Внезапно охватила паника — я ничего не помнил! Ни текста, ни что нужно делать. В ужасе поворачиваюсь к Этушу и Казанской и спрашиваю: «Какая у меня первая фраза?» Понял: моя карьера закончилась.
— Евгений Владимирович, 2022 год для вас по многим пунктам юбилейный...
— Что вы имеете в виду? Театр Вахтангова в этом сезоне отмечал свое столетие, вроде бы других значимых дат нет.
— Смотрите, сорок пять лет со дня вашего поступления в Щукинское училище, сорок — вы в труппе прославленного театра, двадцать — ректор своей же альма-матер.
— О, правда. Поймали! Хотя ректором меня выбрали в 2003-м, значит неполные двадцать. Неужели столько времени пролетело?
Боже мой, сорок лет в театре... Такая долгая жизнь. Если вспомнить самого себя сорокалетним, то уже тогда произошло много событий... Уже были звания, роли. Столько воспоминаний нахлынуло — и хороших, и плохих. Конечно, Театр Вахтангова — это желаемая цель каждого ученика щукинской школы, и всем хочется туда попасть. Я не исключение. Если бы не взяли, согласился бы на любой другой театр Москвы и даже поехал бы в другой город. Амбиции касались того, чтобы вообще выходить на сцену. Наверное, кто-то из читателей скажет: кокетство, спустя сорок лет можно декларировать все что угодно. Но правда в том, что я действительно поехал бы в любой театр страны, где предложили бы работу. Потому что для артиста важно состояться.
В 1982 году, когда окончил Щукинское, еще было распределение. И все же большинство выпускников мечтало поступить на службу в Театр Вахтангова. И так до сих пор. Сейчас особенно, потому что наш театр находится на высшей планке театрального существования благодаря режиссеру Римасу Туминасу и тем спектаклям, которые идут на сцене. Каждый — на волнующие темы, о чести, достоинстве. «Война и мир», например, о порядочности и о выборе, который каждый совершает ежечасно. Постановка о том, что такое мир в человеке и что такое в нем же война. Каждый из нас думает о том, что происходит в мире, в стране, что будет с ним, с его семьей, каждый постоянно делает свой выбор, обретает позицию. Можно принимать или отрицать события дня, но не думать о них невозможно. Спектакль подталкивает к размышлениям.
— Вернемся к вашей биографии, Евгений Владимирович. Летом тысячи молодых людей будут демонстрировать таланты приемным комиссиям театральных вузов. Им будет полезно узнать, с чем сталкивается на практике молодой актер, насколько быстро реализовываются его великие амбиции. Как получилось у вас?
— Когда мы оканчивали институт, было огромное желание играть, как я уже сказал. Конечно, большие роли. Хотелось, безусловно, чтобы на тебя обратили внимание. Мы с дипломами в карманах пришли в театр с уверенностью, что нас все тут ждут. А выяснилось, что нет...
Стали играть в массовке, роли в детских спектаклях, на главные никто никого не звал. Правда со мной получилось немного иначе. Евгений Рубенович Симонов предложил репетировать в пьесе «Три возраста Казановы». Это была его собственная композиция по пьесам Марины Цветаевой. Именно по этому поводу он и пригласил меня в труппу. Евгений Рубенович был у нас в Щукинском руководителем режиссерской группы. Мы, актеры, учились параллельно, и однажды он случайно увидел меня в работе. Когда ставили старую американскую пьесу про репортеров, позвали заменить однокурсника, который должен был ненадолго уехать. Думали, что я порепетирую немного, чтобы не останавливать процесс, а потом тот вернется и продолжит. Симонову требовался взрослый парень, а я к тому моменту уже окончил политехнический институт и был на актерском курсе самым старшим.
Всю неделю, пока не было другого исполнителя, я репетировал. А когда Миша вернулся, Симонов не захотел меня отпускать и оставил на этой роли. Я выпустил спектакль и играл его как дипломный.
Уже после этой работы Евгений Рубенович предложил попробовать репетировать Казанову в «Приключении» Цветаевой. Мы начали, а потом все заглохло, но меня все же пригласили в театр. Я начал играть в детских постановках, участвовал практически во всех массовых сценах. Дальше меня совершенно случайно ввели на главную роль Вельзевула в «Мистерии Буфф», спектакль оказался для меня шоковым.
— А что случилось?
