Никогда больше не сыграю Веника из «Папиных дочек» или нечто похожее просто потому, что в одну реку дважды не войти. Мне когда-то предлагали сниматься в новых «Джентльменах удачи». «Простите, — уточнил, — хотите, чтобы я попробовался на роль Крамарова? Вы в своем уме?»
— Как-то звонит сценарист То-ля Молчанов: «Фил, у нас есть идея абсолютно сумасшедшего проекта «Два холма» для видеосервиса START. Посидели с пацанами, подумали и поняли: главного героя сможешь сыграть только ты — мужчина феминного типа из будущего, в мире, где живут одни женщины. Выжившие мужики — хранители семени для продолжения рода человеческого. Вот и будешь играть уцелевшего в женском мире». Я, ни секунды не задумываясь, ответил: «Прикольно! Согласен!»
Прочитав сценарий, просто влюбился в своего «полудурка» Юлика, который на деле оказался жутким приспособленцем, но настолько искренним, что я понимаю каждый его шаг. Он кажется абсолютно дистиллированным парнем, родившимся в мире матриархата с «мэрками» и «полицейками». Однако со временем оказывается, что в теле женоподобного на вид мальчишки кроется огромная сила и энергия. Но он все же инфантильный парень, поэтому, попав в определенные условия, начинает гнить изнутри.
Роль была интересной и безумно сложной. Еще у Юлика очень специфичный образ, с которым у меня связана памятная история. Когда только обсуждали внешний вид героя, на меня нацепили шапочку, но художник по костюмам решила: «Шапочка — лишний элемент, а вот руки у тебя красивые, пусть костюм будет без рукавов». Но что-то меня дернуло шапку оставить, и это оказалось судьбоносным решением, потому что она спасла меня от менингита...
Снимать планировали летом, а начали осенью, за окном — плюс три градуса. Вся группа в пуховиках, а мой герой в шортах. Ложусь голым в ледяную кровать к девочке, а она под одеялом в шерстяных штанах! Потом — обливание из ванны на улице. Режиссер Дима Грибанов сообщает: «Нашли тебе дублера-каскадера. Снимем его со спины, а тебя потом крупным планом». Если бы мне не пришлось раздеваться в других сценах, вероятно, никто не понял бы, что в кадре дублер. Но на деле оказалось, что мы совсем непохожи. Он еще воду теплую на себя льет, и от него пар валит. Летом! Говорю: «Переодеваемся. Воду набирайте холодную, чтобы пар не шел». Ребята хватают бутылки, бегут к озеру за водой. Обливаюсь... Меня потом в двенадцать рук растирали и сушили феном.
Заходит Дима: «Фил, нужен еще дубль». Не вопрос, это моя работа. Делаем второй дубль, на сей раз мне на голову выливается весь объем ванны. Стою и думаю: «Ну точно менингит заработаю». Если бы принял на грудь, согрелся бы коньячком... Но в арсенале только чай и антипростудные порошки. Еще кучу сцен играть, а у меня костюм без рукавов на голое тело, зато «с красивыми руками». Благо на голове — шапка, которую натягивал по самую шею.
— Филипп, во всех проектах вы разный, я имею в виду телосложение: то худой, то в теле. Как это удается?
— Работа такая. Например для фильма «Маруся фореvа!», который вышел в прошлом году, я набрал пятнадцать килограммов, даже бороду отрастил. Получился очаровательный персонаж Балу. Я вообще люблю меняться: подкачаться, похудеть или набрать жестко. Правда в последнее время делать это становится все тяжелее — организм не выдерживает таких нагрузок.
