничего загадывать, чорт (орфография авторская. — Прим. ред.) его знает, как все получится. Все эти дни я езжу на «Мосфильм», там кинопробы у Зархи. В пятницу, 23-го, будет худсовет и все решится, но пока знаю, что на мою роль никого не пробуют. И они сегодня мне сказали, что пишут письмо в училище. Очень мне жаль, что мне не придется так долго с тобой увидеться, поскольку вы приедете не скоро. Я все-таки, должно быть, очень глупый, несмотря на свои 20 лет, потому что так огорчил тебя, и получаю от тебя такое плохое письмо. Но ты мне, пожалуйста, поверь, что ты и папа для меня самые дорогие и самые близкие люди. 1961 г.».
А вот через пару месяцев он уже утвержден на роль в фильме Зархи «Мой младший брат» и уехал на съемки. Там собирается молодая компания: такой же студент Олег Даль, красавица Люся Марченко, Александр Збруев, Олег Ефремов... И, конечно, Андрей пишет письма матери. Первое из них напечатано, причем на бланке киноэкспедиции:
«Здравствуй, дорогая мама! Поскольку я пишу тебе на официальном бланке, то решил собственноручно воспользоваться машинкой. Вот я уже неделю живу в Таллине, и все, в общем, хорошо. <...> Живу я в хорошем номере, в гостинице «Таллин» № 39. Папа жил у меня и сегодня рано утром уехал в Пярну. Мамочка, обязательно прошу написать мне, как ты живешь и как твое здоровье, или позвони поздно вечером, когда будешь в Москве. Отдохнул я в Пярну здорово, погода была отличная, и у меня, как всегда, сразу же обгорел нос. В теннис я играл каждый день и много купался, мне кажется, что еще представится возможность искупаться в Черном море, так как говорят, что в конце сентября поедем туда. Группа, по-моему, приличная, а ребята, с которыми снимаюсь, просто очень хорошие, поэтому мне не скучно. Договор я еще не подписал, но первого придет директор, и мы подпишем. Крепко тебя целую и жду письма или звонка. Твой сын «киноартист» — Андрей. 27 июля 1961 г. Таллин».
«Здравствуйте, мои дорогие! Я вам не писал долго, потому что у меня все по-старому и ничего особенного не происходило. Недавно начали снимать рыболовецкий колхоз, это в 15 км от города, и ездили туда рано утром на своем автобусе. Сейчас я занят не каждый день, потому что снимают другие сцены без меня, и мне приходится болтаться по городу или сидеть в гостинице. А вообще ходим только в кино, так как театр еще не открылся, а ходить в эстонский очень неинтересно. Погода здесь приличная и даже солнечная, что нам уже не нужно, и поэтому сидим и ждем, когда уйдет солнце. Вы пишете, что я не сообщил, когда получил деньги и не поблагодарил, но я действительно не знал, где вы и сколько пробудете в Чирковицах. Не беспокойтесь, пожалуйста, мне здесь совсем не холодно и у меня есть свитер и плащ, а пока этого вполне достаточно. Настрое-ние у меня неважное и домой хочется, и в училище, а здесь надоело ужасно, все-таки я уже в Эстонии сижу почти 3 месяца, из них 2 в Таллине. В общем, Европа мне надоела, хочу обратно в Россию. Наши ребята очень хорошие и живем мы очень дружно, а группа неудачная, начиная с режиссера, который совершенно не знает, что делать, а только ходит и играет в гения... И хоть мама уверяла, что еда для меня всегда вкуснее в кабаке, чем дома, то сейчас я мечтаю, когда это наконец кончится. Да, еще забыл объяснить, почему продал пальто: потому что было мало в плечах. Но зато приобрел потом очень красивый и совершенно новый [плащ], говорят, что шведский. Большое, большое спасибо за деньги, думаю вам их вернуть в Москве. Я ничего не написал о материале, но что я могу сказать, черт его знает, я ничего не понимаю, вроде бы все довольны, а там посмотрим, во всяком случае, выгляжу я прилично. Зархи передал вам привет. Ну вот, пока все, жду от вас писем и звонков. Передайте большой привет всей группе... Целую крепко, Андрей. Ура!! 18 сентября 1961 г.».