— Театр отправился на гастроли в Томск, и вдруг что-то сломалось в репертуаре: кто-то не прилетел, кто-то улетел, нужно ставить замену. Единственная наименьшая потеря — «Мистерия Буфф», но не было актера Николая Тимофеева, он где-то снимался. И тогда Симонов решил ввести меня. Я выучил текст, саму роль, мне показали мизансцены, но не в декорациях, а на пустой сцене. Партнеры, которых вызывали на репетицию, были в обычных костюмах. Наступил день спектакля, я в первый раз увидел декорацию, удивился тому, что задействован не один пианист, а целый оркестр. И вместо коллег-артистов вокруг — загримированные люди в костюмах, которые играли уже по-настоящему. Меня внезапно охватила паника — я ничего не помнил! Ни текста, ни что нужно делать. В ужасе поворачиваюсь к Этушу и Казанской и спрашиваю:
— Какая у меня первая фраза?
Они подсказали, а Этуш добавил:
— Либо сейчас на сцене вспомнишь все, либо уже ничего не скажешь.
Мне досталось второе: я действительно ничего не сказал от страха и после первой же сцены убежал. Понял, что моя карьера закончилась. Спрятался в кулисах, думал, что ночью зайду в гостиницу, заберу вещи и уеду в Москву. Но меня нашел педагог нашего училища Владимир Иванов, сказал, что у меня еще одна сцена и я обязан выйти. Как бы ни хотелось сбежать, взял себя в руки, вышел. Интересно, что почему-то страх и паника исчезли — возможно потому, что мне было все равно. А на следующий день собрался худсовет. Симонов так ругался, так кричал... А я стоял за дверью и слушал, что это безобразие, молодой артист даже не смог выучить текст!
Ему возражали: «Подождите, у артиста шок, нужно помочь. Если сейчас его уволим, случится катастрофа, это погубит его навсегда. Вы должны дать ему сыграть следующий спектакль, все будет нормально». И Евгений Рубенович, ужасно ругаясь, все же сказал: «Евгений, я просто иду навстречу товарищам, даю тебе возможность сыграть еще раз. Но если ты посмеешь опять забыть текст, знай, придется плохо!»
И все получилось: я сыграл и остался в репертуаре. До сих пор благодарен и Иванову, и Этушу за то, что поддержали в ту страшную минуту паники. Это была одна из первых моих главных ролей. Казалось, будет много других, но нет... Распределение получали то Лановой, то Ульянов, то Яковлев, то Шалевич, то Этуш. И с этим нужно было мириться. Я расстраивался, казалось, что все, чему учился, зря и зачем все это вообще нужно. Однажды пожаловался институтскому худруку Людмиле Владимировне Ставской в надежде на сочувствие. В ответ она заметила: «А ты что хотел? В нашем театре такие блистательные артисты! Думаешь, пришел молодой актер Князев, и ему должны открыться все двери? Так не будет».
Я сначала обиделся. А потом понял и принял ее слова: «Театр увидел, что ты ему нужен? Что ты сделал для него?»
— Что первично, что вторично в таком случае? Не дают роли, тогда как покажешь, что ты нужен театру?
— Важно быть полностью вовлеченным в сам процесс, жить театром, а не своей жизнью. Актеры должны служить! Игра в массовках, например, и есть служение. Массовые сцены играют профессиональные артисты, между прочим. Ты же хотел в театр? Вот тебе театр! По моему мнению, еще требуется заслужить право выходить на легендарную сцену. Поэтому нужно не возмущаться, а приготовиться к забегу на длинную дистанцию. Должно хватить дыхания, и, возможно, спустя десять лет на тебя обратят внимание.
Актерская жизнь не такая радужная, как кажется, не все тебе сплошные восторги. Столько мук от неполучения ролей, а затем от того, что, получив, ее нужно сыграть так, чтобы не сказали: ничего ты не можешь, оказывается...
В моей жизни не было периода, когда роли сыпались как манна с неба. Прошло сорок лет, а она до сих пор не сыплется. Получаешь следующую роль, и еще одну, и начинаешь каждый раз будто заново, будто совсем ничего не умеешь и надо пробовать что-то новое. Полагаешься на режиссера, на свой опыт, а в итоге все недовольны — и ты собой, и режиссер тобою. Зритель видит спектакль, который уже сложился, и все закончилось хорошо, даже не представляя, что происходит ДО премьеры.
— О великих вахтанговских стариках — Ульянове, Яковлеве и других — молодые актеры вашего театра рассказывали, что «глыбы» жестко держали дистанцию, с ними невозможно было пересечься. Это так?