Один из моих любимых проектов, «СССР», к сожалению, пока еще не вышел — ждет своего часа. Это сага, охватывающая период с 1984 по 1993 год, про четырех друзей, вместе служивших в армии. Героев зовут Сергей, Самвел, Семен и Роман, собственно, оттуда и аббревиатура. Я играю Рому — доброго парнишку, который разочаровывается в любви и сломленным отправляется в Москву, устраивается таксистом, увлекается оккультизмом, открывает в себе дар врачевателя и в итоге становится самым влиятельным телелекарем. Прототипом героя стал Анатолий Кашпировский, это будет понятно и по гриму. Саму историю мы, конечно, изменили. Но это был очень интересный материал. Я научился карточным фокусам, ходил на консультации к гипнологам, тренировался работать с залом в качестве целителя... Даже закурил на период съемок, чтобы как-то разгрузиться морально, понимал, что психологически не вывожу. К последней, самой сложной шестиминутной сцене готовился четыре месяца. Там было все: и страх, и слезы, и предательство, и агрессия. Когда ее сняли, на площадке повисла гробовая тишина — все набились в комнату режиссера и наблюдали за происходящим на экранах.
Так вот, когда я пришел на пробы фильма, весил девяносто девять кило. Режиссер Алексей Петрович Рудаков сказал: «Филипп, все очень здорово для финала саги. Но как ты в такой форме будешь играть восемнадцатилетнего?» Я пообещал скинуть лишнее и через двадцать дней, к следующим пробам, сбросил шестнадцать килограммов. В первую неделю урезал рацион вполовину, через неделю — еще на пятьдесят процентов. Признаюсь, было тяжело, я как раз был на гастролях и каждый день играл спектакли.
Моя проблема в том, что очень люблю поесть, даже мечтаю попасть в кулинарный проект. Люди не просто смотрели бы передачу, они слюной бы исходили, глядя, как я наворачиваю. Клянусь, просто помешан на вкусной еде! Хотя, наверное, весил бы уже за сто тридцать кило, потому что бесконечно качался бы и ел. В какой- то момент я раздобрел до ста двух кило. Еще и бородищу черную отрастил. Папа смотрит и говорит: «Не понимаю, ты кого собираешься играть, охранников? Дурак, остановись. Свое амплуа ведь свел к минимуму!»
У меня действительно начались трудности с работой. Когда приходил на кастинги, производил впечатление человека, который предыдущего Филиппа съел, — поперек себя шире, голова с плечами сливалась. Все были в шоке. После этого понял: нужно себя держать в руках. Стараюсь, но получается плохо. С возрастом метаболизм ведь замедляется, поэтому последние четыре года жизнь — борьба. Если для роли требуется похудеть, меня надо предупреждать месяца за три. Я начинаю считать калории, взвешивать каждый кусочек. Муторно, но игра стоит свеч.
— Первой ролью, которая сделала вас знаменитым, был Веник в «Папиных дочках»? Хотя наверняка она уже набила оскомину.
— Веник принес колоссальную популярность. Это моя визитная карточка, хотя богатым не сделала, получал тогда копейки. Но для мальчика, который жил в подмосковной недостроенной квартире родителей, а затем четыре года в общаге и получал повышенную стипендию — тысячу двести рублей, их хватало на десять обедов в «Щуке», — гонорары казались весьма солидными. Даже спустя несколько сезонов я не смел требовать прибавки, боялся, что меня как вписали в эту историю, так могут и выписать. Тем более что тогда о сумме гонораров даже не задумывался.
Помню, крышу сорвало, когда утвердили, хотя был уверен, что моя история всего на пару серий. А оказалось, я настолько выразителен в своей маленькой роли, что ее начали расширять. Через два-три месяца съемок приехал один из авторов сериала, а ныне продюсер кинокомпании Yellow, Black and White Виталий Петрович Шляппо и говорит:
— Здравствуйте, Филипп. Посмотрел, как работаете. У нас на вас большие планы.
— Спасибо большое, — отвечаю. — Буду продолжать стараться.
Он улыбнулся — в первый раз такое слышал и в последний...
Мой персонаж развивался и постепенно дорос до одного из главных героев. Этот успех снес мне крышу сначала в денежном плане, я же из мальчика с тысячей рублей в кармане превратился в пацана, у которого ежемесячно семьдесят тысяч. А это ведь с ума сойти сколько!