Осенью следующего года Андрей пишет письма родителям уже со съемок фильма «Три плюс два» режиссера Оганисяна. Кстати, там у Миронова случился роман с Натальей Фатеевой, закончившийся явно не по его инициативе. Из писем можно догадаться, как все развивалось:
«Вчера смотрели первый материал, впечатление очень путаное, потому что может быть, что половину придется переснимать из-за брака пленки. Вы знаете, что я отношусь критически к тому, что делаю, как в училище, так и в кино. Вначале, когда мы начинали снимать, режиссер просил меня делать все легче, я знаю, что мне свойственно рисоваться, а в кино это вообще недопустимо, все сразу видно. Просматривая вчера материал, мне не показалось, что я наигрываю, по-моему, прилично и, может быть, даже смешно. <...> Еще меня волнует то, что роль ведь очень большая и надо быть неодинаковым, искать какие-то разные краски, а то ведь сыграешь все в начале картины, а к концу делать уже будет нечего. Нас пять актеров, и всем Оганисян подсказать всего не может, поэтому приходится работать самому. Я, конечно, расстроился после вчерашнего материала, не люблю смотреть на себя. <...> Буду стараться как можно тоньше, мягче и небрежнее все делать в кадре. Развлечений здесь нет никаких, кроме бильярда, да и развлекаться, прямо скажем, некогда. Погода хорошая, но уже не жарко, купаюсь я сейчас мало, потому что поранил на площадке ногу, но уже заживает. <...> Общаюсь со своей партнершей Наташей Фатеевой. Взрослая, правда, но очаровательная, умная женщина. Пиши мне, обязательно, мне все очень интересно, как вы живете, и что нового в Москве. Несмотря на то, что живу почти на заводе шампанских вин, шампанского почти никогда не видим. Большое спасибо за сигареты, пользуюсь ими очень воздержанно. Передайте большой привет Кате и Леше. Вот и все, грустно, что так долго без вас, я ведь, несмотря на все доставляемые неприятности, очень люблю и уважаю вас. Крепко люблю и обнимаю. Свин Андрей (Робэр). 16 сентября 1962 года».
«Мамочка, дорогая моя! Сегодня получил твое письмо и сразу же решил тебе написать. Ты спрашиваешь, успокоился ли я? Конечно, сразу забыть и вычеркнуть из головы все это очень трудно, но, во всяком случае, я только теперь думаю об этом и уже совсем не нервничаю и не переживаю. Я уже все прекрасно понимаю, то, что я ей совсем не нужен, как, наверное, и она мне. У нее была тяжелая жизнь с Басовым, она хотела с ним разойтись, но сама бы она этого сделать не смогла. Но вот появился я, и она постепенно отошла от Басова, я думаю, что хуже ей от этого не стало и не станет, потому что с ним бы у нее и вовсе жизни не было. Но, в общем, что все это анализировать, было все прекрасно, наверное, не последний раз, еще когда-нибудь будет, а может быть, еще лучше. Мамочка, я только очень прошу тебя, ты ни в чем не обвиняй ее, ведь она поступила абсолютно честно по отношению ко мне и к себе. Ну, ладно, хватит об этом, меня сейчас больше волнует, что опять у отца с сердцем. Вот уж действительно, как ему не везет! А то, что он поехал в Комарово, очень здорово, и для него, и для тебя».
Лето 1963 года. Андрей уже поступил в Театр сатиры и пишет матери с гастролей, где произошел скандал. Группа молодых актеров, в которую входила Ольга Аросева, подняла вопрос о смене главного режиссера театра Плучека. Ему на замену молодежь прочила Евгения Весника. Скандал закончился сбором труппы, после которого Весник был уволен, заговорщики посрамлены, а верные Плучеку актеры, такие как Андрей, получили освободившиеся роли.
«Здравствуй! Вот, наконец, я в Кисловодске. Должен тебе признаться откровенно, что мне ужасно надоело в Саратове, город вполне приличный, но находиться там в течение месяца довольно утомительно. Такое впечатление, что я из Жиздры попал в Калифорнию. Здесь все стало неузнаваемым по сравнению с тем, когда я был в 1946 году. Народу огромное количество, но с едой просто, и кормят очень хорошо. Везде сплошной модерн, который, как и везде, не вяжется с людьми. Устроился я на частной квартире, вместе с Сашей Белявским. После 15-го к нему должна приехать жена, так что я, наверное, перейду в гостиницу. Сегодня должны позвонить, судя по телеграмме, это кино. В театре у меня вроде намечается интересная работа. Дело в том, что с Весником произошел скандал, он жутко поссорился с Плучеком, который, кстати, никогда не питал к нему особой симпатии. Весник играл последние спектакли, «клопа» так как Лепко серьезно заболел и уехал в Москву. Меня вызвал к себе Плучек и сказал, что будет со мной репетировать Присыпкина, уже была одна репетиция. Ну пока я не хочу ничего об этом писать, чтобы не сглазить».