— Ну почему, пересекались... Идешь в театре по коридору, здороваешься со всеми, а тебе навстречу — народный депутат СССР Михаил Ульянов. Следом бегут человек пять, что-то на ходу ему говорят, ты вжимаешься в стенку и тихо здороваешься. Хорошо, если Михаил Александрович кивнет. А за ним другой гений — Юрий Яковлев или Василий Лановой куда-то стремительно летит мимо. А ты думаешь: «Боже мой, куда я попал... да мне никогда не оказаться рядом». Но потом и с Лановым, и с Яковлевым играешь в одной постановке. Наше общение началось на уже мной упомянутом спектакле «Три возраста Казановы». Затем и с другими великими актерами сложилось — Борисова, Максакова, Казанская, Волынцев, тот же Ульянов. Плеяда блистательных артистов, и ты среди них, мальчишка! И работа почти на равных.
Когда мы с Юлией Константиновной Борисовой играли «Пристань», она сказала, что не думала обрести нового партнера. «Своими» считала только Ульянова и Ланового, а теперь появился Князев. Вот в таких необычностях — сама жизнь актера.
— Евгений Владимирович, для вас театр — место работы или дом родной, где все со всеми дружат?
— Кто дружит? Не знаю таких случаев. Театр — место, где мы вместе работаем. В тот период, когда собираемся на репетиции какого-то проекта, видимся чаще, сидим вместе за столом в нашем буфете, разговариваем. Контакт налаживается на определенный период, а потом начинается другая работа. То ты сидел на обеде с одними коллегами, теперь — с другими, но это не имеет никакого отношения к дружбе. Случаев, когда актеры становились бы настоящими друзьями, общались в свободное время, вместе выпивали бы, мало. В театре все-таки всегда сталкиваются амбиции, а дружба предполагает существование на равных, когда и слово «зависть» следует убрать. Но это невозможно, потому что один играет много, а другой не очень, первому неудобно разговаривать о своих ролях, а второму тоже неудобно, потому что у него их нет.
Вообще, артисты не любят о себе рассказывать, никто особенно не впускает других на личную территорию. Если спросите, что у меня самого есть сокровенного, отвечу — семья, дети. Дома меня ждут, там я нужен по-настоящему, там меня любят, и это я хочу сберечь. Будет совершенной глупостью заявить, что моя жизнь — театр, что принес жертву ему на служение.
— Именно так и говорят некоторые актеры... Хотя мне лично подобный ответ кажется неумным.
— Потому что жизнь течет по собственным законам. А театр — живой организм, он долго не будет ждать, появятся ли у тебя силы играть, если вдруг заболел или обессилел. И если с тобой что-то случится, мгновенно заменят и пойдут дальше. Театр существовал и будет существовать без твоего участия. Помню, как Михаил Александрович Ульянов вдруг перестал репетировать, не смог выучить текст. И сказал нам: «Все, больше не выйду на сцену». Наступил момент, когда преодоление стало невозможно. Он не смог подняться на ступеньки, не смог вступить в песню вместе с остальными в спектакле «Без вины виноватые». Мы очень переживали за него и однажды услышали: «Простите меня, товарищи мои...» Представляете, какая боль?
Этуш, наоборот, под девяносто пять надумал играть новую пьесу. Репетировал уже уставший, немолодой, еле приходил на прогоны, вернее, его привозили на коляске. Капризничал и спрашивал, когда все закончится. Мы ходили к директору, говорили, что, наверное, он не сможет играть, давайте закроем постановку, чтобы не позориться. На что директор сказал: «Ребята, давайте хоть как-нибудь выпустим, ведь у Владимира Абрамовича юбилей. Нас не поймут, да и нехорошо, если не дадим ему выйти на сцену». И мы согласились. Когда пошли первые прогоны, появились зрители, у Владимира Абрамовича вдруг проснулось актерство, он начал играть! И этот спектакль существовал аж до самой его смерти. В день похорон он тоже должен был состояться — никто не предполагал, что Этуш умрет, он был активен до последнего.
— Его жена Елена рассказывала мне, что он с трудом выходил в последних спектаклях, забывал слова.
— У него был наушник с подсказкой. Причем это абсолютно оправдано сюжетом: актрису, которая не приехала на представление в Новый год, а публика уже собралась, решают кем-то заменить. Выбор падает на пожарного театра, который утверждает, что все реплики знает наизусть. Его и играл Этуш. Пожарного наряжают в старуху, и он выходит играть пьесу. Это было очень смешно.
— Как вы относитесь к избитой фразе о счастье актера умереть на сцене?