Перестал появляться дома, обедал в ресторанах. Пил и ел все, что хотел, покупал модные вещи... Короче, все благополучно просаживал, роль-кормилица не принесла мне ни квартиры, ни дома, ни накоплений. Я был очень молод, увещевания родителей и старших партнеров: «Филипп, остановись, задумайся. Отложи деньги на недвижимость!» — не имели никакого значения. Это к своим нынешним тридцати четырем годам мне уже неинтересны рестораны и дорогие шмотки. Одеваюсь, чтобы было удобно, пусть штаны и стоят полторы тысячи. В юности же казалось, что внешность важна, хотелось демонстрировать часы за миллион рублей, ботинки за сорок тысяч и, конечно, выглядеть франтом.
На самом деле после того как сыграл Веника, готов был о нем сразу забыть. Хотелось двигаться дальше, и тогда началась история со спортом — с качалкой, бородой и короткой стрижкой. В течение пяти следующих лет мне предлагали только роли очкариков за компьютером, хотя, как оказалось, Веника помнят несколько поколений. Например гуляю недавно по парку, подходит молодая мама с коляской: «Ой, Филипп Анатольевич, здравствуйте! Я выросла на ваших сериалах. Я вас так люблю!» И тут настигает понимание, что прошло-то пятнадцать лет! Уже племянник на моем месте, первый курс института оканчивает.
Или пару лет назад девочка подбежала на улице: «Вы меня вдохновили на поступление в театральный, и теперь я тоже учусь в «Щуке». То есть ты, не ведая этого, порой проходишь какой-то сквозной чертой в жизни человека и решаешь его судьбу. Рядом стоял мой старший брат и снисходительно улыбался. А девочка продолжает: «Не могли бы вы моей маме оставить автограф, она тоже огромный поклонник вашего таланта». Тут уж Илья не выдержал и захохотал в голос, потому что мама — это совсем уже ни в какие ворота не лезет!
Но на самом деле круто, когда тебя знают все: от младенца до бабушки. Я благодарен Венику за все плюшки, которые за него прилетели: от подарочных карт в ресторане до повышения категории мест в самолетах. У меня уже накопилось много ролей, но триггерная — Веник из «Папиных дочек».
— Филипп, давайте поговорим о вашей актерской династии.
— Вообще, я актер в четвертом поколении. Если считать от папы, мы с братом второе поколение, племянник — третье. Но это по папиной линии, у него в семье все остальные были военными. А вот мама моей мамы связана с искусством, работала в Черкесске директором Дома культуры, занималась постановками спектаклей. Ее мама, то есть моя прабабушка, была режиссером в театре русской драмы на Кавказе. Прадедушка был актером и художником. Мама у нас режиссер и актриса, папа — «просто» актер, но тоже занимался режиссурой. Оба преподавали в Оренбурге.
— То есть вас как в четыре года вывели на сцену, так она и засосала, выбора родители не оставили?
— С одной стороны, да, выбора не было. Если ты представитель династии, тебе с младенчества уготована роль подмастерья, когда нужно подавать патроны папе и маме, в нашем случае костюмы, тексты, грим... Но с другой стороны, если ты буквально родился за кулисами, пропитываешься этим запахом навсегда. Слушаешь, как разговаривают артисты, и наполняешься неуловимым флером, хотя и знаешь всю подноготную театрального бытия.
С детства я понимал, что актеры — обычные люди, просто занимающиеся самой крутой профессией. Меня как-то спросили, почему отношусь к актерству как к ремеслу. Но актерство — действительно ремесло, а я хороший ремесленник, хотя звезд с неба никогда не хватал. То, что сейчас имею, — результат бесконечных тренировок в течение тридцати лет.
Я на сцене с четырех лет, а в кино с одиннадцати, и от каждого режиссера или актера, с которым посчастливилось работать, получал уникальный опыт. Порой смотрю на некоторых артистов и не понимаю, кто их пустил в профессию: именно они внушают окружающим, что мы богема, отделенная от остальных. Все эти «непонятые гении», из-за которых нас считают инфантильными, обязательно пьющими или наркоманами... Но мы такие же люди, просто наши лица более узнаваемы, а сейчас еще появилась возможность монетизировать свою популярность в Интернете. Сам грешен и ничего зазорного в этом не вижу: если рекламируешь продукт, который попробовал, — почему нет?