Время идет. Андрей — уже давно ведущий актер Театра сатиры, которого Плучек обожает и всегда дает ему главные роли. Кроме того, Миронов давно и успешно снимается в кино. Он второй раз женат — на актрисе Ларисе Голубкиной. И тем не менее по-прежнему он пишет родителям. Вот письмо в больницу отцу:
«Папа, дорогой! Ты очень нас всех испугал, но мне почему-то кажется, что все это не сердце, я очень на это надеюсь. Надеюсь на то, что ты и в этот раз будешь мужественным, поможешь этим себе и обрадуешь нас своим выздоровлением. Сейчас не думай о Ленинграде, а все-таки главное — о здоровье. И я уверен, что если после стольких болезней ты вышел на сцену, то ты это сможешь еще не раз сделать. Мама тебе писала, что меня утвердили в «Назначение», я очень рад, но и сожалею. Колосов (режиссер. — Прим. ред.), кажется, ... (здесь Миронов употребляет в меру грубое слово. — Прим. ред.). Как говорил Смирнов-Сокольский: «Веселый парень этот Миронов, но какой-то он скучный!» То же самое относится к нему. Я к тебе приеду сразу же, как только ты будешь в палате. Лариса и Маруська шлют тебе привет. Очень прошу тебя, пожалуйста, не унывай. Целую тебя. Твой Андрей».
В 1980-х у Андрея и самого — проблемы со здоровьем, он подорвал его бесконечной работой: театр, съемки, записи, интервью, поездки за границу... Теперь он пишет родителям из сочинского санатория, где впервые лечится и отдыхает:
«Здравствуйте, мои дорогие! Постараюсь по возможности подробно рассказать, что здесь происходит. Это, конечно, по всем статьям интересный санаторий, это лучше всего того, что я видел, очень внимательные врачи и вся обслуга. Я живу в одноместном номере, душ, ванная и сортир в передней и рядом двухместная комната. <...> Контингент здесь довольно разнообразный, много деятелей с периферии, но есть и артисты. Из БДТ Ольхина и Ковель, которые все время передают вам приветы. Как вы и говорили, Ольхина очаровательная женщина, и она со мной очень мила.
Канделаки (Владимир, оперный певец. — Прим. ред.) — это прелесть, но с утра до вечера он сидит на пляже, как старая ворона на шесте, и по-моему ищет бабу. Но судя по бегающим глазкам, пока безрезультатно, он такой волосатый, что все бабы его просто побаиваются. Я целиком в лечении и процедурах, сделал кардиограмму, смерил давление (120 на 80), все нормально... Делаю массаж подводный, это новый аппарат, прекрасно! Сейчас, конечно, очень жарко, но днем я в НИИ, а купаюсь рано утром и вечером. Приехала Лариса, живет со мной на одном этаже, на 12-ом, вид на море, очень красиво. Собственно, и все, не очень понимаю, что происходит у вас, что с анализами, но понять вас по телефону довольно трудно. Но очень надеюсь, что вы все-таки вырвались на дачу. Пробуду здесь до 13-го, а потом, наверное, на один день в Ленинград, а завтра в Москву. Целую вас, не болейте, не нервничайте, не грустите. Ваш Андрей. Пишу вам на пляже, извините за неровный почерк, сейчас из воды вылезает Канделаки. Это зрелище страшное».
Пройдет несколько лет, и Андрея Миронова не станет. Мария Владимировна переживет его на долгие годы... Наверное, наедине с собой она не раз перечитывала эти листочки снова и снова. А потом сдала весь свой архив в Театральный музей имени А.А. Бахрушина (которому она завещала свою квартиру, попросив там организовать музей Андрея Миронова, что и было сделано). Видимо, Мария Владимировна хотела, чтобы почитатели таланта ее сына когда-нибудь прочли эти письма. Чтобы помнили о нем и через полвека после его ухода...
2014 — 2016 годы
Подпишись на наш канал в Telegram