— Трудно смотреть на немощь, но из зрительного зала она не видна. Больно, когда и про меня говорят, мол, он для этой роли уже немолод... Понимаю, и все же неприятно. Да я и сам стеснялся играть Незнамова, когда перевалило за пятьдесят.
— Но у него же старая мать. В чем конфликт?
— Мы не можем так говорить. Мать играла Юлия Константиновна Борисова. Когда я пришел к Ульянову как к худруку и сказал, что неудобно играть роль молодого человека, он возразил: «Вводить другого нельзя. Ты рядом с Юлией Константиновной смотришься ее сыном, а молодой будет казаться внуком». И он прав, на сцене Юлия Константиновна была блистательной, играла роль Кручининой долгие годы.
— Великая Борисова иногда приходит в театр?
— Пока нет, но живо реагирует на все события театра, интервью дает, она наша королева. (Юлии Борисовой девяносто семь лет. — Прим. ред.)
— Сорок пять лет минуло с тех пор, как вы стали студентом Высшего театрального училища имени Щукина. Это второе образование. Не могу понять, зачем поступили сначала в политехнический? Или так — зачем с дипломом горного инженера снова отправились учиться? В те годы молодые люди рано женились, заводили семьи.
— Какие годы? Сейчас двадцать два — это вообще ничего, дите неразумное, сидящее рядом с мамой. Правда в наше время молодые люди были более зрелыми. Я поступал в театральный после школы, но не приняли. На втором туре сказали, что способности есть, в следующем году обязательно приходите. Но я не поверил, потому что конкурс — триста человек на место.
Про себя подумал: на этом закрываю свою жизнь с мечтами, буду работать инженером, выступать в самодеятельности. Были же народные театры. А потом поехал на практику в Санкт-Петербург и там попробовал поступить в ЛГИТМиК. Главный режиссер Театра Комиссаржевской Рубен Агамирзян захотел меня взять, но я учился на пятом курсе и не мог все бросить. Зато это стало звонком. Если меня берут, значит, получу диплом и снова пойду поступать.
Но оказалось, что для второго высшего образования требуется разрешение министерства. И я пошел за бумажками. Там, услышав, для чего они мне потребовались, заставили показать программу. Я видел, что взрослые люди надо мной просто потешались, но не расстроился. Ну прикалываются, что такого. Начну возмущаться, вообще никакого разрешения не дадут.
— Что читали?
— И Пушкина, и Светлова, и всю программу, какую знал. Меня спросили: «А почему в театральный хочешь, ты что, талантливый? Тогда покажи свои способности». Прочитал все, что приготовил, и слышу: «Вообще, ты не туда пришел, тебе на шестой этаж». Отправился этажом выше, еще раз прочитал все, что приготовил на прослушивание. В последний день подачи документов все же дали нужную справку, и меня приняли.
— Иногда люди поступают и пять лет подряд. Скажите, если есть мечта, но тебя не взяли, где черпать силы? Или лучше просто про мечты забыть?
— Мы не видим будущего, но каждый человек его ощущает. Я отношусь к жизни как к чему-то предопределенному. Мы все для чего-то рождаемся, судьба каждого известна с первого дня. Если путь правильный, двери открываются достаточно быстро. А если приходится постоянно в них биться, может, стоит задуматься — та ли дверь? Мы однажды приняли на актерский факультет девочку, которая пять лет подряд поступала. Зачислили за упрямство, а через год... отчислили. И правильно, что ее не принимали: жалость в таких вопросах — плохой советчик.
— Многих известных сегодня актеров сначала отчисляли за профнепригодность. Почему, как считаете?
— Их отчисляли не просто так, я уверен. Не учились, не проявляли усердия и чувствовали себя при этом нормально. Возможно, думали: если поступили в театральный, то уже все в жизни сделали. Но вдруг шоковая терапия: бах! — и тебя отчисляют. В этот момент что-то внутри срабатывает, человек начинает буквально цепляться за выпавший шанс, и все получается. Так что провалы — шанс проснуться и заняться делом.
— Много лет вы принимаете решение, кого из абитуриентов принять, кого отсеять. Как угадываете талант?
— Талантом становишься, когда, окончив институт, поступаешь в театр, снова становишься учеником и день за днем развиваешь в себе трудолюбие, терпение, когда присутствует желание много работать.
Поступив в театр, я обнаружил большое количество свободного времени. Решил делать чтецкие программы, начал с «Пиковой дамы». Учил стихи в огромных количествах. Когда меня позвали в училище преподавать, начал учиться и это делать... Потом — немного сниматься, учился профессии киноактера. Но к случаю, который тебе предоставляется, нужно быть готовым. Все время заставлять себя что-то делать, даже когда не получается. Иногда мы готовим программы в стол, с мыслью, что потом пригодятся.