А вот театр никогда и никому не приносил больших денег, но какое же колоссальное удовольствие от сцены можно получить! Говорю, а у самого мурашки по телу, потому что театр — это волшебство, а кино — ремесло, которому можно научиться спустя десять картин, при наличии же таланта все сложится уже через три-четыре сьемки.
Бог дал тебе алмаз в виде таланта, ты приходишь с ним в кино, на него посмотрели и выкинули, если не устраивает. А в театре этот алмаз начинают обтачивать. Иногда на огранку требуются годы, но камень все-таки превращается в бриллиант. Потом ты опять идешь с ним в кино, там выставляют правильный свет и восклицают: «Ух как сияет!»
Из киноактера вырастить крепкого театрального артиста практически невозможно, а вот если наоборот, потребуется лишь чуть-чуть переучить, скажем, посоветовать менее активно пользоваться мимикой и не орать как на сцене. Потом научишься работать с режиссером и оператором, а дальше тебя подсветят, правильно загримируют... Ты одним глазом заплакал, музычку подложили, и зритель в кинозале восхитился: «Как же круто сыграл!» Ребята, я знаю некоторых известных артистов, которые ничего не могут сыграть. Сейчас — время дилетантов, это касается не только актеров. Люди перестали учиться, едва поняли, что в кино можно сниматься без образования. Я не ханжа, не имею красного диплома, но в нашей семье все с образованием, а кто-то и с двумя. Поэтому понимаю: для того чтобы уметь разговаривать с режиссером, нужно знать базу. Любое дело начинается с азов: прочти хотя бы двести пьес, потом выходи на сцену.
Теперь модно говорить о документальном существовании в кино. Объясните мне, профессиональному артисту в четвертом поколении, что это такое. Если я играю Филиппа Бледного, сижу перед вами, рассказываю что-то, смеюсь — это документальный фильм про меня. Если же я на экране не Филипп Бледный — это уже другая история, здесь должна работать актерская техника.
Документальное существование в нашем ремесле — базовая, то есть низшая форма существования актера. Ты должен учиться делать разного рода характерности, все это на себя принимать, цеплять, изменяться. Основу нарабатываешь в институте, а уже в профессии обретаешь навыки. Алексей Петренко призывал: «Воруйте!» Воруют все: певцы, музыканты, писатели, актеры. Просто звучит это иначе: «Посмотрел и вдохновился». Скажем, восемьдесят процентов своих фишек я украл у брата, десяток у папы, а остальное у артистов, с которыми работал.
Сейчас кино уже на телефоны снимают, оттого у нас развелось так много артистов. Ты можешь сотню дублей сделать, переснять сцену, исправить, а в театре нет второго шанса. Каждый выход на сцену — как прыжок с высоты на маленькую подушечку. Промахнулся — разбился. В зале зритель, и он ждет, чтобы ты его поразил. У тебя нет возможности сказать: «Что-то костюм неудобный, настроения нет и вообще меня пучит... Я сегодня средненько сыграю». Ну сыграй. Понесет сарафанное радио о тебе молву — и конец твоей репутации. Поэтому ты каждый раз выходишь на сцену как гладиатор на арену и думаешь: «Порву сегодня каждого, кто сидит в зале!» И публика начинает смеяться, плакать, аплодировать. Получилось! Ты сделал это не ради денег. Это был выход за границу существования твоего тела, за границу твоих мыслей о себе.
Тебя не должно быть на сцене. Когда несешь что-то свое: жена бросила, родственник умирает, заболела мама, — у тебя лицо дрожит, ком в горле, а ты сквозь боль играешь комедию, зритель это заметит. Он чувствует каждое движение: если соврал — поймет, стесняешься своего тела — тоже не упустит... А вот если ты вышел и несешь энергетику преодоления, зритель будет искренне плакать вместе с тобой и сопереживать герою.