— Вы были комсоргом на курсе?
— Я был старостой.
— Это тем, кого больше всего не любят?
— Нет, ко мне как раз хорошо относились, поскольку мы выработали хитрую систему прогулов. Понимали, что посещаемость проверяют, и договорились с ребятами, чтобы на лекциях всегда присутствовала половина курса, не меньше. К этому педагоги терпимо относятся, а вот если всего два человека на первой паре, беда. Поэтому выработали строгий график (я его как раз и составлял), кто завтра должен быть на занятии в девять утра. И тут попробуй только проспать!
— О расшатанной актерской психике и пьянстве как выпуске адреналина много говорят. Так и есть?
— Не встречаю какого-то особенного пьянства. Это скорее стереотип. Знал всего одного актера, которого погубила водка.
— Спектакль «Война и мир», в котором вы играете старика Болконского, идет почти пять часов. То есть домой возвращаетесь после полуночи, с запредельным адреналином, полагаю. Как успокаиваетесь?
— Сегодня практически не спал всю ночь. Лег, а во сне все вертится, играется, какое-то сильное беспокойство... В итоге в семь утра встал и занялся делами. В половине первого был на репетиции, мы с молодым режиссером Эльдаром Трамовым ставим новую пьесу, «Обратная сторона медали». Потом пошел в училище, сейчас разговариваю с вами. После интервью дела не завершатся. Как успокаиваюсь? Никак. Не уверен, что и сегодня буду хорошо спать.
— Еще один повод для беспокойства любого актера — распределение ролей. Подходите к доске, а фамилии в новой постановке нет. Можете пойти к худруку и сказать: «Я могу, дайте роль»?
— Да мало ли что я могу хотеть! Есть планы театра. Конечно, со мной будут разговаривать иначе, чем с молодым артистом, но результат совершенно непредсказуем. Поэтому никогда не хожу и ничего не прошу.
— Какой у вас самый любимый спектакль? Хочется узнать, по каким критериям их оцениваете.
— Были шикарные постановки, которые вспоминаю с восторгом. И те же «Три возраста Казановы», и «Посвящение Еве» — мы его двадцать лет подряд играли. Все спрашивают, как можно играть один и тот же спектакль так долго, но ведь каждый отличается, один не похож на другой. Всякий раз ты разговариваешь с партнером на ином языке, находишь новые краски, это все необыкновенно. «Без вины виноватые», «Пристань», «Пиковая дама», «Улыбнись нам, Господи», еще у меня своих чтецких программ полно, езжу с ними по стране.
— По какой причине любимый публикой спектакль следует закрыть?
— По разным. Например, он начинает разваливаться, актерские составы много раз меняются. С Лановым мы играли очень долго, и еще бы играли, но Василий Семенович ушел из жизни.
«Посвящение Еве» был нужен зрителям. Это постановка о любви к женщине. Любовь или страсть, что нужнее? Как поддержать человека, до какой степени близости надо быть рядом, чтобы помочь? Со всеми этими вопросами и проблемами люди сталкиваются постоянно, в жизни каждого человека они есть. Нередко зрители отвечали нам, рассказывая случаи из своей жизни: «Спасибо вам за этот спектакль, я долго находился в конфликте с близким человеком, а сегодня ему позвонил, извинился, и мы помирились».
— И тогда вы говорите сами себе: все не зря!
— Да... Вообще, в каждом человеке сокрыто так много! Боли, тайны... Того, что публично никто не признает, о чем не расскажет. Может, ничего смертельного, но малоприятное, ошибочное.
— Психологи говорят, что вчерашняя ошибка привела нас в сегодня.
— Так и есть. Тот же спектакль «Маскарад», который я очень люблю играть, именно об ошибочном и непоправимом. Арбенин не поверил своей жене Нине. Он не думает о том, что, возможно, заблуждается, что слишком самолюбив. Считает, что его стоит любить таким, какой есть.
— Такова сегодняшняя позиция многих людей. В этом его ошибка?
— Не знаю... Но он берет на себя право решать за другого человека, вынести вердикт: «Ты виновата, поэтому я имею право лишить тебя жизни». А ты кто?! Откуда эта непоколебимая убежденность в своей правоте? Будет за это наказание... И оно его настигло.