Поэтому в театре очень легко понять, кто хороший артист, а кто нет. Есть трудяги, которые опытом берут, а есть одаренные от Бога, люди с такой энергетикой, что им достаточно выйти на сцену, и все замирают. Например в последних фильмах Евгения Леонова кажется, что он вообще ничего не играет. Как по мне, просто сидит, а ты на него смотришь и глаз оторвать не можешь...
— Какая роль стала для вас поворотной в карьере, когда из актера ситкомов перешли в другой разряд, более взрослый?
— Никогда не задумывался над этим. Мне кажется, это все-таки военная картина «Команда восемь», интересная, но сложная история. Снимали в Белоруссии, несколько месяцев провели в окопах. Перестрелки, жарища, комары — было в этом отсутствие ребячества. Герой мой непростой, точнее разный: Яшка — дворовый пацаненок, имеющий проблемы с законом. Чтобы избежать наказания, он отправляется на фронт. Парень хоть и якшался с бандитами, оказывается цельным, не подлым. На протяжении всего фильма он постоянно меняется, взрослеет.
Помню, ощущал удивительный диссонанс, потому что снимался в Белоруссии месяц, затем возвращался в Москву, где работал над очередным блоком «Папиных дочек». Первый раз зашел в павильон, и показалось, что попал в мультик на перемотке. Стою и не понимаю, что происходит, почему все так странно играют. Я же привык к другому формату — со слезами, войной и кровью. Трудно оказалось переключиться.
Знаете, я отчетливо понял, что никогда больше не сыграю никакого Веника из «Папиных дочек» или нечто похожее просто потому, что в одну реку дважды не войти. Мне когда-то предлагали сниматься в новых «Джентльменах удачи». «Простите, — уточнил, — хотите, чтобы я попробовался на роль Крамарова? Вы в своем уме?»
Всегда четко знал: есть вещи, которые не стоит делать. Никогда не играл маньяков, если не понимал, зачем это нужно. Отказался от роли в «Методе», потому что герой — редкостный ублюдок, который отрезает кисти рук женщинам и насилует их. Если бы это был злодей с перспективой внутреннего развития, в котором есть что поискать, как-то его изучить и понять, если персонаж проходит через весь сезон — одно дело. А сыграть в одной серии урода — увольте! Не для этого я пятнадцать лет создавал себе имя, чтобы в кадре изнасиловать и изувечить женщину. Сам проект, возможно, прекрасный, просто роль не моя.
Вот в сериале «Операция «Кукловод» у меня была роль прикольного маньяка. Мой брат Илья Бледный и Владимир Яглыч играли сотрудников полиции, а я главного киллера — Герострата, который убивал, переодеваясь в женщину. Правда женщина из меня получилась странная, с огромными плечами и под два метра ростом. Тем не менее я пользовался успехом: когда выходил в платьице в торговый центр, где шли съемки, меня пытались клеить колоритные брюнеты. Не раз мелькала мысль: как же нелегко приходится девчонкам-то, если уж ко мне с такими габаритами подкатывали до того навязчиво, что приходилось угрожать, чтобы отвязались. Но роль классная.
Злодеев играть всегда интереснее. Добрый — он просто добрый. А антигерой может быть любым: от веселого и прекрасного до агрессивного и искушающего. Кстати, в этой же картине одного из главных бандитов сыграл папа — Анатолий Бледный. В общем, почти вся семья собралась, и это было круто.
— С братом часто работаете?
— Конечно. Илья года четыре назад раскрылся в режиссерском амплуа. Даже написал пьесу «Брачный капкан» по мотивам «Брака поневоле» Мольера и поставил. Я в ней играл, но пока мы проект заморозили. Еще Илья сделал постановку «Игроков» по Гоголю, у меня роль Кругеля. Вот это те самые приятные лучи братского света, которые соединяются на сцене во время спектакля, и я кайфую, потому что Гоголь — потрясающий материал.