— Насколько вы сами склонны к самокопанию? Ищете ответы на глобальные вопросы вроде «А что сделал я?» как ответ на размышления о самом Лермонтове, написавшем «Маскарад» в двадцать один год?
— Лермонтов оказался гением, поэтому спустя два века продолжает жить рядом с нами. Все, что он написал, современно. Не отношу себя к подобным талантам. Я просто играю чужие жизни...
Актерский век короток, он продолжается, пока ты сам есть. Хорошо, что существует кино, которое дает возможность увидеть кумиров прошлого. Хотя, увы, они интересуют лишь людей старшего поколения. У юных свои герои и кумиры, свой кинематограф. Сегодня мало кто из молодых знает, кто такой, к примеру, Николай Гриценко, хотя он жил относительно недавно. Мы говорим в институте: давайте покажем студентам Раневскую, как она играет эпизоды. Имя знают, а где Фаина Георгиевна снималась или что она играла на сцене — понятия не имеют. Леонид Марков тоже забыт. А уж Мордвинова, который играл когда-то Арбенина в «Маскараде», знает только узкий круг, те, кто изучает историю кино. Блистательные артисты прошлого остаются лишь в памяти специалистов. И когда, перечисляя тех, кто играл на сцене Театра Вахтангова, назовут, может, и меня, это не будет иметь значения. В вечную славу я не верю.
— Кино все же немного о бессмертии. Или хотя бы способ чуть-чуть продлить свою жизнь.
— В институте говорим: «Ну давайте сделаем сейчас для двадцатилетних ребят экскурс в старые фильмы и покажем «Броненосец «Потемкин», «Зеркало», «Ленин в Октябре», «Летят журавли», «Балладу о солдате», «Я шагаю по Москве», «Вертикаль». Все — очень хорошие картины. Думаете, студенты бросаются на просмотры и мечтают остаться на обсуждении? Ничего подобного, приходится заставлять... Потом, правда, говорят удивленно: «Какое оказалось замечательное кино!»
Раньше на киногероев стремились походить, а сейчас с экранов таким потоком льется шлак, что редко на что и на кого можно обратить внимание.
— А вы на что обратили внимание, например?
— В кинотеатр я давно не ходил, но из сериалов хороши «Шифр» или «Крик совы». Очень неплохой «Мосгаз», где играет Андрей Смоляков.
— Давайте обсудим такую страничку биографии, как «Кино в моей жизни». Получалось как получалось или все же искали роли?
— Если бы я был артистом кино, наверное, имел бы агента, он подыскивал бы материал, «сватал» бы меня. Но я не киноактер. Театр гораздо интереснее. Конечно, звонят, предлагают разные роли, я внимательно читаю сценарий, если не цепляет, отказываюсь. Последний фильм, в котором снялся, — «Воланд». По Булгакову, но это другой, оригинальный материал. Сценарий создан особенным способом, где персонажи романа и реальной жизни переплелись. Где писатель — сам Булгаков.
Я сыграл Берлиоза, который не верит в существование дьявола, но потом все же встречается с Воландом. Режиссер Михаил Локшин, тот, кто снял «Серебряные коньки». Воланда сыграл Аугуст Диль, хороший немецкий артист.
— А роль Мастера кому досталась?
— Он называется в сценарии писателем, его сыграл Евгений Цыганов. Маргариту — Юлия Снигирь.
— Несмотря на обширную фильмографию, вас, наверное, все больше узнают по роли Мессинга?
— Почему? Недавно приехал в Пензу, на улице подходит человек со словами «Видел вас в «Орловой и Александрове», вы такой потрясающий Сталин», кто-то узнает по «Дому с лилиями», кто-то по «Пятому ангелу». У меня есть очень хорошие фильмы. Но картина «Вольф Мессинг: Видевший сквозь время» действительно прозвучала мощно, ярко, ее многие смотрели.
— В вашей фильмографии два Мессинга, первый из 2009, второй — «Сын отца народов» — из 2013 года.
— Вторую картину начали снимать без меня, там был назначен другой Мессинг. Когда продюсеры посмотрели материал, решили переснять уже готовый и позвали на эту роль.
— Вольф Григорьевич Мессинг — персонаж мистический. По актерскому суеверию считается, что лучше не связываться с такими, поскольку могут быть последствия в реальной жизни. Как вам откликнулось перевоплощение в этого героя?
— Мы же не играли в мистические, необъяснимые возможности Мессинга. Сразу было оговорено с режиссерами и продюсерами, что попытаемся поразмышлять о том, каково живется человеку со сверхспособностями и что это вообще такое. Вольф прожил яркую, но тяжелую жизнь.