Мне вообще повезло, в Театре Булгакова я играю все спектакли по классике: в «Мастере и Маргарите» — Бездомного, в «Ромео и Джульетте» — Ромео. А тут еще Гоголь благодаря Илье прибавился. По моим ощущениям, у нас получилась ситкомовская история: брат поставил пьесу в острохарактерном жанре, но тонко и интересно. Работать с ним — невероятное удовольствие.
— Ваша семья жила в Петропавловске-Камчатском, в Твери, в Оренбурге... Что за страсть к путешествиям?
— Это типичная история с переездами режиссеров в советские годы. В тот период, если постановщик по распределению покидал свой пост и отправлялся в другой город, он мог забрать с собой некоторых артистов. Папа человек коммуникабельный и потрясающего уровня артист. Мама работала либо завтруппой, либо вторым режиссером, либо помрежем. Кстати, в прошлом году ее наградили орденом «За заслуги перед Отечеством» — за пятьдесят лет работы в театре. У нее колоссальный опыт. Поэтому если какой-то режиссер переезжал, родителей всегда приглашал с собой. Так они и кочевали по всей России.
Познакомились в Калинине, теперь Твери, потом перебрались в Калининград, там родился Илья. Оттуда, уже с другим режиссером, перебрались в Воркуту, через девять лет оказались в Петропавловске-Камчатском, где родился я. Через четыре года мы уехали в Оренбург. Родители были молоды и легки на подъем, хотели путешествовать и жаждали приключений и новизны ощущений.
— Вы никогда не задумывались о другой профессии?
— Дело в том, что я редкостный болтун — не в смысле враль, просто с детства люблю поговорить. Мама рассказывала: приводит она меня двухлетнего в песочницу, только отвернется, а я уже собрал вокруг себя толпу юных слушателей. Выбор был очевиден: либо политика мне светит, либо актерство. Что интересно, согласно натальной карте, дилемма до сих пор не решена: если уйду из профессии (я категорически против, только через мой труп!) — явно преуспею в политике. Впрочем, никогда не говори никогда.
В общем, желание быть в центре внимания, красиво говорить, исполнять роли, примерять на себя чужие судьбы и бесконечно плыть в этом потоке решило дело. Когда в четыре года впервые вышел на сцену, участвуя в папином спектакле «Любовный Пентагон» в роли проекции души главного героя — внутреннего ребенка, не помню, чтобы испытал какое-то внутреннее сопротивление или робость. Мне всегда было комфортно существовать в этом мире. Но я пытался заниматься и чем-то другим. Ходил в различные кружки, например на спортивное ориентирование. Чем еще было заниматься в девяностые в Оренбурге: либо спортивное ориентирование, либо курить дурь, хотя одно другому одноклассникам не мешало.
Детство мое протекало как у большинства детей в лихие девяностые. Тогда многих папиных друзей, пытавшихся заниматься бизнесом, находили мертвыми, запаянными в бочках. Мы жили на отшибе — в Степном районе, до сих пор помню, как девушку лет восемнадцати, для нас она была тетей, сожгли вместе с товаром в ларьке. И мы настолько привыкли к подобным историям, что просто бегали вокруг и собирали паленые жвачки.
Недавно обсуждали с лучшим другом Тихоном Жизневским, как трудно приходилось родителям в то время. Они же крутились как могли, чтобы обеспечить нас необходимым, спасибо им огромное. Но при всем ужасе, творившемся вокруг, у нас все равно было счастливое детство. Мы не парились по поводу отсутствия модных кроссовок и гаджетов. Бегали по лужам, лазали по деревьям, стащив отцовские пассатижи, вскрывали трубу под домом, пили из нее и умывались. Дрались, ломали руки. Летом на стройках, залитых жарким оренбургским солнцем, находили гудрон и жевали его вместо жвачки. Выбираешь место, где поменьше отпечатков зубов, а там как пираньями все покоцано, и откусываешь свой кусок. Нормальная пацанская жизнь...
— Как родители с двумя детьми выживали в девяностые? С театрами же беда была.
— Помню период, когда папа с мамой не получали по полгода зарплату. Но до этого они жили в Воркуте, а там, во-первых, надбавки, во-вторых, в регионе имелось практически все — первая очередь снабжения. Склады были забиты продуктами включая ананасы и арбузы. Папа получал рублей триста пятьдесят, мама около двухсот восьмидесяти. Она впервые купила французские духи... До этого родители зарабатывали в пять раз меньше. Когда это девятилетнее великолепие закончилось и мы переехали в Оренбург, все мамино богатство — импортное пальто, украшения, обувь — ушло с молотка, так семья смогла выжить.
В трудные для театра времена родители написали сказку и поставили спектакль. Это были первые антрепризы, которые продавали в детские сады и школы. Из оборудования ширма, и всего два персонажа: зайчик и белочка.
Кстати, папа невероятно взаимодействует с детьми. Если он появляется рядом с плачущим ребенком, тот мгновенно прекращает реветь. Дети тянут к нему руки, целуют, гладят бороду. Я, достигнув определенного возраста, вдруг понял, что от папы мне передалась способность ладить с детьми.
— Вы же начали сниматься в кино тоже в детстве. Как реагировали одноклассники на вашу популярность?
— Мне было лет одиннадцать, когда впервые снялся в эпизодике. Московская кинокомпания снимала в Оренбурге какой-то фильм. У папы там была небольшая роль со словами, ну и я затесался. К тому времени все знали, что играю в театре, раньше на спектакли водили целые школы — вполне достаточно, чтобы хапнуть славы в Оренбурге. Меня даже поклонницы ждали возле театра, чтобы получить автограф. Сначала было интересно, но затем надоело – не хотелось излишнего внимания.
А потом произошла история, связанная с братом. Илья уже жил в Москве и снялся в рекламе кофе, которую крутили по всем телеканалам. И вот приехал в дорогом черном пальто и модном свитере, я тогда даже названий таких фирм не знал. На нем одежды было на сумму как годовая зарплата родителей. И во всем этом великолепии он пришел в школу забрать меня с уроков. Вокруг такая суета началась, будто президент какой-нибудь приехал! Илюша зашел в класс — повисла гробовая тишина, никто слова не может произнести. Он буднично так говорит: «Братика заберу?» Преподаватель кивает.
После его визита началось: «Ах вот чей у нас брат учится! Что, белая кость?..» Появился еще один повод докапываться до меня на улице. Я и так со своими длинными волосами не вписывался в компанию района. Помню, Илюшина жена подарила мне шапку-ушанку из разноцветных ниток. Тогда это было модно... в Москве. В поезде я снял это дизайнерское чудо и заявил, что носить ее в Оренбурге не буду. Но все-таки испытал судьбу — надел разок в школу, за что отхватил знатных люлей. Ну нельзя у нас было носить яркие шапки и желтые куртки! Ты сразу становился белой вороной.
Учился я, кстати, хорошо. До шестого класса даже был отличником, пока не начались сложные науки типа физики и химии, а это совсем не мои интересы. Тем не менее старался и оставался пай-мальчиком, пока не поступил в институт. Тут-то меня и закрутило: алкоголь, друзья, подруги... В общем, понеслась душа в рай.
Жил в общежитии, а на выходные ездил к родителям в Балашиху. Однажды забирает меня папа на машине, и я начинаю бахвалиться тем, что занимаюсь спустя рукава. А отец мой из трудовой семьи, учился в послевоенные годы. В школу ездить приходилось сорок километров в кузове грузовика. Едем, папа не ругается, смотрит перед собой и говорит: «Знаешь, Фил, а нам с мамой очень хотелось, чтобы ты хорошо учился». Мне вдруг стало так стыдно, на голову обрушилось неведомое до этого чувство ответственности, и я понял, что теперь не могу отступить.
С того момента у меня не было даже ни одной четверки, я стал одним из лучших студентов на курсе. Пожалуй, кроме мастерства, поскольку первые полтора года ничего не понимал. Теорию сдавал на отлично, помогал однокурсникам с зачетами. Но теория есть теория, ее можно выучить, практика — совершенно другое дело. Ты можешь сколько угодно читать книжки по боксу, но пока тебе не наваляют — не поймешь, как защищаться.