Говорили, что нельзя играть «Маленькие трагедии», что актеры сходили с ума в роли Германна в «Пиковой даме», там тоже много мистики. И ничего, играли и играют. Если со мной что-то случится, будет глупо жаловаться, что это из-за Мессинга.
— Известно, что Леонардо Ди Каприо настолько погружается в материал, когда снимается, что месяцами готовится к роли, а потом занимается лишь ею, ни на что больше не отвлекаясь. У вас же и кино, и театр, и десятки разных ролей одновременно. Насколько вам кажется правильным подход Ди Каприо к профессии?
— Конечно, очень важно, чтобы актер полностью погружался в те пьесы, в которых играет. Хотя это трудно. Я, к примеру, целый день работаю, а затем прихожу на вечерний спектакль. Но Ди Каприо может себе позволить заниматься одной ролью, а я нет. И когда сильно уставший выхожу на сцену, понимаю, что зрители пришли отдохнуть, переключиться. Ты не имеешь права подводить, транслировать свои проблемы. И знаете, включается второе дыхание, появляются свежие силы.
В нашем театре есть правило являться на спектакль за полчаса до начала. Но в основном мы приходим раньше. Надеваешь костюм, делаешь грим и постепенно переносишься в другие времена — царя Эдипа, князя Болконского...
— Виктор Добронравов рассказывал о подготовке спектакля «Война и мир», о котором сегодня уже упоминали. Он говорил, что актеры сплотились во время репетиций, что были одной семьей.
— Молодые ребята репетировали дольше и больше между собою общались. А общение на почве работы сближает. Мы восторгались талантом Римаса, поражались, как в принципе возможно сделать некоторые сцены. Мне лично кажется удивительным, как Наташа Ростова одним вальсом рассказала много страниц романа. Или как Николаем Ростовым показана огромная батальная сцена 1812 года, та, где он произносит страшный монолог — какое право люди имеют убивать друг друга, они должны жить... Или второй вальс Наташи, но уже в траурном платье, когда у нее на руках умирает князь Андрей. Или как старший Болконский, которого я играю, понимает на исходе жизни очень глубокие личные вещи. Зритель видит трагедию необычного человека, государственного мужа, отстраненного от дел, в сцене его прощания с дочерью и жизнью... Эта сцена не дает мне покоя, я слышу звенящую тишину зрительного зала, он кажется пустым.
— Тонкий узор спектакля, который стал аншлаговым, долго ткался?
— Репетиции проходят по-разному, иногда это не вот тебе таинство Его величества театра, а простое «Сядь, встань, ближе, что идешь, как Байден. Не сгибайся, держись ровнее, что ты кланяешься?» Наше актерское дело — играй, мало ли что тебе говорят. Я лично всегда выполняю режиссерский рисунок.
— Театральные критики, особенно женщины, писали о том, что старик Болконский трагический персонаж. Он кажется грубым, суровым, но в его груди бьется большое сердце. И в этом его отцовская трагедия — дети не знают о его любви к ним.
— В каждом человеке есть подобное. Каким бы Болконский ни был солдафоном, он безмерно любит сына и дочь, для него они самые лучшие люди в мире. А еще есть честь, достоинство и служба родине. Когда Андрей уезжает на войну, отец его благодарит. «За что?» — спрашивает Андрей. «За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба превыше всего».
— Андрея Болконского играет ваш ученик Виктор Добронравов. Интересно, когда вы стали коллегами, дистанция «учитель — ученик» исчезла? Общаетесь как ровня?
— Нет, ровней все равно никогда не станешь. Можно шутить, легко общаться, но все равно и для меня старшие коллеги оставались Василием Семеновичем, Юрием Васильевичем... Дистанция сохраняется.
Конечно, мир меняется, при встречах мы обнимаемся, но, повторюсь, уважительная дистанция остается. Свою учительницу Людмилу Максакову я бесконечно уважаю. Отношусь к ней и как к любимому педагогу, и как к партнерше, и как к умнейшей женщине театра, но всегда помню: я ее ученик. Она мне преподавала актерское мастерство. Могу назвать ее в шутку Людок, но только на «вы». Она потрясающая! Заслуживает огромного уважения. Я ею горжусь.
— Почитала отзывы зрителей на ту же «Войну и мир». Кого-то из актеров они ругают, но о Князеве пишут исключительно хорошее. Вы часто сталкиваетесь с критикой? И как ее воспринимаете?