К концу второго курса я наконец осознал, что такое щукинская школа (у нас тут тоже сложилась династия: я и брат окончили «Щуку», здесь же учится племянник. Мама с папой прошли ГИТИС). Вдруг в голове все перевернулось, я понял принципы актерского мастерства: как нужно изменяться, как выстраивать образы, как вживаться в роль. Дальше стало легче, интереснее, глубже.
Я сделал все, чтобы больше никогда не разочаровать родителей. Семья для меня всегда стояла на первом месте. Нет ничего дороже, чем смех и здоровье любимых людей. Сейчас, когда мне тридцать четыре, это даже где-то тормозит, не дает возможности оступиться или пошалить, я ведь запретил себе столько всего, чтобы это не могло огорчить родных. При этом они никогда не осуждали меня, не говорили: «Филипп, так нельзя. Мы тебе запрещаем».
— Как вы оказались в Москве? Адаптировались сложно?
— Переехал сюда с легким сердцем. Сначала маму позвали работать в Центр имени Всеволода Мейерхольда помощником режиссера к Валерию Владимировичу Фокину. Ей уже исполнилось пятьдесят два года, и естественно, срываться в Москву, оставив мужа и ребенка, было страшно. Помню, я тогда сказал: «Мам, мне кажется, нужно попробовать. Если не получится, вернешься. А не поедешь, будешь потом жалеть...» Мы очень хотели, чтобы все получилось, но когда она позвонила и сказала, что ее взяли, не поверили.
Знаете, когда мама улетела в Москву, я приехал в театр с папой, и мне показалось, что свет оттуда ушел... Говорят, незаменимых людей нет. Неправда! Мама всегда была центром вселенной и на работе, и в семье...
Через полгода мы с папой продали квартиру и перебрались в Подмосковье. Папе пришлось много работать, сыграть, наверное, двести детских спектаклей, чтобы оплатить мне школу.
Я сдавал экзамены за десятый и одиннадцатый классы экстерном, хотел пораньше поступить в институт. Но в первый год провалился, никуда не взяли. В Щукинском училище дошел до конкурса, и там меня развернули, сказали, мол, слишком молод. Меня эти слова здорово подкосили.
Я страшно хотел учиться, мечтал, что появятся настоящие друзья, которых никогда не имел. В юности приятелями были люди из папиного окружения либо его студенты, то есть взрослые. Когда переехали, стало еще тяжелее. Притом что я всегда любил Москву, хотел жить только здесь, поначалу чувствовал какую-то враждебность. Думаю, это связано с переходным возрастом. Ходил все время в наушниках, в капюшоне, слушал музыку и думал, что меня никто не понимает и я никому не нужен. Сейчас с улыбкой смотрю на таких подростков. Хочется их успокоить: ребята, все проходит!
Потихоньку, во многом благодаря старшему брату, стал попадать на съемочные площадки, получать небольшие роли в эпизодах, какие-то денежки удавалось зарабатывать. И все равно чувствовал пустоту из-за того, что рядом нет единомышленников. Хандрить перестал, когда поступил в театральный и попал в мир, в который так стремился.
Оглядываясь назад, понимаю — ни в коем случае не желал бы вернуться ни в один отрезок своей прежней жизни, потому что каждый новый лучше, чем предыдущий. Я верю в Бога и понимаю: если Господь решил привести тебя в какую-то точку, ты придешь в нее, как бы ни сопротивлялся. Он ведет лучшим путем.
Вот, например, расстался я когда-то с девушкой, страдал. А если бы женился? Родили бы ребенка, взяли ипотеку... Жесть! Оказывается, я вообще этого человека не любил, мне просто нужно было пройти через какие-то страдания, депрессии, запои... Это мой путь, и он привел меня к тому Филиппу, которым я сейчас являюсь и которым доволен.
Подпишись на наш канал в Telegram