— Когда хвалят — приятно, когда ругают — обидно, но надо работать дальше. Всегда стараюсь принимать любые отзывы равнодушно и не умиляться, если хвалят. Я ни у кого не спрашиваю мнения, понравилось или нет. Никогда.
Кто угодно может говорить что угодно, но по тому, как тебя принимает зрительский зал, все понятно. По аплодисментам, живой энергии, которая возвращается обратно, мы, стоя на сцене, все понимаем.
Бывает, выходишь из театра, а у служебного входа ждут зрители и благодарят за спектакль. Приятно? Конечно. Что же до такого понятия, как институт критики, то он давно ушел. Нет настоящих профессионалов, которые могли бы полноценно разобрать постановку. Чаще всего это репортеры, которые описывают спектакль, оценивая, кто хорошо, с их точки зрения, играет, а кто не очень. Петр Фоменко говорил: «Не спрашивайте, о чем мы будем играть, придут критики и все напишут».
— Давайте немного поговорим о вашей семье. Жена Елена Дунаева — доктор искусствоведения, профессор, помощник художественного руководителя по творческим вопросам в Театре Вахтангова. Трудно двум творческим людям в одной лодке?
— Мы дома вообще ни о чем профессиональном не разговариваем. Однажды с Леной какой-то подобный разговор завели, и он закончился скандалом. Пришлось наложить табу на подобные темы. Дочери приходят на мои спектакли, одна скажет, мол, молодец, все понравилось, другая — что ей не очень... Ну и ладно.
— Есть такой стереотип: не выходите, девушки, за актеров, они слишком импульсивны. Насколько с вами легко в быту?
— Поругаемся с дочерью по какому-то поводу, она выйдет из квартиры и тут же шлет СМС: «Папочка, не волнуйся, я тебя очень люблю». Ну и все. Или говорю кому-то из дочерей:
— У тебя холодное пальто.
А она в ответ:
— Зачем ты ругаешься? Я же пришла к тебе в гости. Ты зануда!
— Саша, старшая, стала искусствоведом?
— Да, защитила кандидатскую диссертацию по организации театрального дела. Горжусь ею, она большая умница, разрабатывает новый курс по этой теме, пишет киносценарии. Сняла короткометражную картину как режиссер, получилось приличное кино.
Младшая — Ася — окончила продюсерский факультет ГИТИСа, поступила в Электротеатр Станиславский. Юхананов ей сказал, когда была у него помощником: «Ася, ты мыслишь как режиссер». Слова запали, дочь решила поступить на режиссерский факультет, отправилась в Италию какие-то маски изучать. Ей понравился итальянский язык, она его выучила. Когда вернулась в Москву, у нас репетировал итальянец, и ее позвали работать на спектакле переводчиком. Однажды режиссер искал артистку на роль моей дочери и заметил Асе:
— Мне нужна такая вот, как ты, чуть похожая на Князева.
Она ответила:
— Это же мой папа!
Так Ася стала актрисой. А потом поставила у нас два спектакля — «Волшебный театр Андерсена» и «С художника спросится», о Вахтангове и Сулержицком, который сделал биографию Вахтангова. Когда шел на эту постановку, так боялся! Раздумывал, что делать, если не понравится. А мне понравилось.
— Давать советы дочерям воздерживаетесь?
— Спрашивают — даю, не спрашивают — не даю.
— Ваши дочери погодки. Сейчас им тридцать один и тридцать два, но когда было два и три, кто помогал? Как жена ухитрилась написать диссертации?
— Мы поженились, когда Лена уже защитила кандидатскую. А докторскую писала при мне, и я помогал с детьми. Она ни одного дня не сидела в декрете. Было очень трудно. Я работал в театре молодым артистом, занятость сумасшедшая. Няня дневная приходила, а вечером сами справлялись. Девочки были постоянно при нас. Когда мы с женой уезжали, с детьми оставалась теща.
— Что такое семейное счастье, никто не может дать точного ответа. Ваша семейная история — про что?
— У нас в отношении друг друга нет амбиций, ожиданий, соперничества. Профессии разные, и каждый идет своим путем. У каждого есть определенная свобода, Лена понимает, что такое актерство, поэтому нет этих «где ты, когда придешь?»
— Со стороны кажется, что вы должны быть довольны собой и тем, что уже удалось сделать.
— Да нет, ну какое довольство? Я постоянно что-то не успеваю, на мне огромное количество обязательств, я в ответе за огромное хозяйство. Идут репетиции, и там тоже постоянные к себе вопросы и претензии. Конечно, я всегда недоволен собой.
Подпишись на наш канал в Telegram